Капитан Всеволод Соколов. Рим. 1937 год.

Рим… Мы выходим на вокзале. «Выходим», – сильно сказано. После Берлина обмывали ордена. Сначала по‑немецки: каждый кавалер встаёт, произносит краткий спич, потом мы все пьём, по выбору награждённого… Когда обмывали орден соратника Сахарова, некоторые немцы (да и наши) уже начинают падать. Илья Константинович заплетающимся языком произносит: «Дай Бог, чтоб не последний!» и сам тяжело садиться мимо стула. За полковником мой черёд. Что я говорю – сам не понимаю. Бокал с «Kirschenwasser» (я люблю вишнёвую настойку) выписывает в моей руке замысловатые фигуры. После тоста я слышу явственное «Mein Gott», с трудом понимаю, что произнёс это сам, и наступает темнота…

Следующий день приносит головную боль, тремер рук, морскую болезнь. Но после благословенного стакана портера и стопки водки с капустой и сосисками жизнь опять входит в норму… Через час все опять собираются и мы начинаем обмывать ордена по‑нашему: в вагоне‑ресторане взята хрустальная крюшонница. В неё бросают ордена, заливают продуктом господина Шустова (честь ему и хвала во веки веков!) и пускают по кругу. В чашу кладут только по три ордена зараз, поэтому после тридцать шестого ордена…

…Я обнаруживаю у себя на коленях Макса, который, в свою очередь, держит у себя на коленях (и всё это на мне!) двух очень легко одетых (у одной наколка и один чулок, у второй – браслет на левой руке) девиц. Я собираюсь указать обер‑лейтенанту на недопустимость подобного поведения, но почему‑то начинаю идиотски хихикать. Дальше – купе, тонкие пальцы, что‑то требующие от меня, чьё‑то горячее дыхание на моей шее… А потом: «Господа, наш состав прибывает в столицу Итальянского Королевства, город Рим!»

И вот мы на перроне. Оркестр королевского гвардейского полка берсальеров рубит «Встречный Марш». Мы строимся в шеренгу (почти ровную!) и стоим по стойке «Смирно!», пока к нам широкими шагами идёт Дуче. Я всматриваюсь в его лицо: на фотографиях он выглядит другим. У Муссолини лицо усталого человека, грузчика после смены, крестьянина после страды… Под глазами – тяжёлые набрякшие мешки. Дуче останавливается передо мной. Он что‑то спрашивает – переводчик репетует: «Как Вы оцениваете участие итальянских войск в кампании, капитан?

– Ваши солдаты бьются как львы, Дуче.

– Но по моим сведениям, среди награждённых тремя лидерами всего четверо итальянцев.

– Итальянцы не менее храбры или умелы, нежели мы. Просто мы – быстрее. Мы успевали первыми.

Я вспоминаю тех итальянцев из «Литторио», которых встретил у Сарагосы. Более напуганных солдат я не видел…

– Я тоже так считаю, капитан, и мне приятно, что герой из далёкой братской России держится того же мнения.

Я козыряю в ответ, но Муссолини уже идёт вдоль шеренги дальше. Я задумываюсь о странном свойстве собственной физиономии: со мной обожают беседовать случайные люди. Чаще всего – пьяные…

В открытых автомобилях нас везут по Великому Городу. Urbi et orbi… Городу и миру… В Риме, как и Берлине стоят шпалерами чернорубашечники и карабинеры. Людское море по сторонам. Флаги, флаги, флаги… И цветы, целое море цветов. Наш автомобиль усыпан цветами. Неожиданно на ум приходит дикое сравнение: вот так же, весь усыпанный цветами, плыл над людским морем гроб с телом Корнилова…

В королевском палаццо – большой приём. От изобилия золота, разноцветных шелков и пёстрого мрамора начинает болеть голова. Короткую речь произносит король. Длинную – Муссолини. К огромному сожалению, в Риме нет синхронного перевода, как в Берлине, поэтому короткая речь становиться длинной, а длинная – бесконечной. Дуче выкрикивает фразу, потом переводчики толмачат, сначала на немецкий, а затем на русский языки. И всё повторяется, точно бежит по кругу арены цирковая лошадь. Я скашиваю глаза: слева от меня сидит штабс‑капитан Супрун. На его лице застыла безнадёжность. Направо – посмотреть на Сахарова. Полковник в полном отчаянии. Я стискиваю кулаки: Господь Вседержитель! Когда же кончится эта говорильня, этот бессмысленный перебор лозунгов…

О счастье! Наконец! Вызвали первого немца. Ему вручён крест, безобразный, как сам приём. Затем второго. Третьего. И далее по списку.

