Сет Л.: Родители, которые платят

Жена постоянно спрашивает меня, зачем я осыпаю своих детей деньгами. Она думает, что раз уже прошли годы, как я выплатил все алименты им и их матери, то этого достаточно.

Дело не в том, что я не могу им отказать. Если бы кто-то из моих детей пришёл ко мне и сказал, что хочет купить грамм кокаина, я бы сказал "нет". Но когда они просят о чём-то разумном, я хочу им помочь.

Моя младшая дочь Шерил решила в двадцать шесть лет снова поступить в университет и изучать актёрское мастерство. Я бы не выбрал для неё такой карьеры. Но я выслушал её доводы и решил дать ей денег. Моя надежда только на то, что она найдёт наконец себя и будет счастлива.

Когда она позвонила мне из университета и сказала, что этот курс – сплошной кошмар и конкуренция, что как бы она

ни старалась, ничего не выйдет, я расстроился. Надо было что-то делать. Хоть что-то. У неё появились мигрени; за стенкой в шесть утра репетировал джаз, и она не могла спать. Единственное, о чём я мог думать тогда – как я могу помочь? Я здесь, а она там. Что делать? Как доставить её к врачу? Как решить эту проблему?

Я послал ей денег на врача. Я сказал, что, если хочет, она может выехать из общежития и снять квартиру, я всё оплачу.

Моя жена взбесилась. Она стала говорить, что я помешался на проблемах Шерил и не могу думать ни о чём другом. Она считает, что, посылая ей деньги, я её порчу. А что я должен посылать детям, когда они просят помощи? Ящик бананов?

Шерил пережила наш развод тяжелее, чем остальные дети. Она у меня младшая. У меня была веская причина уйти от прежней жены, но, уйдя, я уже не мог укладывать детей на ночь, не мог по-настоящему влиять на их воспитание.

Я смотрю на моих деток и думаю: я не всегда был счастлив в жизни, пусть им будет лучше, чем мне. Не могу противиться желанию дать им всё, чего они хотят. Когда видишь, что у твоих детей эмоциональные проблемы, в тебе растёт чувство вины и потребность что-то сделать. Если мои деньги помогут им жить более счастливо, даже если мне придётся в чём-то себе отказывать, я дам им денег. Скажу честно, я рад, что это ко мне они приходят, когда им что-то нужно. Может быть, я плачу потому, что могу только платить. Это то, что я могу для них сделать, я это знаю, и это для меня дороже целого состояния.

В наше время многие молодые люди от восемнадцати до двадцати четырёх лет живут с родителями и зависят от них финансово. Возрастает число живущих с родителями людей от двадцати пяти до тридцати четырёх. Дети, получившие лучшее образование и имевшие больше возможностей, чем их родители, возвращаются в родное гнездо, не способные функционировать самостоятельно, независимо от родителей.

Вопрос: чьи потребности на самом деле удовлетворяются в подобных ситуациях? Рассказ Сета – характерный при-

мер. Он сознательно шёл на жертвы ради детей по одной простой причине: он этого хотел. Висящее на нём чувство вины за развод с их матерью послужило для него мощным стимулом давать детям в качестве компенсации всё, о чём они ни попросят. "Я возмещу вам всё, что причинил своими ошибками", – таков его сигнал им.

Не слишком ли расщедрился Сет, отправив двадцатишестилетнюю дочь учиться и пытаясь с помощью денег решить проблемы, с которыми она там столкнулась? С его стороны было бы предосудительно отказать ей в медицинской помощи. Предоставить ей финансовую поддержку, когда она решила вернуться к учёбе, тоже можно считать правомерным решением. Что внушает подозрение, так это трудности, с которыми Ше-рил столкнулась в университете. Были ли её проблемы вызваны обстановкой жёсткой конкуренции? Не были ли они результатом её неприспособленности к неудачам или стрессу, потому что её всю жизнь от них оберегали?

В случае Сета особенно интересно, как ему удавалось день и ночь беспокоиться о неприятностях дочери и почти ничего не делать по поводу растущей проблемы у себя под носом. Сколько осталось до того момента, когда чувства его нынешней жены по поводу продолжающейся финансовой поддержки его выросших детей выплеснутся в непримиримые противоречия? Труднее всего нам понять, что за всем нашим альтруизмом по отношению к детям может крыться столь жгучая потребность управлять ими, привязывать к себе, что ради этого мы готовы отложить в сторону все иные чувства и обстоятельства. Сет вклинивает детей между собой и своей женой, рискуя навсегда потерять близость с нею. Бывает, что мы используем проблемы детей, чтобы отвлечься от собственных страданий или смягчить чувство вины.

