Глава 9. дэш у ложа больного
Момент был выбран неудачный, но у Дона Каймана не было выбора: он обязан был заглянуть к портному. К несчастью, ателье находилось довольно далеко, на Меррит Айленд, штат Флорида, в Атлантическом Испытательном Центре.
Он садился в самолет мрачный, и вышел мрачный. Тревожило его не только случившееся с Роджером Торравэем — с этим они, слава Богу, справились, хотя Кайман никак не мог избавиться от ощущения, что они чуть не потеряли Роджера. Кто-то серьезно оплошал, не подготовив его к этой «чисто косметической» операции. Вероятно, потому, что Брэд заболел, подумал он милосердно. И все равно, они были в шаге от того, чтобы провалить всю программу.
А еще Кайман беспокоился вот почему: его не покидало тайное чувство вины, осознание — в глубине души он хотел именно этого. Он хотел, чтобы программа провалилась. У него уже был тяжелый разговор с тихо плачущей сестрой Клотильдой, когда вероятный полет на Марс обрел неизбежность приказа. Они поженятся? Нет. Нет, и на то были вполне земные причины. Не было никакого сомнения: испросив у Рима разрешения от обетов, они получат его, но разрешение придет не раньше, чем через полгода, и в этом тоже можно было не сомневаться.
Эх, если бы они подали прошение пораньше…
Но они не подали. Оба понимали, что без этого разрешения никакой свадьбы не будет. Без таинства брака они даже не прикоснутся друг к другу.
— По крайней мере, — всхлипнула Клотильда, стараясь выдавить улыбку, когда они расставались, — по крайней мере, тебе не придется волноваться насчет моей неверности. Уж если я не нарушила моих обетов ради тебя, я вряд ли нарушу их ради другого.
— Я не волнуюсь, — ответил он тогда. Сейчас, под сияющим синевой небом Флориды, под антенными мачтами, тянущимися к пышным белым облакам, сейчас он все-таки волновался. Армейский полковник, вызвавшийся показать ему центр, видел, что Каймана что-то гнетет, но никак не мог сообразить, в чем дело.
— Это совершенно безопасно, — выстрелил он наугад. — На вашем месте я нисколько не сомневался бы насчет низкой орбиты.
Кайман оторвался от личных переживаний.
— Уверяю вас, я тоже не сомневаюсь, тем более, что даже не знаю, о чем идет речь.
— Ох. Ну, дело в том, что мы выведем вашу птичку и два других корабля на более низкую орбиту, чем обычно. Двести двадцать километров вместо четырехсот. Причины чисто политические. Терпеть не могу, когда эти чинуши командуют, что нам делать, но в этом случае особой разницы и в самом деле нет.
Кайман глянул на часы. Прежде чем возвращаться на последнюю примерку марсианского скафандра, нужно было убить еще целый час, и ему меньше всего хотелось проводить это время в тягостных раздумьях. Он безошибочно угадал в полковнике одного из тех счастливчиков, которых хлебом не корми, дай поговорить о своей работе. Оставалось только время от времени понимающе хмыкать, чтобы полковник не углублялся в слишком долгие объяснения. Кайман понимающе хмыкнул.
— Видите ли, отец Кайман, — увлеченно начал полковник, — у вас будет большой корабль. Слишком большой, чтобы запустить его одной ракетой. Поэтому мы запускаем три птички, и вы состыкуетесь на орбите — двести двадцать на двести тридцать пять, оптимальная орбита, и я думаю, что мы уложимся в средства… а кроме того…
Кайман кивал, не особенно прислушиваясь к словам. Он и так назубок знал план полета — это входило в полученный им приказ. Единственным неясным вопросом оставалось, кто займет в марсианском корабле оставшиеся два места, но и это решится в ближайшие дни. Один должен быть пилотом, он останется на орбите, когда остальные трое втиснутся в посадочный аппарат и опустятся на поверхность Марса. Четвертым членом экипажа в идеале был бы человек, который мог бы в случае необходимости подменить и пилота, и ареолога, и киборга — увы, такого человека в природе не существовало. А время уже поджимало. Трое людей — трое неизмененных людей, поправился он — будут лишены способности Роджера гулять по Марсу без скафандра. Им придется пройти через такую же примерку, как и Кайману, а потом будут еще заключительные тренировки, которые пригодятся всем, даже Роджеру.
А до старта оставалось только тридцать три дня.
Полковник тем временем закончил с маневрами сближения и стыковки, и подбирался к графику событий на всем долгом пути к Марсу.
— Минуточку, полковник, — перебил его Кайман. — Я не совсем понял ваше замечание насчет политических причин. Какое это имеет отношение к нашему старту?
