Долговременная память субъекта

Зона поиска

«Ключ» к решению задачи

Рис. 3.29. Схема творческой задачи.

Таблица 1

N	Дано	Требуется получить
	21, 127,3
	14, 163, 25
	18, 43, 10
	9, 42, 6
	20, 59, 4
	23, 49, 3
	15, 39, 3
	28, 76, 3
	18, 48, 4
	14, 36, 8

Рис. 3.30. Схема решения задачи по У. Джемсу.

ственно творческие, задачи, где схема дол­жна быть заново построена субъектом.

Еще в XIX веке крупнейший амери­канский психолог и философ Вильям Джемс предложил следующее описание процесса решения творческих задач. Фак­тически любая задача предполагает выде-

ление в некотором явлении S такого его аспекта М, который позволяет удовлетво­рить цели задачи Р. Задача заключается в том, что дано S и Р, а требуется найти промежуточное звено М. Например, для установления площади треугольника нужно обратиться к тому свойству треу­гольника, что он может быть представлен в виде половины четырехугольника, писал Джемс. Целостное явление треугольника S обладает множеством свойств, но для решения задачи, связанной с определени­ем площади Р, требуется учесть только одно из этих свойств М(см. рис. 3.30).

Джемс называет свойство, благодаря которому человек может выделить нуж­ное свойство М из всех других свойств вещи, проницательностью. Он пишет, что важную роль в вычленении М игра­ет ассоциация по признаку подобия. Со­поставляя подобные случаи, человек выявляет тот посредствующий элемент, который характеризует все эти случаи.

Более ясная теория на этот счет была выдвинута чуть позднее немецким психо­логом Георгом Элиасом Мюллером. Эта теория, названная теорией констелляций, предполагает, что S и Р, входя в поле со­знания, влекут за собой ассоциативно связанные содержания. Пусть, напри­мер, с S связаны элементы M_g, M., M_k, М_п и т.д., а с Р — К, L., M_{, N, и т.д. Тогда М., будучи связано с обоими элементами за­дачи, будет обладать наибольшей силой ассоциативных связей и выделится в со­знании, в то время как остальные ассо­циации оттормозятся. Схематически те-

ория констелляций может быть изобра­жена следующим образом (рис. 3.31).

Теорию констелляций Мюллера ин­тересно сопоставить с более современ­ной (60-е годы XX века) дилеммой в от­ношении тестов креативности Гилфорда и Медника [Гилфорд, 1965]. Гилфорд ис­ходил из предположения, что для твор­ческого мышления необходима дивер­гентная способность, т.е. способность порождать как можно больше связей от данного содержания в разные стороны.

Исходя из приведенной схемы (рис. 3.32) строятся тесты креативности Гил­форда и Торренса, в которых испытуемых просят, например, перечислить как мож­но больше способов употребления ли­нейки или слов, содержащих букву о.

Гилфорду оппонировал Медник, по мнению которого в творчестве участвует также и конвергентное мышление: необхо­димый элемент находится на пересечении связей между двумя данными (рис. 3.33).

Этим определяется подход Медника к созданию тестов креативности — испы­туемого просят найти как можно боль­ше неких третьих предметов, соответ­ствующих по определенным параметрам каждому из двух данных.

На первый взгляд схема Медника очень напоминает теорию констелляций. Однако по существу эти два подхода ста­вят перед собой разные задачи. Теория констелляций стремится объяснить меха­низм творческого мышления с помощью ассоцианистской идеи. Медник же изучает способность того или иного человека вы­являть промежуточные звенья между эле­ментами проблемы, не затрагивая вопро­са о том, с помощью какого механизма (ассоциаций или чего-нибудь другого) эти промежуточные звенья порождаются.

Теория констелляций была подверг­нута разрушительной критике. Отто Зельц предлагал рассмотреть, как эта теория может объяснить умозаключе­ние 9² = 81. Число 9 ассоциативно связа­но, допустим, с числами 3, 27, 36, 81, 90 и т.д., а «вторая степень» ассоциирова­на с числами 4, 9, 25, 36, 81, 100. Следо­вательно, вероятность получить ответ

Рис. 3.33. Креативное мышление по Меднику.

36 или 81 одинакова. Теория констелля­ций оставляет, таким образом, возмож­ность для самых абсурдных ошибок.

