Изменение значения намерения в современном воспитании воли

После того, как сама по себе совершенно правильная тенденция — приблизить воспитание к возрастным особенностям ребенка — постепенно привела к угрозе пе­дагогического попустительства в целом, в последнее время вновь стали несравненно сильнее подчеркивать проблему воспитания воли. Это современное воспитание воли обнаруживает известные характерные черты. На них здесь необходимо указать, по­скольку они стоят в тесной связи с рассматриваемыми дальше теоретическими воп­росами.

Итак, современные течения в педагогике ставят своей задачей воспитание воли. Но они решительно отказываются считать дрессировку и послушание централь­ными моментами этого воспитания. Главным признаком «дисциплины» в школе про­шлого поколения было неподвижное сидение детей в предписанной позе, полная тишина на уроках, внимание и беспрекословное послушание.

Упомянутые выше современные течения в педагогике также признают эту «внешнюю дисциплину», но ограничивают ее точно определенными по времени и ко­роткими ситуациями (требуют ее при выполнении отдельных гимнастических упраж­нений и т.п.) и решительно отказываются от нее как базовой установки для всех классных занятий. В своих поступках и действиях ребенок остается несравненно сво­боднее[40]. Действительно, поверхностный наблюдатель скорее может получить от со­временной школы впечатление некоторого беспорядка.

Но было бы большой ошибкой видеть в этом всего лишь стремление избавить ребенка от тягостного неподвижного сидения. Гораздо существеннее следующее: ре­бенок, тихий и дисциплинированный в школе, вполне может, совершенно не уп­равляя собой, шуметь и буйствовать по дороге домой. Подобная школьная дисцип­лина мало учит или не учит его вовсе управлять своими переживаниями в личной жизни, которым ребенок внутренне отдается с большой силой. Именно там, где находятся главенствующие источники побуждений и энергии, они могут разрастать­ся совершенно неупорядоченно, поскольку школьная дисциплина ребенка и вся его остальная внешкольная жизнь резко отделены друг от друга.

Здесь налицо та же ситуация, что и с сексуальными проблемами, с которыми не могут справиться только потому, что отделяют их от остальной жизни, отодвигая в область темного и не подлежащего обсуждению. Совершенно неважно, следует ли счи­тать это «воспитание» задачей школы или нет, так как подобные проблемы совершен­но естественно возникают и в рамках семейного воспитания.

Современное воспитание воли ставит своей задачей формирование поведения ребенка как раз в тех случаях, когда он сам, вследствие значительной интенсивнос­ти его базисной энергетики, не в состоянии управлять собой. Это не должно проис­ходить путем подавления самих этих сил, наоборот, скорее необходимо их усилить и именно путем овладения собой помочь их полному развитию.

Но предпосылкой к решению этой задачи является доступ учителя к тому слою в психике ребенка, в котором лежат движущие силы его поведения, то есть контакт с ребенком в сфере его сильных жизненных переживаний, отсутствие барьера между школой и остальной жизнью ребенка.

Формирование движущих сил души и воспитание действительного внутреннего самообладания возможно только при условии, что сами эти процессы текут живым потоком. Высвобождение влечений и их внешнее выражение есть, в известном смыс­ле, необходимая предпосылка их формирования. Фактически, воспитание самооблада­ния, как правило, осуществляется именно в ситуациях повышенной эмоциональной включенности, прежде всего — в ситуациях совместной жизни детей. (Например, при обсуждении детских рисунков автор выслушивает описание и критику своего рисунка другими детьми без права какого бы то ни было вмешательства.)

Таким образом, основная черта этого течения в педагогике состоит в попытке об­ратиться к реальным движущим силам и источникам энергии и постепенно передать в руки ребенка управление психическими процессами, текущими свободным потоком. Именно ради этого более глубокого воспитания воли следует окончательно отказаться от основной установки на внешний самоконтроль, достигаемый путем выдрессирован­ной фиксации прочного, раз и навсегда установленного поведения.

Естественно, что такую несравненно более глубокую педагогическую задачу и осу­ществить несравненно труднее.