— Да эти чертовы экологи, — презрительно буркнул полковник. — Снова подняли шум. Наши носители, «Тексас Твин», это мощные машины. Тяга в двадцать раз больше, чем у «Сатурна». Ну, и выхлоп, конечно, приличный. Что-то около двадцати пяти тонн водного пара в секунду, умножим на три птички — в общем, очень много водного пара. И вроде бы существует возможность — нет, скажу честно, так оно и есть — этот чертов, прошу прощения, святой отец, этот водяной пар на высоте нормальной орбиты свяжет свободные электроны на довольно большом участке неба. Это обнаружили еще давно, сейчас, секундочку, помоему, еще в семьдесят третьем или семьдесят четвертом, когда запустили первый «Спэйслэб». Когда померили, оказалось, что свободные электроны вышибло на участке атмосферы от Иллинойса до Лабрадора. Кстати, как раз это защищает вас от солнечных ожогов. Среди всего прочего. Они поглощают ультрафиолет от Солнца. Конечно, рак кожи, солнечные ожоги, уничтожение фауны — все это реально, все это может случиться! Но сейчас-то президент даже не о нас печется! ННА, вот кто его достает. Предъявили ему ультиматум, что если наш запуск нарушит их атмосферу, они будут расценивать это, как «враждебный акт». Враждебный акт! А как это называется, когда пять ядерных подлодок фигуряют вокруг Кейп Мэй, Нью-Джерси? Говорят, что это океанографические суда, но кто использует ударные подлодки в океанографии, кто угодно, только не наш флот, и в любом случае…
— И в любом случае, — полковник наконец-то вспомнил о собеседнике и смущенно улыбнулся, — ничего страшного. Мы просто выведем вас на орбиту стыковки чуть ниже слоя свободных электронов. Потратим больше топлива, и в конечном итоге это кончится еще большим загрязнением, так мне кажется. Но их драгоценные электрончики останутся целы и невредимы — это если они дотянут через Атлантику до Африки, не говоря уже об Азии…
— Это было очень интересно, полковник, — вежливо перебил Кайман. — Но мне, к сожалению, уже пора возвращаться.
Его ждали.
— Ну-ка, примерьте, — усмехнулся физиотерапевт.
«Примеривание» занимало двадцать минут усердной работы, даже если помогала вся команда. Кайман настоял на том, чтобы сделать все самому. В космическом корабле ему смогут помочь только члены экипажа, которые и так будут заняты своими делами, а в аварийной ситуации помощи не будет вовсе никакой. Он хотел быть готовым к любой аварийной ситуации. На одевание ушел час, и еще десять минут на то, чтобы выбраться из скафандра, после того, как проверили все параметры и убедились, что все в норме. А после этого надо было еще померить все остальные костюмы.
Когда он закончил с этим, снаружи уже наступила теплая осенняя ночь Флориды. Он глянул на свои облачения, разложенные на столах, и усмехнулся. Указав на полоску антенны связи, свисавшую с манжета, на противорадиационный плащ, защищающий при солнечных вспышках, на белье, которое он будет носить под всеми этими костюмами, заметил хозяевам:
— Вы меня неплохо снарядили. Тут и орарь, и риза, и стихарь. Еще немного, и я смело смогу отслужить мессу.
На самом деле он уже включил в свой личный резерв веса полное облачение священнослужителя, серьезно потеснившее книги, музыкальные кассеты и фотографии сестры Клотильды. Но говорить об этом с мирянами он не собирался.
— Где тут у вас можно перекусить? Бифштекс или эти красные люцианы, которых вы так расхваливаете? А потом спать…
Тут вперед шагнул ЭмПи,[3] который уже два часа подпирал стену, то и дело посматривая на часы.
— Прошу прощения, святой отец, — сказал он. — Вас ждут в другом месте, и вы должны прибыть туда через, ээ, через двадцать минут.
— В каком еще месте? Мне завтра лететь…
— Прошу прощения, сэр. Мне приказано доставить вас на авиабазу Патрик, в административный корпус. Думаю, что там вам объяснят, в чем дело.
— Капрал, — расправил плечи священник. — Я не подлежу вашей юрисдикции. И советую сначала объяснить, что вы от меня хотите.
— Нет, сэр, — послушно согласился ЭмПи. — Не подлежите, сэр. Но мне приказано доставить вас, и со всем должным уважением, сэр, я выполню этот приказ.
Физиотерапевт тронул Каймана за плечо.
— Ступай, Дон, — усмехнулся он. — Мне кажется, что ты и так заносишься очень высоко.
