Глава i. социальный элемент в самоубийстве

Теперь, когда мы познакомились с факторами, в зави­симости от которых изменяется социальный процент самоубийств, мы можем с точностью определить при­роду той реальности, которой он соответствует и кото­рую он выражает в числах.

I

Индивидуальные условия, которым a priori можно при­писать влияние на самоубийство, бывают двух родов.

Во-первых, существуют внешние обстоятельства, в которых находится самоубийца: иногда люди, лишающие себя жизни, страдают от семейных огорчений, от оскорбленного самолюбия, иногда они удручены бед­ностью и болезнью, иногда же их мучают укоры сове­сти и т. д. Но мы уже видели, что эти индивидуальные особенности не в состоянии объяснить социального процента самоубийств, потому что он довольно существенно изменяется, в то время как различные ком­бинации обстоятельств, непосредственно предшеству­ющих отдельным самоубийствам, сохраняют почти ту же относительную частоту. Это доказывает, что они не являются решающими причинами того акта, которому они предшествуют. Та выдающаяся роль, которую они иногда играют в решении, не является еще доказатель­ством их силы. В самом деле, небезызвестно, что выводы, до которых человек дошел путем сознательного размышления, часто бывают только формальными и не имеют другого результата, кроме укрепления прежнего решения, принятого по причинам, для созна­ния совершенно неизвестным.

Кроме того, обстоятельства, которые кажутся при­чинами самоубийства потому только, что они часто его сопровождают, насчитываются в неограниченном числе. Один убивает себя, живя в богатстве, другой — в бедности; один был несчастлив в семейной жизни, другой при помощи развода разорвал брачные узы, делавшие его несчастным. Здесь лишает себя жизни солдат, который был несправедливо наказан за преступление, которого он не сделал, там преступник убивает себя потому, что его преступление осталось ненаказан­ным. События жизни, самые разнообразные и иногда противоположные, могут явиться поводом к само­убийству, а это значит, что ни одно из них не может быть названо его специфической причиной. Быть может, возможно по крайней мере искать эту причину в том общем характере, который свойствен всем им? Но существует ли он в действительности? Самое боль­шее, что можно сказать,— это то, что этот общий характер заключается в неприятностях и огорчениях, но совершенно нельзя определить, какой интенсивно­сти должно достигнуть горе, чтобы привести человека к такой трагической развязке. Не существует ни одного самого незначительного недовольства, о котором мо­жно было бы утверждать, что оно не сделается нестер­пимым, точно так же как нет никакой необходимости в том, чтобы оно непременно сделалось нестерпимым. Мы видим иногда, что люди переносят ужасные не­счастья, в то время как другие убивают себя из-за незначительной досады. Мы уже имели случай указать, что индивиды, жизнь которых особенно тяжела, не принадлежат к числу людей, убивающих себя наиболее часто. Скорее наоборот, избыток удобств жизни во­оружает человека против себя самого. Те классы обще­ства легче расстаются с жизнью, которым свободнее и легче живется, и в те эпохи, когда свободы этой всего больше; если и случается в действительности, что личное состояние самоубийцы является основной причи­ной принятого им решения, то это бывает чрезвычайно редко и, следовательно, не может служить объяснени­ем социального процента самоубийств.

И даже те исследователи, которые приписывают наибольшее влияние индивидуальным условиям, ищут их не столько во внешних случайностях, сколько во внутренней природе субъекта, т. е. в биологической его конструкции и той физической среды, от которой она зависит. Самоубийство изображают поэтому как продукт известного темперамента, как эпизод неврасте­нии, подчиненный действию тех же факторов, как и она. Но мы не нашли никакого непосредственного и правильного соотношения между неврастенией и социальным процентом самоубийств. Случается, что эти два явления изменяются в обратном смысле и что одно достигает минимума там, где другое находится в апо­гее. Мы не нашли также никаких определенных соотношений между движением самоубийств и состоянием физической среды, которая, как говорят, оказывает на нервную систему особенно сильное влияние, как, на­пример, раса, климат, температура. И если даже при­знать, что при известных условиях невропат проявляет некоторое предрасположение к самоубийству, то это еще не значит, что ему предназначено судьбой лишить себя жизни; и воздействие космических факторов не в состоянии сообщить вполне точное и определенное направление этим чрезвычайно общим наклонностям его природы.

