Выражение коммуникативных намерений

Когда человек говорит, он действует, осу­ществляет направленный к определенной цели речевой акт. Можно предлагать, со­ветовать, требовать, совершать другие ре­чевые акты, и намерение будет понято со­беседником. Речь — это форма целенап­равленного действия. Это представление, восходящее к наследию Л.Виттгенштейна, составляет основу теории речевых актов, которая была разработана главным обра­зом усилиями Дж. Серля и вызвала к жиз­ни исследовательскую школу.

Теория речевых актов (ТРА) разраба­тывает вопрос о факторах, обеспечива­ющих выражение (и понимание) наме­рений. Как явствует из самого названия, основным концептом теории является речевой акт. Речевой акт — это высказы­вание, выражающее коммуникативное намерение говорящего.

Речевой акт рассматривается в ТРА как сложное трехуровневое образова­ние. Он выражает, во-первых, суждение или пропозицию (1-й уровень). Во-вто­рых, он выражает намерение говоряще­го или иллокуцию (2-й уровень). В-тре­тьих, речевой акт оказывает воздействие на слушающего (3-й уровень). ТРА вы­деляет иллокутивный уровень как ос­новной объект анализа и занимается вопросом о том, каким образом комму­никативное намерение выражается в речи и как оно распознается адресатом.

Этот вопрос оказался достаточно сложным. Далеко не всегда намерение прямо обозначается соответствующим глаголом («Ятребую...», «Япрошу», «Ясви­детельствую»). Более того, можно сказать «Я приду завтра» и выразить этим и угро­зу, и обещание. В выражении и распозна­вании намерений существенны не толь­ко языковые и интонационные средства. Передача намерения предполагает соблю­дение специальных правил, определяю­щих условия и психологические предпо­сылки совершения речевых актов соот­ветствующего типа. Занимаясь анализом таких правил, ТРА описывает, например,

акт обещания как отвечающий множе­ству требований: обещание выражается в предложении, которое предписывает гово­рящему некоторое будущее действие; это действие желательно для слушающего; оно не может совершиться «само собой» и пр. [Серль, 1986]. Свои условия осуще­ствления имеют просьба, приказ, утвер­ждение, другие иллокутивные акты.

Этот подход продемонстрировал важ­ность учета проявляющегося в высказы­вании намерения говорящего для пони­мания речевой коммуникации. Однако, если ограничиться анализом отдельных речевых актов (как предусматривает классическая ТРА), картина взаимодей­ствия получается весьма упрощенной: разговор распадается на множество дис­кретных реактивных единиц «выражение намерения — реакция». В действитель­ности отдельные речевые акты вплетены в общий контекст разговора, подготавли­ваются всем его ходом (Franke, 1990; Fritz, 1991). Соответственно возникает вопрос, как речевые акты, совершаемые собеседниками, связаны между собой?

Начальные опыты изучения этого воп­роса связаны с анализом натуральных ди­алогов: последовательность высказываний интерпретировалась как ряд совершае­мых собеседниками иллокутивных актов (Schulze, 1985 и др.). Работы, выполнен­ные в этой традиции, показали, что нату­ральный диалог часто не дает оснований для однозначной характеристики намере­ния. Это послужило толчком для извест­ной переориентации исследований.

В работах последнего времени делает­ся попытка подойти к анализу естествен­ной речи через моделирование стереотип­ных сочетаний речевых актов. Такие соче­тания — так называемые парадигмы после­довательности речевых актов — реконст­руируются на основе анализа характерных фрагментов диалогов (Fritz, 1996). Разви­вается и другая линия исследований. Ис­ходя из представления о возможных целях участников, моделируются типовые после­довательности речевых актов и общие схе­мы течения диалогов разного типа (сове­щательных, аргументативных, конфликт-

ных). Предложены также универсальные модели, представляющие разговор в фор­ме «шаг-противошаг»: инициирующая реплика обнаруживает некоторое намере­ние говорящего (1 шаг); реагирование партнера (позитивное, негативное, проти-воинициативное и пр.) дает пять вариантов следующего хода (противошага) и т.д. (Hindelang, 1989; Franke, 1990). Назначение подобных конструктов — обозначить «ос­новное русло» течения диалога, реализу­ющего те или иные цели участников, выя­вить альтернативы в действиях собеседни­ков и пр. В перспективе подхода — систе­матическое описание последовательностей речевых актов, отвечающих различным коммуникативным целям, моделирование структуры диалога при сложной постанов­ке коммуникативных задач и др.