Трудно определить, когда наша финансовая помощь действительно нужна и правомерна, а когда помогает воспитывать неуверенных в себе, безответственных людей, не способных расстаться с нами и начать самим отвечать за себя. Но если мы балуем детей ради нашего собственного удовольствия, мы точно

переступаем черту. Если мы тратим деньги, чтобы оградить их от естественных последствий их поступков, мы переступаем черту. Если мы даём деньги, чтобы убедить детей, как мы для них ценны, мы переступаем черту. В любом случае мы воспитываем в них, скорее, зависимость, чем самостоятельность.

Надо очень внимательно посмотреть на эту финансовую помощь. Необходимо ли нам быть нужными, чтобы чувствовать себя стоящими? Не хотим ли мы на некоем подсознательном уровне, чтобы дети полагались на нас, даже если это приведёт к их неспособности функционировать без нашей помощи?

Проблема с выручкой детей – финансовой или любой другой – в том, что они не приучаются иметь дело с неизбежным в жизни стрессом. Они начинают бояться взрослой жизни и в то же время слишком многого от неё ожидать. Вместо благодарных, ответственных, преданных нам детей мы часто получаем обиженных бунтовщиков без царя в голове, не знающих, как построить карьеру, осуждающих наши ценности, безнадёжно зависимых от нашей поддержки.

Сандра 3.: Бабушки и дедушки, чья любовь чрезмерна

Когда родился Шон, это был лучший день в моей жизни. Первый внук, да ещё такой прелестный, с головкой, покрытой белыми кудряшками, с голубыми глазками. И такое роскошное дитя могло родиться у моей дочери Лии!

Лии вообще не следовало бы выходить замуж. И уж точно не следовало иметь детей. Она была слишком юна и совершенно лишена здравого смысла. Однажды я обнаружила ребёнка в колыбельке с подгузником на голове, почти задохнувшегося. А она смотрит себе кино, и хотя ребёнок кричит так, что даже посинел, она никак не может подойти, дожидается рекламы.

Её муж Боб тоже тот ещё типчик. Вот уж кому бы не доверила ни капли участия в жизни нашего Шона. Когда малыш родился, он только раз взглянул и говорит:

– А что вообще делают с младенцами?

Папаша, понимаете ли! Нет, нельзя было им жениться. Но это ж моя дочь, если ей что взбредёт в голову, её уже не отговоришь. Никто не знает это лучше меня.

Ну ладно, Шон родился, и никто из них ничего не умеет. Это не мои фантазии, это так на самом деле и было. Мы с мужем так волновались за Шона, просто места себе не находили. Дэн, бывало, звонит из конторы – поди, мол, погляди, как они там, хоть покушать у них есть что?

Лия меня принимала с распростёртыми объятиями. Боб ей вроде муж, а как бы и не муж. Вечно его нет дома – всё околачивается где-то с дружками или играет в свой баскетбол, а она сиди одна с ребёнком. Для меня это было прямо исход из Египта какой-то – туда, сюда, продукты принеси, за всем проследи, чтобы у Шона было всё необходимое. Это ж я не для Лии. Для Шона.

Всё его детство, каждый шаг, я была рядом. Дня не проходило, чтобы я не приезжала к ним или они ко мне. Я сидела с ним, когда у него была корь. Когда ему удаляли гланды, первая, кого он увидел, когда пришёл в себя, была я, и это на моё новое пальто его вырвало в машине по пути домой из больницы.

Это я платила за его одёжки, покупала ему игрушки, расспрашивала учителей о его успехах в школе. Лия тратила все свои деньги на себя, а в школу её нога не ступала. То и дело я прихожу к ним, а Лия с Бобом ругаются, и я смотрю на Шона и думаю: ну что за жизнь у этого ребёнка! Друзья говорили мне, что я чересчур терзаюсь. Ведь Шон здоров и выглядит вполне счастливым. А я думала: в хорошем окружении это мог бы быть выдающийся ребёнок.