Совершенно другие результаты мы получили, ког­да, оставив в стороне самого индивида, стали искать в природе самих обществ причины того предрасполо­жения к самоубийству, которое наблюдается в каждом из них. Насколько отношения между самоубийством и законами физического и биологического порядка сомнительны и двусмысленны, настолько непосредст­венны и постоянны соотношения между самоубий­ством и известными состояниями социальной среды. На этот раз оказались налицо настоящие законы, по­зволяющие нам испробовать методическую классифи­кацию типов самоубийства. Определенные таким об­разом нами социологические причины объяснили нам даже те отдельные совпадения, которые часто припи­сывались влиянию материальных причин и в которых хотели видеть доказательство этого влияния. Если чис­ло женщин, покончивших с собой, гораздо меньше, чем число мужчин, то это происходит оттого, что первые гораздо меньше соприкасаются с коллективной жизнью и поэтому менее сильно чувствуют ее дурное или хорошее воздействие. То же самое наблюдается по отношению к старикам и детям, хотя по несколько другим причинам. Затем, если число самоубийств уве­личивается начиная с января и кончая июнем, а затем начинает уменьшаться,— это происходит потому, что и социальная деятельность испытывает те же сезонные изменения. Вполне естественно, что различные резуль­таты, которые производит эта деятельность, подчинены тому же самому ритму, как и она сама, а следова­тельно, наиболее ощутимы в течение первого из ука­занных периодов; но так как самоубийство есть тоже продукт этой деятельности, то и оно подчиняется тем же законам.

Из всех этих фактов можно вывести только то заключение, что процент самоубийств зависит только от социологических причин и что контингент добро­вольных смертей определяется моральной организаци­ей общества. У каждого народа существует известная коллективная сила определенной интенсивности, толкающая человека на самоубийство. Те поступки, кото­рые совершает самоубийца и которые на первый взгляд кажутся проявлением личного темперамента, являются на самом деле следствием и продолжением некоторого социального состояния, которое находит себе в них внешнее обнаружение.

Таким образом разрешается вопрос, поставленный нами в начале этой книги. Следовательно, утвержде­ние, что каждое человеческое общество имеет более или менее сильно выраженную наклонность к само­убийству, не является метафорой; выражение это имеет свое основание в самой природе вещей. Каждая социа­льная группа действительно имеет к самоубийству определенную, присущую именно ей коллективную на­клонность, которая уже определяет собой размеры индивидуальных наклонностей, а отнюдь не наоборот. Наклонность эту образуют те течения эгоизма, альтру­изма или аномии, которые в данный момент охватыва­ют общество, а уже их следствием являются предрас­положения к томительной меланхолии, или к деятель­ному самоотречению, или к безнадежной усталости. Эти-то коллективные наклонности, проникая в индиви­да, и вызывают в нем решение покончить с собой. Что касается случайных происшествий, считающихся обыкновенно ближайшими причинами самоубийства, то они оказывают на человека только то влияние, которое возможно при наличии данного морального пред­расположения человека, являющегося в свою очередь только отголоском морального состояния общества. Для того чтобы объяснить отсутствие привязанности к жизни, человек ссылается на обстоятельства, кото­рые его непосредственно окружают; он находит, что жизнь скучна, потому что ему самому скучно. Конеч­но, с одной стороны, тоска приходит к нему извне, но не зависит от той или другой случайности в его жизни, а от той общественной группы, часть которой он со­ставляет. Вот почему нет ничего, что бы могло слу­жить случайной причиной самоубийства; все зависит от той интенсивности, с которой влекущие за собой самоубийство причины оказывали свое воздействие на индивида.

