Унаследованное и приобретенное

К социально унаследованной вооруженности можно отнести: деньги, разного рода имущество, родственные связи, принадлежность к определенному общественному рангу с вытекающим отсюда воспитанием и образованием. Такая унаследованная вооруженность может весьма значительно и резко отличать одного человека от другого в их потенциальных возможностях.

Но полученное по наследству достается даром и потому часто не ценится по до­стоинству наследником. Кроме того, вооруженность эта может не соответствовать его интересам — конкретным производным потребностям. Связи в чиновном мире, например, могут оказаться даже помехой художнику или ученому; связи артистиче­ские — бесполезны военному. В вооруженности каждый ценит ее соответствие своим потребностям, а так как сами трансформации потребностей едва ли наследуются, то в унаследованной вооруженности наиболее ценным воспринимается оружие самое универсальное — то, которое может служить удовлетворению различных потребно­стей.

Это как раз и относится к имущественному и общественному положению. То, что одним надо приобретать ценой значительных усилий, другому достаточно сохранить, не растерять, не растратить.

Степенью вооруженности человека в значительной степени определяется его место в обществе, независимо от того, прилагал ли он специальные усилия и какие именно, чтобы этой вооруженностью обладать и это место занять. В этом сказывается значение вооруженности, а далее — и потребность в нем. Потребность в вооруженности превращается таким путем в одну из самых распространенных и ярких трансформаций социальных потребностей человека. Люди тратят много усилий и времени, чтобы «вооружиться» и тем самым утвердить себя в обществе.

Так деньги, власть, знания (квалификация) превращаются из средства удовле­творения потребностей — из вооруженности, искомой для их удовлетворения, — в цель, продиктованную социальными потребностями. Вооруженность как таковая выступает трансформацией социальных потребностей.

Высококвалифицированный специалист в любой области (врач, учитель, инженер, портной...), приобретая известность как знаток своего дела, тем самым завоевывает и место в человеческом обществе, и в умах тех, кто в этом деле нуждается. Причем, чем значительнее такое дело, чем чаще возникает нужда в нем, тем значительнее и место, им обеспечиваемое. Врач, например, может понадобиться любому; учитель — только тому, у кого есть дети; портной — немногим, но только состоятельным, а значит влиятельным.

Деньги нужны практически всем, поэтому богатство обеспечивает общественное положение в самом широком кругу. Но «место», предоставляемое им, страдает недостатком. Деньги — сила, которая может быть употреблена не только с пользой для социального окружения, но и во вред ему. Богатство выступает силой принуждения, поэтому соприкосновения с ней люди часто предпочитают избегать. Богатого боятся, но боятся и доверять ему. Его «место» обеспечено не уважением, не любовью, привязанностью или благодарностью, а больше — нуждой, опасениями, заботами и расчетами. К тому же владение деньгами бывает связано со скупостью, с жадностью и это влечет к враждебным отношениям с окружающими. В Евангелии сказано, что «легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в Царство небесное».

Все это относится к богатству, когда и поскольку именно оно обеспечивает «ме­стом» в человеческом обществе.

Власть — «вооружение» еще более универсальное, чем деньги. Но она проявляется, в сущности, только как возможность принуждения. Многое из того, что относится к богатству, относится и к ней — она обеспечивает «местом», может быть, даже более привлекательным, но менее прочным и опять уязвимым. Власти боятся, ее уважают, но ей завидуют и носителя ее редко любят. (А. С. Пушкин: «Живая власть для черни ненавистна...») Место его делается привлекательным для окружающих, когда власть, как и богатство, изменяет своей собственной природе: когда богатый жертвует деньги, когда обладающий властью уступает ее, отказываясь от принуждения.

Отсюда могут быть сделаны некоторые выводы.

Знания, умения являются вооруженностью (средством) для удовлетворения разных потребностей, в том числе социальных: «для себя» и «для других». Но вооруженность эта не наследуется. Она приобретается только собственным трудом с использованием вооруженности врожденной.

Знания влекут к себе как цель и в трансформациях потребностей идеальных.

Деньги, как и власть, могут являться вооруженностью (средством) для удовлетворения любых потребностей, но они же выступают и в качестве целей, продиктованных социальными потребностями «для себя». В этом случае цель — искомое место «в умах» — односторонне, «однобоко», даже обманчиво. Когда оно только вещественно-материально, то лишь формально обозначает достигнутое социальное положение.

