Психология и повседневная жизнь

Психологи за работой. Помимо психологии рекламы, которая воздействует на всех посредством радио и телевидения, более, чем другие отрасли прикладнойпси-хологии, на нашу жизнь влияет промышленная психология (применение психо­логии в сфере менеджмента). Как мы увидели, начало промышленной психологии было положено еще до войны, но что касается остальных направлений приклад­ной психологии, то их расцвет случился уже после Первой мировой.

Целью прогрессивизма, как в бизнесе, так и в правительстве, была эффектив­ность, а путь к эффективности предлагала наука. Первым представителем научно­го менеджмента в бизнесе стал Фредерик Тейлор (1856-1915), который разраба­тывал свои идеи на стыке веков и опубликовал их в 1911 г. в книге «Принципы научного менеджмента». Тейлор исследовал промышленных рабочих на предпри­ятии и разбил их работу на механические рутинные действия, которые мог бы эф­фективно выполнять любой, а не только мастера. По сути дела, Тейлор превратил людей в роботов, неразумно, но эффективно повторяющих рутинные движения. Тейлор не был психологом, и недостатком его системы явилось то, что она управляла работой, а не людьми и упускался из виду субъективный опыт рабочего. Тем не менее целью Тейлора была научная психология: «При научном менеджменте про­извольная власть, произвольная диктатура исчезают; каждый предмет, большой и маленький, становится вопросом научного исследования для приведения его к за­кону». И когда эти законы будут поняты, их можно будет применить для достиже­ния еще большей эффективности в промышленности.

Постепенно менеджеры признали, что недостаточно управлять работой; эффек­тивность и выгоду можно повысить только в том случае, если управлять рабочими как людьми, обладающими чувствами и эмоциональной привязанностью к своему труду. После войны, вслед за явным успехом психологов при решении крупномас­штабных проблем персонала, вставших перед армией, популярность промышлен­ной психологии в американском бизнесе непрерывно росла. Возможно, самое вли­ятельное исследование, продемонстрировавшее полезность прикладной психоло­гии для промышленности, — менеджмент с помощью чувств — было проведено в начале 1920-х гг. группой ученых-обществоведов под руководством психолога Элтона Мэйо на одном из заводов Western Electric Company.

Эффект Хотторна — один из самых известных психологических результатов. Он продемонстрировал важность субъективных факторов при определении про­мышленной эффективности рабочего. Хотя проведенные эксперименты отлича­лись сложностью, результаты из цеха сборки радиоприемников являются главны­ми в определении эффекта Хотторна. Для эксперимента выбрали работниц, соби­равших радиоприемники. Ученые совершали манипуляции практически с каждым аспектом работы, от расписания перерывов на отдых до интенсивности освещения. Они обнаружили, что практически все, что они делали, увеличивало производи­тельность, даже в тех случаях, когда манипуляция знаменовала собой возвраще­ние к старому режиму работы. Исследователи пришли к выводу, что рост произво­дительности вызывают не изменения на рабочем месте, а деятельность самих экс­периментаторов. Они чувствовали, что на рабочих большое впечатление произвел тот факт, что управляющие заботятся об их благополучии, и улучшение отноше­ний рабочих и компании вылилось в увеличение производительности. Следуя попу­листским идеям, уже сформулированным в рекомендациях, данных Дж. Дьюи системе образования, Мэйо (Мауо, 1933,1945) полагал, что вследствие индустри­ализации рабочие стали отчужденными от общества, утратили тесные узы, харак­терные для доиндустриального периода, когда люди были связаны воедино в ост­ровных общинах прошлого. Однако, в отличие от ностальгически настроенных по­пулистов, Мэйо, вслед за Дьюи, видел, что аграрный мир безвозвратно утрачен, и жаждал, чтобы бизнес заполнил вакуум, создав общины рабочих, видящих смысл своей работы. Для того чтобы удовлетворить явные эмоциональные потребности рабочих, были приняты различные меры; создание «консультаций персонала» ста­ло одной из первых и носящих явно психологический характер. Рабочие, жалую­щиеся на свою работу и на обращение с ними со стороны нанимателя, могли пойти к консультантам, прошедшим психологическую подготовку, и рассказать им о сво­их переживаниях и неудовлетворенности. На протяжении последующих десяти­летий количество таких программ росло очень медленно.Недавно результаты, полученные в Хотторне, были подвергнуты повторному анализу, следствием чего стало приводящее в замешательство открытие того фак­та, что эффект Хотторна оказался мифом (D. Bramel and R. Friend, 1981). He суще­ствует никаких твердых доказательств того, что рабочие в цехе радиоприемников испытали более теплые чувства к компании в результате экспериментов, и есть много оснований предполагать, что рабочие считали психологов шпионами ком­пании. Рост производительности труда бригады по сборке приемников можно объяснить заменой в середине эксперимента раздраженной, не очень продуктив­ной работницы другой, полной энтузиазма и продуктивной. Радикальные крити­ки промышленной психологии (L. J. Baritz, 1960; D. Bramel and R. Friend, 1981) утверждают, что она порождает хоть и счастливых, но все-таки роботов. Советни­ки по персоналу Мэйо должны были «помочь людям думать, как они могут стать счастливее на своей работе»; об одном консультанте сообщалось, что он обучен «иметь дело с отношением к проблеме, а не с самой проблемой» (L. J. Baritz, I960); Используя психологические манипуляции, менеджеры могли переключать внима­ние рабочих с объективных условий труда, в том числе и заработной платы, на сферу чувств и адаптацию к рабочей ситуации. Рабочие должны были выполнять рутинные действия роботов, заложенные еще Ф. Тейлором, но делать это в счаст­ливом состоянии духа, считая неудовлетворение знаком плохой психологической приспособленности, а не свидетельством того, что на работе и впрямь что-то не так.