Поворчав, Кайман позволил проводить себя к джипу на воздушной подушке. Водитель спешил. Даже не глядя в сторону дороги, он сразу направил машину к океану, примерился и проскочил полосу прибоя между двумя волнами. Потом он повернул на юг и дал полный газ, через десять секунд они уже летели минимум на ста пятидесяти километрах в час. Даже на полной тяге подъемных двигателей, в трех метрах над средним уровнем воды, пляшущие внизу волны так раскачивали и дергали машину, что Кайман мгновенно начал сглатывать слюну и озираться в поисках гигиенического пакетика на случай весьма вероятной необходимости. Он попробовал упросить капрала сбросить газ. «Прошу прощения, сэр». Кажется, это было его любимое выражение.
Они успели добраться до базы Патрик прежде, чем Каймана действительно стошнило, а оказавшись над сушей, водитель сбавил скорость до разумного. Кайман еле выбрался наружу, и жадно вдыхал влажный, свежий ночной воздух, пока не появились еще двое ЭмПи, извещенные об их прибытии по радио. Козырнув, они проводили его в белое оштукатуренное здание.
Не прошло и десяти минут, как он был раздет догола и обыскан, и только тогда сообразил, что занесся действительно очень высоко.
Самолет президента приземлился на базе Патрик в 4:00. Кайман дремал в шезлонге, прикрыв ноги пледом. Его вежливо потрясли за плечо, разбудили и провели к трапу. Заправщики наполняли баки самолета в удивительной, непривычной тишине. Не было слышно ни разговоров, ни лязга бронзовых штуцеров об алюминиевые горловины, только тихое урчание насосов.
Кто-то очень важный, кажется, спал. Кайман от всей души желал того же. Его усадили в раскладное кресло, пристегнули и оставили в одиночестве. Не успела стюардесса из женской вспомогательной службы выйти, как самолет уже выруливал к взлетной полосе.
Дон попытался заснуть, но камердинер президента разбудил его, когда машина еще набирала высоту.
— Президент ждет вас.
Козлиная бородка президента была аккуратно подстрижена, подбородок вокруг свежевыбрит. Сейчас президент Дешатен напоминал собственный портрет кисти Джильберта Стюарта. Он полулежал в кресле с кожаной обивкой, уткнувшись невидящим взглядом в иллюминатор, и слушал через наушники какую-то запись. Рядом с его локтем дымилась полная чашка кофе, а у кофейника ожидала еще одна, пустая. Возле чашки лежала плоская коробочка из красной кожи, с тисненым серебряным крестом на крышке.
Дэш не стал томить его ожиданием. Он оглянулся, улыбнулся и стянул наушники.
— Спасибо, что позволили мне похитить вас, отец Кайман. Присаживайтесь. Если хотите, наливайте кофе.
— Спасибо.
Камердинер молнией метнулся к столику, наполнил чашку и снова занял свое место за спиной Дона Каймана. Кайман не стал оглядываться: он и так знал, что «камердинер» будет следить за каждым его движением, и потому избегал резких движений.
— За последние сорок восемь часов я пересек столько световых зон, — начал президент, — что уже забыл, на что похож настоящий мир. Мюнхен, Бейрут, Рим… Я залетел в Рим за Верном Скэньоном, и там узнал о беде с Роджером. Это меня порядком напугало, святой отец. Вы ведь чуть не потеряли его, а?
— Я ареолог, господин президент. Я не могу отвечать за это.
— Бросьте, святой отец. Я не ищу козла отпущения, если до этого дойдет, их и так хватит. Я просто хочу знать, что произошло.
— Уверен, что генерал Скэньон мог бы рассказать вам куда больше, чем я, господин президент, — сухо ответил Кайман.
— Если бы я решил остановиться на версии Скэньона, — терпеливо сказал президент, — я не останавливался бы, чтобы подобрать вас. Вы были там. А он — нет. Он был в Риме, на этой конференции «Мир В Небеси», в Ватикане.
Кайман торопливо отхлебнул кофе.
— Да, мы были на волоске. Я думаю, его не полностью информировали о том, что произойдет. Была эпидемия гриппа, и у нас не хватало сотрудников. И Брэда не было на месте.
— Уже не в первый раз, — заметил президент.
Кайман пожал плечами и не стал развивать эту тему.
— Его кастрировали, господин президент. То, что султаны называли совершенной кастрацией, член и все остальное. Ему они больше не понадобятся: сейчас он потребляет так мало пищи, что для выделения вполне хватает и заднего прохода, так что половые органы стали просто слабым местом в конструкции. И речи не могло быть о том, чтобы оставить их, господин президент.
— А как насчет этой — как ее — простатэктомии? Это что, тоже было слабым местом?
— Об этом вам в самом деле лучше спросить у кого-нибудь из врачей, господин президент.
— Я спрашиваю у тебя. Скэньон говорил что-то насчет «папской болезни», так что это должно быть тебе знакомо.
Кайман улыбнулся.