Существует и более общий аргумент против теории констелляций. Он заклю­чается в том, что люди способны решать такие задачи, в которых свойство М, не­обходимое для решения, не является ас­пектом ни самого по себе объекта S, ни цели Р. Другими словами, для таких задач М нужно искать не на пересечении ассо­циаций от S и Р, а как решение для струк­туры, образованной из S и Р. Противопо-

Рис. 3.35. Задача К. Дункера на облучение опухоли.

ставление этих двух подходов можно изоб­разить следующей схемой (рис. 3.34).

Представим себе обезьяну Келера, ко­торая использует одеяло в качестве сред­ства (М), чтобы придвинуть к себе банан. Нелепо было бы предположить, что оде­яло каким-то образом связано в ее дол­говременной памяти с ситуацией S, вклю­чающей клетку с далеко от нее лежащим бананом. Решение является результатом анализа целостной ситуации (SP).

Заслуга в исследованиях такого рода задач принадлежит гештальтпсихологам, и в первую очередь Карлу Дункеру. Ис­токи гештальтпсихологии лежат в иссле­довании восприятия, где были установле­ны целостность зрительного поля и фе­номен его переструктурирования.

Аналогичный подход гештальтпсихо-логи применили в исследовании мышле­ния. С их точки зрения, субъект создает целостную картину проблемной ситуации (SP), причем это целостное видение ситу­ации может переструктурироваться, что влечет за собой и изменение зоны поиска. Это внезапное переструктурирование ви­дения субъектом задачи, часто сопровож-

даемое сильным эмоциональным всплес­ком, было названо инсайтом.

Теперь легко понять следующее опре­деление, которое дает Дункер [Дункер, 1965, с. 79]: «мышление — это процесс, ко­торый посредством инсайта (понимания) проблемной ситуации (S, Р) приводит к адекватным ответным действиям (М)». Это определение ясно выражает гешталь-тистский подход, согласно которому по­иск решения задачи осуществляется на основе определенного понимания, ее це­лостного видения, а не путем ассоциаций с отдельными ее элементами.

Для эмпирического анализа процес­сов мышления при решении подобных задач Дункер разработал метод «рассуж­дения вслух». Метод заключается в том, что испытуемому дают для решения за­дачу и просят «думать вслух», не остав­ляя без внимания любую мысль, какой бы маловажной или неправильной она ни была. Высказывания испытуемого за­носились Дункером в протокол, кото­рый и служил материалом для интер­претации. Наиболее подробно Дункер изучил решение следующей задачи. Надо найти прием для уничтожения неопери-руемой опухоли желудка такими луча­ми, которые при достаточной интенсив­ности разрушают органические ткани, при этом окружающие опухоль здоро­вые части тела не должны быть разру­шены. Испытуемым в большинстве слу­чаев давался примерно следующий чер­теж (рис. 3.35).

Ниже приведен один из протоколов К. Дункера (особенно длинный и бога­тый типичными ходами мысли).

1. Пустить лучи через пищевод.

2. Сделать здоровые ткани нечув­ствительными к лучам путем вве­дения химических веществ.

3. Путем операции вывести желудок наружу.

4. Надо уменьшить интенсивность лучей, когда они проходят через здоровые ткани, например (можно так?) полностью включить лучи лишь тогда, когда они достигнут

опухоли (Эксп.: Неверное пред­ставление, лучи — не шприц).

5. Взять что-либо неорганическое (не пропускающее лучей) и защи­тить таким образом здоровые стен­ки желудка (Эксп.: Надо защитить не только стенки желудка).

6. Что-нибудь одно: или лучи долж­ны пройти внутрь, или желудок должен быть снаружи. Может быть, можно изменить местопо­ложение желудка? Но как? Путем давления? Нет.

7. Ввести (в полость живота) тру­бочку? (Эксп.: Что, вообще гово­ря, делают, когда надо вызвать каким-либо агентом на опреде­ленном месте такое действие, которого надо избежать на пути, ведущем к этому месту?)

8. Нейтрализуют действие на этом пути. Я все время стараюсь это сделать.

9. Вывести желудок наружу (см. п. 6). (Эксп.: Повторяет задачу, под­черкивается «при недостаточной интенсивности».)

10. Интенсивность должна быть та­кова, чтобы ее можно было изме­нять (см. п. 4).

11. Закалить здоровые части предва­рительным слабым облучением (Эксп.: Как сделать, чтобы лучи раз­рушали только область опухоли?).