Естественно, мы с Шоном были очень близки. Когда внук на тебя смотрит и говорит: "Ба, я тебя люблю", от этого с ума можно сойти. Это ни на что в мире не похоже. Ради этого можно стерпеть всё.

Я стала тревожиться за Шона, когда он начал учиться в старших классах. Если хотите знать моё мнение, Лия с Бобом всегда слишком мало от него ожидали. Когда мы оставались одни, я пыталась поговорить с Шоном. Я говорила, как важно

быть образованным, иметь перед собой определённые цели. Я не требовала от него каких-то исключительных успехов. Моя дочь не слишком смышлёная, да и Боб вовсе не гений, откуда взяться в их роду Эйнштейну? Но я ожидала, что он будет наравне со всеми и будет естественно хотеть развивать себя. Я старалась повлиять на него так, как его родители бы ни за что не стали. Я водила его в музеи, объясняла про музыку и про искусство. Но против меня было много вредных влияний.

Иногда я звучала как заезженная пластинка: "Шон, делай уроки. Позвони друзьям, придумайте что-нибудь на субботу. Не горбись. Что это за вечно скучающий вид? Почему ты стоя ешь, почему?" Это меня изматывало. Я уже не девочка. Но кто его научит чему-нибудь, если не я? Если позволить ему делать то, что он хочет, так он будет валяться на диване или часами играть в видеоигры.

Когда он стал подростком, я почувствовала, что он отдаляется. Раньше он приходил со всем ко мне, со всеми проблемами, и вдруг раз – и перестал. Лии он сказал, что я слишком на него давлю, что всегда говорю ему в глаза, что у него не в порядке. Да, у меня высокие стандарты, но для Шона они не чрезмерно высоки.

Когда Шон решил не поступать в колледж, мне ничего не сказали. Услышав об этом, я была в ужасе и сказала Лии, как я на неё сержусь за то, что она позволила Шону самостоятельно принимать такие решения. По крайней мере, надо было заставить его сдать предварительные экзамены. Надо было заставить его подать документы – а вдруг он потом передумает. Но когда Шон преспокойно сказал мне, что колледж для него не актуален, а Лия его поддержала, я прямо взвилась к потолку.

Но ведь я ему не мать, что я могла с этим поделать? Да, по правде сказать, уже и поздно было что-либо делать, когда они мне всё рассказали. Своё нежелание поступать в колледж Шон объяснил тем, что хочет устроиться на работу. И что же? Он поступает на бензоколонку или в официантом в забегаловку. Я стараюсь с ним поговорить. Я говорю: "Развивайся, Шон! Ты способен на большее". А у него появляется это упрямое выражение, как у Лии.

Я стараюсь и стараюсь его формировать, но сколько можно формировать человека, есть же пределы! Нельзя же, глядя человеку в глаза, говорить – ах, какая ты прелесть, если он ходит, как шпана. Я без конца ему внушаю, что надо что-то с собой сделать, пока не поздно. Можно учиться на вечернем. Можно выучиться на бухгалтера и обеспечить себе приличное будущее. Но я говорю одно, а он делает всё наоборот.

На той неделе приходит – серьга в ухе! Я его вышвырнула из дома – чтобы в таком виде, говорю, не заявлялся никогда! Он ушёл, а у меня осталась горечь, как будто я часть самой себя убила. А вдруг он больше не придёт? Вдруг он меня возненавидел?

Лия мне в тот же вечер позвонила и прочла лекцию, что нельзя говорить с Шоном о том, что он носит, – это он так самовыражается. Серьгой? Мальчик? Это такая у Шона сущность, чтобы её самовыражать?

У меня от всего этого сердце разрывается. И что я могу поделать? Я Шону только бабушка. Я думала, что самая трудная должность на свете – это должность родителя, но бабушке ещё трудней. У тебя нет никакого влияния. Ты видишь ошибки, а сделать ничего не можешь. Любовь к ребёнку огромная, а руки связаны. И всё время боишься, что его собственные родители у тебя его отнимут, и ходишь на цыпочках – а что делать, рисковать страшно.

Лия говорит, чтобы я отступилась. Ты, мол, уже раз попробовала быть родителем – со мной, – и у тебя не больно-то получилось. Это вместо "спасибо". По-вашему, хорошо, да?