Интент-анализ. Вином аспекте про­блему целенаправленности вербальной коммуникации рассматривает интент-анализ — подход, разрабатываемый в ла­боратории психологии речи и психолин­гвистики Института психологии РАН.

Он исходит из того, что основу речи со­ставляет целостное интенциональное со­стояние субъекта. Человек не только вы­ражает просьбу, приказ или обещание — эта сторона исследуется теорией речевых актов. В разговоре реализуются многие другие интенции: говорящий представляет себя в определенном свете, проявляет от­ношение к собеседнику, привлекает его на свою сторону в оппозиции к третьим ли­цам. За содержанием и формой речи сто­ят многообразные устремления говоря­щих. Интенции, в том числе и неосознан­ные, образуют глубинное психологическое содержание речи, которое непосредствен­но связано с целями деятельности и «ви­дением мира» субъектом, его желаниями, нуждами, установками. Собеседники улав­ливают интенциональный подтекст, что служит важной предпосылкой взаимопони­мания, координации совершаемых дей­ствий и развития разговора.

Интент-анализ направлен на рекон­струкцию интенций субъекта по его речи. В зависимости от исследовательских за­дач он проводится в разных вариантах.

Одни подходы предусматривают выявле­ние и квалификацию интенций на осно­ве экспертного оценивания, что сближа­ет их с психосемантической традицией. Ряд методик имеют сходство с техника­ми дискурсивной психологии и анализом повседневного разговора: семантический анализ дискурса опирается на коммуни­кативную компетенцию исследователя. В других вариантах процедура предполага­ет выделение в речевом потоке отдель­ных интенциональных элементов и раз­работку специальных систем кодирова­ния. Во всех случаях важной составляю­щей исследования выступает валидиза-ция получаемых результатов.

Анализу подвергаются разные виды дискурса: диалог в условиях непосред­ственного непринужденного общения, те­левизионные дебаты и интервью, избира­тельная кампания в СМИ и др. Свои пре­имущества при проведении интент-анали-за имеют институциональные виды дискур­са (педагогический, политический) и диа­логическая речь, которая обнаруживает понимание говорящего его собеседником. Исследования развиваются по нескольким линиям. Разрабатывается представление об интенциональной природе речи и зна­чении интенций в речевом онтогенезе (Т.Н. Ушакова). Исследуются интенцио-нальные характеристики дискурса, соотне­сенные непосредственно с ходом комму­никации: партнером общения, текущим взаимодействием, внеязыковой практичес­кой деятельностью (Н.Д. Павлова). Осо­бая проблемная область — реконструкция картины мира субъекта, актуального со­стояния его сознания (К.И. Алексеев, В.ВЛатынов, ВАЦепцов и др.).

В самом общем виде проведенные ис­следования показывают — речь передает да­леко не только представления и убеждения говорящего, но также его интенции в теку­щем акте общения. Эти интенции в нема­лой степени модифицируют, что именно и каким образом говорится. Интент-анализ выявляет типовые интенции и интенцио-нальные структуры, свойственные опреде­ленным коммуникативным ситуациям. Так, в условиях конфликтных дискуссий об-

Рис. 3.58. Схема интенциональной структуры выступлений. Показаны типовые интенциональ-ные компоненты: направленность говорящих на себя (апологизация), оппонента (критика), окружающую действительность (анализ), на слушателя-избирателя (агитация). Дуговые стрелки отображают влияние «более высоких» стремлений на интенции нижних уровней иерархии.