— Это старое выражение, еще с тех времен, когда духовенство сохраняло целомудрие. Да, я могу вам кое-что рассказать, в семинарии мы немало говорили об этом. Простата выделяет жидкость — немного, всего несколько капель в день. Если у мужчины не бывает эякуляций, то эта жидкость просто выводится вместе с мочой. Но если он сексуально возбудится, то жидкости выделяется больше, и выводится она не вся. Она накапливается, и этот застой приводит к воспалению.
— Значит, ему вырезали простату.
— И имплантировали стероидную капсулу, господин президент. Поэтому превратиться в женщину ему не грозит. Физически он сейчас завершенный и автономный евнух — я хочу сказать, система.
— Это называется фрейдовской оговоркой, — кивнул президент.
Кайман пожал плечами.
— Если даже вы так думаете, — повысил голос президент, — то как, черт возьми, по-вашему, должен чувствовать себя сам Торравэй?
— Я понимаю, что ему нелегко, господин президент.
— Насколько я знаю, — продолжал президент, — вы не только ареолог, Дон, вы еще и консультант по вопросам брака. И получается это у вас не очень хорошо, верно? Его блядовитая женушка дает нашему мальчику прикурить.
— У Дори множество проблем.
— У Дори одна проблема. Та же, что и у всех нас. Она к такой-то маме валит нашу программу, а мы не можем допустить, чтобы это случилось. Ты можешь прочистить ей мозги?
— Нет.
— Брось, Дон, я не хочу сказать — превратить ее в идеальную жену! Я имею в виду — ты можешь устроить, чтобы она хоть немного успокоила его, чтобы у него хотя бы не было больше таких приступов? Пусть передаст ему привет, пусть пообещает, что будет ждать, пусть пошлет валентинку, когда он будет на Марсе! Бог свидетель, Торравэй и не ждет большего. Но уж на это у него есть право.
— Я могу попытаться, — безнадежно ответил Кайман.
— А я переговорю с Брэдом, — мрачно добавил президент. — Я ведь говорил, я всем вам говорил: проект должен сработать. И мне плевать, что у кого-то не варит башка, а у кого-то чешется передок. Я хочу, чтобы Торравэй был на Марсе, и я хочу, чтобы он был там счастлив.
Самолет лег на крыло, меняя курс, чтобы обогнуть движение над НьюОрлеаном, и в иллюминаторе сверкнули первые лучи солнца, отразившиеся от маслянисто-гладких вод Мексиканского залива. Президент с раздражением прищурился.
— И вот что я тебе еще скажу, отец Кайман. Мне кажется, что Роджеру будет лучше оплакивать гибель своей жены в автомобильной катастрофе, чем думать, чем она занимается, когда мужа нету дома. Мне не хочется так думать, Кайман, но выбор у меня невелик, и я должен выбрать наименьшее зло.
— А сейчас, — президент неожиданно усмехнулся, — у меня есть для тебя кое-что от Его Святейшества. В подарок, взгляни-ка.
Кайман удивленно приоткрыл красную коробочку. Внутри кожаного футляра, на пурпурном бархате свернулись четки. Аве Мария были в форме розовых бутончиков из слоновой кости, Патер Ностеры — из резного хрусталя.
— У них интересная история, — продолжал президент. — Их прислали Игнатию Лойоле из одной миссии в Японии, а потом они провели двести лет в Южной Америке, в — как это называется? — парагвайских редукциях? В общем-то, это музейный экспонат, но Его Святейшество просил передать их тебе.
— Я…я… не знаю, что сказать, — выдавил Кайман.
— И с ними его благословение, — президент откинулся в кресле и както вдруг постарел. — Молитесь, святой отец. Я не католик, и не знаю, как вы относитесь к этим вещам. Но я хочу, чтобы вы помолились за Дори Торравэй. Чтобы вправить ей мозги, чтобы она помогла мужу продержаться еще немного. А если не получится, тогда вам придется молить Бога за всех за нас.
Вернувшись из президентского салона, Кайман пристегнулся в кресле и заставил себя проспать час, остававшийся до Тонки. Усталость взяла верх над беспокойством, и он быстро задремал. Беспокоился не только он. Мы неправильно оценили величину травмы Торравэя, связанную с потерей гениталий, и чуть не потеряли его.
Сбой был критический. Мы не могли рисковать так еще раз. Мы уже организовали Роджеру усиленную психиатрическую поддержку, а схемы ранцевого компьютера в Рочестере были изменены, чтобы следить за серьезными психическими нагрузками и реагировать прежде, чем более медленные человеческие синапсы Роджера забьются в конвульсиях.
Положение в мире развивалось согласно прогнозам. В Нью-Йорке, как обычно, бунтовали, напряжение на Ближнем Востоке достигло такой точки, что не выдерживали никакие предохранители, а Новая Народная Азия разразилась потоком нот протеста против истребления каракатиц на Тихом Океане. Планета быстро приближалась к критической массе, и по нашим прогнозам, уже через два года будущее человеческой расы на Земле оказывалось под вопросом. Мы не могли допустить этого. Марсианская экспедиция обязана была увенчаться успехом.