С этим тесно связано и второе положение: послушание и благое намерение в значительной степени отступают в педагогике на задний план. Вместо них в цент­ре оказывается проблема владения собой. И действительно, эта проблема несрав­ненно сильнее выступает на передний план, чем послушание и намерение, как только внимание направляется на психические движущие силы. Ибо там, где речь идет не о достижении строго определенного и потому предвидимого внешнего поведения, а о внешне очень различном поведении в зависимости от общей ситу­ации, для намерения остается гораздо меньше места. Кроме того, как мы увидим ниже, намерение черпает свои силы из более глубинных источников психической энергии. Поэтому связанная с намерением подготовка будущего в наиболее важ­ных случаях недостаточна без овладения движущими силами, действующими в дан­ной ситуации.

Это отодвигание проблемы намерения на задний план по сравнению с пробле­мой владения собой проявляется особенно характерно в проблеме послушания ма­ленького ребенка. Маленький ребенок должен учиться слушаться, но научиться этому он должен именно через выработку самообладания[41]. Упражнения в самообладании (например, сидеть так тихо, чтобы каждый мог слышать свое собственное дыхание) должны и здесь составлять основу. Не самообладание должно базироваться на послу­шании и намерении, а наоборот, послушание и намерение — на самообладании.

Мне кажется, что перемена, аналогичная той, какую мы наблюдаем в педаго­гике воли, необходима и в основной проблематике экспериментальной психологии воли. В центр каузально-динамических проблем теории воли, наряду с актами намере­ния или решения, необходимо с гораздо большей решительностью поставить самооб­ладание, несмотря на то, что отчетливые переживания его можно наблюдать значи­тельно реже.

Такая перестановка акцентов в психологии воли должна значительно облегчить доступ также и к экспериментальной разработке проблем влечений и аффектов, с которыми несомненно напрямую связаны вопросы самообладания, и вместе с тем открыть путь к экспериментальному исследованию собственно психологических ис­точников энергии.

В русле конкретной проблемы намерения, которой мы будем заниматься ниже, также не следует оставлять без внимания связь с энергиями и напряжениями всей психической системы в целом.

I. Некоторые факты[42]

1. О влиянии времени на действенность намерения. Резкое прекращение действенности намерения после завершения действия

Обычно в преднамеренном действии видят основной тип волевого действия в собственном смысле слова. При этом под преднамеренным действием, из которого исходят в теоретических построениях, понимают процесс, имеющий в наличии все фазы, а именно процесс следующего типа: 7) первую его фазу составляет процесс мотивирования — более или менее длительная и напряженная борьба мотивов; 2) вторая фаза состоит в акте выбора, или принятия решения, намерения, прекращаю­щего эту борьбу; 3) за ним следует, сразу же или по истечении более или менее про­должительного промежутка времени, третья фаза — собственно преднамеренное дей­ствие в узком смысле слова. Центральным феноменом собственно психологии воли считается вторая фаза — акт намерения. Возникает вопрос, как на основании акта намерения позднее осуществляется соответствующее ему действие, особенно в тех случаях, когда осуществление действия не следует непосредственно за этим актом. Ведь было выяснено, что в таких случаях акт намерения вовсе не нуждается в том, чтобы быть еще раз воспроизведенным непосредственно перед действием.

Опыты Аха доказали[43], что инструкция, данная загипнотизированному лицу, выполняется в постгипнотическом состоянии при наступлении сигнала, причем ис­пытуемый может и вообще не знать о факте сообщения ему инструкции во время гипноза. Следовательно, достаточно наступления соответствующего случая, представ­ленного в акте намерения, например, зрительного сигнала (Ах называет это «пред­ставлением отношения»), чтобы за ним последовало соответствующее исполнительное действие, например, нажим на клавишу (Ах называет это «представлением цели»). Спрашивается, можно ли (и как именно) более детально охарактеризовать это пос­ледействие, исходящее из акта намерения.

Господствующая теория понимает это положение дел по существу в том смыс­ле, что на основе акта намерения между «представлением отношения» и «представ­лением цели» устанавливается связь такого рода, что возникновение «представления отношения» влечет за собой соответствующее «представлению цели» действие. Ассо­циативная теория[44] видит причину этого в ассоциации между представлениями отношения и цели. Но и теория детерминирующей тенденции, отрицающая ассоциатив­ный характер этой связи, допускает в качестве причины преднамеренного действия сцепление в акте намерения представлений отношения и цели.

