Хороша ложка к обеду, а сладость для детей заманчива всегда: едят и в обед, и после обеда, просахарится весь ребёнок, а всё-таки тянется к сладкому.

Лизнула старшая, потом младшая. Посмотрели на богов: «Как они там глядят на их шкоду? Ага, вроде спокойно смотрят…» Побросали ещё немного конфет в борщ. Посидели на полу возле лавки, подождали. Вроде сорока жука пекла в холодной золе. Борщ остался прежним. Добавили ещё конфет. Что за бисова душа? Борщ, как борщ, кисленький… Ганька с досады схватила пустую вазочку, чтобы поставить на стол. Наташа ойкнула, и красная капелька крови выступила на её губах. Ганька с испугом посмотрела на сестру:

− Ой шо цэ я наробыла?

А Наташа глядела на зубик, который повис у сестры на платье. Она дотронулась до него. Он легко снялся с верёвочки. Сёстры изучили зубик со всех сторон, поиграли им, потом положили его на стол рядом с пустой вазочкой, чтобы завтра забросить «необыкновенный божий дар» на чердак.

Что же теперь ещё делать? Ночь-то не наступала? Решили убрать в хате. Внесли из коридора ведро с известью. Подбелили плиту. Сначала белила одна, потом другая. Показалось плоховато. Побелили ещё раз. Стали белить стены вдоль лавок. «Шо за бисова душа? Почему на полу кругом белые лужи?» − размазали их веником. Хорошо бы пол помазать глиной с кизяком. Но идти за кизяком не хотелось. Нужно открывать хату. Притихли. Вроде стало темнеть. Страшновато стало как-то без света. Спички дома прятали, лампу не зажечь. Улеглись обе на своём топчане, уснули…

Спали в углу боги, посылая детям спокойный сон. На дворе спал сарайчик и в паутниках жуки и мухи. Ночь упала на речку Уссури, на домик, слеплённый из хвороста и глины, как ласточкино гнездо. Спали чужие дома под тесовыми крышами, спала в своей кроватке Любаша… Тоже, наверное, шалунья, а может Катерина не позволяла своей дочери «творить всякие детские шалости…»

Дети – эскиз нас, взрослых. Много ещё нужно потрудиться, чтоб нарисовать картину. Легко наказывать и приказывать, трудно воспитывать. Наказать можно за минуту, смять душу ребёнка… Воспитываем годы, начиная с пелёнок. Но не перетруждайте ребёнка. Никогда не говорите «Так нельзя», лучше скажите, как надо сделать. Не забывайте, что в воспитании всегда должен быть бог – это вы сами: чистые душой, стоящие на пьедестале ума и интеллекта.

Родители вернулись и ахнули. Пол был залит известью, конфет в вазочке не было, борщ отвратительно сладкий. Но зато рядом с вазочкой лежал крохотный зубик Наташи, и тут же была замусоленная нитка…

«Ой, Наташа, − подумала мать, улыбаясь про себя. − Что из тебя выйдет? Ганька всегда какая-то спокойная, безразличная ко всему, туповатая… А Наташа? Милая моя девочка… Родная моя доченька, лепесток мой, оторванный с Украины… Похожая на меня, как две капли воды. А Ганька – подкидыш барчука… Ничего в ней нет нашего. Если бы не она, то сейчас бы я была, если не с Петром, то хотя бы с Савкой… Где-то сейчас мой головорез-Савка? Как ему бедолаге тоже не повезло в этом свете? А кто во всём этом виноват? Кто? − И она посмотрела на иконы. Хотела перекреститься, но тяжёлая рука застыла в воздухе: «И церковь-то ироды взорвали. Прости, господи, меня, моего Савку и всех людей на этом свете…»

Глава 11

Да, пусть и не мечталось в девках Ульяне жить на седьмом небе, достигнуть апогея, не тянулась она за дальним, за чем-то высоким, а хотелось взять ближнее, что было по её уму, кругозору и доступно. Кроме Петра ей не о чём было думать. Вышивала рушники на приданное да сорочки. Шила юбки, носила красивые ботинки. И никогда и в мыслях не могла себе представить, что будет жить с мужиком, который старше её на целых десять лет, курносый и лысый. Нагадала бы ей гадалка такое – умерла бы от горя. Нет, не могла она его назвать ни любимым, ни даже Фёдором. Только детям говорила: «Вон батько идэ», − когда тот возвращался с работы. Ни в какой библии ей не было предсказано всё это, ни в каком сне.

Фёдор тоже не мечтал о сказочной стране: эльдорадо. Он не знал ни одной буквы; расписываясь, ставил крестик. И жизнь себе представлял до банальности простой: работа, еда и постель. Да пусть жена буде покладистой, не сварливой и поменьше рожает детей, но всё-таки рожает. Бо дом без детей – сирота.

Но однажды он решил сшить Ульяне сапоги. Авось и поласковее будет, и поднимется он в глазах уросливой жены повыше. Достал материал на те сапоги да всякие инструменты для шитья.

Ульяна только иронически поглядывала: «Куда такому безрукому сшить сапоги? Вон полку самой пришлось делать… Подмётку подбить не сможет.