12. Я вижу только две возможности: или защитить здоровые ткани, или сделать лучи безвредными. (Эксп.: Как можно было бы умень­шить интенсивность лучей на пути до желудка?) (см. п. 4.)

13. Как-нибудь отклонить их диффуз­ное излучение — рассеять... стой­те... Широкий и слабый пучок света пропустить через линзу та­ким образом, чтобы опухоль ока­залась в фокусе и, следовательно, под сильным действием лучей.

(Общая продолжительность около 30 минут.)

Как же в этом протоколе вычленить развитие видения испытуемым пробле-

мы? Дункер считает, что решения 1, 3, 5, 6, 7 и 9 сходны между собой в том, что в них делается попытка устранить контакт между лучами и здоровыми тканями. В предложениях 2 и 11 проблема схвачена совсем по-другому: возможность разру­шения здоровых тканей предлагается ус­транить через понижение их чувствитель­ности. В предложениях же 4, 8, 10 и 13 ре­ализуется третий подход: понижение ин­тенсивности лучей на пути, ведущем к опухоли. Решения, содержащиеся в при­веденном протоколе, группируются Дун-кером по их, как он говорит, «функцио­нальному значению». Возникновение но­вого функционального значения решения и означает собственно новое видение проблемной ситуации, ведущее к измене­нию зоны поиска. Например, если испы­туемый видит основной конфликт про­блемы в том, чтобы устранить здоровые ткани с пути лучей, то он ищет конкрет­ное воплощение решения в том, чтобы вывести наружу желудок или пустить лучи через какое-либо отверстие — специаль­но вставленную трубку или пищевод. Если же конфликт представляется субъек­ту своей другой стороной — добиться раз­личной концентрации лучей на подступах к опухоли и в самой опухоли, — то зона поиска решения изменяется: предлагает­ся пропустить лучи через линзу или же применить несколько источников облу­чения, которое пересекается при этом в одной точке (что, собственно, и приме­няется в медицинской практике). Таким образом, вначале возникает определен­ное функциональное значение решения, а потом решение конкретизируется.

Установление того факта, что виде­ние задачи субъектом развивается, явля­ется заслугой Дункера. Развитие этого видения происходит за счет анализа кон­фликта задачи. Этот путь развития реше­ния Дункер называет путем сверху вниз. Есть, однако, и другой путь — «снизу вверх». Дункер приводит такой пример. Шимпанзе Келера сидит в клетке и ви­дит перед собой банан, до которого не может достать рукой. Решение задачи, достать банан палкой, приходит легче,

если палка окажется в поле зрения. Если на решение обезьяну наталкивает вид палки, то здесь происходит «побуждение снизу» от материала к решению. Если же на основании обнаруженных затруд­нений она начинает искать подходящий предмет для удлинения руки и тогда на­ходит палку, она осуществляет решение «сверху вниз», от анализа конфликта за­дачи к средству.

Аналогичные случаи «побуждения снизу» можно наблюдать и в человечес­ком мышлении. В приведенном выше протоколе решения испытуемый прихо­дит в результате развития анализа зада­чи к идее запустить лучи через пищевод. Но, пишет Дункер, может случиться, что человек натолкнется на пищевод как бы случайно. Например, можно представить, что в случае снабжения ис­пытуемого анатомическим рисунком с изображением пищевода увеличится число решений, основанных на проник­новении через пищевод.

Дункер обнаружил, что, казалось бы, незначительные изменения формулиров­ки его задач существенно влияют на ус­пешность решения. Так, в случае задачи с лучами применялись такие формулировки.

• «При этом лучи разрушили бы и здоровые ткани. Как можно было бы не допустить, чтобы лучи причи­нили вред здоровым тканям?»

• «При этом и здоровые ткани были бы разрушены. Как можно было бы сделать так, чтобы здоровые ткани не были разрушены лучами?»

Разница заключается в том, что в пер­вом случае ударение делается на лучи, во втором — на ткани. В первом случае 43% испытуемых занимались вариацией ин­тенсивности лучей, во втором — 14%. Причина этого — описание задачи пред­ставляет некоторые элементы ситуации как податливые, допускающие измене­ния, а другие — как более стабильные. Например, в случае задачи с лучами наи­более податливыми испытуемым обычно кажется путь лучей. Интенсивность лу-

чей и внутренние свойства тканей кажут­ся неизменными и не относящимися к вопросу. Формулировка задачи может со­здать впечатление большей или меньшей податливости различных моментов. Опи­сание в тексте лучей как активного аген­та приводит испытуемых к тенденции больше экспериментировать именно с этим аспектом ситуации.