II

Это заключение может найти себе подтверждение уже в одном постоянстве процента самоубийств. Если, сле­дуя нашему методу, мы должны были оставить до настоящего времени эту проблему нерешенной, то фактически очевидно, что она не допускает никакого дру­гого решения. Когда Quetelet обратил внимание фило­софов на поразительную регулярность, с которой из­вестные социальные явления повторяются в течение тождественных периодов времени, он полагал, что объяснением ей может служить его теория среднего человека,— теория, оставшаяся до сих пор единствен­ной систематической попыткой дать объяснение этой замечательной особенности. По его мнению, в каждом обществе имеется определенный тип, которого более или менее правильно воспроизводит вся масса индиви­дов и среди которого только меньшинство имеет тенденцию отклоняться от средней под влиянием причин, нарушающих обычное течение жизни. Например, су­ществует совокупность физических и моральных при­знаков, наблюдаемая у большинства французов, но которой нет в том же виде и размере у итальянцев и немцев, и наоборот. Так как эти признаки являются наиболее распространенными, то и вытекающие из них поступки встречаются очень часто, они образуют самую обширную группу. Те же индивиды, которые, наоборот, определяются выходящими из ряда особенностями, редки, как и сами эти особенности. С другой стороны, не будучи абсолютно неизменным, общий тип изменяется гораздо медленнее, чем тип индивиду­альный, так как гораздо труднее измениться всему обществу в целом, чем отдельным лицам. Это посто­янство естественно сообщается и поступкам, которые вытекают из характеристических свойств этого типа. Первые не изменяются ни по качеству, ни по величине, пока не изменяются вторые, а так как в то же время эти способы действия являются наиболее распростра­ненными, то постоянство неизбежно становится об­щим законом проявлений человеческой активности, как это и показывает статистика. В самом деле, стати­стик подсчитывает все однородные факты, соверша­ющиеся в недрах одного и того же общества. А так как эти последние остаются неизменными до тех пор, пока сохраняется постоянным общий тип общества, и так как, с другой стороны, изменения типа осуществляют­ся лишь с большими затруднениями, то результаты статистических обследований необходимо должны оставаться одинаковыми в течение довольно длинного ряда последовательных лет. Что же касается тех фак­тов, которые совершаются под влиянием исключи­тельных особенностей и индивидуальных случайностей, то они, конечно, не обнаруживают такой прави­льности. Вот почему постоянство никогда не бывает абсолютным.

Но это — лишь исключения; следовательно, неиз­менность можно считать правилом, а изменчивость — исключением.

Этому общему типу Quetelet дал название среднего типа, так как он точно определяется, если взять среднюю арифметическую всех индивидуальных типов. Например, если, определивши все длины роста, сложить эти величины и сумму разделить на число под­вергавшихся измерению индивидов, то полученное частное выразит с достаточным приближением среднюю длину роста, так как можно допустить, что отклонения вверх и вниз, т. е. люди высокого и низкого роста, встречаются почти в одинаковом количестве. Они ком­пенсируют друг друга и, следовательно, не изменяют частного.

Такая теория кажется очень простой; но во-первых, она может быть рассматриваема как объяснение то­лько в том случае, если она дает нам понять, откуда происходит то, что средний тип осуществляется в преобладающей массе индивидов. Для того чтобы он не изменялся в то время, как изменяются эти послед­ние, нужно, чтобы, с одной стороны, он был независим от них, а с другой стороны, чтобы был все же какой-нибудь путь, которым он мог бы накладывать на них свою печать. Правда, исчезает самая эта пробле­ма, если допустить, что интересующий нас тип со­впадает с этническим типом. В самом деле, элементы, создающие расу, имея свое происхождение вне индиви­да, не подчиняются тем изменениям, как и он, хотя в нем и только в нем одном они реализуются. Весьма понятно, что они пронизывают собой чисто индивиду­альные элементы и даже служат для них основанием. Однако это объяснение могло бы соответствовать са­моубийству лишь в том случае, если бы наклонность, влекущая к нему человека, зависела непосредственно от расы, а мы знаем, что существующие факты проти­воречат этой гипотезе. Могут сказать, что общее со­стояние социальной среды, будучи одно и то же для большинства отдельных личностей, касается их всех одинаковым образом и дает им, в частности, одну духовную физиономию. Но ведь по существу своему социальная среда состоит из идей, верований, привы­чек, общих стремлений; для того чтобы последние могли воздействовать таким образом на индивидов, они должны существовать до известной степени неза­висимо; как видим, этого рода соображения неизбежно приближают нас к тому разрешению вопроса, которое мы предложили выше. В самом деле, здесь молчаливо допускается, что существует коллективная наклон­ность к самоубийству, из которой вытекают индивиду­альные наклонности, и вся задача сводится к тому, чтобы узнать, в чем эта коллективная наклонность состоит и каким образом она действует.