Услышав своё имя я выхожу вперёд. Король пожимает мне руку. У него мягкая, вялая рука, которая напоминает пухлую ручку моей престарелой тётушки. Вождь же жмёт мне по настоящему. У него крепкая рука и он стискивает мне ладонь стремясь продемонстрировать свою силу. Можно конечно побороться, тем более, что шансов у дуче немного. Я в пальцах алтын гну. Но обидеть итальянского диктатора страшно. Поэтому я только напрягаю ладонь и не даю ему свести пальцы. Муссолини хлопает меня по плечу. Он говорит (через переводчика), что рад увидеть не только отважного, но и сильного русского офицера. Такими он нас себе и представляет.

После награждения – банкет. С учётом двух дней непрерывных возлияний мы держимся неплохо, хотя и стараемся не налегать на спиртное. На столе множество итальянских лёгких вин, которым сегодня предстоит заменить коньяк и водку. Кормят вкусно, но мало. Закусочки, паштетики, жульены, тартинки… Рядом со мной возникает офицер из свиты Муссолини:

– Дуче хочет вас видеть…

Мы пробиваемся через людской водоворот, Вождь разговаривает с кем‑то, но увидев меня обращается ко мне:

– Как вам нравится приём, господин Соколов?

– Я восхищён, Дуче.

– Как вы находите итальянскую кухню?

– О, я восхищён, Дуче.

– А какое блюдо итальянской кухни вам нравится более других?

Я молчу. Чёрт их знает, этих итальянцев и их кухню! Из всей и кухни мне вспоминаются только макароны (спагетти) и лепёшки с сыром и рыбой. Пицца! Воскресное блюдо итальянских рыбаков! Я читал об этом в детстве в популярном журнале «Вокруг Света». Я быстро озираюсь – нет, на столах вроде бы нет ничего не похожего на лепёшки…

– Мне очень нравиться пицца.

Муссолини очень удивлён. Он внимательно смотрит мне в лицо, потом широко, до ушей, улыбается. От этого он становиться похожим на лягушку.

– Пицца, капитано? Но, Мадонна миа, какая именно?

И он высыпает на меня целую пулемётную очередь из названий, ухо выхватывает что‑то похожее на Неаполь…

– Неаполитанскую, Дуче.

Он изумлён. Нет, поражён. Нет, изумлён и сражён на месте! Он спрашивает меня: знают ли в России пиццу? Знают. Пробовал ли я её? О да, неоднократно (ложь во спасение). И как? Очень вкусно. Муссолини заверяет меня, что обязательно доставит мне это удовольствие…

Обер‑лейтенант Макс Шрамм. Дальше. Москва. 1937 год.