Когда психология была на троне.Интроспективная психология мало инте­ресовала простых американцев. Но в 1920-х гг. психология, пришедшая в про­мышленность, образование, суды, доказала свою полезность. Популярность пси­хологии у широких масс значительно возросла. Историк Фредерик Льюис Аллен (Frederick Lewis Allen, 1931, p. 165) писал; «Из всех наук психология была самой молодой и самой ненаучной, сильнее всего пленяла широкую общественность и оказывала самое разрушительное влияние на религиозную веру. Психология царила... Достаточно было всего лишь прочитать газеты, чтобы с полной уверен­ностью утверждать, что психология таит в себе ключ к разрешению проблем не­послушания, разводов и преступности». Грейс Адаме (Grace Adams, 1934), еще одна студентка Э. Б. Титченера, оставившая психологию ради журналистики и настроенная по отношению к психологии достаточно критично, называла пери­од с 1919 по 1929 г. «периодом души» (psyche).

Успех психологии был связан с общим триумфом сайентизма. Ф. Аллен гово­рил, что «в то время начать фразу словами "наука утверждает, что..." означало про­изнести решающий аргумент». Религия, казалось, находилась на грани распада. Либеральный теолог Гарри Эмерсон Фосдик писал: «Люди веры могут взывать к античным традициям, практической пользе и духовной желательности, но один-единственный вопрос может проколоть все эти мыльные пузыри: это научно?» (цит. по: F. Allen, 1931). Верующие реагировали на это двумя способами: такие модернисты, как Фосдик, пытались примирить науку с Библией; фундаменталис­ты пытались подчинить науку, особенно дарвинизм, Библии. Множество других людей, конечно, просто утратили веру. Дж. Уотсон, например, получил строгое баптистское воспитание в Гринвилле, штат Южная Каролина, и (подобно 71% первых бихевиористов [L. Т. Birnbaum, 1964]) выбрал в качестве призвания сан свя­щенника, чтобы отказаться от него только после смерти матери. В аспирантуре он пережил нервный срыв и окончательно порвал с религией.

Наука подрывала религию; сайентизм предлагал заменить ее. Молодежь 1920-х гг. была первым поколением американцев, выросшим в урбанизированных, индуст­риализованных общинах XX века. Отрезанные от традиционных религиозных цен­ностей исчезающих островных общин, они обратились к современной науке в по­исках нравственных рекомендаций и правил поведения. Послевоенная психология, не занятая более бесплодной в социальном отношении интроспекцией, явно была той наукой, к которой следовало обратиться для получения руководства относи­тельно образа жизни и достижения успеха в области бизнеса и политики.

