Коррупцией, организованной преступностью?
Варианты | Населе- | Предпри- | ПРЕДпред- | НЕпредпри- |
ответов | ние в | ниматели | прини- | ниматели |
целом | матели | |||
Обеспечить | ||||
неотвратимость | ||||
наказания в | ||||
соответствии с | ||||
существующими | ||||
законами | ||||
Ввести чрезвычайные | ||||
законы и доверить их | ||||
исполнение политику- | ||||
диктатору | ||||
Смягчить законы, | ||||
чтобы создать | ||||
благоприятные | ||||
условия для развития | ||||
легального | ||||
предпринимательства | ||||
Другое | ||||
Затрудняюсь ответить |
Дело, кажется, начинает проясняться. Для представителей российского "низового" бизнеса коррупция, с которой они сталкиваются чаще других, и теневые отношения, в которые они непосредственно вовлечены, - это их личные проблемы, неотъемлемая составляющая их образа жизни. Поэтому среди них наивысший процент тех, кто видит корень зла не в нарушении законов, а в самих законах (прежде всего налоговых). В полном соответствии с нашей гипотезой о формировании в сознании предпринимателей правовых ценностей многие из них как
[257]
бы говорят: расширьте пространство легальной свободы, сделайте юридические нормы более либеральными, устраните жесткие правила, загоняющие нас в теневую сферу, и мы из нее выйдем, потому что чувствуем себя здесь неуютно.
Однако даже в предпринимательской среде "либерализато-ры" не составляют большинства. Среди бизнесменов немало и тех, кто видит выход в ужесточении контроля за соблюдением действующих законов. Есть среди них даже сторонники чрезвычайщины и диктатуры. В том и другом случае мы, возможно, имеем дело с людьми, для которых вопрос о нелегальной экономической деятельности и о борьбе с ней - это вопрос, относящийся не столько к теневому бизнесу (то есть к ним самим), сколько к коррумпированным чиновникам. "Здесь нужно разделить, - говорит молодой предприниматель Г., один из совладельцев финансового холдинга. - Теневой бизнес - это одно, а криминал и коррупция - это уже совсем другое. Одно дело, когда человек не платит налоги, то есть, по сути дела, не дает государству себя ограбить, и совсем другое, если нарушается уголовный кодекс". Предприниматели, напомним еще раз, намного чаще, чем кто бы то ни было, непосредственно сталкиваются с коррупционерами, и, видимо, собственный опыт заставляет их с пессимизмом относиться к предположению, что со злоупотреблениями государственных служащих можно справиться, не прибегая к жестким репрессивным мерам.
Таким образом, первый из выявленных нами парадоксов можно объяснить тем, что не все представители российского "низового" бизнеса одинаково воспринимают саму проблему борьбы с экономическими правонарушениями. Одни, как можно предположить, выдвигают на первый план изменение законодательных правил игры, которое может казаться не имеющим к такой борьбе никакого отношения, выглядеть совсем другой проблемой. Иных же больше волнует обуздание чиновничества, принуждение его к соблюдению хотя бы тех законов, которые уже существуют. Тем же, кто такой возможности сегодня не видит, остается уповать разве что на диктатуру, - сравнитель-
[258]
небольшая часть предпринимателей все же готова ее приветствовать.
Это многообразие настроений в российской предпринимательской среде, соответствующее возрастающей конфликтности интересов бизнесмена и чиновника, отчетливо просматривается и в высказываниях уже знакомых нам предпринимателей. "Чиновников надо стращать, - убежден предприниматель в области политической рекламы О.Д. - Чиновник должен бояться и осознавать, что сегодня он на этой должности находится, а завтра может быть с позором с нее выгнан. Уголовная ответственность чиновника должна быть выше". Есть среди наших собеседников и сторонники диктаторских методов. "Я считаю, что нужен президент-диктатор, который бы жестко следил за исполнением законов, - говорит предпринимательница М.Е. -Подавлять теневую экономику, особенно взятки, нужно только одним способом: сажать".