После Римского награждения в самолёт нас штабелем укладывали, граппа штука забористая, хоть и противная до ужаса. Зато ребята они душевные, правда мы уже потом набрались, после церемонии. Дуче прогнуться решил перед союзниками и нам по такой разлапистой висюльке с Всеволодом Львовичем повесили: Здоровенные такие «Кресты за колониальные заслуги». Мы замучались на жаре два часа стоять, пока Муссолини речь толкал, челюстью двигал своей знаменитой. Видно было, что всё наспех делали, наверное донесли ему поздно. Поэтому они и в Испании всё время с начищенной мордой ходят. Берсальеров своих он вдоль дороги выстроил, флаги разные развесил, гирлянды, а вот нормально перевод речей обеспечить не мог… Потом, правда, обидно немного стало: Муссолини, гад, речь толкнул, руками помахал и смылся, не попрощавшись. Свита, чтобы неловкость загладить – нас быстрее на аэродром. Едем мы, кортеж сзади, вдруг видим – ресторанчик такой, симпатичный, народ то разбежался уже давно с улиц… Ну, Сева недолго думая: Хальт! Водитель как вкопанный… Майор из машины выходит, в магазин на глазах изумлённых макаронников заваливает, а через пару минут – назад. А в руках у него здоровенная бутыль, оплетённая прутьями и четыре бутылки с шампанским, ледяным… Помню, он потом ещё монахов строевому шагу обучал. И вроде научил, но это я уже не помню, отчётливо… Потом в нейтральном Белграде заправлялись, там сливянка была, это уже я какого то пацана отправил на поиски… В Бухаресте просто вином лечились, его там море разливанное, нас там ещё в здоровенный «Сикорский» пересадили, рейсовый, а там уже и Россия… Подлетаем, на посадку пошли, стюардесса из кабины высовывается вдруг и всем пассажирам: Брям, бряк! Вижу, Сева улыбается, но ничего не говорит. Заело меня это, и решил я русский язык выучить, всем назло. Наконец приземлились. Кончило нас трясти, машина остановилась, а нас не выпускают. Майор меня по руке похлопал, мол, не нервничай, сейчас выпустят. Пол часа где то ждали, потом девочка подошла и нас к выходу попросила, причём только нас с Севой. Ну, подошли мы к выходу, дверь открыли, и сразу музыка по ушам как врезала…В Киеве нас целая толпа народа встречала, оркестр гимны наяривает, наш и русский. Юные кутеповцы в парадной форме своей чёрно‑коричневой шпалерами стоят, это что‑то вроде нашего родного «Гитлерюгенда», вдоль здоровенной ковровой дорожки красного цвета через весь аэродром и орут во все молодые глотки:

Русский и немец братья навек

Крепнет единство народов и рас

Плечи расправил простой человек

С песней шагает простой человек

Гитлер с Кутеповым слушают вас,

– а потом припев идёт у них такой:

Москва‑Берлин, Москва‑Берлин,

Москва‑Берлин,

Идут, идут вперёд народы

За светлый путь, за новый мир

Под знаменем свободы.

Причём, что интересно, куплет на русском, куплет на немецком, шпаков гражданских море, дамочки нас цветами посыпают, плачут, визжат, в истерике бьются. Я ещё такого энтузиазма ни разу в жизни не видел. Прошли мы по этой дорожке, мне даже неудобно как то, встречают нас в конце куча военных, и чины у всех… самый мелкий – полковник. А впереди архиепископ, что ли, в полном церковном облачении, но тоже с погонами, тут Сева к ручке его приложился, а я просто честь отдал, он меня в ответ крестом осенил, кивнул милостливо, и повели нас к автомобилю. Стоят лимузины роскошные, все флажками изукрашенные нашими и русскими, усадили, словом, и повезли куда‑то. Еду я, любуюсь. У дуче в Риме постановка ещё та была, но здесь его переплюнули далеко: везде плакаты, где Гитлер с Кутеповым в обнимку стоят при полном параде, а на заднем плане куча англо‑французских трупов лежит вперемежку с самолётами и танками. Поперёк улиц транспаранты с приветствиями, вроде: Слава непобедимым героям‑освободителям! Смерть англо‑французской плутократии! Долой сионистских банкиров! А с балконов цветы летят охапками, хорошо хоть из корзин их вынимать не забывают. Вдоль всего пути следования члены Всероссийского Корниловского Союза Молодёжи при полном параде: у всех рубашки такие, однобортные чёрные, называется «косоворотка», брюки непонятного покроя коричневые, и сапоги до колена, и прёт от этих сапог невыносимо. Не пойму чем, но вроде бы смазкой для тележных осей. В общем, полный абзац… Наконец, привезли нас на железнодорожный вокзал, там‑то я вообще обалдел – представляете, картина здоровенная, от крыши и до самой площади привокзальной. А на той картине значит, все трое стоят – в середине, значит, Бенито Муссолини, дуче. Слева – Александр Николаевич, Верховный, справа – Адольф наш, Фюрер. А самое‑то интересное что знаете? За всю жизнь не догадаетесь – вы себе и представить подобное не можете: стоят они на палубе штурмтрегера «Император Александр III», который под нашим немецким флагом идёт, а взлетают с него итальянские «Макки‑Кастольди». Одним словом – обалдеть… Ну, тут нас на вокзале ещё поприветствовали, командующий гарнизоном такую речугу толканул, что довёл всех до полного обалдения. Наиболее экзальтированые дамочки даже в обморок стали падать. А мы, герои, стоим, головами киваем, поддакиваем, а сами об одном думаем – похмелиться бы не мешало… Ан нет, не вышло. У русских в отделе пропаганды люди опытные сидят, знают, как офицеры пить умеют, поэтому в ресторане ничего крепче кофе не было, и приехали мы в Москву трезвые, как стёклышки. Вывалились из специального купе, а нас уже на перроне лимузины ждут, двенадцатицилиндровые правительственные «Руссобалт С‑100». Быстро под ручки, запихали внутрь, без всякой пышности и шума, и повезли в гостиницы, только москвичей – по домам. Вещи бросить. Гостиница оказалась новая, только недавно построенная. «Москва» – прямо напротив старинного замка, в котором у русских правительство находится. Кремль называется.