Популярная психология одновременно достигла двух явно противоречивых результатов. Она дала людям чувство освобождения от устаревшей религиозной морали. В то же время она предоставила новые, предположительно научные мето­ды социального контроля; эту пользу подчеркивали прогрессивисты. Как писал один популяризатор, Абрам Липски, в книге «Человек-марионетка: искусство кон­троля разума»: «Мы, наконец, на пути к психологическим законам контроля разума рядовых людей» (цит. по: J. С. Burnham, 1968). В конце концов, освобождающий и контролирующий эффекты психологии не были чем-то странным. Когда моло­дежь освободилась от старых ценностей, она избрали новые, психологические, для проведения которых в жизнь использовались психологические методики контроля.

Первой волной популярной психологии и тем, что широкая общественность счи­тала «Новой психологией» (J. С. Burnham, 1968), стал фрейдизм, использованный для разрушения викторианской морали. Под микроскопом психоанализа традици­онную мораль сочли порождающим неврозы подавлением здоровых биологических потребностей, главным образом секса. Исходя из психоаналитической доктрины, молодежь сделала вывод (ложный) о том, что первым требованием психического здоровья является ничем не сдерживаемая сексуальная жизнь. Как мудро совето­вал Оскар Уайльд: «Никогда не сопротивляйтесь искушениям!» (R. Graves and A. Hodge, 1940). Леди Бетти Белфор, обращаясь к конференции Британской педа­гогической ассоциации в 1921 г., выразила популярную точку зрения на надлежа­щее фрейдистское воспитание детей: она «не была уверена, что нравственные установки не отвечают за все преступления в мире». Детей, как полагали вульгар­ные фрейдисты, следует воспитывать с минимальным количеством ограничений, чтобы они могли расти без подавления, счастливыми и беззаботными, как жите­ли Самоа в представлении Маргарет Мид.

Вторая волна популярной психологии в 1920-х гг. была представлена бихевио­ризмом, который общественность нередко путала с фрейдизмом. Основным попу­ляризатором бихевиоризма был сам Дж. Уотсон. Он обратился к психоанализу во время нервного срыва, и, хотя на него и произвел впечатление биологический уклон 3. Фрейда, Уотсон отзывался об аналитической психологии как «замене де­монологии в науке». Уотсон утверждал, что «бессознательное» психоанализа было фикцией, которая представляет собой всего лишь тот факт, что мы не вербализи-руем всех воздействий на наше поведение. Если мы не говорим о стимулах, мы не знаем о них и поэтому называем их бессознательными, в соответствии с жаргоном3. Фрейда, но загадочного внутреннего царства разума, откуда приходят спрятанные импульсы, просто не существует (J. Watson, 1926). По мнению Уотсона (1926а), в «психологии Фрейда слишком мало науки — настоящей науки», чтобы она была полезной, и он предложил бихевиоризм как нового претендента на общественное внимание.

Уотсон описывал бихевиоризм как «подлинный Ренессанс психологии», отка­завшийся от интроспекции и заменивший ее наукой. Он тесно связывал интро­спективную психологию с религией и критиковал и то и другое. Бихевиористы «от­бросили концепции разума и сознания, назвав их пережитками церковной догмы Средневековья... Сознание всего лишь маскарадный костюм души» (J. В. Watson, 1926а). «Церковники держали общественность под контролем», поддерживая веру в такие ненаблюдаемые загадки, как душа; Уотсон-философ говорил, что наука — это «взрыв стены религиозной защиты» (1926Ь).

Уотсон критиковал и евгенику. Он писал, что пропаганда евгеники укрепила ложную веру в человеческие инстинкты; программы избирательного скрещива­ния «опаснее, чем большевизм». Уотсон утверждал, что низших рас не существует. Полемизируя с расистами, он утверждал, что нефам, например, просто не дали нор­мально развиваться. Уотсон говорил: «Человек — это просто кусок протоплазмы, ко­торому предстоит быть сформированным» (1927Ь) и обещал, что бихевиорист «смо­жет превратить любого человека в социального или асоциального» (1926а).