Итак, в центре мышления Дункер по­ставил явления переструктурирования, инсайта. В сфере мышления механизмы этих явлений оказываются менее ясными, чем в области восприятия. В восприятии гештальтпсихологам, как это показано в одной из предыдущих глав, удалось уста­новить достаточно четкие законы хоро­шей формы, к которой стремится перцеп­тивный образ: близости, сходства, непре­рывности, замкнутости. Примерно то же самое Вертхаймер, Келер и Дункер хоте­ли сделать и в отношении мышления, од­нако выявить законы, по которым проис­ходит переструктурирование видения субъектом задачи, не получилось.

Дункер пишет, что переструктуриро­вание мыслительного поля подобно пере­структурированию поля перцептивного. Аналогом выделения фигуры из фона яв­ляется в сфере мыслительной задачи оп­ределение каких-то частей задачи как препятствия, других — как средства реше­ния и т.д. Переструктурируются также от­ношения целостности и связи: некоторые элементы, которые раньше выступали как отдельные, связываются между собой, другие, наоборот, разъединяются.

В чем же механизм этих переструк­турирований? Дункер выдвигает не­сколько гипотез. Первая связана просто с насыщением. В случае многозначных фигур, если долго видеть одно из изоб­ражений (например, молодой женщи­ны), через некоторое время появляется тенденция к переструктурированию (восприятию старухи). Возможно, то же происходит и с мыслительными задача­ми — долгие попытки приводят к насы­щению и изменению понимания ситуа­ции. Вторая гипотеза — «выделение об­щего»: если рассматривать ряд объек-

тов, имеющих некоторый общий эле­мент, то этот элемент имеет тенденцию к выделению. Все же сам Дункер при­знает, что эти объяснения слишком общи: «...развернутых причинных подхо­дов в гештальтпсихологии мышления еще нет» [Дункер, 1965, с. 132].

Исследования Дункера получили разви­тие в отечественной психологии. С.Л. Ру­бинштейн интерпретировал феномен ин-сайта при решении задач с позиции ана­лиза через синтез как главного механиз­ма их решения. Осуществление анализа через синтез означает, что субъект про­изводит анализ объекта всегда с некото­рой предзаданной позиции, имея заранее определенную точку зрения на объект. В результате проведенного анализа знание субъекта об объекте меняется, объект предстает своими новыми сторонами, т.е. позиция субъекта относительно объекта изменяется. Это изменение позиции при­водит к изменению анализа субъекта, что в свою очередь приводит к другому син­тезу и т.д., обеспечивая бесконечное раз­витие познания. Объект как бы поворачи­вается к субъекту все новыми сторонами. В контексте такого подхода инсайт выс­тупает как раз тем самым поворотом объекта, новым его синтезом, целостным видением, которое оказывается результа­том проведенного анализа и при этом рез­ко меняет направление этого анализа.

Метод «рассуждения вслух» нашел свое дальнейшее развитие в работах А.В. Бруш-линского, который установил факт так на­зываемого немгновенного инсайта. Ана­лизируя один из протоколов решения за­дачи о свече, зажигаемой на космическом корабле в невесомости, А.В. Брушлинский пишет: «Начало этого фрагмента протоко­ла... представляет собой инсайт, возника­ющий довольно внезапно и существенно меняющий направление, вообще прогно­зирование мысли испытуемого. Но при всей своей внезапности данный инсайт не является мгновенным, поскольку он фор­мируется и прогнозируется не сразу, не од­номоментно» [Брушлинский, 1979, с. 126— 127]. И далее: «...в форме такого немгно­венного инсайта мысль испытуемого начи-

нает возникать и затем постепенно форми­руется в течение нескольких секунд как бы на наших глазах (она именно формирует­ся, а не просто формулируется, не будучи изначально и сразу целиком готовой)» [Там же, с. 127].

Фактически само установление фе­номена немгновенного инсайта содер­жит в себе полемику с гештальтистским подходом к переструктурированию. А.В. Брушлинский соглашается с тем, что переструктурирование является ключе­вым моментом мышления, однако по­нимает это явление как длящееся во времени, процессуальное.

Проблемное пространство - психологическая

реальность?