Только умыться‑побриться успел – позвали. Чиновник дожидается, из ведомства пропаганды. Еле позавтракать успел, нас опять в машину и на церемонию.

Награждали нас в Кремле. В Георгиевском зале. Там колонны мраморные, всё сияет, и пол, и стены, и ордена у свиты Верховного. У всех форма парадная. Так и сверкает. Ну, моя серо‑голубая смотрится, конечно, неплохо. Но Всеволод Львович в своей чёрной дружинной вообще, бесподобно! Награждали сперва наших, потом – итальянцев, а потом уже и до своих дошло. Сам Александр Николаевич, Воевода Партии, Ветеран русского нацизма каждому лично ордена и медали вручал! Какая глыба! Какой матёрый человечище! И в тюрьме довелось посидеть, и покушения на него устраивали, досталось ему, конечно. Хотя ещё крепкий мужчина – мне так ладонь стиснул, я чуть не заорал от неожиданности, крепко, по мужски! Одним словом, впечатление он на меня произвёл ещё то, нужное впечатление. А как до русских дошло, то сдаётся мне, что Севу‑то Кутепов и раньше знавал, какая то улыбка у него по лицу скользнула, когда он орден выдавал. Смотрю, посольские наши и итальянские, сияют. В общем, честь мы отдали, кругом, и как рубанули строевым парадным шагом, я даже испугался, что сейчас каблуки отлетят, но обошлось. Вышли из зала, тут адьютанты налетели, чего, мол изволите? А Всеволод мрачный, как туча, вообще весь изменился почти мгновенно, и чего ему Верховный на ухо шепнул? Короче, буркнул им чего‑то, те моментально шинель и фуражку ему подали, усадили в машину, и уехал он домой. У него семья в Москве, оказывается. Назавтра в гости пригласил на прощание. А меня повели смотреть культовый фильм, эпохальное творение знаменитого режиссёра Эйзенштейна «28‑ой год», о фашистской революции в России. Специально для меня и моих ослуживцев на немецкий язык переведённый. Особенно мне понравилось, как Корнилов с Лобного Места на Красной площади свой манифест читал: «О спасении Отечества». Здорово там снято, как вокруг измождённые голодные лица, люди оборванные, а он стоит и ветер волосы развевает на лбу: «Сограждане! Друзья мои! Верные соратники! Вы видите, до чего довела страну клика, окопавшаяся у власти. Всеобщая нищета, голод, экономический хаос! И самое страшное, расстрелы беззащитных людей, вся вина которых заключалась лишь в том, что они хотели хлеба для своих детей. Доколе же мы будем терпеть издевательства над нами и страной со стороны продавшейся международному сионизму демократической клики?!..» Тут я не выдержал просто, нет, ну хоть еврей этот Эйзенштейн, но гениально снял, просто гениально! Особенно, когда показал, как голодающих рабочих, вышедших на демонстрацию, расстреливают, и случайная пуля убивает молодую мать, и её грудной ребёнок в коляске катится к Волге, прямо под копыта казаков… Да, тогда в России жуткие дела творились… Голод был ещё хлеще, чем у нас в восемнадцатом, народу перемерло, просто страшно. Если бы не Корнилов, конец бы русским настал. Он‑то смог с дуче договориться, чтобы итальянцы зерно поставили, и деньги нашёл. Правда, скандал был грандиозный, ещё бы – отказ от выплаты внешнего долга до стабилизации экономического положения, конфискация всех банков иностранного капитала, а так же всех банков принадлежащих лицам еврейской национальности… зато денег хватило, чтобы и за хлеб заплатить, и экономику в три года запустить… Вышел я после фильма под впечатлением, и повезли меня на банкет, неофициальный ужин, так сказать. Вокруг одни генералы с адмиралами, самый маленький чин – полковник, и я среди них, скромный обер‑лейтенант люфтваффе. Подавали блюда из германского ресторана, привычные для меня. А штрудель вообще бесподобный был… Отвезли меня после банкета опять в гостиницу, и уснул я крепким сном, до самого утра.