Но этого мало: каким бы способом ни объясняли распространенность среднего человеческого типа, по­нятие о нем ни в каком случае не объяснит той регуля­рности, с которой воспроизводится социальный про­цент самоубийств. В самом деле, согласно определе­нию, этот тип может состоять только из тех характер­ных черт, которые свойственны большинству населения; самоубийство же является делом меньшин­ства. В тех странах, где оно более всего распрост­ранено, насчитывается не больше 300 или 400 случаев на 1 млн населения. Сила, которую инстинкт самосох­ранения поддерживает у средних людей, исключает самоубийство коренным образом; средний человек не лишает себя жизни. Но в таком случае, если наклон­ность к самоубийству является редкостью и аномали­ей, она совершенно чужда среднему типу, и даже глу­бокое изучение этого последнего не помогло бы нам понять, каким образом число самоубийств может быть постоянным для одного и того же общества, не помогло бы нам объяснить, откуда даже является наклон­ность к самоубийству. Следовательно, теория Quetetet покоится на неправильном допущении. Он считал уста­новленным тот факт, что постоянство наблюдается только в наиболее общих проявлениях человеческой деятельности; но мы видим, что оно существует в той же степени в спорадических проявлениях, наблюдае­мых лишь в изолированных и одиноких пунктах социа­льного поля. Он думал, что ответил на все desideratce, указав на то, каким образом можно объяснить неиз­меняемость того, что не является исключением; но исключение само имеет свою неизменяемость, ниско­лько не меньшую, чем всякая другая. Все умирают, каждый живой организм устроен так, что он рано или поздно должен разрушиться. Наоборот, очень мало имеется людей, лишающих себя жизни; у громадного большинства нет ничего такого, что бы вызывало в них склонность к самоубийству; тем не менее про­цент самоубийств еще более постоянен, чем процент общей смертности. Это значит, что между распрост­раненностью известного признака и его строгим по­стоянством нет той тесной связи, которую допускал Quetelet.

К тому же результаты, к которым приводит его собственный метод, подтверждают наше заключение. В силу его принципа, для того чтобы измерить интен­сивность какого-нибудь признака, присущего среднему типу, надо было бы разделить сумму фактов, которы­ми он заявляет себя среди данного общества, на число индивидов, способных на такое же проявление. Так, например, в такой стране, как Франция, где в течение долгого времени не наблюдалось больше чем 150 слу­чаев самоубийства на 1 млн жителей, средняя интенсивность наклонности к самоубийству выразилась бы следующим отношением: 150:1 000000 = 0,00015; в Ан­глии, где мы имеем только 80 случаев на то же коли­чество населения, это отношение равнялось бы 0,00008.

Вот, следовательно, те величины, которыми можно бы было измерять наклонность среднего индивида к самоубийству; но практически такие цифры равны нулю. Столь слабая наклонность до такой степени удалена от самого выполнения, что может считаться несуществующей; сама по себе она не обладает до­статочной силой, для того чтобы вызвать самоубийст­во. Поэтому вся общность такой наклонности еще не может объяснить нам, почему то или иное число само­убийств совершается ежегодно в том или ином обще­стве.

Кроме того, эта оценка очень преувеличена. Quetelet пришел к своим цифрам, приписывая произ­вольно средним людям известную наклонность к само­убийству на основании проявлений, которые обыкно­венно наблюдаются не у среднего человека, а только у небольшого числа исключительных субъектов; таким образом, аномальное служит у него определением нор­мального. Quetelet думал, правда, избежать этого возражения, указывая на то, что аномальные случаи, от­клоняясь то в одну, то в другую сторону от нормы, компенсируются и взаимно уничтожаются. Но такая компенсация имеет место только в отношении тех свойств, которые в различной степени встречаются у всех, каков, например, рост человека. В самом деле, можно допустить, что исключительно большие люди и исключительно малые находятся на земном шаре почти в одном и том же количестве. Следовательно, средняя арифметическая для роста всех этих исключи­тельных субъектов должна приблизительно равняться росту, наиболее обычному среди людей; поэтому именно этот последний и получится в результате ста­тистического подсчета. Но результат будет совершен­но противоположен, если дело идет о таком исключи­тельном по своей природе факте, как наклонность к самоубийству; в этом случае способ Quetelet может только искусственным путем подвести под среднюю такой элемент, который в действительности стоит вне этой средней. Конечно, как мы только что видели, этот элемент вводится сюда только в чрезвычайно разбав­ленном виде и как раз потому, что число индивидов, между которыми он здесь распространяется, значите­льно выше того их числа, которому он свойствен на самом деле; но если ошибка практически и маловажна, она тем не менее существует.

