Знакомство с Николаем Александровичем Морозовым

После окончания университета мне сильно повезло, и меня приняли в аспирантуру в лабораторию микробиологии Естественнонаучного Института им. П.Ф. Лесгафта (не путать с институтом физкультуры того же имени). В соответствии со своим названием институт был многопрофильным учреждением, и в нем были представлены разные области естествознания: астрономия, микробиология, физиология животных, физиология растений, физическая химия, анатомия и другие науки. Лаборатории возглавлялись видными учеными, известными академиками и профессорами (Орбели, Любименко, Тихонов, Селибер и др.)

Но самым знаменитым из них был, несомненно, его директор — почетный член Академии Наук СССР — бывший узник Шлиссельбургской крепости Николай Александрович Морозов. Во время моего зачисления в аспирантуру я о нем решительно ничего не знала. Н.А. в городе не было, и я имела дело с его заместителем. Упомянутая им вскользь фамилия директора прозвучала для меня как ни о чем не говорящая заурядная русская фамилия. Я тогда еще и не подозревала, кем был ее носитель.

После того, как я уже освоилась в институтской обстановке, к нам в лабораторию вошел однажды бодрый, не знакомый мне старик с пышной седой шевелюрой и пронзительным взглядом удивительно молодых глаз. По своему облику он походил на типичного дореволюционного интеллигента, каким мы его себе представляли на основании кинофильмов и театральных спектаклей. Манера его поведения тоже была необычной для людей нашего времени. С каждым мужчиной он обменялся рукопожатием, всем женщинам поцеловал ручки. Это было для меня, не привычной к такому обращению (да еще в официальной обстановке) до такой степени удивительно, что от смущения я потеряла дар речи. Вот при таких обстоятельствах произошла моя встреча с легендарным Морозовым. Позднее, узнав его ближе и познакомившись с написанными им книгами, я поняла, до какой степени он был уникальной личностью. Хотя его автобиография и «Повести моей жизни» известны многим людям, я не могу не коснуться узловых событий его необыкновенной судьбы. Отец Николая Александровича Морозова — богатейший помещик Щепочкин был связан родством с царем Петром Первым (матери обоих были из рода Нащекиных). Говорят, что в молодости он имел даже некоторое физиономическое сходство с этим государем. Мать Морозова, крепостная крестьянка, была дочерью деревенского кузнеца. Сам кузнец выделялся из общей массы неграмотного крестьянства не только умением читать и писать, но и знанием элементарной арифметики, истории, географии и любовью к книгам. Дочь тоже владела грамотой и проявляла ярко выра женное пристрастие к чтению. Литературу она получала от отца и в семье местного священника, с дочерьми которого была в дружеских отношениях.

Встреча будущих родителей Н.А. произошла случайно, когда молодой барин объезжал свои владения. Он был поражен красотой и выражением интеллигентного лица деревенской девушки и с первого взгляда в нее влюбился. Вскоре между ними завязался роман, и родственники кузнеца, опасаясь за честь его дочери, стали прятать ее от настойчивого поклонника. Тем не менее, ему удалось увезти девушку к себе в усадьбу и сделать своей невенчанной женой. Он выписал ее из крестьянского сословия, за­писал мещанкой и передал ей в управление все хозяйство и прислугу, начал обучать всем известным ему наукам. Любознательная женщина перечитала все книги его библиотеки, содержавшей несколько сотен томов.

Когда появились дети (которых было семь человек), их воспитывали с боннами, гувернанткам и гувернерами, как это было принято в барских семьях. Отец Морозова много раз собирался узаконить свой брак с его матерью, но по какой-то инертности постоянно откладывал выполнение своего намерения. Тем не менее, он заранее составил завещание, согласно которому после его смерти все имущество Щепочкина должно было перейти в руки его жены и детей.