Поднялся когда, то позавтракал и поехал к Севе в гости. Скромненько он живёт по их меркам, квартира в шесть комнат, но прислуга – одна и комнаты небольшие. Жена у него симпатичная такая. Мы по стопочке для аппетита перед обедом выпили, и потом понемножку. Супруга его всё расспрашивала меня, что да как было. Ну, я, конечно, всё приукрасил, получилось, что сидели мы спокойно, никого не трогали, и никто к нам не лез. А почему награды дали, и сами не знаем… На следующий день повезли нас на авиазавод в Мытищи, который Хуго Юнкерс построил. Ох там мне и понравилось… Одно слово, всё‑таки я авиатор: конвейер огромный, станки – самые современные, наших германских рабочих очень много, все работают, прямо на глазах аппараты возникают. А после в конструкторском отделе макеты опытных образцов показали – о таких машинах мы в Испании и мечтать не могли, ох и не завидую я антантовским лётчикам… Потом ещё перед отъездом меня возили в образцовый РКП, район компактного проживания. Для лиц еврейской национальности. Корнилов ведь как устроил, когда после его прихода к власти в двадцать восьмом году погромы пошли? Взял всех евреев, выделил им районы по всей России, и живите, как хотите. Но за пределы этой зоны – только по особому разрешению. И разрешение это получить ничуть не легче, чем пешком до луны дойти. Если же поймают кого без разрешения в местах где им быть не положено – разговор короткий: сразу приговор без пролития крови. Смертный. С исполнением в срок не более чем в двадцать четыре часа. А ещё было объявлено, что поставки продовольствия в данные РКП прекращаются через два года после заселения. И всё. Так сразу появились и евреи‑земледельцы, и евреи‑животноводы, и плотники, и механики. А в банковской системе им разрешается занимать должности не выше клерка второй категории, и то, только во втором поколении. За пределами же РКП евреи обязаны носить на шее на цепочке медальон в виде звезды Давида, металлический. Хоть из золота с бриллиантами. Русские в их дела не вмешиваются вообще. У них свои законы, своя полиция, но выпускают их оттуда не чаще чем снег в июле идёт. Хотя в различных технопарках и институтах их хватает, но с каждым днём всё меньше и меньше, потому что действительно они ничего сами изобретать не могут. Только воровать чьё‑то. Там своя система – категорически запрещено занимать начальствующие должности. Только рядовым инженером, максимум. Но больше ничего, зарплаты почти такие же, права такие же, обязанности – тем более. В принципе, они довольны. Ну, некоторым, за особые заслуги, полное гражданство даровано. И Православие. Есть у них несколько таких конструкторов, которые словно и не евреи – изобретатели, дай Бог. И скрипач один. Ужасофф – фамилия, кажется.