Но подобные высказывания - обращаем на это особое внимание - вовсе не означают, что сторонники карательных мер против чиновников не озабочены качеством тех законов, которые постоянно норовят обойти и обходят не только государственные служащие, но и сами предприниматели. В том-то все и дело, что идея жесткого контроля за поведением чиновника неотделима в сознании бизнесменов от идеи либерализации имеющих отношение к бизнесу юридических норм. Та же М.Е., мечтающая о законоблюстителе-диктаторе, убеждена и в том, что "нужно создавать условия для легального бизнеса", что сами законы должны быть направлены на создание благоприятных условий для легальной экономики". Это значит, что "либера-лизаторов" среди российских предпринимателей скорее всего гораздо больше, чем это следует из приведенных нами цифр, а сами цифры свидетельствуют не столько о количественном с°отношении приверженцев экономических и полицейско-репрессивных методов борьбы с коррупцией и теневой экономики, сколько о том, какие методы выглядят в глазах респондентов приоритетными, и в каких пропорциях представления
[259]
об этих приоритетах распределяются сегодня в российской "низовой" предпринимательской среде.
Остается, однако, неясность насчет того, как реакция предпринимателей на произвол коррумпированного чиновника, ущемляющего их интересы, сочетается у них с пониманием интересов самого чиновничества и того экономического положения, в которое оно поставлено в современной России. Этот сюжет тоже закладывался нами в программу исследования, и кое-какую социологическую информацию по данному вопросу нам удалось получить.
Имея в виду опыт развитых стран, мы спросили респондентов, снизится ли, по их мнению, уровень коррупции в России, если увеличить зарплату чиновникам. Почти половина предпринимателей (46%) ответила отрицательно, 28% полагают, что увеличение зарплаты могло бы помочь, но лишь в небольшой степени, и лишь 14% верят, что результат может быть значительным. При этом предприниматели относятся к чиновникам лояльнее других, демонстрируют повышенную готовность войти в их положение и считаться с их интересами. Если в сравнении с ПРЕДпредпринимателями это почти не заметно, то при сопоставлении с НЕпредпринимателями (соответствующие показатели здесь 54, 21 и 12%) различия достаточно выразительные. Однако и в среде "низовых" бизнесменов недоверие к государственным служащим распространено, как видим, очень широко. Возможно, это связано с тем, что в нашем вопросе не было оговорено дополнительное условие, при соблюдении которого повышение окладов выглядело бы в глазах бизнесменов более мотивированным и которое сформулировала - мы ее уже цитировали - предприниматель Ж.В.: "Да, нужно платить (чиновнику. - Авт.) хорошую зарплату, даже очень хорошую, но и карать намного строже, чем рядового воришку". А пока это не гарантировано, вера в то, что чиновников можно "перевоспитать", повысив должностные оклады, не очень крепка. Не беремся судить, насколько это недоверие и это неверие
[260]
янны. Будем исходить из того, что предприниматели отвечали на наш вопрос со знанием дела.
Но если так, то почему в непредпринимательском большинстве, которое сталкивается с коррупционерами несопоставимо реже, предубеждение против чиновников еще сильнее? Почему процент уповающих на принудительные меры здесь выше, чем у предпринимателей, а процент "либерализаторов" намного (в два с половиной раза) ниже? Да именно потому, быть может, что собственный теневой опыт НЕпредпринимателей ограничен. Видимо, для них коррупция и теневой бизнес - это не разные, а одно и то же единое явление, к которому они не причастны и своего интереса в нем не имеют, а потому и вникать в суть дела не очень расположены. Пониманию обстоятельств и мотивов, не спешащему с осуждением, они предпочитают осуждение без понимания.