наружена характерная структура интенций, названная «конфликтным треугольни­ком». Состояние сознания участников кон­фликта характеризуется присутствием трех типов объектов: «Говорящий и его сторон­ники», «Противник» и «Третья сторона». К каждому из этих объектов направлены ин­тенции определенного характера (одобре­ние, обвинение, побуждение к действиям и пр.) [Ушакова, Павлова, 2000].

Типовой интенциональный подтекст обнаруживают и предвыборные выступле­ния политиков [Павлова, 2002]. Претен­денты направлены на себя (апологизация), оппонента (критика), действительность (анализ) и слушателя-избирателя (агита­ция), причем названные интенциональ-ные компоненты не рядоположны. Как показано на рис. 3.58, интенциональная структура предвыборных выступлений представляет собой иерархически органи­зованную систему. Направленность на действительность образует нижний уровень интенциональной иерархии. Интенции второго уровня — апологизация и критика — модифицируют анализ действительности и в свою очередь испытывают влияние на­правленности говорящего на аудиторию. Направленность на адресата, воздействие, агитацию составляет верхний уровень систе-

мы. Под влиянием этой направленности интенции нижних уровней иерархии при­обретают конкретное соотнесенное с ад­ресатом выражение, обеспечивающее адекватное восприятие и пропагандистское воздействие выступления. Интенции ско­ординированы между собой и иерархичны. Постоянной компонентой интенциональ-ного состояния субъекта в норме высту­пает направленность на адресата (собесед­ника, аудиторию).

Наряду с типовыми характеристика­ми, исследования обнаруживают интен-циональную специфику дискурса. Она проявляется в наборе интенциональных компонент, их соотношении, конкрет­ных вариантах интенций (критических, апологетичных, др.) и пр. Возможность выявления индивидуальных интенцио­нальных паттернов, показанная, в час­тности, на материалах выступлений рос­сийских политиков, создает перспекти­ву использования подхода в консульта­тивной и коррекционной практике.

Речевое воздействие

Человеческая жизнь во многом зависит от способности воздействовать через речь на окружающих — убеждать, оказывать алия-

ние, стимулировать к действиям. Приемы практического красноречия, выразитель­ной и убедительной речи находились в центре внимания еще во времена антич­ной риторики. Однако и в изучении рече­вого воздействия установка на коммуника­тивный контекст способствовала возник­новению новых подходов и представлений.

Современная риторика переносит акцент с развития речи, ораторского ма­стерства на проблемы эффективной коммуникации (Leith, Myerson, 1989; Weigand, 1994). Описываются результа­тивные техники ведения разговора, эф­фективные прагматические стратегии. Особенностью современного подхода является также то, что он исходит из ре­алий разговорной практики, а не пред­ставления о том, как в идеале должен строиться разговор. Можно, конечно, поставить во главу угла логически ясный обмен доводами, как нередко делалось раньше. Проблема в том, что подобная рациональная стратегия на практике не­редко оказывается неэффективной. Даже дискуссия в научной сфере не уклады­вается в классическое представление о серьезной развернутой аргументации. Участники часто не обсуждают тезисы, выдвинутые оппонентом, а различными способами противоборствуют с ним са­мим: оспаривают квалификацию, диск­редитируют личность собеседника, по­вышают значимость собственного «Я» (Latour, 1987; Бос, Майер, 1993). Не су­ществует чисто логических или чисто эмоциональных способов убеждения — это представление составило основу со­временного подхода, ориентированного на реальные разговорные техники, бы­тующие формы дискурса.