Вот, пожалуйста: Сандра, сильная, исполненная чувства ответственности, но непонятая и не получившая благодарности, доводящая себя до помешательства заботами о детях и внуках, которые с каждым днём всё успешнее ускользают от её влияния".

Зачем нам это? Зачем, когда отведенное нам на детей время прошло, мы берём на себя столько родительских обязанностей по отношению к внукам, сколько позволяют нам их родители? Что заставляло Сандру снова взять в руки бразды воспитания? Действительно ли для того, чтобы защитить внука от родителей-неумех? Или там кроется что-то ещё?

Потребность Сандры посвящать так много энергии Шону родилась из любви, но подпитывалась чувством вины. Очень часто один особенный ребёнок в семье назначается мишенью навязчивой любви, заботы, внимания. В случае чрезмерно любящих бабушек, это чаще всего дитя того ребёнка, с которым, как они считают, они потерпели наибольшую неудачу. Прекрасно зная слабости своего ребёнка, они воспринимают рождение внука с великой радостью, но и с огромным беспокойством. Они не слишком верят в способности своего дитяти быть родителем. Но в то же самое время, для всех их несбывшихся родительских надежд наступает последний звёздный миг. С рождением внука всё опять кажется возможным.

Любить и защищать внука от "грехов" его родителей может стать навязчивой идеей, особенно если у нас есть ощущение вины за эти "грехи". Рождение Шона раздуло в Сандре пламя неоправданных родительских надежд, равно как и страстное желание быть нужной, любимой и оправданной.

Чтобы победить своё чувство вины по отношению к Лии и также из тревоги за благополучие Шона, Сандра взяла руководство на себя. Иначе надо было бы оставить беззащитного младенца Шона на милость незрелых и непредсказуемых родителей. Это было немыслимо, всё равно что бросить его на произвол судьбы.

Нет на свете человека столь неутомимого и надёжного, как бабушка или дедушка, чья любовь чрезмерна. Нет человека, столь самоотверженно готового и способного брать на себя обязанности других, как этот "многоопытный" родитель, сегодня знающий много больше, чем знал тогда. Сандра измотала себя, чтобы дать Шону то, что считала необходимым, и быть ему родителем, каким, по её убеждению, могла быть только она.

При всей энергии, вложенной Сандрой в воспитание внука, кажется загадкой, почему Шон вырос таким же безответственным, как и его родители, от которых бабушка пыталась его оградить. Но это можно было предсказать с самого начала.

Когда мы, из сколь угодно добрых побуждений, отнимаем у детей их обязанности, мы тут же забираем у них и стимул быть ответственными. Когда мы их навязчиво направляем и контролируем, полагая, что только мы одни и знаем, как надо, мы лишаем их способности что-либо начинать и доводить до конца собственными усилиями. Постоянно внушая детям, насколько мы верим в их таланты, мы стараемся подстегнуть их самооценку, а на самом деле понижаем её, потому что не позволяем ей расти в результате самостоятельных достижений. Мы хвалим их, но не оставляем места их гордости за собственные достижения. С этим нам надо быть особенно осторожными.

Попытки Сандры управлять своими родными и делать из них то, что она считала нужным, отозвались для всех дорогой ценой. В ответ на материнский контроль Лия сделалась беспомощной – это эффективный пассивно-агрессивный способ противиться управлению своей жизнью. Она усвоила материнское недоверие к себе как к матери и стала зависеть от неё сильней, чем это было разумно. Когда мы целиком зависим от другого, считая, что сами не справимся, мы начинаем негодовать на человека, от которого зависим, как бы отчаянно в нём ни нуждались. Лия, при всей своей нужде в матери, негодовала на неё, и когда Шон вырос и эта нужда отпала, она стала это негодование выражать.

Шон тоже резко реагировал на контроль со стороны Сандры. Его способом бунтовать было избегать её, приходить к ней с серьгой в ухе и вообще заведомо досаждать ей своим поведением. Боялся же Шон высоких бабушкиных ожиданий в отношении себя. Всякий раз, когда она смотрела на него и говорила: "Ты можешь быть успешен, ты можешь добиться большего, ты можешь делать больше", – его томило беспокойство. Она хотела сказать, что имеет огромную веру в него, а он слышал: "Я хочу, чтобы ты изменился; всё, что ты делаешь, – этого мало; я тобой недовольна".