Когда Роджер пришел в себя после припадка, он не осознавал, насколько был близок к смерти. Он только знал, что поражен, поражен в самое болезненное и уязвимое место. Это было опустошение, абсолютное и безнадежное. Он не просто потерял Дори. Он перестал быть мужчиной. Боль была слишком сильной, чтобы унять ее рыданиями. Даже если бы он мог плакать. Боль была такой, словно один за другим рвали зубы без анестезии, настолько острой, что это был уже не сигнал тревоги, а часть окружающего мира, с которой оставалось только смириться и терпеть.
Дверь открылась, и вошла незнакомая медсестра.
— Привет. Я вижу, вы уже проснулись.
Она подошла к постели и потрогала его лоб теплыми пальцами.
— Меня зовут Сьюли Карпентер. На самом деле Сюзан Ли, но все зовут меня Сьюли.
Убрала руку и улыбнулась.
— Вы, наверное, думаете: «Делать ей нечего, проверять температуру рукой», верно? Я и так видела ее на мониторе, но уж такая я, должно быть, старомодная девушка.
Торравэй едва ли слышал, что она говорила. Он смотрел на нее, и был целиком поглощен этим занятием. Уж не промежуточная ли система сыграла с ним шутку? Высокая, зеленоглазая, темноволосая… она была так похожа на Дори, что он невольно стал менять режим зрения своих стрекозиных глаз. Включил увеличение, так что на ее коже, покрытой еле заметными веснушками, стали видны мельчайшие поры, поменял цветовые индексы, снизил чувствительность, и ее лицо покрыла сумеречная тень. Не помогло. Она все равно была похожа на Дори.
Медсестра оглядела дублирующие мониторы у стены.
— И в самом деле неплохо, полковник, — заметила она через плечо. — Сейчас принесу завтрак. Чего-нибудь еще хотите?
Роджер стряхнул оцепенение и сел.
— Чего уж тут хотеть, — с горечью ответил он.
— Что вы, полковник! — в ее глазах мелькнуло потрясение. — Я хотела… простите, ради Бога, я не имею никакого права говорить с вами таким тоном, но уж если и есть кто-то, кто может получить все, что захочет, так это вы!
— Хотелось бы мне думать так же, — проворчал он, не сводя с нее пристального и заинтересованного взгляда. Он что-то чувствовал, он еще не мог определить, что именно, но во всяком случае, уже не боль, оглушавшую всего несколько минут назад.
Сьюли Карпентер глянула на свои часики и пододвинула себе стул.
— Кажется, у вас не очень бодрое настроение, полковник, — заметила она сочувственно. — Должно быть, перенести все это очень нелегко.
Он отвел глаза вверх. Большие черные крылья подрагивали над головой.
— Да, в этом есть и свои минусы. Еще бы. Но я знал, на что иду.
Сьюли кивнула.
— Когда мой… мой друг умер, мне тоже было очень непросто. Конечно, не сравнить с тем, каково приходится вам… но в некотором смысле еще хуже — понимаете, это было так бессмысленно. Кажется, еще вчера мы собирались пожениться, и все было так здорово… а потом он вернулся от врача, и оказалось, что эти его головные боли… — она глубоко вздохнула. — Опухоль мозга. Злокачественная. Три месяца спустя он умер, и я просто не могла смириться с этим. Не могла даже оставаться в Окленде. Поэтому я подала рапорт о переводе сюда. Даже не думала, что его удовлетворят, наверное, из-за этого гриппа здесь все еще не хватает рук.
— Мне очень жаль, — торопливо сказал Роджер.
— Да нет, все в порядке, — усмехнулась она. — Просто в моей жизни возникла огромная пустота, и я только рада, что могу ее хоть как-то заполнить.
Она снова глянула на часы и вскочила.
— Ой, старшая сестра мне голову оторвет. Нет, в самом деле, может быть, вам действительно чего-нибудь принести? Книги, музыку? Сами понимаете, в вашем распоряжении весь мир, включая и меня.
— Да нет, ничего не надо, — честно ответил Роджер. — Все равно спасибо. А за какие заслуги вас сюда взяли?
Она задумчиво посмотрела на него, и уголки ее губ еле заметно вздернулись.
— Ну, я кое-что знала об этой программе. В Калифорнии я лет десять занималась аэрокосмической медициной. И я знала, кто вы такой, полковник Торравэй. Знала! Да у меня даже висела ваша фотография на стене, когда вы спасали тех русских. Вы бы и не поверили, какую активную роль вы играли кое в чьих девичьих мечтах, полковник Торравэй, сэр.