Задачи, которые мы рассматривали до сих пор, решались в один шаг, с опорой на одну доминирующую мысль. Существуют, однако, и другие задачи — многошаговые, или цепные. Так, в шахматах для выбора хорошего хода часто бывает необходимо рассчитать несколько вариантов на не­сколько ходов вперед. Одной идеи здесь оказывается недостаточно, решение дол­жно быть многошаговым. Для таких за­дач Герберт Саймон, единственный лау­реат Нобелевской премии среди психоло­гов, предложил в 60-х годах XX века свое представление процесса решения.

Рассмотрим это представление на примере шахмат, которые называют дрозофилой когнитивной психологии. Подобно дрозофиле, шахматы являют­ся удобной моделью изучения других, выходящих за рамки лаборатории явле­ний; но, как и дрозофила, сами по себе шахматы мало интересуют психологов.

В изображенной на рис. 3.36 позиции из шахматной партии черные могут выб­рать один из 35 ходов, разрешенных пра­вилами игры. В ответ на каждый из этих ходов у белых есть примерно такое же количество продолжений и т.д. Предста­вим теперь себе эту ситуацию в виде ла­биринта. Тогда исходное положение мы можем интерпретировать как комнату, из которой выходят 35 коридоров; каж-

Рис 3.36. Рисунок позиции на шахматной доске.

дый из них ведет в другую комнату, из ко­торой, в свою очередь, выходит какое-то количество коридоров, ведущих в новые комнаты. Этот лабиринт в решении за­дачи Саймон предложил называть про­странством поиска. Ту часть лабиринта, которую субъект уже обследовал к дан­ному моменту решения задачи, Саймон назвал проблемным пространством.

Если мышление по определению яв­ляется трансформацией представления, то понятие проблемного пространства получает очень общее значение — оно является фактически пространством трансформации представления.

С формальной точки зрения для реше­ния задачи субъект должен произвести та­кое обследование лабиринта, которое по­зволит ему найти путь к цели, в случае шахмат — к выигрышу партии. Оптималь­ным для этого было бы осуществление ис­черпывающего поиска, т.е. обхода всех ко­ридоров лабиринта. К сожалению, на практике это оказывается невозможным.

Вернемся к позиции, изображенной на рис. 3.36. Игравший в ней черными Алек­сандр Алехин сделал ход 33. ... Ob5-d7+, который, по его собственным словам, был рассчитан на 21 ход (или 41 полуход, т.е. ход каждой из сторон) вперед, после чего партия переходила в теоретически выигранный для черных пешечный энд­шпиль. Конечно, подобная глубина рас-

чета нетипична: по словам самого Алехи­на, это наиболее длинная комбинация, рассчитанная им во время практической партии. Попробуем оценить, сколько ва­риантов шахматист должен бы был рас­считать, если бы он действовал методом полного перебора. Если даже принять, что на каждом ходу был выбор в среднем только из 10 возможностей, то нужно было бы рассчитать 10⁴' вариантов. Это означает, что при скорости счета 1 ход в секунду Алехин, начав расчет в 1922 г., не только не закончил бы его к началу XXI века, но и должен был провести в разду­мьях без сна, еды и отдыха еще миллиар­ды лет. Ясно, что такие чудовищные циф­ры перебора вариантов не имеют никако­го отношения к реальному человеческо­му мышлению, хотя методом полного пе­ребора действует большинство современ­ных шахматных компьютеров, в том чис­ле и «Deep Thought», победивший в мат­че чемпиона мира Г. Каспарова.

Для того чтобы объяснить способ­ность человека выбирать в ходе решения задачи только наиболее осмысленные варианты, было введено понятие эврис­тики, т.е. такого метода поиска, который со значительной вероятностью позволя­ет отбирать наиболее удачные коридоры в лабиринте решения задачи. Возьмем пример одной из таких эвристик, пожа­луй, наиболее простой. Она называется «эвристикой самого крутого подъема». Представим себе человека, прогуливаю­щегося по неровной местности и поста­вившего себе цель забраться на вершину самого высокого холма. Местность ис­пещрена тропинками, которые постоян­но ветвятся. Для того чтобы сократить число неудачных попыток, человек мо­жет воспользоваться правилом: выбирать всегда ту тропинку, которая круче всех поднимается вверх. Это и есть эвристика самого крутого подъема. Эта эвристика, как, впрочем, и все другие, не гаранти­рует успеха: самый крутой подъем может вести на вершину не самого высокого, а второстепенного холма. Все же эвристи­ка увеличивает вероятность того, что рассматриваемый вариант ведет к успе-

ху. Легко можно представить, как прило­жить такую эвристику к другим задачам. Например, в шахматах она может озна­чать первоочередное рассмотрение хо­дов, приводящих к материальному пере­весу, занятию центра фигурами, ослабле­нию прикрытия вражеского короля и т.д.

