Удивительно, что родители при детях не осудили соседок, а вину свалили только на детей.
А Ганька, вернее Ганна, уже и взрослой с возмущением вспоминала соседку Нюрку, да и ту, другую, вроде порядочную женщину. Какую нужно было иметь душу, чтоб вот так надсмеяться над глупыми детьми, которым одной пять лет, а другой и четырёх ещё не было? А прохвосты обычно бьют не тех, кто может дать сдачи. Они ищут слабых людей и больные их места и бьют сильно, наотмашь, чтоб было больнее и надолго запомнилось. Бьют более порядочных, более удачливых…
С подобным случаем Ганна столкнулась уже взрослой, когда сосед, вроде и не каннибал, не инфантильный, не изгой, но зло посмеялся над восьмилетним её сыном. Он дал ведро выбитых кедровых шишек:
− Забирай, дома пощелкаешь. Видишь, как их много?
Когда Ганна сказала, что они все пустые, сын горько плакал:
− Мама, мамочка, зачем он так поступил? Его Лёнька мой же товарищ…
В городе Владивостоке на огромном стенде, на центральной площади, красными большими буквами написано для общего обозрения: «Не доверяй людям!» Да, наверное, так оно и есть! Человек в душе – сволочь. Но не все же, не все…
Ганна тогда стояла над ведром пустых шишек, припоминая «квас», готовая сама заплакать, тут же пообещала:
− Ладно, сынок. Я где-нибудь куплю тебе таких орешек.
Но обещанного, говорят три года ждут и никак не дождутся. Так оно и было. В деревне никто ей шишек не продал, хоть и работала директором школы. Съездила в районный центр по делам, заглянула на рынок раз, другой раз, но шишки не продавали. И только, когда сыну было двадцать лет, и они давно уже жили в городе, Ганна как-то на Луговой, на рынке, купила кедровые шишки. И странно, сын не лузгал орешки. Оказывается, что хороша ложка к обеду. Лежали те шишки то на подоконнике, то на холодильнике. Наконец как-то вечером Ганна взяла те шишки и стала вместе с сыном доставать орешки… Да, всё к своему времени. Наверно те кедровые орехи тоже здорово запомнились её сыну, потому, что полузгав немного, он сказал как-то вроде грустно:
− Не хочу, сама возись с ними…
Наверное, Ганна не простила бы в душе этой глупой бабе, если бы вскорости ещё один случай не стёр это горькое воспоминание о её детстве. Говорят, что всё, что делается – делается к лучшему. Наверное, народные премудрости не всегда справедливы. Хотя какая-то квота правды и бывает, даже если и высказывание экстравагантное, расходящееся с мнением большинства людей. Однако, однако, мой дорогой читатель, это оказалось в данном случае не обманом.
Люди неузнаваемы, их души и поступки – тёмный лес. Сегодня они одни, может это исчадие бытия или гидра, выплескивающая злобную пену из своих ртов, а завтра их души вдруг добреют, делаются даже благородными.
Нюрка была во дворе своего дома, когда вдруг услыхала истошный крик Наташи. «О, боже, что эти «кулачата» натворили? Ульяна видно, как всегда, где-то блындает…» − и она бросилась к дому соседки. Подбежав к калитке, увидела, что Ганька барахтается в вонючей яме, задыхается и тонет. Около ямы бегает старшая сестра и оглашено кричит: «О, ратуйте, люди добрые! О, ратуйте! Спасите Ганьку! Спасите мою Ганьку!»
Наташа уже знала некоторые русские слова и в такую минуту кричала, как могла.
Нюрка сиганула к краю сырой, обсыпающейся под ногами канавы, рискнула сама туда свалиться, схватила за платьице ребёнка. Ганька вся дрожала и казалась полумёртвой, икала, потом начала рвать.
Соседка занесла обессиленную девочку в коридор, сняла с неё грязную одежду, побежала домой, принесла в кастрюле тёплую воду, вымыла «кулачонка». Платьице и нижнюю рубашечку выстирала и развесила на улице просушить. Ганьку завернула в старые пиджаки, благо лежавшие всегда в коридоре, и отнесла на солнце отогреваться на той же соломе. А солома для девочки была панацеей от всех болезней.
Вот так. Наверное, человек, сделав пакость, часто раскаивается. Когда она узнала что, подсовывая «квас» детям Ульяны, поставила под удар и своего сына, то ахнула: ведь и её сын мог отравиться или умереть с перепоя, так как у него был врожденный порок сердца…
На соломе Ганька уснула, а, проснувшись, увидела Наташу, такую родную и слегка уже беззубую. Лёгкие морщинки лежали под её глазами, такие жалобные и милые душе Ганьки. Она держала чистую высохшую одежду Ганьки и виновато и испуганно улыбалась. Но младшая сестра была хоть и бледной, но её больше не тошнило. Так до самого вечера она и пролежала на пиджаках на соломе. Сестра сидела рядом и говорила: «Хочешь, я тебе расскажу сказку или спою?» Но Ганька ответила: «Не надо. Ты только сиди здесь рядом и слушай, как шумит тополь. Слышишь, как он тихонько-тихонько плачет…»