Так как людей, по мнению Уотсона, можно формировать по заказу, он активно давал советы по воспитанию детей. Уотсон утверждал, что «семья отвечает за то, чем станет ее ребенок» (1926а). Ведение домашнего хозяйства, включая воспита­ние детей и сексуальные техники, должно стать профессией, которой девочек не­обходимо обучать. Это обучение не потерпит чепухи относительно любви к детям, объятий или потакания их младенческим требованиям. Уотсон презрительно от­носился как к традиционной семье, так и к новой, либеральной семейной модели. По его мнению, мать изливает на ребенка свою привязанность в результате неумест­ной «реакции поиска секса». Ее собственная сексуальность «голодает», поэтому она обнимает и целует своего ребенка; следовательно, сексу необходимо обучать.

Советы Уотсона о том, как надо воспитывать детей, носили откровенно бихе­виористский характер:

Существует разумный способ обращения с детьми. Обращайтесь с ними так, как буд­то они маленькие взрослые. Одевайте их, купайте их осторожно и внимательно. Пусть ваше поведение всегда будет объективным и добрым, но твердым. Никогда не обни­майте и не целуйте их, никогда не позволяйте им сидеть у вас на коленях. Если уж необходимо, поцелуйте их один раз в лоб, когда они говорят вам «Спокойной ночи!». Пожмите им руку утром... Попробуйте это... Вы будете абсолютно пристыжены тем, с какой неприятной сентиментальностью вы обращались с ними...

Гнездовые привычки, которые являются результатом избалованности, представля­ют собой по-настоящему пагубное зло. Мальчики и девочки, обладающие глубоко въевшимися гнездовыми привычками, испытывают жестокую муку, когда покидают дом, чтобы заняться бизнесом, поступить в школу или вступить в брак... Неспособ­ность разорвать гнездовые связи представляет собой, возможно, нашу наиболее час­тую причину разводов и супружеских разногласий...

В заключение, почему бы вам не вспомнить, когда вы ласкаете вашего ребенка, что материнская любовь — это опасный инструмент? Инструмент, который может нане­сти никогда не заживающую рану, рану, которая может сделать детство несчастным, а юность — ночным кошмаром, инструмент, который может разрушить профессио­нальное будущее вашего взрослого сына или дочери и лишить их шансов на супру­жеское счастье (1928Ь, р. 81-87).

Книгу Уотсона «Психологическая забота о младенце и ребенке» (написанную при участии Розали Райнер Уотсон, его второй жены), из которой взяты эти советы, раскупали достаточно хорошо. Даже Карл Роджерс, основатель клиент-центриро-ванной психотерапии, а позднее лидер гуманистической психологии, пытался вос­питывать своего первого ребенка «по книге Уотсона». Порой Уотсон настолько разочаровывался в способности матери воспитать счастливого ребенка — он посвя­тил книгу о воспитании детей первой матери, которая поступит в соответствии с ней, — что выступал за отнятие детей от родителей и воспитание их в специальных учреждениях начиная с самого раннего возраста (В. Harris and J. Morawski, 1979); это решение предлагал и Б. Ф. Скиннер в своем утопическом романе «Второй Уолден».

Уотсон писал: «Бихевиорист дал обществу... новое орудие для контроля инди­вида... Если общество будет настаивать на желательности той или иной линии по­ведения, психолог должен быть в состоянии с достаточной степенью определенно­сти создать ситуацию или факторы, которые приведут индивида к выполнению этого задания быстрее всего и с наименьшими затратами».

Изгнанный из академии за свой роман с Розали Райнер Уотсон поступил на ра­боту в рекламное агентство Дж. Уолтера Томпсона, занятого поиском научных прин­ципов контроля умов мужчин и женщин. Во время своей второй работы в качестве администратора по рекламе Уотсон имел возможность продемонстрировать власть поведенческого социального контроля на примере манипуляции покупателями.