Используя несколько более изощ­ренный вариант рассмотренной выше эвристики (так называемый анализ целей и способов) А. Ньюэлл и Г. Саймон со­здали программу «Общий решатель за­дач», которая оказалась способной, в ча­стности, доказать 2/3 теорем из известно­го математического трактата «Principia Matematica» Уайтхеда и Рассела.

Итак, эвристики позволяют сократить перебор вариантов. Но являются ли они адекватным описанием человеческого мышления? Вряд ли на этот вопрос мож­но ответить положительно. Конечно, в ситуации прогулки по пересеченной мес­тности рассмотренная эвристика действи­тельно может применяться человеком. Но выбор тропинки, ведущей вверх, не идет ни в какое сравнение по насыщен­ности мыслительной деятельности с теми же шахматами, а в отношении решения собственно интеллектуальных задач чело­веком применение эвристики кажется маловероятным.

Возьмем вновь для примера шахматы. Фактически в процессе размышления над ходом происходит не столько выбор вари­антов, сколько включение в модель но­вых отношений между фигурами. Любая достаточно сложная шахматная позиция включает очень большое число отноше­ний между фигурами. Создавая модель ситуации, шахматист по необходимости отбирает только некоторые из них, наи­более существенные, с его точки зрения. На основе этих отношений и строится «проблемное пространство». В процессе обдумывания выявляются новые отноше­ния, те, которые раньше не воспринима­лись как существенные. Например, уста­новление угрозы вилки с какого-либо поля делает существенным отношение фигуры, защищающей это поле. Только наличие представлений об отношениях

фигур может объяснить такие употребля­емые при анализе партии термины, как «угроза», «защита», «подготовка хода».

Психологически поиск в проблем­ном пространстве неотличим от преды­дущего этапа — создания репрезентации задачи. Появление какого-либо хода среди рассматриваемых шахматистом при обдумывании есть результат уста­новления отношений фигур, которые и составляют репрезентацию ситуации.

Фактически решение многоходовых задач с большим пространством поиска типа шахмат включает два компонента. Первый — рассмотренное в предыдущем разделе нахождение нужных отношений между элементами. Второй — расчет ва­риантов; он предполагает возможность мысленного перемещения по проблемно­му пространству с возвратами и обходны­ми путями, основываясь в этом смысле на «уравновешенных системах» Пиаже.

Для объяснения того, что происхо­дит при размышлении шахматиста над ходом, можно воспользоваться терми­ном С.Л. Рубинштейна «анализ через синтез»: выявление новых отношений фигур (анализ) происходит в результате переосмысления позиции и постановки новых целей (синтез).

А.В. Брушлинский пишет: «...человек ищет и находит решение мыслительной задачи не по принципу выбора из альтер­натив, а на основе строго определенно­го, непрерывного, но не равномерно формирующегося прогнозирования иско­мого» [Брушлинский, 1979, с. 154]. И далее на следующих страницах: «...наши экспе­рименты показывают, что заранее данные, равновероятные и четко отделенные друг от друга альтернативы выбора могут стать таковыми не в начале, а лишь к концу предшествующего им живого процесса мышления. Вот почему даже когда в ходе такого процесса субъект последовательно анализирует «несколько» формируемых им способов решения задачи, этот сам по себе существенный факт все же не озна­чает дизъюнктивной ситуации выбора из соответственно нескольких альтернатив. Чтобы выступить в качестве альтернатив,

они должны сначала возникнуть и посте­пенно сформироваться. Полностью сфор­мироваться они могут лишь в конце, в ре­зультате живого мыслительного процесса... мышление выступает как выбор из альтер­натив не в психологическом, а в формаль­но-логическом плане (когда акцент ста­вится на уже готовые продукты мысли­тельной деятельности безотносительно к живому психическому процессу, в резуль­тате которого они формируются)» [там же, с. 159].