В действительности отношение, вычисленное Quetelet, измеряет собой лишь вероятность того, что человек, принадлежащий к данной социальной группе, покончит с собою в течение года. Если, например, на население в 100000 душ приходится в год 15 само­убийств— значит, имеется 15 шансов на 100000 в пользу того, что любой произвольно выбранный субъект данного общества покончит с собою в течение того же самого промежутка времени. Но эта вероят­ность не дает нам никакого понятия о размере средней наклонности к самоубийству и не может служить до­казательством того, что эта наклонность действитель­но существует. Тот факт, что столько-то процентов лишают себя жизни, не доказывает еще того, что оста­льные в каком бы то ни было размере подвержены этой возможности, и не может нам дать никаких указа­ний относительно природы или интенсивности причин, вызывающих самоубийства.

Таким образом, теория о среднем человеке не реша­ет поставленной нами проблемы. Вернемся же к этой последней и посмотрим, как она ставится. Самоубий­цы в очень ограниченном количестве рассеяны по земному шару, каждый из них отдельно совершает свой акт, не зная, что другой поступает так же; и тем не менее, пока общество не изменяется, число самоубийц остается неизменным. Для этого нужно, чтобы все индивидуальные проявления, какими бы независимы­ми друг от друга они ни казались, на самом деле были продуктом одной и той же причины или одной и той же группы причин, воздействующих на индивидов. Иначе нельзя было бы понять, почему ежегодно все различные воли, взаимно друг друга не знающие, приводят к тому же количеству одинаковых актов. Они не оказывают, по крайней мере в большинстве случаев, друг на друга никакого влияния, и между ними нет никакого соглашения; а между тем все происходит так, как будто они выполняют один приказ. Это значит, что в общей среде, окружающей их, существует какая-то сила, которая направляет их в одну и ту же сторону, причем в зависимости от большей или меньшей интен­сивности этой силы повышается или понижается число отдельных самоубийств. Проявления интересущей нас силы не изменяются при перемене органической или космической среды, а зависят исключительно от состо­яния социальной среды, т. е. сила эта коллективна. Другими словами, каждый народ обладает по отноше­нию к самоубийству известной коллективной наклон­ностью, которая ему присуща и от которой зависит величина той дани, которую этот народ платит до­бровольной смерти.

С этой точки зрения неизменность процента са­моубийств не имеет в себе ничего таинственного; она не более загадочна, чем присущий каждому из них индивидуальный характер. Так как каждое общество обладает своим темпераментом, который не меняется изо дня в день, и так как эта наклонность к самоубий­ству проистекает из морального настроения обще­ственных групп, то она неизбежно различна в разных группах и в течение долгого периода остается постоян­ной. Она является одним из существенных элементов социального самочувствия. Но у коллективов, как и у отдельных лиц, самочувствие представляет собой наиболее индивидуальную и в то же время наиболее постоянную черту, ибо нет ничего более глубокого и основного, чем оно.

А в таком случае и вытекающие из него последст­вия должны отличаться таким же индивидуальным и устойчивым характером. Вполне естественно даже, что они обнаруживают большее постоянство, чем об­щая смертность, так как температура, влияние клима­та, геологические явления — словом, различные усло­вия, от которых зависит человеческое здоровье, подвер­жены из года в год гораздо большим изменениям, чем национальный характер.