Полученные данные показывают, что отвлеченные моральные реакции на коррупцию и теневые отношения есть одно из проявлений репрессивного сознания, склонного воспринимать экономический порядок как порядок административно-полицейский1 . Не надо, думаем, доказывать, что природа такой
1 Известно, что доправовое (морально-репрессивное) сознание имеет своим истоком не городской, а сельский жизненный уклад. Однако применительно к современной России эта истина подтверждается лишь частично. Мы сталкиваемся здесь с чрезвычайно интересным, разрушающим культурологические стереотипы явлением. С одной стороны, репрессивные установки распространены в современной российской деревне шире, чем в городе: скажем, сторонники диктаторских методов среди наших сельских респондентов составляют 27%, а среди жителей городов - 21%. В свою очередь, "либерализаторов" в Деревне совсем немного - всего 14%, между тем как в городах их доля в полтора с лишним раза больше. Однако - с другой стороны - моральная ставляющая этого типа сознания в постсоветской деревне, вопреки всем ретическим и литературно-публицистическим почвенническим канонам, появляется слабее, чем в городе. Так, за криминального кандидата на тех или иных уровнях готовы проголосовать 43% сельских жителей, а не готовы – 41 %, между тем как среди горожан соответствующие показатели со ставляют 36 и 48%. Примерно такие же пропорции обнаруживаются и в ответах на вопрос о готовности лично соучаствовать в деятельности теневиков на рабочем месте. Понятно, что эти и другие цифровые данные нуждаются в детальном анализе, который, в свою очередь, требует проведения дополнительных эмпирических исследований. Однако уже сейчас у нас есть основания предположить, что в повышенной предрасположенности сельских жителей к теневому патернализму руководителей и собственной теневой деятельности проявляется позитивная реакция на ту теневую кооперацию - прошлую и нынешнюю - между коллективными и личными крестьянскими хозяйствами, о которой говорилось в первой главе книги. Но если так, то и за коммунистов деревня голосует охотнее, чем город, не потому, что привержена идеологии и морали советской эпохи, а потому, что возможности теневой кооперации, имевшие место в брежневскую эпоху, кажутся деревенским жителям более благоприятными, чем нынешние. Не исключено, что и сельская повышенная репрессивность имеет своим истоком это недовольство сужением теневых возможностей старого типа при недостаточной компенсации возможностями новыми. Нельзя исключать и того, что репрессивные установки сельских жителей объясняются недовольством переменами, происшедшими в городе и негативно повлиявшими на деревенский жизненный уклад. Однако все это, повторим, всего лишь предположения, требующие проверки.
[261]
репрессивной ментальности принципиально иная по сравнению с той, которую мы наблюдали среди предпринимателей Вряд ли есть смысл распространяться и о том, что исторические корни такой ментальности уходят в советскую и более давнюю отечественную традицию. Но это и не просто "пережитки прошлого". Похоже, мы сталкиваемся с установками, в которых причудливо переплетаются упования на традиционный для России репрессивный порядок и соответствующую ему верховную власть с надеждами на то, что такой порядок и такая власть способны не только обуздать коррумпированных чиновников, теневиков-бизнесменов и рэкетиров, но и обеспечить в России уровень жизни, соизмеримый с тем, что имеет место в западных странах.
Конечно, для описания и понимания этого социально-психологического феномена нужны специальные исследования.
[262]
Мы же вынуждены ограничиться предположением о его возникновении и его связи с происшедшими в России за последние годы изменениями и их последствиями - как негативными (падение уровня жизни и ее неупорядоченность), так и позитивными (открытость страны миру и разблокирование информационных потоков). Эти новые проявления морально-репрессивного типа сознания хорошо иллюстрируются высказываниями одного из главных героев нашего повествования -работающего пенсионера В.А. "Надо проводить политику Андропова, - говорит он. - Людей заставить работать, чтобы они не болтались, не рэкетом занимались на базаре, а работали... Надо платить зарплату по труду". Пока это все - в границах советского опыта (точнее - идеализированных представлений о его нереализованных возможностях) и советской лексики. Но тут же выясняется, что в сознании респондента есть и другая, совсем не советская точка отсчета: "Любой американец за день получает столько, сколько я за месяц". И вот это-то и есть самое интересное: надежда на то, что при карательной экономической "политике Андропова" доходы среднего россиянина могут приблизиться к доходам среднего американца, которого одно упоминание о "политике Андропова", имей он о ней хоть какое-то представление, повергло бы в оцепенение.
При таком способе мышления даже и не возникают вопросы о том, как порядок должен сочетаться со свободой и в какой мере репрессивные действия властей и законы, ограничивающие права граждан, должны соотноситься с объемом этих пРав, достаточным, чтобы обеспечить хозяйственную эффективность. С сожалением приходится констатировать: люди, чьи представления не обременены подобными вопросами, составляют сегодня, судя по нашим данным, большинство населе-Ния. Никаких иллюзий на сей счет быть не должно.
Однако и отчаянию предаваться не следует. Формирование нового общественного большинства всегда начинает-
[263]
ся с меньшинства. И такое меньшинство, пусть медленно и трудно, но складывается. О "низовом" предпринимательстве мы уже говорили. Но это все же пока очень тонкий и маловлиятельный слой российского общества. Поэтому так важно понять что происходит в сознании гораздо более представительной группы - ПРЕДпредпринимателей. Как мы помним, эта группа чрезвычайно перспективна, поскольку составляют ее в основном люди молодые и достаточно образованные.