Она усмехнулась и шагнула к дверям. У порога приостановилась.
— А можно вас кое о чем попросить? Так, пустяк.
— Конечно, — удивился Роджер. — О чем?
— Нуу, я хотела бы иметь более свежую фотокарточку. Сами знаете, какая здесь охрана. Если я смогу пронести камеру, можно будет вас щелкнуть? Чтобы было что показать внукам, если они у меня будут.
— Они тебя расстреляют, если поймают, Сьюли, — возразил Роджер.
— А я рискну. Оно того стоит. Спасибо.
Когда она ушла, Роджеру пришлось сделать усилие, чтобы вернуться к мыслям о своей кастрации и о своих рогах. Почему-то это показалось ему не таким уж ошеломительным, как раньше. Да и задумываться об этом не было времени. Сьюли принесла ему завтрак (с пониженным содержанием шлаков), улыбку и обещание заглянуть завтра, потом Клара Блай поставила ему клизму, а потом он с интересом смотрел, как трое одинаковых мужчин со светлыми усами дюйм за дюймом обшаривают пол, потолок и мебель детекторами металла и какими-то электронными метелками. Когда вошел Брэд, троица незнакомцев уселась на специально принесенные стулья, и в полном молчании принялась наблюдать.
Брэд выглядел не просто простуженным, а серьезно встревоженным.
— Привет, Роджер, — начал он. — О Господи, ну и перепугал же ты нас. Это моя вина. Мне нужно было быть здесь, если бы не этот проклятый грипп…
— Я выжил, — ответил Роджер, разглядывая обыденное лицо Брэда, и удивляясь, почему он не чувствует ни гнева, ни отвращения.
— Теперь мы тебе скучать не дадим, — продолжал Брэд, подтаскивая стул. — Мы временно отключили некоторые из схем медиатора. Когда их снова включат, нам придется ограничивать твои сенсорные вводы, чтобы ты осваивался с окружающим постепенно. Кэтлин уже не терпится взяться с тобой за реабилитацию — ну, научить тебя пользоваться своей мускулатурой, и тому подобное.
Он оглянулся на трех молчаливых наблюдателей. Роджеру показалось, что он чем-то здорово перепуган.
— Я думаю, что я готов, — ответил он.
— Конечно, я знаю, что готов, — с удивлением ответил Брэд. — Тебе не показывали твои последние показатели? Ты работаешь, как часы о семнадцати камнях, Роджер. С операциями покончено. У тебя есть все, что нужно.
Он отодвинулся, разглядывая Роджера.
— Если можно так выразиться, — усмехнулся он, — ты — произведение искусства, Роджер. А я твой художник. Как хотелось бы посмотреть на тебя на Марсе. Твое место там, парень.
Один из наблюдателей многозначительно кашлянул.
— Время, доктор Брэдли, — заметил он.
К Брэду вернулось испуганное выражение лица.
— Да, да, я уже ухожу. Ну, держись, Роджер. Я сегодня еще зайду.
Он ушел, и трое агентов последовало за ним. В палату вошла Клара Блай и торопливо принялась наводить блеск.
Тайна неожиданно прояснилась.
— Со мной хочет увидеться Дэш? — высказал свою догадку Роджер.
— Умник! — фыркнула Клара. — Да, наверное, тебе это можно знать. А вот мне это знать не положено. Они думают, это секрет. Какие там секреты, когда весь госпиталь стоит на голове? Когда я пришла на дежурство, эти орлы уже шныряли повсюду.
— А когда он приедет? — поинтересовался Роджер.
— Только это еще и остается в тайне. Для меня, во всяком случае.
Тайной это оставалось недолго: где-то через час, под неслышные, но весьма выразительные звуки фанфар в палату вошел президент Соединенных Штатов. За ним следовал тот самый камердинер, который сопровождал его в президентском самолете. На этот раз он был уже не камердинером, а самым обыкновенным телохранителем.
— Очень рад снова тебя видеть, — начал президент, протянув руку. Ему еще не доводилось встречаться с отредактированным и дополненным изданием астронавта, и конечно, тускло поблескивающая кожа, большие фасетчатые глаза и нависшие над головой крылья могли показаться отталкивающими. Но натренированное лицо президента выражало только дружелюбие и радость.
— Я тут по пути остановился заглянуть к твоей женушке, Дори. Надеюсь, она уже не сердится за испорченный маникюр, месяц назад. Хотел спросить, но забыл. А ты как себя чувствуешь?
А Роджер чувствовал, что снова потрясен информированностью президента. Но вслух он ответил только:
— Отлично, господин президент.
Президент, не оглядываясь, качнул головой в сторону телохранителя.
— Джон, где там у тебя посылочка для полковника Торравэя? Дори просила кое-что тебе передать, вот, потом посмотришь.