Существует, однако, еще одна гипотеза, отличаю­щаяся, по-видимому, от предыдущей и не лишенная для некоторых умов известной притягательной силы. Для того чтобы разрешить затруднение, не достаточно ли будет предположить, что различные события част­ной жизни, которые кажутся определяющими причина­ми самоубийства, по преимуществу регулярно возоб­новляются каждый год в одной и той же пропорции? Каждый год, говорят нам, совершается одинаковое приблизительно число несчастных браков, банкротств, крушений карьеры, разорений и т. д. Поэтому вполне естественно, что, попадая ежегодно в одно и то же положение в одном и том же числе, индивиды в том же числе принимают решение, вытекающее из этого поло­жения. Нет надобности воображать, что они подчиня­ются при этом давлению тяготеющей над ними силы; достаточно предположить, что, поставленные в одни и те же условия, они в общем рассуждают одинаково.

Но мы знаем, что эти индивидуальные обстоятель­ства если и предшествуют обыкновенно самоубийст­вам, то не являются их действительными причинами. Скажем еще раз, что в жизни человека не существует несчастий, влекущих его неизбежно к самоубийству, если он в силу чего-либо другого не склонен к нему сам. Регулярность, с которой известные обстоятельст­ва способны повторяться, не может поэтому объяснить регулярности самоубийств. Сверх того, какое бы влия­ние им ни приписывали, такое решение, во всяком случае, передвинуло бы только проблему на другое место, не разрешая ее. Ибо осталось бы необъяснен­ным, почему эти отчаянные положения неизменно по­вторяются каждый год согласно закону, присущему каждой отдельной стране. Каким образом случается то, что в одном и том же обществе — предполагая, что оно находится в упроченном состоянии,— всегда одина­ковое число распавшихся семейств, экономических крахов и т. д.? Это регулярное повторение одних и тех же событий в одном и том же количестве, для одного и того же народа, но очень различных у разных наро­дов было бы необъяснимым, если бы в каждом обще­стве не существовало определенных течений, увлека­ющих его членов с определенной силой в коммерческие или промышленные авантюры, в область таких поступг ков, которые способны нарушить спокойствие страны и т. д. Допустить это — значило бы, таким образом, восстановить в почти неизменной форме ту самую гипотезу, которой мы, казалось, сумели избежать.

III

Постараемся же понять смысл и значение тех тер­минов, которые мы только что употребили.

Обыкновенно, когда говорят о коллективных на­клонностях или страстях, то склонны видеть в этих выражениях только метафоры или manieres de parler, не обозначающие собой ничего реального, кроме некоторой средней известного числа индивидуальных состоя­ний. На них не смотрят, как на вещи, как на силы sui generis, которые управляют сознанием частных лиц. Однако в действительности именно такова их природа, что блестяще доказывается статистикой самоубийств. Состав индивидов, образующих известное общество, из года в год меняется, а число самоубийств тем не менее остается тем же до тех пор, пока не изменится само общество. Население Парижа обновляется с не­обыкновенной быстротой; тем не менее доля Парижа в общем числе самоубийств во Франции остается неиз­менной. Хотя для того, чтобы наличный состав войск совершенно преобразился, достаточно всего нескольких лет, тем не менее процент самоубийств в армии изменяется для одной и той же нации чрезвычайно медленно. Во всех странах коллективная жизнь в тече­ние года движется согласно одному и тому же режиму; он повышается приблизительно от января до июля, а затем снова понижается. Поэтому, хотя члены различ­ных европейских обществ происходят от самых различ­ных средних типов, тем не менее сезонные и даже месячные изменения числа самоубийств следуют по­всюду одинаковому закону. Точно так же, каково бы ни было различие индивидуальных характеров, соотноше­ние между наклонностью к самоубийству у людей, состоящих в браке, и у вдов и вдовцов идентично в самых разнообразных социальных группах, и это потому, что моральное состояние вдовства повсюду находится в одном и том же отношении к моральному состоянию, характерному для брачной жизни. Следова­тельно, причины, определяющие число добровольных смертей для определенного общества или для известной его части, должны оставаться независимыми от инди­видов, так как они обладают одинаковой интенсивно­стью, каковы бы ни были те субъекты, на которых они оказывают свое воздействие. Могут на это сказать, что данный образ жизни везде одинаковый, везде произво­дит одни и те же результаты. Конечно, это так; но образ жизни — это вещь, которой нельзя пренебрегать, и его постоянство нуждается в объяснении. Если он остается неизменным, в то время как в рядах людей, придержи­вающихся его, происходят бесконечные изменения, то совершенно невозможно, чтобы он всецело определялся индивидуальными особенностями этих людей.