Сын Коля, родившийся за семь лет до отмены крепостного права, рос удивительно любознательным и быстро развивающимся ребенком. В десятилетнем возрасте он начал сомневаться в постулатах религии, а в тринадцать лет начал интересоваться науками. Будучи гимназистом второго или третьего класса, Коля задумывался над вопросами строения мироздания и о смысле жизни. Дни и ночи он просиживал за книгами. Кроме естествознания, его увлекали и социальные проблемы. Всякое проявление социального неравенства и деспотизма его глубоко возмущало. К восемнадцати годам он перечитал всю доступную в то время литература по истории революционных движений, а из прочитанных им художественных произведений более всего ценил те романы, где речь шла о борьбе героев за гражданскую свободу.

Чувствуя себя способным совершать героически поступки и отдать жизнь за счастье человечества, он, тем не менее, предпочитал занятия наукой. Начиная с пятого класса гимназии, Коля переодевался в студенческую форму и бегал в университет слушать лекции по интересовавшим его вопросам; в праздничные дни ходил заниматься в зоологический и геологический музеи. В гимназии им было организовано тайное научное общество естествоиспытателей, члены которого читали научные книги, писали рефераты и даже издавали журнал. В те годы главный смысл своей будущей жизни Морозов видел в служении науке. Ему хотелось стать профессором, неутомимым путешественником и первооткрывателем еще не познанных тайн природы. Однако встреча с революционерами-народниками круто изменила его дальнейшую судьбу.

Романтически настроенный молодой человек, по существу, еще мальчик, впервые увидел настоящих героев, готовых к самопожертвованию ради освобождения страдающего народа. «Как прекрасно умереть в борьбе за свобо­ду», — думалось Морозову. Однако, преклоняясь перед своими новыми товарищами за их бескорыстное служение делу революции, он не разделял их политических взглядов. Рассматривая крестьянство как самую мудрую часть российского общества, народники видели в нем будущих устроителей справедливой жизни. Выросший в деревенской усадьбе Коля хорошо знал психологию безграмотных крестьян и не находил оснований рассматривать их как реальную революционную силу. Более того, он предвидел, что судьба борцов за свободу народа обязательно будет трагической и не верил в возможность их победы. Что же заставило его так безоглядно примкнуть к их движению? Наверное, отчасти его молодость. Ведь в то время он был еще гимназистом. По собственному признанию Н.А., этому способствовал романтический настрой его души. Рисуя в своем воображении мрачную картину будущего революционеров-народников, он посчитал для себя невозможным не разделить их страшную, по его мнению, участь.

Принимая столь серьезное решение, Морозов душил в себе ученого и терзался от раздвоения между желанием заниматься наукой и участвовать в борьбе за свободу. В конце концов, он роздал все свое имущество, оделся в крестьянское платье и пошел в народ. По его собственным словам, он не столько увлекся пропагандой, сколько изучением простого народа. В своих воспоминаниях об этом периоде своей жизни Морозов пишет, что из общения с народом он не вынес никаких высоких идей, а лишь несколько непристойных выражений. Собственный опыт хождения в народ показал ему, что пламенные речи народников простыми людьми не воспринимаются, а вручаемые им книги революционного содержания используются преимущественно на изготовление цигарок. Это привело Н.А. к выводу, что безграмотная масса служит оплотом деспотизма, и, вопреки мнению народников, народ нужно учить, а не у него учиться.

В январе 1875 года Морозов был арестован и приговорен к трехлетнему заключению. Просидев три года в Доме предварительного заключения, он был отпущен на свободу. Как это ни странно, но тюремная жизнь, видимо, не вызвала у него особо сильных отрицательных эмоций. Вот как Н.А. рассказывает о ней в своих воспоминаниях. Там он, «совершенно измученный не удовлетворяемой более полугода потребностью умственной жизни, получил, наконец, возможность заниматься. Я читал в буквальном смысле по целому тому в сутки». «Я тотчас же принялся за изучение английского, потом итальянского и, наконец, испанского языков». «Потом я закончил то, чего мне недоставало по среднему образованию». «Затем принялся за изучение политической экономии, социологии, этнографии и первобытной культуры». Находясь в заключении, Морозов написал более десяти статей, в течение последних двух лет непрерывно занимался математикой, физикой, механикой и другими науками.