И посреди всего этого – Сандра, обессиленная и разочарованная результатами воспитания двух поколений детей, сражающаяся с их безответственностью, ею самой и создаваемой.

Контроль рождает сопротивление. Вместо того чтобы ослаблять контроль и позволять детям по мере взросления принимать собственные решения, Сандра его усиливала. И они вместо того, чтобы, как прежде, прибегать к ней и рассчитывать на неё, стали бороться за свою свободу. И чем больше они боролись, тем глубже она вмешивалась в их жизнь.

На этом месте полчища бабушек и дедушек взбунтуются и закричат: "Да, но вы не понимаете моего положения! Мой внук действительно во мне нуждается. Там реальные проблемы. Мне надо контролировать ситуацию любой ценой!"

Да, отказаться от контроля трудно. Наша любовь к внукам так сильна! Принять родительские недостатки наших детей как данность и не пытаться помочь им или не распространить своё влияние может казаться невозможным.

Бывают случаи, когда вмешиваться надо. Конечно, когда мы чувствуем, что ребёнка забросили или мучают, было бы безответственно не обращать на это внимания. Но когда мы вмешиваемся в дела менее критические, скажем, в стиль или идеологию воспитания детей, мы рискуем преступить черту, отделяющую бабушек и дедушек от родителей. Мы готовим поле для игры во власть и контроль между родителями и их родителями. Эта игра следует определённым образцам. Родитель, всю жизнь ощущавший контроль над собой со стороны своих родителей, использует свою власть над ребёнком, чтобы им, своим родителям, отплатить. Он делает пассивно-агрессивные высказывания типа "мы больше не будем к вам приходить, если вы ещё раз такое скажете" или дает скрытые намёки, призванные показать, у кого истинная власть над ребёнком. Это манипуляционная, порой жестокая игра, в которой бабушкам и дедушкам достаётся только беспомощность и отчаяние.

Как избежать этой западни? Вместо того чтобы командовать своими выросшими детьми и внуками и контролировать их, нам надо посмотреть в лицо собственным страхам. Научиться разбираться в своих беспокойствах. Внимательней посмотреть на свои потребности и на то, как они влияют на всю ситуацию.

Слишком сильная любовь к внукам может быть последней бессознательной попыткой удовлетворить свои потребности и самоутвердиться через любимых людей. В нас таится тоска по любви и признанию, которых мы недополучили, когда воспитывали своих детей. Жажда успеха и признания, не достигнутых нами, заставляет нас надеяться на осуществление наших мечтаний в ком-то другом. И если мы не соблюдём осторожность, мы можем раздавить этого любимого внука своими нереально высокими ожиданиями, наложенными на удушающую сверхопеку. Чтобы любить сильнее, иногда надо любить поменьше.

Алан А.: Родители, которые хотят быть просто хорошими

Есть одна шокирующая меня как родителя вещь: мы совершенно не готовы к тому, что дети нас отвергнут.

Когда твои дети вырастают, – а моим всем уже за тридцать, – твоё желание быть родителем, вмешиваться в их жизнь, чтобы помочь, не исчезает. А меняется лишь их потребность в тебе. В один прекрасный день это прелестное дитя, твоё родное, твоё собственное, – уже больше не твоё собственное. Оно идёт по жизни само по себе, делая что-то, о чём ты и не знаешь, не желая принимать тебя в это своё "что-то". Это шок. Я истолковывал это так, что меня отвергают. Я думал, что знаю об отцовстве много, но к этому готов не был.

Есть разница в поколениях – как мы обращались с нашими родителями и как наши дети обращаются с нами. Может, у меня и не было близких отношений с родителями, но я никогда над ними не издевался. Я из кожи лез, чтобы, не дай Бог, не обидетьих чем-нибудь. Я смотрю на своих детей и думаю, как часто они срывают свои обиды на нас. Всем нам хочется, чтобы у нас была большая прекрасная семья, чтобы мы собирались вместе и наслаждались обществом друг друга. Чтобы дети уважали родителей, а родители удостаивались почитания и уважения со стороны детей. У нас так не получилось.

На Рождество, например, все наши дети съехались, и я был так счастлив видеть их дома, но потом был так же счастлив, когда они разъезжались.