Некоторые считали возможным уклониться от это­го вывода, заметив, что сама эта непрерывность есть дело индивидов и что, следовательно, для того чтобы объяснить ее, нет надобности приписывать социаль­ным явлениям своего рода трансцендентность по от­ношению к индивидуальной жизни. В самом деле, иногда рассуждают так: «Всякое социальное явление — какое-нибудь слово данного языка, религиозный об­ряд, секрет ремесла, прием искусства, статья закона, правило морали — передается и переходит к индивиду от другого индивида, являющегося его родственником, учителем, другом, соседом, товарищем».

Конечно, если бы речь шла только о том, каким образом в общих чертах мысль или чувство передаются из поколения в поколение, каким образом память о нем не теряется при этом, то в этих рамках такое объяснение могло бы быть признано достаточным. Но передача таких фактов, как самоубийство или, говоря общее, как все те поступки, о которых мы получаем сведения посредством моральной статистики, предста­вляет своеобразную особенность, которую нельзя объ­яснить себе так просто и легко. Эта передача имеет своим объектом не только известный способ действий вообще, но и число тех случаев, в которых применяет­ся этот образ действия. Мы видим, что самоубийства не только совершаются ежегодно, но что, по общему правилу, их ежегодно бывает одинаковое количество. Состояние духа, заставляющее человека решиться на самоубийство, не только просто передается, но—что всего замечательнее — оно передается одинаковому числу индивидов, которые все поставлены в условия, необходимые для того, чтобы это состояние перешло в действие. Как это случается, если налицо имеются только индивиды? Само по себе число не может быть объектом прямой передачи. Современное человечество не могло узнать от предыдущего поколения, каков размер той дани, которую оно должно заплатить са­моубийству; и тем не менее, если обстоятельства не меняются, размеры этой дани будут совершенно равны размерам предыдущей.

Неужели нужно воображать, что каждый отдель­ный самоубийца имеет своим руководителем и вдохновителем одну из жертв предыдущего года, которой он является только моральным наследником? Только при этом условии можно допустить, что социальный процент самоубийств может увековечиться путем меж-индивидуалъных традиций. Поэтому, если вся цифра не может быть передана оптом, нужно, чтобы те еди­ницы, из которых она состоит, передавались каждая в отдельности; таким образом, каждый самоубийца должен был бы получить от кого-нибудь из своих предшественников наклонность к самоубийству и ка­ждое самоубийство должно было бы быть как бы эхом предыдущего. Но нет налицо ни одного факта, на основании которого можно было бы допустить существование такой индивидуальной связи между ка­ждым в настоящем году и каким-либо однородным событием в предыдущем. Совершенно исключитель­ное явление, как мы уже указали выше, представляют те случаи, когда одно самоубийство вызывается таким образом другим, одинаковым с ним. И почему же эти рикошеты так правильно повторяются из года в год? Почему факту, порождающему новый, подо­бный себе факт, нужен целый год, для того чтобы воспроизвести этот последний? Почему, наконец, он воспроизводит только одну-единственную копию? Ведь с точки зрения рассматриваемой гипотезы необ­ходимо, чтобы в среднем каждая модель воспро­изведена была только один раз, иначе целое потеряло бы свое постоянство. Таким образом, мы можем пре­кратить обсуждение этой столь же произвольной, как и бесполезной, гипотезы. Но если отвергнуть ее окон­чательно, если численное равенство годовых итогов происходит не от того, что каждый частный случай зарождает себе подобный в следующем за ним пе­риоде, то это численное равенство может зависеть только от перманентного воздействия какой-нибудь неличной причины, стоящей выше всех этих частных случаев.

Поэтому надо пользоваться терминами с величай­шей строгостью. Коллективные наклонности имеют свое особенное бытие; это силы настолько же реаль­ные, насколько реальны силы космические, хотя они и различной природы; они влияют на индивида также извне, хотя это совершается иными путями. Позволительно утверждать, что реальность первых не ниже реальности вторых; это доказывается тем же путем, а именно ознакомлением с постоянством их резуль­татов.