Освободившись из заключения, переживший разочарование в народничестве, Н.А. перенес свои надежды на героизм интеллигенции и использование террора в качестве средства борьбы за свободу. Образцами для подражания стали Вильгельм Телль и Шарлотта Корде. В соответствии со своими новыми взглядами, он вступил в тайное общество, целью которого была подготовка государственного переворота. С этого времени начинаются годы его наиболее активной революционной деятельности. Он участвует в подготовке террористических актов, в издании, хранении и распространении подпольной литературы. В конце концов, попадает в руки жандармов, подвергается аресту и приговаривается к пожизненному одиночному заключению.

Почти треть (29 лет) своей долгой 90-летней жизни Морозов провел в царских тюрьмах. Из них около 25 лет — в самых страшных местах заключения — в одиночных камерах Алексеевского равелина и Шлиссельбург­ской крепости. В первые годы заключения тюремные правила были особенно жестокими, и узникам не разрешалось ни читать, ни писать, ни выходить на прогулки. Большинство бывших соратников Морозова не выдерживали тяжес­ти такого тюремного режима и длительного одиночества. Некоторые пытались покончить жизнь самоубийством, другие погибали от болезней. Н.А. удалось избежать такой участи благодаря ярко выраженному в нем творческому началу и унаследованной от предков удивительной жизнеспособности организма. Конечно, в годы заточения и он неоднократно отдавал дань различным заболеваниям. Три раза в результате систематического недоедания у него была цинга, в течение многих лет он страдал от кашля, сопровождавшегося кровохарканьем, от ревматизма и приступов грудной жабы. Дело дошло до того, что однажды врач, обнаруживший у него активную форму туберкулеза, объявил о безнадежном состоянии больного и неизбежности его смерти в ближайшие несколько дней.

Однако такой прогноз не оправдался, и Морозову удалось «обмануть смерть». Постоянно поддерживая себя в активном состоянии, он помогал своему могучему организму справляться со всеми недугами: Н.А. ежедневно за­нимался гимнастикой, часами ходил по камере, танцуя ­мазурку, пытался победить ревматизм, старался воздерживаться от кашля и т. д.

В связи с высокой смертностью заключенных (из 12 че­ловек народовольцев в течение двух лет умерло 8 человек, а из оставшихся в живых один сошел с ума), со временем началось постепенное ослабление сурового тюремного режима. Сначала по настоянию священника узники стали получать религиозные книги. Морозов набросился на их чтение с жадностью изголодавшегося человека и за несколько месяцев «прошел весь богословский факультет». Из прочитанного он сделал вывод, что не известная ему ранее древняя церковная литература дает богатейший материал «для рациональной разработки человеку, уже достаточно знакомому с астрономией, геофизикой, психологией и другими естественными науками». Констатируя этот факт, Н.А. отмечает, что для серьезной научной обработки приобретенных им сведений ему не хватает знания древнееврейского языка. Этот пробел в своем образовании он ликвидировал во время пребывания в другой тюрьме, куда попал уже после освобождения из Шлиссельбурга.

Через некоторое время в Шлиссельбургскую крепость привезли какую-то изъятую студенческую библиотеку, содержавшую научные книги и художественную литературу, написанную на русском и иностранных языках. В 1888 году, когда узники получили разрешение иметь письменные принадлежности, Морозов снова занялся научной работой.

В течение последнего десятилетия пребывания его в Шлиссельбурге, условия содержания узников в крепости значительно улучшились. Заключенные получили возможность общаться друг с другом, два раза в год отправлять и получать письма, заказывать нужные им книги, раз­водить на территории крепости огороды и работать в созданных для них мастерских (столярной, токарной и переплетной). Вскоре появились написанные узниками стихи, повести и рассказы. Впервые в России возникла своеобразная тюремная литература, нечто вроде первого самиздата. В новых условиях Н.А. удалось даже создать небольшую химическую лабораторию и приобрести хороший микроскоп.