Жена с сыном сцепились в каком-то таком дурацком споре, что я и не запомнил, о чём он был. Когда я вёз сына в аэропорт, он сказал:

– Знаешь, пап, я больше не буду приезжать домой. Мама – единственный человек в мире, при котором я чувствую себя каким-то глупым мальчишкой. Я каждый раз говорю себе, что не позволю ей меня доставать, но она каждый раз достаёт.

Меня всегда поражает, как двое людей, которых люблю я и которые любят друг друга, не умеют ладить. Когда я пытаюсь вмешиваться, они отстраняются и от меня.

Двойняшки были не лучше. Они приехали к нам, как в гостиницу, я даже удивился, что они нашли время для нашего рождественского ужина. Когда я спросил об их занятиях, об их парнях, они велели мне не лезть не в свои дела. Я-то спросил так просто, скорее, по привычке, чем для чего другого, но вот так уж у нас с детьми – никогда не знаешь, какие слова вызовут ссору. Я каждый день не переставая думаю обо всех своих детях. Что они делают? Как у них дела? И самый трудный вопрос:

как я могу помочь? Это-то и принесло мне больше всего проблем с моими детьми, этот подход или порыв – как я могу помочь? Как-то так вышло, что он превратился в род вмешательства в жизнь детей, в препятствие их росту, их собственной ответственности за себя.

Мне надо было давно сообразить, что, если с ними произойдёт что-нибудь слишком неприятное или трудное и я смогу как-то внести свой вклад, мои отношения с детьми достаточно крепкие, чтобы они могли снять трубку и сказать: "Па, мне надо с тобой поговорить". Но мне не хватало терпения. Мне непременно надо было знать, что происходит в их жизни. И я не раз влезал к ним, и, хотя ни разу, кажется, не навредил, помочь, как правило, тоже не мог.

Я пришёл к пониманию, что все мы – люди и наши возможности кому-то помогать и чего-то добиваться ограничены. Я не могу изменить отношения между женой и сыном. Им придётся разобраться с этим самим. Я не могу сделать так, чтобы двойняшки больше интересовались остальными членами семьи. Я не могу заставить их откровенничать со мной, если они этого не хотят.

Похоже, у меня просто опускаются руки. Я слушаю, как мои родные ругаются за столом, и думаю, как буду завтра играть в гольф или какие акции куплю. Дело не в том, что мне безразлично. А просто я уже пережил столько этих ссор... Я понял, что какие-то проблемы разрешаются со временем сами собой. Я научился тому, что постоянно беспокоиться и стараться, чтобы произошло то, чему, может быть, и не суждено произойти, равносильно самоубийству. Я думаю, что две трети своей жизни уже пробыл родителем, но треть ещё осталась. И это моё время.

Мы с женой сделали сознательное усилие и завели знакомства и всяческие занятия, на которые у нас, пока мы воспитывали детей, не хватало времени. Это было нелегко. Разве может что-нибудь заменить те годы, когда всё крутилось вокруг детей – заботиться о них, волноваться за них, возить их туда и водить их сюда, добывать им всё необходимое. Мм не были идеальными родителями – куда там! – хоть и старались. И если мои дети однажды придут ко мне и скажут: "Па, ты не был идеальным отцом, но просто хорошим был вполне", этого довольно. Я думаю, что с этим я как-нибудь уживусь.

Острое замечание Алана о том, что он как-нибудь уживётся с тем, что был "просто хорошим" родителем, – вот фундамент отрезвления после целой жизни "переродительствования". Когда Алан отказался от мысли быть идеальным родителем, а вместе с нею от потребности воспитывать идеальных детей путём контроля, выручательства и навязывания своей воли, это избавило его от навязчивой идеи, мучительной и не приносящей удовлетворения.

Нельзя сказать, чтобы это было легко Алану, да и любому родителю. Вполне возможно, что он почувствует потребность вернуться к старой роли "навязывателя ", выручателя", помощника и советчика. Иногда это будет уместно. Разрывание пут взаимной зависимости с детьми не означает, что мы больше их не любим и не выручаем. Это означает, что мы делаем различие между тем, чтобы давать столько, сколько на самом деле необходимо, и тем, чтобы давать чрезмерно. Это означает, что мы отказываемся от потребности быть идеальными родителями, а делаемся просто родителями. Мы остаёмся самими собой, не стараясь угодить всем окружающим, не превращая в свою жизненную миссию манипулирование детьми, не стараясь переделать их и подогнать под свои ожидания. Мы уходим с дороги и позволяем им взять на себя ответственность за собственную жизнь, и это преподаст им необходимые для их роста уроки – более важные, чем всё, что мы для них можем сделать.