Конечно, инерция репрессивного мышления сказывается и на их представлениях о способах борьбы с теневыми явлениями. И все же отвлеченные моральные оценки им вроде бы чужды, они готовы их отбросить и погрузиться, появись такая возможность, в теневую среду, а многие уже давно погрузились и чувствуют в ней себя более чем комфортно. Но, как мы видели, забыть об отвлеченно-моральных критериях они готовы лишь тогда, когда дело касается перспективы их собственной теневой деятельности или косвенного соучастия в деятельности других - с пользой для себя. В тех же случаях, когда речь идет только об этих других, устоять перед соблазнами отвлеченного морализаторства значительная часть наших кандидатов в бизнесмены не в состоянии.
Основываясь на взятых нами интервью, мы, напомним, предположили, что морально-репрессивные ориентации свойственны прежде всего тем представителям данной группы, которые работают в бюджетной сфере. Эта версия требует, разумеется, проверки в ходе дальнейших исследований. Но если она не лишена оснований, то тут-то, возможно, и надо искать объяснение второму из выявленных нами парадоксов. Речь идет о тех потенциальных предпринимателях, которые, как правило, глубоко в теневую среду еще не погрузились - многие из них об этом только мечтают. И поскольку административное наступление на теневую экономику, не говоря уже о коррупции, их лично затрО" нуть не может, они склонны его поддерживать. В таком
[264]
чае понятно, почему ПРЕДпредприниматели выше, чем предприниматели, оценивают важность проблемы борьбы с коррупцией и теневой экономикой, сближаясь в данном отношении с непредпринимательским большинством.
И все же это не больше, чем предположение, относительно оправданности которого у нас самих остаются сомнения. Хотя бы потому, что среди наших собеседников, принадлежащих к ПРЕДпредпринимателям, не обнаружилось таких, кто не понимал бы, что исключительно полицейскими методами проблема не решается, что свобода в экономике и охраняющие ее законы - более надежный способ обеспечения порядка, чем репрессии. Так что речь, наверное, как и в случае с предпринимателями, надо вести не о соотношении "чистых" сторонников либерализации и "чистых" приверженцев законодательных и полицейских ужесточений, а о численности людей, которые те или иные методы считают сегодня приоритетными, что вовсе не исключает того, что неприоритетные тоже признаются важными и необходимыми. И только в этом смысле мы решились бы утверждать, что репрессивные настроения среди потенциальных предпринимателей выражены отчетливее, чем среди предпринимателей состоявшихся.
Не оставим без внимания и то, что почти каждый третий в рядах ПРЕДпредпринимателей (это в полтора раза больше, чем в среднем по населению и в два раза больше, чем в группе НЕпредпринимателей) является "либерализатором". Возможно, это как раз те люди, которые, в отличие от остальных, уже успели воплотить свою мечту о теневой деятельности в реальность и примерить себя к будущей роли самостоятельных бизнесменов. Если так, то отважимся на парадоксальный вывод: чтобы избавиться от морализаторства и сопутствующего ему репрессивного синдрома и перейти от экономических инстинктов к экономическому мышлению, надо самому испытать выгоды и убытки работы в теневой среде. Вывод, разумеется, гипотети-
[265]
ческий, но мысль, которая к нему подводит, очевидна: справиться с коррупцией и теневым бизнесом тем легче, чем больше люди, вовлеченные в нелегальную экономическую деятельность, понимают, что это рано или поздно обернется невыгодой для них самих.
Народная любовь к чекистам
Репрессивное сознание, доминирующее сегодня в России, всегда и неизбежно попадает в ловушку, из которой непросто выбраться. С одной стороны, коррупция и все, что с ней так или иначе связано, - это болезнь государственной власти и ее институтов. Но вместе с тем репрессивное сознание уповает именно на власть. Поэтому оно должно, в конечном счете, делать ставку или на диктатуру вождя, умеряющего аппетиты чиновников и теневиков, или на какую-то властную структуру, которая кажется наименее коррумпированной и наиболее подходящей для ведения антикоррупционной войны. Да, но ведь и эта структура должна направляться и управляться чьей-то могучей и решительной рукой!
Мы могли уже убедиться в том, что в постсоветской России, успевшей почувствовать вкус свободы, идея диктатуры не слишком популярна. Теперь попробуем выяснить, какие из существующих в стране властных структур выглядят в глазах людей наиболее подходящими для решения интересующей нас проблемы. Нам предстоит увидеть, где именно люди ищут силы, способные противостоять коррупции и теневой экономике, - в институтах власти или в обществе, в его интеллектуальных, нравственных и других ресурсах.
[266]
Таблица 13