Центральным в схемах социального контроля Уотсона было использование слова как кнута для человеческих эмоций. В проповедях евангелистов слова ис­пользовали как кнут, чтобы побудить слушателей к эмоциональному переживанию обращения, которое направило бы их ко Христу. В качестве известного пуритан­ского примера позвольте привести проповедь Джонатана Эдвардса «Грешники в руках гневного Бога», который живописал людей, подвешенных над адским пла­менем как пауки на паутинке; проповедь была построена таким образом, чтобы воззвать к сердцам прихожан, а не к их интеллекту. Джон Уотсон получил свое имя в честь видного баптистского деятеля Джона Альберта Бродуса, который учил, что рассудок не является надежной основой морали, поэтому в проповеди должны использоваться страх и гнев как эмоциональная основа привычки к жизни добро­го христианина, и высоко отзывался о проповедях Эдвардса. В книге «Сердце или ум» Уотсон (Watson, 1928a) заявил о необходимости формировать эмоции с по­мощью условных рефлексов, чтобы обеспечить эффективный социальный кон­троль. Он говорил, что голова не может контролировать кишечник, что делает обя­зательным использование методик классической выработки условных рефлексов для конструирования привычек, необходимых в современном обществе.

Советы Уотсона относительно воспитания детей тяготели к пунитивному харак­теру. Он говорил, что люди не используют свои таланты полностью, потому что ихнедостаточно жестко к этому подталкивают: «Материал взывает к тому, чтобы кнут придал ему форму. Это мольба о получении своего рода шока или наказания... кото­рые заставят нас предельно развить свои способности» (J. Watson, 1927b). Уотсон неоднократно говорил о маленьком Альберте Б. (Альберте Бродусе) (P. G. Creelan, 1974) как о модели правильного эмоционального обучения. В случае со взрослы­ми для того, чтобы, манипулируя эмоциями, получить некоторое желательное поведение, можно использовать речь, как это делали Дж. Эдварде или Дж. А. Бродус. Например, начиная кампанию по рекламе детской присыпки, Уотсон, чтобы за­ставить матерей волноваться о здоровье своих детей и почувствовать неуверен­ность в своей компетентности в вопросах соблюдения детской гигиены, исполь­зовал утверждения медицинских экспертов. Чувство беспокойства и неуверенности заставило бы матерей с большей вероятностью покупать продукт, одобренный экспертами. В то же время, хотя Уотсон, возможно, и не вкладывал такого смысла в свою информацию, его реклама заставила родителей почувствовать себя более за­висимыми от экспертов, которые учили их, как воспитывать детей. Это подтверж­дало мнение многих ученых о том, что общество для решения своих проблем нужда­ется в помощи специалистов.

Поэтому неудивительно, что прогрессивисты с распростертыми объятиями встретили бихевиоризм Уотсона. Они стремились получить обещанное Уотсоном орудие социального контроля. Прогрессивисты полагали, что Уотсон правильно описал законы выработки условных рефлексов, управляющие человеческими мас­сами. При этом им было приятно относить себя к «весьма немногочисленным» индивидам, наделенным «творческим интеллектом», которые не подпадают под действие законов условных рефлексов и в состоянии использовать их как орудие для того, чтобы освободиться от «зова стада» и вести это стадо к высшим целям. Но сам Уотсон не соглашался со схемами прогрессивистов. Он настаивал на том, что законы выработки условных рефлексов применимы ко всем, независимо от того, прибыли его предки на «Мэйфлауэре»¹ или нет, и что каждого можТю обучить использовать бихевиористские техники для самоконтроля или контроля над дру­гими людьми (L Т. Birnbaum, 1964).

Популяризованный бихевиоризм Уотсона одни приветствовали, а другие нахо­дили неглубоким. Джозеф Джастроу (Joseph Jastrow, 1929) считал, что идеи Уот­сона отражают деградацию психологии. Уорнер Файт (W. Fite, 1918), уже испы­тавший разочарование по поводу экспериментальной психологии, рассматривал бихевиоризм как логичный конечный продукт сайентизма и утверждал, что в «би­хевиористской психологии мы видим законченную форму слепого научного дог­матизма». По мнению бихевиористов, «разум, в смысле внутреннего, персональ­ного, духовного опыта, должен быть отставлен прочь, наряду с бессмертной душой и разоблаченными суевериями ненаучного прошлого... Согласно их взглядам, ваше поведение является всего лишь и исключительно тем, что могут наблюдать другие; и то, каким вы кажетесь не себе, но окружающему миру — и есть вы» (р. 802-803). Смешивая воедино влияние психоанализа и бихевиоризма, Файт предвидел созданиев конце XX в. психологического общества: «Несомненно, близится время, перед тем как мы покончим с научными предубеждениями, когда все домашние и общественные отношения станут ясными и прозрачными, благодаря присутствию экспертов-психо­логов. В те прекрасные дни социальные отношения не будут испорчены ложью, или неискренностью, или даже самыми добрыми преувеличениями» (р. 803).