Может быть, именно поэтому власть и богатство, каких бы размеров ни достигали, не дают подлинного удовольствия и чистой радости, а лишь некоторое удовле­творение, относительное и скорее «предвкушаемое». Погоня за тем и другим поэтому бесконечна. А радость богачу и властолюбцу дают те мгновения, когда тот и другой отказываются от пользования этим оружием, уступая справедливости.

Тем не менее разнообразные трансформации погони за властью и особенно за деньгами чрезвычайно распространены. Потребности эти самым причудливым образом переплетаются с другими так, что далеко не всегда можно определить: подчинена ли в данном случае данная цель потребности в средствах, в вооруженности, или она — «самоцель». Тогда деньги или власть отождествлены в ней с «местом в обществе».

Любопытным примером взаимосвязи разных родов вооруженности и разнообразия в использовании ее может служить биография Г. Шлимана. Он начал, казалось бы, с полной беспомощности. Изучив русский язык, он получил возможность заняться коммерческой деятельностью; способности к ней дали ему миллионное состояние. После этого он приступил к изучению археологии. Здесь нашла полное применение его вооруженность интуицией, и в итоге он совершил свои знаменитые открытия. Шлиман умело пользовался и «оружием» денег, и «оружием» знания, применяя то и другое по назначению, творчески и с равным успехом. Так проявилась его разносторонняя одаренность. Какова же была его главенствующая потребность — социальная (место в обществе) или идеальная (наука)? Его биограф Г. Штоль ясного ответа на этот вопрос не дает.

О Бальзаке С. Цвейг пишет: «Но человеку не дано ускользнуть от собственной природы. Думать о деньгах для Бальзака — настоятельная потребность. Точно так же как у композитора все чувства и настроения изливаются в музыке, так у Бальзака каждое впечатление находит выражение в подсчетах. Он остается неисправимым коммерсантом» (274, с. 451).

По Цвейгу, главенствующей потребностью О. Бальзака была потребность социальная — занять видное место в обществе — и деньги, как прямой к этому путь. Но он не располагал соответствующей вооруженностью. Его идеальные потребности не занимали командного положения (хотя, вероятно, были выше среднего уровня), но в этой области он обладал исключительной врожденной вооруженностью, а упорная тренировка эти его возможности умножила. Может быть, Бальзак был «вооружен» односторонне? В отличие от Шлимана и, скажем, русского поэта Некрасова, которые по-разному, но оба были «вооружены» разносторонне?

М. Зощенко значительный раздел «Голубой книги» посвятил деньгам. Точнее — уродствам, к которым ведет погоня за ними. Вот несколько примеров:

«Римский консул Марк Антоний после убийства Юлия Цезаря предназначил к смерти триста сенаторов и две тысячи всадников. И, идя по стопам господина Суллы, объявил, что будет платить высокую плату с тем, чтобы объявленных в списках уничтожили в короткий срок. Цена за голову, действительно, назначена была поразительно высокая — двадцать пять тысяч динариев. Рабам же, чтоб понимали свое низкое положение при убийстве господ, полагалось меньше — тысяча динариев.

Тут страшно представить, что произошло. История говорит, что сыновья убивали своих отцов. Жены отрубали головы спящим мужьям. Должники ловили и убивали на улице своих кредиторов. Рабы подкарауливали своих хозяев. И все улицы были буквально залиты кровью.

Цена, действительно, была слишком уж высокая».

«Однако история знает еще более высокую цену. Так, например, за голову знаменитого Цицерона, величайшего из римских ораторов, было назначено пятьдесят тысяч динариев. Эта отрубленная голова была торжественно поставлена на стол. <…> Но самая высокая цена была назначена однажды за голову английского короля Карла I <...>. И Шотландия, куда бежал Карл, выдала его Англии, поступившись своими христианскими взглядами за четыре миллиона. Наполеон за голову знаменитого тирольца Гофера, поднявшего народное восстание за независимость страны, посулил заплатить всего что-то около двух тысяч. Тем не менее Гофер, укрывшийся в горах, уже через два дня был пойман своими же тирольцами. Он был выдан французам и ими расстрелян» (101, с. 34–35).

На примерах этих видна и значительность денег как «вооружения», и погоня за ними, и сложность вопроса о цели и средствах как у покупателей голов, так и у тех, кто ради денег нарушал все нормы нравственности.

Поскольку высокая вооруженность обеспечивает «местом» в социальном окружении, сама причастность к тому, кто обладает им, приближает к значительному положению. А. Крон называет его «самоутверждением через сопричастность». «Всякий раз, когда мы создаем себе идола, мы самоутверждаемся. Мы как бы входим в долю и становимся пайщиком его славы и авторитета, будучи профанами, мы приобретаем право судить да рядить о вещах, нам ранее недоступных» (126, с. 60).