Хотя Морозов никаких университетов не кончал, за годы его тюремной жизни он превратился в энциклопедически образованного человека. Он перечитал уйму самых разнообразных книг, самостоятельно прошел весь университетский курс по математике и естественным наукам, владел многими европейскими языками (немецкий, английский, французский, итальянский, испанский, латинский и, вероятно, греческий) и переводил старинные документы с древнееврейского и халдейского. Круг его научных интересов был чрезвычайно широк: астрономия, ботаника, геофизика, геология, теоретическая физика, математики, химия и т. д.

В одном из писем к родным Н.А. писал, что в течение 10 лет он почти все свое время отдавал изучению естественных наук. Занимаясь математикой, написал самоучитель высшего математического анализа, получив возможность общаться с товарищами по заключению, начал обучать их немецкому и английскому языка, пользуясь разработанной им системой преподавания, ее принципы Морозов изложил в соответствующем учебнике. На основании глубокого анализа научной литературы результатов собственных наблюдений и размышлений, он подготовил к печати множество рукописей книг и статей, посвященных важнейшим проблемам современного естествознания. В основном это были вопросы теоретического характера. Ведь автор, находясь в заключении, не имел возможности проводить серьезные экспериментальные исследования. Удивительно, что, находясь в тюрьме, в одном из писем к родным Морозов писал: «Чувствую невыразимое удовольствие каждый раз, когда после размышлений, вычислений, а иногда и бессонных ночей, мне удается найти порядок и правильность в таких явлениях природы, которые до сих пор казались загадочными» И это сказано человеком, сидящим в тюрьме и обреченным на пожизненное заключение.

Научная интуиция Н.А. была столь высока, что он предвосхитил некоторые важнейшие открытия двадцатого века. Построенные им «Периодические системы строения вещества» позволили ему предсказать существование в природе целого ряда химических элементов, в то время еще не известных. В дальнейшем все названные им вещества были обнаружены английским физиком Рамзаем и его сотрудниками. Морозов предвидел также возможность расщепления атома. Интересно, что Менделеев, с которым он встретился после освобождения из Шлиссельбурга, отверг теорию Н.А. о делимости атома, заявив, что нет на Земле такой силы, которая могла бы расщепить атом. Как известно, будущее показало, что ошибся Менделеев, а не Морозов.

Очень оригинален был подход Н.А. к изучению давних исторических событий. Опираясь на данные современной астрономии, он составил таблицы временных изменений расположения небесных светил и использовал их для сопоставления с имеющимися в древних исторических документах описаниями состояния ночного неба в те или иные моменты человеческой истории. Чтобы избежать возможных ошибок, им принимались во внимание лишь редко повторяющиеся комбинации небесных тел. Таким методом он проводил датирование описанных старинными авторами событий. Оказалось, что Апокалипсис был почти полностью написан в ночь с 30/IX на 1/X 395 года по юлианскому календарю, а пророчества возникли только в пятом веке нашей эры. Значит, они не предшествовали Апокалипсису (вопреки мнению историков), а следовали за ним.

После революции 1905 года Н.А. был освобожден из заключения. Проведенные им в заточении годы не были потерянным временем его жизни. Это был период активного творческого труда, непрерывных исканий и раскрытия ранее не известных закономерностей природы. Покидая Шлиссельбургскую крепость, Морозов вывез оттуда 26 томов написанных им рукописей.

Увлеченность наукой спасла его от преждевременной гибели. Он вышел а свободу не разбитым неизлечимыми недугами дряхлым стариком, а полным сил и планов на будущее пожилым человеком. Оказавшись на воле, Н.А. приступает к опубликованию своих рукописных трудов, женится на молодой женщине, ездит по городам России с чтением популярных лекций, отправляется в Париж слушать лекции Марии Кюри, чтобы быть в курсе достижений современной науки, становится членом французского астрономического общества. В Петербурге его избирают профессором вольной высшей школы.