Хотя по Торе им трудом заниматься запрещено, но тут уж извините: хочешь кушать, так ручки приложи. Но вот, например, Национальный оркестр русских евреев далеко за пределами России известен. И театр их Еврейский, тоже. Нет, русские народ умный, знают, что делают. Я там ещё одну картинку видел – подъехал на площадь грузовичок, в кузов дедок вылез такой седенький… Откуда ни возьмись – толпа этих, эркапэшников; все ободранные, худые. Спрашиваю переводчика: в чём дело? Тот мне в ответ: это – желающие на заготовку леса, труд, значит, физический. И батюшки‑проповедники меня воодушевили, ходят по району, миссионерствуют, из иудейской веры в православную переводят. У них ведь как: перекрестился жид из своей веры в Православие – кое‑какие послабления. Может счетоводом где работать или писарем, и детей его в школу русскую примут. А в третьем поколении выкрест уже полное гражданство получит.

Ещё мы в лагерь ездили. Там у них противники режима сидят. Тоже работают. Показали мне худого высокого человека в пенсне, жуткое впечатление произвёл. Это сам Троцкий был, который переворот хотел большевистский устроить. По его приказу в Коломне казнили всех офицеров, интеллигентов, духовенство, а так же всех членов их семей. И детей тоже. Тех вообще в реке топили и колами добивали, чтобы не выплыли случайно. Я как его увидел, сразу вспомнил строчки из его программы, что в фильме Эйзенштейна цитировались, из подлинной: «Мы должны превратить Россию в пустыню населённую белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, которая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока. Разница лишь в том, что тирания эта будет не справа, а слева. И не белая, а красная, ибо мы прольём такие потоки крови , перед которыми содрогнуться и побледнеют все человеческие потери капиталистических войн». На всю жизнь, наверное, запомню. Так что в лагере им самое место, иначе их родственники погибших растерзают. Колючка вокруг, как положено, контрольная полоса. Вышки с пулемётами, охрана вся из казаков. Гарантия от побега стопроцентная. Да и куда им бежать? Сразу грохнут. Долго ещё словом большевик в России детей пугать будут…

Но ладно, понравилось мне в России, конечно. Слов нет, молодцы эти русские. Всё у них так здорово устроено, что я невольно позавидовал, но ничего, вот у нас столько же лет фюрер покомандует, тоже так станет… Но пришла нам пора в свою очередь в Третий рейх ехать, в Берлин. Вначале нас хотели самолётом отправить, потом, из каких‑то высоких соображений отправили всё‑таки поездом. Специальный вагон подцепили, весь из себя, внутри кожа настоящая, бронза сияет, дерево красное. На бортах гирлянды с цветами, надписи на всех трёх языках: герои Нового Союза. Едем, наслаждаемся. Официанточки симпатичные нам обеды подают, глазки строят. Хорошо ехали, до российско – польской границы. На каждой станции толпы народа встречают с портретами и транспарантами. Если остановка подольше – митинг обязательно. Подарки дарят разные. Наконец до границы добрались. А там как увидели вагон с транспарантами, так и началось. Ну, на нас польские таможенники отыгрались, специально мурыжили до потери пульса, я еле удержал фон Ботмера от того, чтобы тот пограничнику морду не набил. Пока русские, они вообще то ребята простые, я в Испании убедился, Варшавский экспресс не застопорили. И не заявили, что ни один поляк пределы России не покинет до тех пор, пока герои, то есть, мы, границу рейха не пересечём. А чтобы пшекам лучше думалось, взяли, и эшелон прямым рейсом отправили в ближайший концлагерь, где приговоры Православным Трибуналом приводились в исполнение. Без пролития крови, как Библия требует. При помощи хлора в газовой камере. А в том экспрессе какая то родственница их министра внутренних дел ехала, ну и после этого заявления мы по зелёному пути долетели моментально. А разве вы не задёргаетесь, когда возле всех мостов танковые дивизии нарисовались, стоят, моторами гремят, пушки на Речь Посполитую наведены. И в небесах голубых авиадивизия тяжёлых бомбардировщиков петлями ходит, русские ради такого случая все приграничные части по тревоге подняли…