Для Алана это означало преодоление страха, преследовавшего его с того самого дня, когда он впервые стал родителем: если он не сумеет решать проблемы детей, то окажется неудачником. Справляться с нашими страхами – что случится, если мы перестанем контролировать каждую сторону жизни детей? – всегда самое трудное. Мысль о том, что решать проблемы детей и устраивать их жизнь – не наша обязанность, а что самая главная наша задача – заботиться о самих себе, кажется противоречащей всему, во что мы верим. Страх и чувство вины могут служить мощными барьерами, из-за которых мы не позволяем тем, кого так любим, испытывать естественные и логические последствия своих поступков. А ведь это единственный для них способ учиться, расти и развиваться.

Отступая, мы поначалу можем чувствовать себя эгоистами. Но если мы вспомним, почему мы когда-то наступали, мы яснее осознаем, в чём наш истинный эгоизм. Часто мы наступаем потому, что не выдерживаем своих чувств, когда нашим детям плохо. Если им больно, нам больно также. Мы делаем для них так много всего, что они могли бы при желании делать сами, потому что нам невыносимо трудно с собственными чувствами.

Всё, что мы делаем, мы часто делаем только ради себя, прикрываясь помощью другим. Мы должны понять, что у наших детей, особенно взрослых, довольно умения и способностей, чтобы взять ответственность на себя. А вот мотивации или потребности к этому им может не хватать, и часто это потому, что у них есть мы, советующие, обустраивающие, дающие.

Осознание того, что он был бессилен против многих проблем своих детей и что многие из них могут быть разрешены только естественным путём, было для Алана началом самооправдания, а не самоосуждения. Он не стал меньше любить своих детей. Собственно говоря, его любовь теперь во многом более чиста и честна, поскольку уже не базируется на чувстве вины и потребности управлять. Позволив себе исполнять свои желания и нужды, он позволил детям реализовывать свои.

Перемены – это процесс. Наши чувства, когда мы делаем шаги в сторону ухода от старых образцов, очень неоднозначны. Но скоро то, что казалось нам нормальным и знакомым, начинает ощущаться как неудобное и нездоровое. Так мы узнаём, что изменяемся в своих мыслях и чувствах. А если перемена, которой мы хотим, требует сосредоточенности больше на себе, чем на детях, мы можем почувствовать на этой стадии скуку и беспокойство. Даже если включённость в их жизнь была для нас мукой, а не радостью, без этого привычного фокуса нашего внимания мы впадаем в панику. Всю жизнь мы искали счастья в детях. Как же теперь быть с самими собой?

В следующей главе вы найдёте набросок плана действий, который поможет вам начать.

Если вы родитель, любящий слишком сильно

"в чём мы ошибались?"

Вы стали родителем, любящим слишком сильно, не без причины. Может быть, такими родителями были ваши отец с матерью. Они и послужили вам моделью того, как вы однажды станете относиться к своим детям.

Может быть, вы терпели лишения в детстве. Ваши физические или эмоциональные потребности не удовлетворялись, и вы приняли сознательное решение, что уж ваши-то дети ни за что не будут страдать, как страдали вы. Вышло так, что в своём энтузиазме вы ударились в другую крайность, стали слишком нежить своих детей, и теперь это вас тревожит.

Может быть, вас мучает чувство вины. Как вы ни старались, вы не смогли стать идеальным родителем, а ваши дети – идеальными детьми. Их страдания питают ваше чувство вины. Силясь его развеять, вы даёте и даёте своим детям.

Может быть, вы родитель-одиночка или у вас неудачный брак. Дети заполняют ощущаемую вами внутреннюю пустоту. Они – смысл вашей жизни. Вы знаете, что надо бы отступиться, но боитесь, что ваша жизнь станет пустой.

Может быть, ваше чрезмерное участие в жизни детей началось тогда, когда вы решили, что должны скомпенсировать

недостаточное участие вашего супруга. Вы стараетесь возместить им это, делая дляних всё, что только можете.