Чтобы понять, откуда вообще возникла эта теория, необходимо припомнить, что экспериментальный анализ воли вышел из так называемых опытов с реакциями, в которых намерение состоит в том, чтобы выполнить определенное действие в ответ на произвольно выбранный сигнал, причем действие имеет слабое отношение к сигналу, или вообще никакого отношения к сигналу не имеет.

Можно подойти к этой проблеме с чисто внешней стороны и поставить воп­рос: какую роль играет длительность времени, разделяющего акт намерения и его осуществление? Ослабляется ли постепенно последействие намерения по аналогии, например, с ослаблением ассоциации или так называемой кривой забывания? Здесь прежде всего необходимо отметить, что действенность даже относительно безраз­личных и — более того — попросту бессмысленных намерений сохраняется порази­тельно долго.

Так, данное студентам задание: «Придя на следующее занятие (которое должно состояться через 8 дней), все должны дважды подряд подняться по ступенькам перед входом в здание Психологического института», — к немалому удивлению, было вы­полнено значительным их большинством, между тем как в промежутке об этом уже не напоминалось.

Но бывают и такие процессы, в которых последействие намерения обычно рез­ко обрывается.

Допустим, что человек решил опустить письмо в почтовый ящик. Ближайший почтовый ящик, мимо которого он проходит, моментально осознается и напоминает о нужном действии. Письмо опущено. Однако следующий почтовый ящик, встречаю­щийся ему на пути, оставляет его совершенно равнодушным. Вообще, имеет силу следующее положение: наступление соответствующего случая (представление отно­шения) не оказывает, как правило, эффекта, коль скоро преднамеренное действие осуществлено.

Констатация этого факта звучит как нечто само собой разумеющееся. Тем бо­лее необходимо извлечь из него все заключающиеся в нем теоретические следствия. Согласно законам ассоциации, опускание письма в первый почтовый ящик должно установить ассоциацию между почтовым ящиком и опусканием в него письма и, следовательно, подкрепить прежде существовавшую силу, направленную на опуска­ние письма, будь она ассоциативной или какой-либо другой природы. Здесь не толь­ко заключена трудность для воззрений ассоциативной психологии, но кроме того возникает вопрос — и это для нас самое существенное — действительно ли сцепле­ние соответствующего случая и выполнения действия (представлений отношения и цели) составляет ядро рассматриваемого нами факта. Ведь если последействие акта намерения нужно искать в том, что при наступлении соответствующего случая, представление о котором имелось в момент принятия намерения, возникает тенден­ция к осуществлению действия, то совершенно непонятно, почему при наступле­нии второго такого же соответствующего случая эта тенденция не проявляется вновь с такой же или даже большей силой? (Отсутствие письма, после того как оно уже было опущено, помешало бы полному осуществлению этой тенденции; но тормозя­щее действие этой неудачи могло бы проявиться только при восприятии третьего почтового ящика, к каким бы сложным вспомогательным гипотезам ни обращались защитники ассоциативной теории.) Менее всего можно ссылаться для объяснения этого факта на ослабление действенности акта намерения в зависимости от време­ни, так как повторяющиеся одинаковые соответствующие случаи могут быть вполне действенными, если само намерение направлено на многократно повторяющиеся действия (например, состоит в наклеивании этикеток на каждый почтовый ящик). В нашем же случае с опусканием письма силы, побуждающие это действие, после первого же опускания, по-видимому, внезапно исчерпываются. Это говорит о том, что причину и этого первого действия нужно искать не просто в сцеплении пред­ставлений отношения и цели, которое при наступлении соответствующего случая побуждает к выполнению действия.

Между прочим, иногда случается, что и после того, как письмо опущено, вос­приятие следующего почтового ящика вновь пробудит ту же тенденцию опустить письмо, или по крайней мере проконтролировать, опущено ли оно. Это бывает преж­де всего в случае, если речь идет об особенно важном письме, отправление которого особенно заботит. Исследование такого случая может быть осуществлено эксперимен­тально. При этом нельзя упускать из вида следующее. Если опыт ставится в форме так называемого «опыта с реакциями» и испытуемому дается приблизительно такая инструкция: «Будет дан определенный зрительный сигнал; увидев его, Вы должны нажать на кнопку», — то в этом случае сигнал не будет действовать как наступление осмысленного соответствующего случая, содержательно связанного с действием, а будет именно просто «сигналом» и может приобрести значение «приказа»; таким образом, он может срабатывать многократно. Повторение сигнала будет в этом слу­чае идентично словесной инструкции: «Выполните задание еще раз». (Подобное же значение непосредственного приказа имеет, например, поднятая рука постового, ре­гулирующего движение.) Позднее мы вернемся к этим вопросам еще раз. Если же испытуемому дана задача скрепить гвоздями раму и подобран такой соответствую­щий случай, который в контексте всего действия в целом имеет значение не прика­за, а осмысленной возможности (например, сделать это, когда кто-то принесет ящик с гвоздями), то после выполнения заданной работы повторная тенденция обычно ис­чезает, даже в случае повторения соответствующего случая (то есть если тот же че­ловек еще раз принесет ящик с гвоздями).