Еще одна особенность. Новая концеп­ция предполагает, что всякое речевое упот­ребление должно рассматриваться как ри­торическое, т.е. убеждающее, экспрессив­ное, использованное для того, чтобы дру­гие видели события в том свете и действо­вали так, как этого желает говорящий. Че­ловек активно отбирает и видоизменяет доводы, строя рассуждение, которое при­звано сражаться с реальными и потенци-

альными контрдоводами собеседника. Этот подход получил распространение не только в самой риторике, но и в исследо­ваниях аргументации (Billig, 1991), соци­альной психологии (Halkowski, 1990; Нагге, Stearns, 1995). В результате представление о том, как люди воздействуют друг на дру­га и добиваются исполнения желаемого, значительно расширилось. Описано мно­жество способов манипулирования собе­седником. Показано, что и рациональная стратегия предполагает не просто логичес­ки ясное выстраивание доводов, она вклю­чает их оправдание в свете возможных контраргументов, критику предполагае­мых возражений. Новый подход акценти­рует значимость риторического аспекта коммуникации, который рассматривается в исследованиях разной ориентации: лин­гвистической, психологической (Edwards, Potter, 1992; Harre, Stearns, 1995; Potter, 1996), социологической (Гилберт, Малкей, 1987; Latour, 1987; Woolgar, 1988).

Языковое манипулирование.Важную роль в оказании речевого воздействия иг­рает так называемое языковое манипули­рование — воздействие, основанное на силе самого языка. Элементы языкового манипулирования, когда говорящий под­бором языковых средств обеспечивает нужное ему восприятие ситуации, встре­чаются повсеместно. Особое значение оно имеет в политической коммуника­ции, пропаганде, рекламе.

Средства языкового манипулирова­ния разнообразны. В первую очередь это выбор лексики. В значениях многих слов выражена эмоциональная составляющая («война», «праздник», «победа»). Подыс­кав нужное слово, можно воздействовать на представление человека о происходя­щем. Одно дело, если говорится об убий­стве, совсем другое, когда речь идет о возмездии. Называя событие трагедией, снимают вопрос о виновнике и пр.

Много средств языкового манипули­рования предоставляет синтаксис. В числе инструментов этого рода — изве­стный прием, когда вместо активного оборота используется пассивный залог. В таком случае о действующем лице

(или лицах) можно не упоминать («де­монстранты были разогнаны», «заложни­ки захвачены»); на первый план выходит событие как таковое, и ответственность за него вроде бы никто не несет.

В качестве средства языкового мани­пулирования нередко выступает особый жаргон: применение таких слов, как «то­варищ» или, напротив, «господин», «кры­ша», «тусовка» и т.п. создает эффект близости для определенной части слуша­ющих. В этой же роли может использо­ваться и действительно другой язык, ска­жем, украинский при общении полити­ков с российскими журналистами.

Прекрасный инструмент манипуля­ции — неоднозначность слов и выраже­ний. Так, слово «первый» может значить первый по порядку или лучший, что ши­роко используется рекламой. Богатые возможности для языковой манипуляции создают пресуппозиции, т.е. информация, которая неявно содержится в высказыва­нии. Если спросить, к примеру, «Разве вы не знаете, что беспорядки уже прекрати­лись?», тем самым будет подчеркнуто, что беспорядки действительно прекрати­лись. Такова пресуппозиция глагола «знать», ведь знают, то, что истинно.

Языковое манипулирование встреча­ется гораздо чаще, чем хотелось бы ду­мать. Об этом свидетельствуют исследо­вания дискурсивной психологии и дан­ные изучения научного дискурса.

Дискурсивная психология.Дискурсив­ная психология — это возникшее в 1990-е годы направление, объединившее ранее разрозненные исследования. Возглавил направление Р.Харре. Дискурсивная пси­хология занимается анализом роли, ко­торую играют в коммуникации много­численные реминисценции, нарратив­ные конструкции, описание событий и фактов [Harre, Steams, 1995; Potter, 1996].