Мышление и творчество

Мышление тесно связано с открытием нового, творчеством. Известный психолог начала XX века О. Зельц различал мыш­ление продуктивное и репродуктивное. Продуктивное мышление в отличие от репродуктивного предполагает появление нового продукта: знания, материального объекта, произведения искусства. Это различение использовал М. Вертхаймер, который таким образом проводил грань между мышлением, основанным на ин-сайте, новом понимании отношений между элементами, и заученными навы­ками. В отечественной психологии разде­ление продуктивного и репродуктивного мышления проводила З.И. Калмыкова. С этими исследователями не согласен А.В. Брушлинский (1996), который считает, что в самом понятии мышления заложе­но появление нового. В противном слу­чае речь идет не о мышлении, а о памя­ти. Действительно, если мышление осно­вано на переходе от одного состояния репрезентации к другому (см. рис. 3.23), то оно неизбежно связано с новизной.

Все сказанное, однако, не исключает того, что мышление может быть в боль­шей или меньшей степени творческим. Понятно, что заключение по мокрой крыше о том, что прошел дождь, вряд ли можно поставить по степени творческой мысли на одну доску, например, с откры­тием Ньютоном законов динамики.

Творчество тоже не может быть отож­дествлено с мышлением. Мышление, как говорилось выше, — один из видов позна­ния. Творчество возможно не только в по-

знании. Наиболее ясный пример — твор­чество в искусстве. Основа искусства — со­здание прекрасного. Для этого часто тре­буется познание, но не оно составляет сущность прекрасного. Из различных ви­дов искусства литература, вероятно, несет в себе больше всего элементов познания. Например, психологический роман XIX века включал много интересных психоло­гических наблюдений. И хотя подобного рода замечания о жизни придают дополни­тельный интерес художественной литера­туре, не они составляют ее суть: ведь не бу­дем же мы считать произведением искус­ства учебник по психологии, даже если со­держащиеся в нем знания во много раз бо­гаче тех, что можно найти во всех романах Л. Толстого, вместе взятых. В еще большей мере подобные замечания относятся к му­зыке или живописи.

Реальное творчество

Психология является по преимуществу экспериментальной наукой: большинство ее теорий и моделей основано на фактах, добытых в лабораторных условиях. Одна­ко далеко не все интересные психологи­ческие феномены на сегодняшний день можно смоделировать экспериментально. К таким феноменам относятся и многие аспекты творчества, которое в реальных условиях вытекает из всего контекста жизни человека, порой годами идущего к главному произведению или открытию своей жизни. В связи с этим большой ин­терес для научной психологии представ­ляют свидетельства талантливых людей о процессах их творчества. Самоотчеты, вызывающие доверие своей согласованно­стью, подчеркивают значительную роль бессознательного. Эти свидетельства, од­нако, выявляют разную картину в сферах художественного и научного творчества. Начнем с поэтического творчества. Почти общим местом у поэтов оказыва­ется утверждение о том, что творчество происходит у них как бы само по себе, без их участия, под чью-то диктовку. Вот что, например, говорит о своих стихотворени­ях А. Ахматова:

А есть и такие: средь белого дня, Как будто почти что не видя меня, Струятся по белой бумаге, Как чистый источник в овраге.

(Последнее стихотворение. 1 декабря 1959 г. Ленинград)

Великолепное описание принадлежит И. Бродскому [1991]: «Пишущий стихотво­рение пишет его потому, что язык ему под­сказывает или попросту диктует следую­щую строчку. Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кон­чится, и порой оказывается крайне удивлен тем, что получилось, ибо часто получает­ся лучше, чем он предполагал... Пишущий стихотворение пишет его прежде всего по­тому, что стихосложение — это колоссаль­ный ускоритель сознания, мышления, ми­росозерцания. Испытав это ускорение од­нажды, человек уже не в состоянии отка­заться от повторения этого опыта, он впа­дает в зависимость от этого процесса, как впадает в зависимость от наркотиков и ал­коголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и назы­вается поэтом». У И. Бродского инстанция, диктующая стихотворения, именуется языком. А. Пушкин и А. Ахматова любили называть ее Музой.

Следствием непроизвольности творче­ства, независимости от сознательного на­мерения становится деление жизни чело­века на 2 части: личную и творческую.

Пока не требует поэта к священной

жертве Аполлон,

В заботы суетного света он малодуш­но погружен.

Молчит его святая лира, душа вкуша­ет хладный сон,

И средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он. Но лишь божественный глагол до слу­ха чуткого коснется, Душа поэта встрепенется...