В 1911 году Морозова вновь осуждают и на год помещают в Двинскую крепость за публикацию двух книжечек стихов («Звездные песни»), в которых обнаруживают строчки крамольного содержания. Но, верный себе, Н.А. не теряет времени даром. Он пишет свои воспоминания, занимается изучением древних языков и продолжает разработку библейских сюжетов.

К сожалению, я не смогла вывезти из Ленинграда подаренные мне им «Звездные песни» и не имею возможности освежить в памяти лучшие из его стихотворений. Многое из написанного им о бескорыстной борьбе за свет и свободу кажется мне теперь наивным и устаревшим. Но есть в этих сборниках и милые лирические строки, и мудрые мысли. Как хорошо сказано им об умершем человеке: «Я умер в нем, а он во мне живет» (не могу поручиться за абсолютную точность приведенной авторской фразы, но смысл ее передан верно).

После революции 17-го года Морозов продолжал свою научную деятельность, но в своем кратком обзоре его жизни я смогла коснуться лишь малой части его необычайно широких интересов и достижений.

По инициативе Ленина, после революции 17-го года за Морозовым было сохранено его имение «Борок», находив­шее­ся в Ярославской губернии. Таким образом, он пре­вратился в единственного помещика Советского Союза. ­Будучи директором института и продолжая заниматься наукой, он жил в Ленинграде, а в имении командовал управ ляющий. Время от времени управляющий приезжал в Ленин­град, сообщал деревенские новости и привозил Морозовым продукты. Н.А. посещал свою усадьбу обычно летом и проводил там свой отпуск. В конце тридцатых годов, когда ему уже было более восьмидесяти лет, весь восьмикилометровый путь от железнодорожной станции до Борка он, как правило, преодолевал пешком. Я не очень разбиралась в том, какие были отношения между советским помещиком, крестьянами и сельсоветом. Знаю только, что жители деревни порой обращались к Морозову с просьбой повлиять на сельсовет, который не торопился решать какие-то важные для них вопросы. Одна дама, навестившая однажды их деревенский дом, рассказывала о происходившем в ее присутствии разговоре какой-то бабы с Ксенией Алексеевной (женой Николая Александровича). Баба жаловалась на сельсовет, который до сих пор не починил прохудившуюся крышу в ее избе. «Так ведь я ходила в сельсовет, говорила с председателем. Он обещал прислать к тебе мастера, — ответила Ксения Алексеевна. — Ты не беспокойся, я схожу еще раз».

Утром во время завтрака, когда супруги заканчивали свою трапезу, с фермы пришли женщины и принесли ­кринки с молоком и сливками, а также несколько десятков яиц. К.А. взяла несколько яичек и маленький кувшинчик с молоком, а остальное вернула пришедшим со словами: «А это разделите между собой, нам столько не нужно».

Не все крестьяне ближайших деревень знали фамилию своего помещика. Для них он был просто барином. Одна из посетительниц их усадьбы искала дорогу к их дому. От железнодорожной станции она решила пойти пешком и быстро сбилась с пути. Встретив какую-то женщину, она спросила ее, как отсюда добраться до дома Морозовых. Женщина наморщила лоб и уверенно сообщила, что все жители ближайших мест ей хорошо известны, но никаких Морозовых здесь нет. Приехавшая пустилась в подробные объяснения и только после того, как сообщила, что у Морозова есть свое поместье, баба догадалась, о ком идет речь. «А-а, так это наш барин. Ты бы так сразу и сказала, что тебе нужен барин. Иди вон по той дороге».

­ Выполняя административные обязанности директора, Морозов никогда не прекращал своих собственных исследований. Он подолгу просиживал в обсерватории, которая находилась почти рядом с его квартирой. Работать он любил в одиночестве и не раз признавался, что склонен к уединению. Оно помогает ему сосредоточиться. Вероятно, это было результатом длительного пребывания в заключении и привычки размышлять, находясь в полной изоляции от остального мира.