Телохранитель положил на тумбочку у кровати белый бумажный пакет, другой рукой одновременно подвинув президенту стул, как раз, когда тот стал садиться.
— Роджер, — начал президент, проглаживая стрелки на своих бермудах. — Думаю, что с тобой я могу говорить откровенно. Ты — все, что у нас есть, и ты нам нужен. Прогнозы все хуже с каждым днем. Азиаты напрашиваются на неприятности, и не знаю, на сколько еще у меня хватит с ними терпения. Мы должны доставить тебя на Марс, и ты должен быть в полном порядке, когда попадешь туда. Я не могу даже высказать, как это важно.
— Я понимаю вас, сэр, — ответил Роджер.
— Да, должно быть, ты это понимаешь. Но чувствуешь ли ты это нутром? До конца ли ты понимаешь, что ты тот самый, единственный человек нашего времени, так или иначе оказавшийся настолько важным для всего человечества, что все остальное, все, что может с тобой случиться, не должно играть для тебя никакой роли? Вот кем ты стал сейчас, Роджер. Да, я знаю, — скорбно продолжал президент, — они бесцеремонно пожертвовали многими членами твоего тела. Не дав тебе возможности сказать ни да, ни нет. Даже не поставив тебя в известность. Так дерьмово нельзя относиться к людям, а тем более к тем, кто так много значит для нас, как ты — и кто заслуживает этого так же, как ты. Я уже надрал тут с десяток задниц, и с удовольствием надеру еще. Если хочешь, только скажи. Уж лучше это сделаю я — а то с этими стальными ручищами ты, чего доброго, своротишь симпатичную задницу какой-нибудь из медсестер так, что назад уже не приставить. Ничего, если я закурю?
— Что? О, нет, конечно, господин президент.
— Спасибо.
Президент не успел протянуть руку, как телохранитель оказался рядом, с открытым портсигаром и горящей зажигалкой наготове. Дэш глубоко затянулся и откинулся на спинку.
— Роджер, хочешь, я скажу тебе, о чем ты, по-моему, сейчас думаешь? Ты думаешь: «Дэш, старый хрыч, политикан до мозга костей, пудрит мне мозги, и обещает золотые горы, чтоб только я потаскал за него каштаны из огня. Сейчас он готов говорить что угодно, и обещать что угодно. Но все, что ему нужно — это использовать меня». Ну как, гдето рядом?
— Что вы, господин президент! Хотя… есть немного.
Президент кивнул.
— Ты был бы дураком, если бы хоть немного так не думал, — заметил он обыденным тоном. — Так ведь оно и есть, сам знаешь. До определенного предела. Верно, я готов пообещать тебе что угодно, и вообще наврать с три короба, лишь бы только ты добрался до Марса. Но верно и другое — ты держишь всех нас за яйца, Роджер. Ты нам нужен. Надвигается война, и мы должны как-то остановить ее, и это, конечно, полное сумасшествие, но прогнозы показывают — единственное, что может остановить войну, это твоя высадка на Марсе. И не спрашивай меня, откуда я это взял. Я просто повторяю то, что говорят эти технари, а они клянутся, что именно это выдал компьютер.
Крылья Роджера беспокойно задрожали, но он не сводил глаз с президента.
— В общем, — решительно добавил президент, — я назначаю себя твоим подчиненным. Ты говоришь мне, что тебе нужно, а я уж позабочусь, черт возьми, чтобы это было сделано. Можешь звонить в любое время, днем или ночью. Тебя со мной свяжут. Если я сплю, можешь разбудить меня, если хочешь. Если может подождать, просто передай, что нужно. Из тебя здесь больше не будут строить дурака и решать за твоей спиной. А если такое все же случится, скажи мне и я их укорочу.
— Господи, — с усмешкой сказал он, поднимаясь, — знаешь, что обо мне напишут в учебниках по истории?
«Фитц-Джеймс Дешатен, 1943–2026, сорок второй президент Соединенных Штатов. Когда он занимал пост президента, человечество основало первую автономную колонию на другой планете».
Уж если обо мне и напишут, то напишут именно так, Роджер. И ты — единственный, кто может мне в этом помочь.
— Ну ладно, — и президент направился к двери, — меня ждут на конференции губернаторов в Палм-Спрингс. Они ждали меня уже шесть часов назад, но я подумал, что ты значишь гораздо больше, чем они. Поцелуй за меня Дори. И звони. Даже если тебе не на что жаловаться, просто позвони и скажи «привет». Когда захочешь.
С этими словами он ушел, оставив обалдевшего астронавта смотреть ему вслед.
Как ни крути, размышлял Роджер, это было действительно великолепное представление, оставившее после себя восхищение и удовлетворение. Даже если отбросить девяносто девять процентов, как полное вранье, оставшееся было в высшей степени приятно.