«Описательные» фрагменты дискурса, рассмотренные в контексте задач текущей коммуникации, представляют собой ситу­ативно обусловленную версию событий. Назначение этой версии — оказать воздей­ствие на слушающего. Обосновывая этот вывод, дискурсивная психология анализиру-

ет, к примеру, рассмотренный выше сте­реотип выражения несогласия (см. Анализ повседневного разговора). Акцентируется тот момент, что дополнительная информация, доводы и ссылки, которые приводятся обычно при оправдании отказа, отклонении приглашения или просьбы — это, по суще­ству, ситуативно детерминированное ис­толкование событий, помогающее избежать осложнений во взаимоотношениях с собе­седником. Когда в ответ на укоры говоря­щий произносит «Знаешь, я ведь заболел тог­да, свалился» и начинает описывать свои злоключения — это не означает, что дело обстояло именно так. К описанию событий и фактов, занимающему нередко значи­тельное место в дискурсе, нельзя подходить наивно. Это описание пристрастно. Оно определенным образом модифицировано текущими задачами общения и обычно строится так, чтобы оказать определенное воздействие на собеседника. В частности, при отказе от предложения создается вер­сия событий, призванная произвести бла­гоприятное впечатление и заставить парт­нера извинить поступок или не обидеться на него [Поттер, 1998].

Дискурсивная психология описывает распространенные техники конструиро­вания фактов. Показано, что для прида­ния или усиления правдоподобности со­общения могут приводиться многочис­ленные подробности и жизненные дета­ли, назначение которых создать впечат­ление, что говорящий наблюдал собы­тия воочию. Используются также пере­числения (обычно трехчастные), что позволяет придать описанию необходи­мую полноту и репрезентативность. Важнейший способ убедить слушателя в правдивости своего видения событий — показать, что оно разделяется другими людьми или сторонними наблюдателя­ми. Часто используются «экстремаль­ные формулировки»: можно сказать «все сейчас агрессивны и могут сорваться», и в подобном контексте собственная аг­рессивность говорящего становится де­лом рядовым и обычным.

В контексте дискурсивной психологии могут быть рассмотрены и материалы

исследования научного дискурса, при­знанного в рамках данного направления классическим [Гильберт, Малкей, 1987].

Г. Гилберт и М. Малкей провели срав­нительное изучение научных дискурсов од­них и тех же респондентов в двух соци­альных контекстах: в условиях свободного интервью и в условиях официальных науч­ных сообщений и публикаций. Обнаружи­лось, что ученые излагают одни и те же факты и представления по-разному, в за­висимости от того, в каком из этих контек­стов они высказываются. Поскольку ис­пользуемые приемы имели регулярный ха­рактер, было идентифицировано два репер­туара дискурсивных средств: эмпирический репертуар, который преобладает в научных статьях, и условный репертуар, функцио­нирующий в неформальной беседе.

«Эмпирический репертуар» описывает действия и взгляды ученых как жестко детерминированные объективными свой­ствами изучаемых явлений. Отправным хронологическим и логическим пунктом описания служат факты, эксперимен­тальные данные; ничего не говорится ни о приверженности автора определенной школе, ни о его социальных связях. Дис­курс имеет обезличенный стиль, и если в нем появляется фигура автора, его роль изображается так, будто он провел эксперименты, пришел к определенным выводам, подчиняясь безоговорочным требованиям изучаемых явлений.

Альтернативный репертуар, характер­ный для непринужденной обстановки, на­зван условным, поскольку в этой ситуации выясняется, что научные воззрения име­ют значительно более персонифицирован­ный и спорный характер. В рамках этого репертуара действия и взгляды ученых предстают не как однозначные реакции на свойства природы, а как поступки и суж­дения конкретных лиц, действующих под влиянием индивидуальных склонностей и своего места в системе социальных связей. Эти действия и взгляды могли бы быть и другими при иных обстоятельствах лично­го и социального порядка. Условность суж­дений и более личный, индивидуализиро­ванный стиль — таковы основные особен-

ности дискурсивной формы, названной «условным репертуаром».

Существование двух репертуаров — основа большой гибкости, с которой кон­струируется научный дискурс. Ученые могут выбирать дискурсивную технику в зависимости от характера коммуникатив­ной задачи, которую они решают.