(А.С. Пушкин. Поэт. 1827 г.)

Итак, процесс поэтического творче­ства не удается произвольно вызвать, его результат не соответствует ожиданию,

творчество приводит к перерождению че­ловека, оно становится притягательным, как наркотик.

Примечательно, что, казалось бы, родственное поэтическому творчество писателя-прозаика осознается писателя­ми совсем по-другому. Дело, по-видимо­му, заключается в том, что предмет твор­чества писателя — образ или сюжет — оформляется в языке, что требует скорее техники, чем вдохновения. В поэзии про­цесс творчества происходит в момент свя­зывания мысли со словом, в результате чего технический процесс оформления мысли практически отсутствует. В резуль­тате в работе прозаика значительное ме­сто занимает стадия реализации замысла. В этом плане поэзия является, возможно, наиболее чистым видом творчества.

Различия между видами творчества ста­нут еще более явными, если мы затронем работу ученого и изобретателя. Многочис­ленные исследования биографических ма­териалов позволили установить типичную последовательность стадий, которую про­ходит процесс научного открытия. Наибо­лее известное описание стадий предложе­но Уолласом, хотя есть сходные классифи­кации других авторов. На первом этапе уче­ный предпринимает длительные и упорные попытки найти решения проблемы, кото­рые, однако, не приводят к успеху. Затем следует пауза, период отдыха, после кото­рого в голову может неожиданно придти нужная идея. Для того чтобы идея появи­лась, оказывается нужен определенный период «инкубации», когда человек ниче­го не предпринимает сознательно, но тем не менее помимо его сознания происходит какая-то скрытая работа, проявляющаяся в «озарении». На последнем этапе ученый разрабатывает идею и находит решение проблемы.

Одно из наиболее ярких свидетельств описанного феномена принадлежит вели­кому математику Анри Пуанкаре. Вот один из его примеров. «В то время я за­нялся изучением некоторых вопросов те­ории чисел, не получая при этом никаких существенных результатов и не подозре­вая, что это может иметь малейшее отно-

шение к прежним исследованиям. Разо­чарованный своими неудачами, я поехал провести несколько дней на берегу моря и думал совсем о другой вещи. Однажды, когда я прогуливался по берегу, мне ...внезапно, быстро и с ...мгновенной уве­ренностью пришла на ум мысль, что арифметические преобразования квадра­тичных форм тождественны преобразова­ниям неэвклидовой геометрии» [Пуанка­ре, 1981, с. 360]. Там же А. Пуанкаре опи­сывает, как другая идея пришла ему в го­лову, когда он ставил ногу на подножку омнибуса и вел светский разговор.

Отличие от художественного творче­ства налицо. Этап озарения является мгновенным против достаточно долго­временных периодов вдохновения у по­этов. Озарение ученого направлено на заранее поставленную цель, тогда как у художника результат нередко уходит от цели. Наконец, подготовительный этап носит совершенно различный характер. Если у ученого он достаточно выражен и связан с сознательными попытками достижения цели, то у художника он, по-видимому, неотличим от суеты по­вседневной жизни. Собирание материа­ла для поэмы является прообразом этой подготовительной работы, которая не служит достижению цели — это лишь за­готовка материала.

Отличие процессов творчества в этих сферах связано, конечно, с особеннос­тями задач. В случае научного творче­ства задача заключается в познании, в случае искусства — в создании. В этом плане творчество инженера приближа­ется к писательскому труду. В искусст­ве познание (как сбор впечатлений и материалов для произведения) предше­ствует собственно творчеству. В случа­ях познания, описанных Пуанкаре и другими учеными, цель более точно оп­ределена, вернее, определяется интел­лектуально до творчества. В искусстве произведение не отвечает никакой осо­бой цели. В то же время оба вида твор­чества явно имеют общие черты, среди которых центральная — доминирующая роль неосознанных процессов.

11 Психология XXI века

Интуиция в мышлении

С чем связана столь активная роль бес­сознательного в процессах творчества? Ответ на этот вопрос предлагает круп­ный отечественный исследователь твор­ческого мышления Я.А. Пономарев.

Выше говорилось, что наиболее тон­кий момент в процессе мышления связан с созданием модели проблемной ситуации из набора структур и схем знаний, храня­щихся в долговременной памяти челове­ка. В случае относительно простой, мало творческой задачи субъект обладает хоро­шо структурированными знаниями, кото­рые позволяют ему до