2. Действенность намерения при отсутствии предварительного установления соответствующего случая и способа выполнения, а также при ненаступлении соответствующего случая

Обычно основным типом деятельности намерения считают такой случай, ког­да при акте намерения точно устанавливается строго определенный соответствующий случай и определенный способ выполнения действия. При этом имеют в виду, например, процессы типа «опытов с реакциями», от которых и берет свое начало эксперимен­тальное исследование волевых процессов. «Представление отношения» состоит, на­пример, в определенном зрительном сигнале, «представление цели» — в нажатии кнопки.

Однако в действительности далеко не каждый акт намерения содержит такого рода точную фиксацию соответствующего случая и определенного способа выполне­ния действия.

Прежде всего, само конкретное действие может оставаться в значительной мере неопределенным. Можно решить, например, уговорить кого-нибудь выполнить какое-либо дело. Но при принятии намерения может оставаться совершенно откры­тым, какие при этом будут говориться слова, какие будут приводиться доводы; быть может, сначала будет иметь место просто прогулка, установление дружеских отноше­ний, а вовсе не речь о деле и т.п. Намерение уклонится от брошенного мяча уже мо­жет заключать в себе желание уклониться, например, влево, но может и сохранять полную неопределенность, будет ли уход совершен вправо или влево, прыжком вверх или пригибанием к земле.

Подобного рода общие намерения вполне обычны и отнюдь не менее дей­ственны, чем намерения максимально конкретизированные. Напротив, часто быва­ет гораздо целесообразнее предоставить конкретному способу выполнения наме­рения самому собой вырасти из целостности конкретной ситуации осуществления намерения, чем заранее однозначно устанавливать способ действия (например, спо­соб уклонения от мяча, форму разговора).

Точно так же обстоит дело и с точным определением в акте намерения соот­ветствующего случая. Как правило, чрезвычайно неопределенными в этом отноше­нии оказываются именно жизненно самые важные и самые широкие намерения, на­пример, намерение посвятить себя тому или другому призванию, намерение ребенка быть послушным. Здесь остается совершенно открытым, какие конкретно действия и при каких обстоятельствах будут осуществляться. Из одного и того же намерения, смотря по обстоятельствам, могут даже возникнуть совершенно противоположные дей­ствия. Один раз более «подходящим» поведением будет выполнение какого-либо действия, другой раз — невыполнение этого же действия.

Но даже если в акте намерения заранее предустановлены и соответствующий случай и способ выполнения действия, все же часто имеет место удивительное яв­ление: действие намерения направляется на другой, не тот, что был установлен в акте намерения, соответствующий случай и вызывает другие, не те, что предусматривались в акте намерения, действия. Там, где нет осмысленной связи между соответствую­щим случаем (представлением отношения) и выполнением действия (представле­нием цели), как например, в опытах с реакциями, это явление редко имеет место[45]. Но там, где, наоборот (как в большинстве случаев повседневной жизни), имеется содержательная связь между представлением соответствующего случая и способом выполнения, такое явление встречается часто.

Например, у человека возникло намерение, вернувшись вечером домой, написать открытку своему знакомому. В полдень он заходит в такое место, откуда можно позво­нить, вспоминает о своем желании известить знакомого и вместо открытки использу­ет для этого телефон. Другой пример: я решил (намерение) по дороге бросить в поч­товый ящик письмо. Заходит друг, и я прошу его бросить письмо.