Когда мы констатируем, что число смертей лишь очень мало изменяется из года в год, то мы объясняем эту закономерность зависимостью от климата, тем­пературы, состава почвы — словом, известным числом материальных причин, которые, будучи независимыми от индивида, не изменяются и тогда, когда меняются поколения. Следовательно, раз такие моральные акты, как самоубийство, воспроизводятся с единообразием не только не меньшим, но и большим, мы должны допустить, что они зависят от сил, лежащих вне ин­дивидов; и так как эти силы могут быть только мо­ральными, а вне индивида нет другого морального существа, кроме общества, то неизбежно приходится признать, что силы эти социальны. Но каким бы име­нем их ни называть, важно только признать за ними реальность и считать их совокупностью энергии, кото­рые извне направляют наши поступки точно так же, как физико-химические энергии, действию которых мы подвергаемся. Это не словесные сущности, а реаль­ности sui generis, которые можно измерять, сравнивать по величине, как это делают по отношению к интенсив­ности электрических токов или источников света. Та­ким образом, наше основное положение, что социа­льные факты объективны,— положение, которое мы имели случай установить в нашей другой работе и ко­торое мы считаем принципом социологического мето­да, находит в моральной статистике, и в особенности в статистике самоубийств, новое и особенно демон­стративное доказательство.. Конечно, оно задевает здравый смысл, но каждый раз, как наука открывала людям существование незнакомой им силы, она встре­чала недоверие с их стороны. Когда надо изменить систему существующих понятий, для того чтобы очи­стить место новому порядку вещей и создать новые представления, то умы людей, объятые ленью, неиз­бежно сопротивляются новизне. И тем не менее необ­ходимо прийти к какому-нибудь соглашению. Если социология действительно существует, то предметом ее изучения может быть только неизведанный еще мир, не похожий на те миры, которые исследуются другими науками; но этот новый мир будет ничто, если он не будет представлять собою целой системы реальностей.

Но именно потому, что это представление натал­кивается на традиционные предрассудки, оно подняло ряд возражений, на которые нам необходимо ответить.

Во-первых, оно предполагает, что коллективные мысли и наклонности другого происхождения, чем индивидуальные, и что у первых существуют такие черты, которых нет у вторых. Но как же это возможно, если общество состоит только из индивидов? На это можно ответить, что в живой природе нет ничего такого, чего бы не встречалось в мертвой материи, потому что клеточка состоит исключительно из атомов, которые не живут. Точно так же совершенно верно, что общество не включает в себя никакой другой действующей силы, кроме силы индивидов; и однако, эти индивиды, соединяясь, образуют пси­хическое существо нового типа, которое, таким об­разом, обладает своим собственным способом думать и чувствовать. Конечно, элементарные свойства, из которых складывается социальный факт, в зароды­шевом состоянии заключаются в частных умах. Но социальный факт получается из них только тогда, когда они преобразованы путем сочетания, ибо он проявляется исключительно при этом условии. Со­четание само является активным фактором, произ­водящим специфические результаты; и следовательно, оно как таковое есть уже нечто новое. Когда сознания, вместо того чтобы оставаться изолированными одно от другого, группируются и комбинируются, то это знаменует собой некоторую перемену в мире. И вполне естественно, что это изменение в свою очередь про­изводит другие изменения, что этот новый факт по­рождает другие новые факты, что возникают, наконец, явления, характерные черты которых отсутствуют в элементах, их составляющих.

Только одним способом можно оспаривать это по­ложение: допустить, что целое качественно тождест­венно с совокупностью своих частей, что результат качественно сводим к совокупности породивших его причин; а это привело бы к тому, что пришлось бы отрицать всякое изменение или признать его необъяс­нимым. Между тем некоторые ученые не остановились перед защитой этого крайнего тезиса; но для его обо­снования нашлись только два поистине необычайных аргумента. Говорили, во-первых, что «в силу странной привилегии мы располагаем в социологии интимным познанием как единичного элемента, который есть на­ше индивидуальное сознание, та<

Наши рекомендации