В 1930-х гг., в период Великой депрессии, интерес к психологии по понятным при­чинам резко упал, но не исчез. Психология продолжала развиваться и расширять сфе­ры своего применения, хотя и медленнее, чем в годы после Первой мировой войны. Во время новой войны произошло возрождение широкого интереса к психологии.

«Перестройка семьи»

К своему удивлению, я вдруг узнал, что совершал нечто неприличное. Газеты ярост­но обрушились на непристойности, якобы творившиеся на университетских танце­вальных вечерах. Они писали, что танцевальные вечера продемонстрировали такой разврат и вседозволенность, которые вызвали бы отвращение Петрония, а Месса­лину заставили бы склонить голову от стыда. Будто бы девушки, получившие обра­зование в лучших школах, обезумев от алкоголя, раскачивались в обнимку с моло­дыми бездельниками, а затем взвинченные дикими ритмами джунглей развязные парочки, пошатываясь, брели в спортивные машины... Авторы призывали к экстрен­ным мерам, чтобы спасти молодежь (S. J. Perelman, 1958, р. 239-240).

В 1920-е гг. молодежь начала отказываться от многих традиционных ценностей. Это не могло не беспокоить представителей старшего поколения, хотя масштабы явления нередко преувеличивали (выше протицитирован отрывок из сатирика того времени С. Перельмана, который отозвался на исполненные ужаса статьи ряда консервативных изданий). Родители пытались понять, что же произошло с их деть­ми, и, что было гораздо важнее, пытались узнать, что с этим делать. Очевидный кризис семьи позволил ученым, специализировавшимся в области общественных наук, в том числе и психологам, распространить сферу научного социального кон­троля с таких общественных явлений, как политика и бизнес, на частную жизнь.

Исследователи в области общественных наук полагали, что традиционно пони­маемая и организованная семья устарела для современного мира. Семьи были эко­номическими ячейками, в которых отец, мать и ребенок играли ясно различимые и продуктивные роли. Но в индустриализованном мире работа вышла за пределы дома, и поэтому экономической единицей стали индивиды, а не семьи. Детям боль­ше не следовало разрешать работать, поскольку они должны ходить в школу, при­обретая ценности и привычки урбанизированного американского общества. Жен­щины стали трудиться вне дома, придя на фабрики и даже в бизнес. Труд мужчин также происходил вне дома, он представлял собой восьмичасовую работу, а не об­раз жизни. Семья более не была социально функциональной единицей. Прогрес­систы вслед за Дж. Дьюи считали семью эгоистичной, поскольку родители думали только о своем ребенке, а в современном урбанизированном мире было необходи­мо одинаково заботиться о всех детях.

Таким образом, необходимо было переделать семью, обратившись к професси­оналам из области общественных наук и возложив на них решение проблем адап­тации семьи. Отныне не следовало думать о воспитании детей как о чем-то, с чем человек может справиться без посторонней помощи. Государство, с помощью специалистов по общественным наукам, должно было заняться выращиванием детей. Как писал один реформатор: «Государство представляет собой всего лишь коор­динированный патронаж детства... принуждающий к партнерству, сотрудничеству, корпоративной жизни и общественному сознанию» (цит. по: P. Pass, 1977). Пона­добились профессиональные эксперты, способные и имеющие право вмешиваться в семейную жизнь.