Квартира Морозовых находилась в институтском здании. Постоянно занятый своими исследованиями, Н.А. не любил отрываться от своего письменного стола или астрономических приборов и поэтому предпочитал решать многие административные вопросы не в канцелярии института, а у себя дома. Одно время я исполняла обязанности ученого секретаря, и мне приходилось нередко бывать у него в квартире. Появившись там в первый раз, я прежде всего увидела развалившегося на стуле огромного кота. Как-то непроизвольно я поднесла к нему руку, чтобы его погладить, но он, выпустив когти, ударил меня лапой и, грозно зашипев, спрыгнул на пол. С тех пор его отношение ко мне осталось навсегда агрессивным, и, встречаясь со мной, он стремился меня оцарапать или укусить. Мне даже стало казаться, что кот понимал необходимость уединения для эффективной работы хозяина и старался своими силами избавить его от присутствия постороннего человека в доме.

Впоследствии перед моим приходом Николай Александрович заранее закрывал кота в другой комнате и не выпускал его оттуда до конца моего визита.

Несмотря на то, что Морозов был знаменитым ученым и крупным общественным деятелем, отношения к нему Советской власти были сложными. Ведь он никогда не был большевиком и мог даже до некоторой степени рас­сматриваться как человек, наделенный чертами диссидента. В известной мере он был носителем «чуждой идеологии». В то же время, как слишком значительную историческую личность, его нельзя было игнорировать или преследовать за его устаревшие взгляды и излишнюю самостоятельность. Он не всегда был согласен с решениями партии и правительства, не скрывал этого и как администратор вел се­бя слишком независимо. Однажды он сказал секретарю парторганизации, что рядовые члены партии не умеют мыслить самостоятельно и лишь слепо выполняют любые распоряжения сверху. Николай Александрович был одним из немногих, кто во время ареста моего отца реально пытался мне помочь, когда нас выселяли из ведомственной квартиры. Он предпринял шаги к тому, чтобы предоставить мне служебную жилплощадь, но ему не разрешили этого сделать. Со смущенным видом он сообщил мне, что директор не имеет права решать такие вопросы единолично, а должен получить согласие других членов «треугольника». Естественно, что секретарь парторганизации и председатель месткома высказались не в мою пользу.

В 1939 году институт отпраздновал восьмидесятипятилетие Н.А. Власти отнеслись к этому сдержано, но не выходя за рамки приличий. Поэтому юбилей прошел в теплой праздничной обстановке. Для его проведения был предоставлен большой зал в Доме Учителя. Столы для ужина были сервированы в соответствии с традициями прошлого века. Около каждого места лежало столько различных приборов, что молодым сотрудникам института, не обученным правилам этикета, невозможно было разобраться в предназначении каждого предмета. Чтобы не ударить лицом в грязь, я внимательно следила за тем, как вели себя представители старой интеллигенции, и старалась им подражать.

За ужином подавались изысканные блюда, и я впервые познакомилась с таким экзотическим фруктом, как ананас. В ознаменования памятной даты юбиляр был награжден орденом Трудового Красного Знамени, а пулковские астрономы назвали именем Морозова новую, открытую ими планету-астероид, вошедшую в международный каталог под наименованием «Морозовия».

Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что человеку, наделенному от природы большим талантом ученого, художника, музыканта или писателя не следует всецело отдавать свою жизнь борьбе за социальное преобразо­вание общества. Если бы такие люди, как Морозов и Кибальчич, не потратили бы столько сил на бесплодную борьбу с царизмом, как возрос бы их вклад в развитие человеческой цивилизации. Прав был Пьер Кюри, отговаривавший свою будущую жену Марию Склодовскую от участия в борьбе за освобождение ее родины. Он считал, что результаты ее предполагавшейся политической деятельности крайне сомнительны. Если же они, два талантливых человека, объединят свои усилия для решения научных задач — из этого может кое-что получиться. Так оно и вышло на самом деле.