В такого рода случаях мне кажутся существенными два пункта. Во-первых, силы, исходящие из намерения или с ними связанные, актуализируются совершен­но иным переживанием (видом телефона), чем зафиксированный в акте намерения соответствующий случай (возвращение домой, открытка). Это переживание действу­ет, следовательно, так же, как наступление заранее представленного соответствую­щего случая: вызывает выполнение действия, хотя и совершенно другого, чем то, которое было представлено в акте решения. Это действие с точки зрения акта намерения можно назвать «замещающим действием», или, точнее, эквивалентным, «со­ответствующим ситуации» действием.

Чтобы все же отстоять утверждение, что силы, направленные на выполнение намерения, сводятся к сцеплению в акте намерения представлений о соответствующем случае и способе выполнения действия, и что это последнее актуализируется вследствие наступления ранее представленного соответ­ствующего случая, пытаются объяснить действенность «замещающего случая» и на­ступление «замещающего действия» тем, что объявляют их соподчиненными случа­ями одного и того же «общего представления», которому соподчинены также и точно установленные в акте намерения соответствующие случаи и способы выпол­нения деятельности. Психология мышления показала, однако, что подобного рода теории общего представления находятся в противоречии с конкретными психоло­гическими фактами[46].

Однако, прежде всего, мне кажется, что если исходить из понятия сцепления, остается совершенно непонятным, почему вообще после подобных замещающих дей­ствий позднейшее действительное наступление предусмотренного в акте намерения соответствующего случая уже не вызывает никакой тенденции к выполнению ранее намеченного действия? Почему почтовый ящик, мимо которого мы проходим после принятия решения опустить письмо, теперь уже не действует на нас, как прежде, в качестве побудителя, если письмо было раньше отдано другому (хотя сотни других выполненных в промежутке действий не могут разрушить действенность намерения)? Несомненно, одним из наиболее бросающихся в глаза обстоятельств в вопросе о пос­ледействии акта намерения является то, что его действенность вообще прекращает­ся, как только осуществлено намеченное или даже только эквивалентное ему дей­ствие. Но именно это обстоятельство оказывается непонятным, если понимать силы, влекущие к намеченному в акте намерения действию, как силы, исходящие из пред­ставления о соответствующем случае на основе осуществленного в акте намерения сцепления, будь то ассоциативного или неассоциативного характера.

Возможно, еще большие трудности для данной теории представляют собой следующие случаи: человек намеревается что-то сообщить своему знакомому, вос­пользовавшись его предполагаемым посещением. Посещение не состоялось. В случае такого выпадения ранее предусмотренного соответствующего случая действенность на­мерения не исчезает, но начинаются поиски нового соответствующего случая. Здесь непосредственно обнаруживается, что налицо состояние напряжения, которое изнутри побуждает к разрядке через действия, лежащие в определенном направлении.

Здесь не может иметь серьезного значения то возражение, что в подобных случаях первоначальное решение касалось не сообщения при определенных обстоятельствах, а вообще некоторого сообщения знакомому. Несомненно, существуют и подобного рода общие намерения, однако столь же несомненно бывают и конкретные намерения. Иногда они действительно ведут к тому, что при отсутствии предусмотренного ранее соответствующего случая действие не осуществляется, человек «забывает» о намечен­ном действии, так как точно предусмотренный случай не наступил. К таким исключе­ниям мы еще вернемся ниже.

Такие внутренние напряжения могут приводить к выполнению действия толь­ко потому, что точно предустановленный случай заставляет себя слишком долго ждать. В соревнованиях по бегу, например, имеет место сильная тенденция стартовать раньше времени. Нечто подобное бывает в опытах с реакциями, и даже в таких областях как политическая жизнь можно наблюдать подобного рода поспешные дей­ствия до наступления предусмотренного соответствующего случая.

Все эти случаи: действенность намерения, при котором остались неопреде­ленными соответствующий случай или способ выполнения, или оба вместе; дейст­венность иных, чем предусмотренные в акте намерения, соответствующих случаев (адекватные ситуации, замещающие случаи) и осуществление эквивалентного по содержанию действия; поиски других возможностей при ненаступлении точно уста­новленного случая и слишком поспешное возникновение действия; прекращение действенности намерения после выполнения предусмотренного в акте намерения действия или действия замещающего, — все эти ситуации показывают, что причи­ны преднамеренного действия недостаточно охарактеризовать как силы, которые при наступлении определенных соответствующих случаев побуждают к определенным действиям, сцепленным с этими случаями в акте намерения по законам связи пред­ставлений.