Иногда мы "переродительствуем", чтобы поднять самоуважение: "Я хороший родитель – смотрите, как много я делаю для своих детей". Мы считаем, что, чем больше наше участие, тем мы лучше как родители, и любим себя за это. Цену же своего чрезмерного участия мы видим редко.

Эту цену платят не только дети, её платим и мы сами.

У вас непреходящее болезненное беспокойство о детях? Вы нажили себе в процессе жизни язву желудка, мигрень, бессонницу, гипертонию? Вы столько дали детям, а их тем не менее осаждают проблемы и они срывают на вас свои обиды? Ваши мечты о близости с детьми обернулись напряжённостью при встречах или вообще уклонением от общения?

Решения не всегда приходят легко. Перемены всегда встречают сопротивление. Как бы ни болело, а пусть всё будет как есть – так оно легче, привычнее.

Любая перемена образа жизни требует желания, настойчивости и мужества. Если вы видите себя родителем, чья любовь чрезмерна, и хотите измениться, вам могут помочь следующие шаги.

Перестаньте стремиться быть идеальным родителем

У вас не больше возможностей стать идеальным родителем, чем у вашего сына или дочери – идеальным ребёнком. Совершенство – это иллюзия, идеальная почва для провала.

Когда мы заняты достижением совершенства, мы склонны ожидать его и от остальных. Мы не сможем обеспечить нужды растущего ребёнка, если наши чрезмерные ожидания не позволяют нам признавать реальные способности юного существа, не сравнивая их со своими или чужими.

Интенсивное эмоциональное участие в нашем ребёнке иногда заставляет нас совершать ошибки. Необходимо помнить, что все эти ошибки более чем компенсируются теми успехами, которых мы как родители всё же добиваемся. Чтобы хорошо воспитывать детей, не обязательно быть идеальными.

Эмоциональный здравый смысл диктует вместо эго стараться быть просто хорошими родителями.

Просто хорошие родители обеспечивают потребности детей без того, чтобы глубоко влезать в повседневную драму их жизни. Они не пытаются организовывать детям их досуг и связи или вести за них войны. Они содействуют развитию у детей внутренних качеств и сильных сторон характера, не слишком заботясь о внешнем, о том, в частности, как их ребёнок выглядит по сравнению с другими. Они обеспечивают детям благожелательную атмосферу, в которой расцветает самоуважение, вместо того чтобы ревностно осуждать ребёнка, неспособного оправдывать их высокие ожидания. Они понимают, что их дети не всегда могут соответствовать их требованиям и что они сами не всегда могут соответствовать требованиям детей. Они понимают, что ошибки – часть процесса обучения, в том числе и для родителей. И самое главное: просто хорошие родители воспитывают в ребёнке самостоятельность, понимая, что эмоциональное обособление ребёнка от них – разумный шаг к его взрослению.

Чтобы расстаться со своими "перфекционистскими замашками", для начала сделайте следующие шаги:

• Прекратите обвинять себя в сделанных ошибках. Вашим детям не надо, чтобы вы были совершенны. Дети поразительно гибки. Узы, связывающие ребёнка с родителями, крепки просто в силу инстинкта. Они не разрушатся, если обе стороны сделают несколько ошибок.

• Прекратите ревностно выискивать и заносить в особый список всё, что вы должны сделать, чтобы улучшить жизнь вашего ребёнка. Перенесите акцент на то, чтобы расслабиться и просто радоваться своим детям.

• Будьте осторожны по части требований к детям, которые вам диктует ваша собственная потребность, чтобы у них была идеальная жизнь. У них этой необходимости нет, и вам надо от неё отказаться.

Посмотрите на свои "должен" для них. Выпишите их на листке бумаги: "Он должен получать пятёрки по математике;

она должна пробиться в олимпийскую команду; его заработок должен исчисляться шестизначными цифрами; она должна быть первой ученицей в своём классе".

Спросите себя: "Почему я считаю, что мой ребёнок должен всё это? Уверен ли я, что ему от этого будет лучше? Умаляет ли меня как родителя то, что мои дети станут принимать иные решения, чем те, какие принял бы для них я, если бы действительно ими управлял?"

Отвечая на эти вопросы, вы откроете себе двери осознанной жизни. Знание – путь к свободе выбора, а свобода выбора – путь к переменам.