Открылась дверь и вошла слегка напуганная Сьюли Карпентер. В руках она несла фотографию в рамке.
— Даже не знала, в каком обществе вы обретаетесь. Вот, хотите?
Это была фотография президента, подписанная «Роджеру — от поклонника. Дэш».
— Наверно, хочу, — ответил Роджер. — Ее можно повесить?
— Если это фотография Дэша — можно. У них есть самоклеющаяся штучка. Здесь хорошо? — она прижала фото к стене, у двери, и отступила на шаг, полюбоваться. Потом оглянулась, подмигнула и вытащила из кармана фартука плоскую маленькую фотокамеру размером с пачку сигарет.
— Улыбнитесь-ка, сейчас вылетит птичка, — с этими словами она щелкнула затвором. — Вы меня не продадите? Ой, мне пора — я сейчас на дежурстве, просто хотелось заглянуть к вам.
Роджер откинулся и скрестил руки на груди. События развивались довольно интересно. Он не забыл душевной боли, хлестнувшей, когда он увидел, что кастрирован, и не выбросил Дори из головы. Но ни то, ни другое больше не воспринималось, как боль. Их заслонили новые, куда более приятные мысли.
Подумав о Дори, он вспомнил о ее подарке и развернул пакет. Внутри оказалась фаянсовая чашечка, расписанная всевозможными фруктами в теплых осенних красках. Открытка гласила: «В знак моей любви». И подписано: Дори.
Теперь, когда все показатели Торравэя стабилизировались, мы были готовы к запуску медиатора.
На этот раз Роджера обо всем известили заранее. Брэд не отходил от него ни на минуту. Большая часть того, что президент назвал «надрать задницу», пришлась на его долю, так что он ходил присмиревший и старательный. Мы выделили специальную группу для наблюдения за вводом систем медиатора, и еще одну — для перекачки данных между 3070-м в Тонке и ранцевым компьютером в Рочестере, штат Нью-Йорк. В Техасе и Оклахоме снова начались сбои с подачей электричества, что усложняло машинную обработку данных, а последствия эпидемии гриппа все еще сказывались на человеческой части персонала. Да, нам определенно не хватало рук.
И не только рук. Надежность каждого компонента ранцевого компьютера оценивалась в 99.999999999 процентов, но в компьютере было что-то около 108 компонентов. Конечно, было множество резервных схем, плюс полный набор перекрестных связей, так что даже при отказе трех или четырех основных подсистем Роджер сможет функционировать. Но этого было недостаточно. Анализы показывали: один шанс из десяти, что в течение половины марсианского года может возникнуть критический сбой.
Поэтому было принято решение построить, запустить и вывести на орбиту вокруг Марса полноразмерный 3070, троекратно дублирующий все функции ранцевого компьютера. Конечно, это будет неполноценная замена. Если ранцевый полностью откажет, то Роджер сможет пользоваться орбитальным компьютером только половину марсианского дня — пока компьютер будет над горизонтом, и пока с ним можно будет связаться по радио. Максимальная задержка сигнала не будет превышать сотой доли секунды, и это было терпимо. Кроме того, Роджеру придется оставаться на открытой местности, или подключаться к внешней антенне.
Была и еще одна причина для резервного орбитального компьютера — высокий риск искажения данных. И орбитальный 3070, и ранцевый компьютер будут надежно защищены. Тем не менее после старта им придется пройти сквозь пояса Ван Аллена, и сквозь солнечный ветер — во время всего полета. Когда они достигнут окрестностей Марса, солнечный ветер ослабнет до такого уровня, что с ним можно будет примириться — кроме случаев солнечных вспышек. Заряженные частицы солнечного ветра легко могут исказить достаточно данных в памяти каждого из компьютеров, чтобы серьезно нарушить их функции. Ранцевый компьютер будет беззащитен перед этим. С другой стороны, 3070 обладал достаточной мощностью, чтобы обеспечить постоянный внутренний мониторинг и восстановление. Когда он будет работать вхолостую — а таких моментов будет много, более девяноста процентов времени, даже в том случае, когда Роджер будет им пользоваться — данные в каждом из трех массивов памяти будут сравниваться. Если содержание какой-нибудь ячейки памяти будет отличаться от содержания аналогичных ячеек в других массивах, то будет проверена совместимость с соседними данными. Если все данные окажутся совместимыми, то все три массива будут еще раз проверены, и ошибочный бит будет изменен, чтобы совпадать с двумя другими. Если ошибочными окажутся два бита, то, если это возможно, будет сделана сверка и с ранцевым компьютером.
Большей избыточности мы себе позволить не могли, но и этого было немало. В целом мы были удовлетворены.
Конечно, орбитальному 3070 потребуется мощное питание. Мы подсчитали отношение максимальной потребляемой мощности и минимальной возможной мощн