Поскольку традиционная роль семьи как экономической единицы более не су­ществовала, общественным наукам пришлось создать новую семью с новой функ­цией: «Отличительной чертой новой семьи будет привязанность. Новая семья дол­жна поддерживать более высокие стандарты, которые подвергнут характер более суровым испытаниям, но она будет лучше удовлетворять нужды людей» (P. Pass, 1977). С точки зрения реформаторов, функция семьи заключается в том, чтобы обеспечивать эмоциональное приспособление к современной жизни. Родители должны стать своего рода психотерапевтами, наблюдающими за развитием детей и вмешивающимися, чтобы внести коррективы. Идеи родителя-профессионала и семьи как производителя эмоционального счастья взаимно подкрепляли друг дру­га. Родителям потребуется, по крайней мере, обучение их новой терапевтической роли и, возможно, штат экспертов, чтобы обращаться к ним за советом и отступить, если возникнут слишком большие трудности. Прикладные психологи, естествен­но, найдут плодородную почву для своей профессиональной деятельности в вос­питании детей, руководстве детьми и психотерапии детей.

Тем временем у молодежи сформировался новый набор ценностей и новая си­стема социального контроля. По мере того как родители утрачивали контроль над своими детьми, молодежь обретала в лице своих сверстников новый центр жизни вне семьи. Они устанавливали собственные ценности, собственный стиль и соб­ственные цели. Молодежь ценила самовыражение и общительность, уделяя вни­мание личному удовлетворению, а не объективным достижениям. Такие группы, как университетские братства и женские клубы, добивались подчинения новым правилам для личности своими собственными терапевтическими трюками. Деви-антных молодых людей заставляли участвовать в «сеансах истины», во время которых идентифицировали и анализировали их «нежелательные черты». Затем нарушителя заставляли исправиться, поскольку «групповое сознание братства является сильнейшей вещью. Тот, кто поступает неправильно, позорит не только себя, но и все братство» (P. Pass, 1977).

Таким образом, родители и молодежь не так уж далеко ушли друг от друга, не­смотря на неистовство консервативных газет. И тех и других охватила модная тен­денция описывать жизнь в психологических терминах и абсолютизировать психо­терапию. Родители узнали, что их функция заключается в терапии, воспитании детей, хорошо приспособленных в эмоциональном отношении. Молодежная куль­тура точно так же ценила эмоциональную приспособленность и пыталась Достичь ее с помощью собственных терапевтических методов. Основные ценности XX сто­летия сформировались в 1920-е гг.: быть верным своей «настоящей» личности, выражать «самые глубокие» чувства, «делить» свою личность с группой.

Как раз в то время, когда семья и молодежная культура сражались за новое определение жизни, центрированной на личности, а не на достижениях, антропологи психолог Маргарет Мид вернулась с южных морей, принеся мудрость идилли­ческого общества, где люди должны очень мало работать и вести мирную жизнь в гармонии и сексуальной удовлетворенности. Как и во времена Просвещения, ко­гда философы почувствовали себя свободными от веков религиозного подавления, возникло страстное желание свободной и легкой жизни — особенно сексуальной жизни, — обнаруженной на Таити. Преданные идее инвайронментализма, филосо­фы полагали, что таитянский рай можно построить в Европе методами социальной инженерии. По мере того как интеллектуалы XX в. восставали против викториан­ской сексуальной морали и крайностей евгеники, они чувствовали себя стоящими на пороге «нового Просвещения», или, как сформулировал Уотсон, «социального Возрождения, подготовки к еще большим изменениям» (цит. по: D. Freeman, 1983). Поэтому книга Мид «Начало века в Самоа» (1928) взволновала их точно так же, как читателей XVIII в. будоражили рассказы первых путешественников о тихо­океанских островах. Один из рецензентов книги Мид писал: «В глубине души у каждого из нас есть окаймленный пальмами остров южных морей... таинственная атмосфера, обещающая свободу и беззаботность... Туда мы стремимся, чтобы найти любовь — свободную, легкую и приносящую удовлетворение» (цит. по: D. Freeman, 1983, р. 97).

Маргарет Мид была молодым психологом и антропологом; она училась у осно­воположника современной американской антропологии Франца Боаса, оппозицию которого евгенике мы уже отмечали. Боас и его последователи были убеждены, что человеческая природа представляет собой совокупность импульсов, сформирован­ных обществом в личность. Они были согласны с Дьюи в том, что разум представ­ляет собой социальную конструкцию, ничем не обязанную природе, но зато всем обязанную культуре. Подобным же образом, культура представляет собой всего лишь «усугубленную личность», как говорила Рут Бенедикт, еще одна студентка Боаса: личность, будучи полностью сформированной культурой, является образом культуры в историческом индивиде, а культура, слепок личности, является лично­стью общества. Если евгеники впадали в одну крайность, отрицая любое влияние воспитания на природу, то последователи Боаса впадали в другую, рассматривая культуру как «своего рода механический пресс, в котором большинство индиви­дов принимает форму».

Путешествуя по Самоа, Мид провела довольно неряшливые полевые исследо­вания и вернулась с описанием общества, которое, казалось, подтверждало концеп­ции последователей Дьюи и Боаса о бесконечно пластичной человеческой природе и предлагало идеальную форму счастливого общества, в котором люди испытыва­ли «совершенное приспособление» к окружающей среде и друг другу. Мид живо­писала общество, незнакомое с конфликтом поколений, общество, лишенное агрес­сии, войн, враждебности, глубокой привязанности друг к другу родителей и детей, жен и мужей, конкуренции; общество, в котором родители стыдятся выдающихся детей и гордятся самыми отстающими, которые и задают темп для развития всех остальных. Наиболее привлекательной была идея о том, что самоанцы не видят в сексе ничего греховного и считают сексуальные отношения «прекрасной игрой, разрешенной в любых гетеро- и гомосексуальных проявлениях, с любыми вариа­циями в качестве художественного дополнения». Избегание самоанцами сильныхчувств и глубоких привязанностей распространялось на любовь: «Любовь между полами — это светлый и приятный танец... Самоанцы смотрят сквозь пальцы на легкие любовные приключения, но отвергают поступки выбора по страсти, и у них нет места для любого, кто постоянно предпочитает одну женщину или одного муж­чину» (цит. по: D. Freeman, 1983, р. 91). По сообщениям Мид, жители Самоа счи­тают ревность грехом и не относятся к адюльтеру слишком серьезно. Мид писала, что до вступления в брак молодежь легко и свободно практикует промискуитет, каждый юноша или девушка вступает во множество легких сексуальных флиртов без серьезных последствий. Формулируя это в научных терминах, один из коммен­таторов книги Мид отмечал «невинное, странно-безличное, наивное механисти­чески-бихевиористское занятие сексом у беззаботной молодежи далекого Самоа».

Самоанцы Мид обещали разрешить спор 1920-х гг. о соотношении природы и воспитания в пользу последователей Боаса. Главную роль в строительстве нового общества Мид отводила психологам. Комментируя работы Боаса и его студентов, Бертран Рассел, который одобрял бихевиоризм Уотсона, утверждал, что «научный психолог, если ему дать свободный доступ к детям», сможет «легко манипулиро­вать человеческой природой». Психологи и представители других общественных наук призваны стать архитекторами новой западной цивилизации, хорошо приспо­собленной и гармоничной, эмоционально открытой и сексуально свободной, теп­лой и поддерживающей, лишенной невротической погони за превосходством. Са­моанцы, какими их представила Мид, резко отличались от представителей запад­ной культуры и казались прогрессивистам эталоном Нового Человека, которого предстоит создать.

Но ни то, как консервативные газеты изображали тогдашнюю молодежь, ни то, как Мид изображала самоанцев, не соответствовало действительности. Цити­ровавшийся выше С. Перельман описал, что на самом деле происходило на сту­денческих балах: «Я провел вечер, толкаясь в шеренге одиноких кавалеров, умо­ляя своих знакомых из низшего класса разрешить мне познакомиться с их дама­ми... Если мы с приятелями хотели хлебнуть немного джина, чтобы согреться, приходилось прятаться в гардеробе и пользоваться карманной фляжкой. Обста­новка была довольно скучной и уж точно не напоминала оргию» (1958, р. 239). Дерек Фримен (D. Freeman, 1983) показал, что Самоа весьма далек от сексуально­го рая, описанного Мид: там есть понятие девственности, изнасилования, агрессия, конкуренция и глубокие человеческие чувства.