Но значение вооруженности проявляется и в другом. Вооруженность обеспечивает «местом» потому, что расширяет возможности, дает свободу. В частности — от обязанностей подчиняться нормам и экономить силы. Поэтому демонстрация свободы, щедрость, размах в расходах и пренебрежение к нормам в затратах — все это способы самоутверждения и использования вооруженности. Так, страсть Пушкина к игре хорошо объяснил его приятель по Кишиневу В. П. Горчаков: «Игру Пушкин любил как удальство, заключая в ней что-то особенно привлекательное и тем самым как бы оправдывая полноту свойств русского, для которого удальство вообще есть лучший элемент существования» (см. 278, с. 298–299).

Яркой иллюстрацией силы — как вооруженности с негативной ее стороны, как пренебрежения к нормам и как отрицания их — может служить Николай Ставрогин в «Бесах» Достоевского. Сила отрицания и вооруженность презрением в итоге должны были привести его — и привели — к самоубийству. Вооруженность презрением к силе в комическом варианте изображена И. А. Крыловым в басне «Слон и Моська»: «Ай, Моська! Знать, она сильна, что лает на Слона!». В сущности, это — вооруженность нахальством, которое, следовательно, бывает «оружием».

Специализация

Потребности в той или иной конкретной вооруженности производны, а сила их зависит и от силы исходной потребности в вооруженности, и от наличных обстоятельств момента. Нет нужды продавать чужую голову, если за нее не платят и если не нужны деньги. Но в любых данных обстоятельствах решающую роль играет сила исходной потребности и давлений на нее, усиливающих и сдерживающих ее. Любой из двенадцати апостолов мог предать Христа, а предал его за тридцать сребреников один Иуда.

Сила потребности в вооруженности (как и всякой другой) определяется размерами усилий, прилагаемых для ее удовлетворения, и жертв, ей приносимых. Значит, по жертвам и затратам усилий можно различать потребности в «вооружении» средней, наиболее распространенной силы, силы повышенной и пониженной в сравнении с ней. А сила потребности в вооруженности каждого данного человека в значительной степени характеризует его. Во-первых, и главным образом, она выражает — сколь реальной, конкретной представляется ему отдаленная перспектива его будущей деятельно­сти; в какой мере он озабочен ее успехом: предполагает ли он вести борьбу, сколь трудную и какими средствами? Во-вторых, следовательно, — потребность в том или дру­гом, определенном, «вооружении» говорит о структуре его потребностей в данное время.

Разумеется, такая характеристика ориентировочна и схематична. Она может быть повернута и со стороны негативной: человек, не интересующийся приобретением знаний, не ждет от них пользы для себя; человек, интересующийся главным образом связями и знакомствами, не верит в другие пути к успеху; пренебрегающий возможностью «хорошо заработать», не ощущает нужды в этом «оружии» и т. д.

В ориентации на средний уровень вооруженности, может быть, ярче всего проявляется мода. Это — вооруженность декоративная и декларативная. В следовании моде «оружие» приобретается (иногда с большими усилиями и затратами) для употребления его напоказ — чтобы быть «не хуже других». В том, что должно бы быть вооруженностью, средством борьбы, ценится соответствие норме и только. Нужно не оно само, а доказательства принадлежности к рангу людей, так именно «вооруженных». Значит, повышенный интерес к моде говорит о структуре потребностей, близкой к среднему уровню и по составу своему и по силе.

Пониженная (против средней нормы) потребность в вооруженности какого-то определенного рода чаще всего говорит о повышенной потребности в экономии сил (лени) или в вооруженности другого рода. Так, скажем, человек, постоянно боле­ющий, теряет иногда интерес ко всему, что прежде занимало его, вследствие повышенного интереса к способам поддержания своего здоровья — он бережет силы и ищет «оружие» для борьбы с болезнью.

Потребность в вооруженности играет значительную роль в жизни каждого человека, и с ее общего ослабления, может быть, начинается угасание человеческих потребностей. Именно поэтому потребность эта первоначально совершенно не осознается. Она начинается с желания не отставать от сверстников и побеждать их во всякого рода соревнованиях; потом выступает обычно как круг тех или других специальных интересов; вначале он бывает широк и поверхностен; потом — сужается и углубляется; это ведет к профессионализации и к потребности повышать свою квалификацию, расширять и углублять ее.

В начале жизненного пути потребность в «вооружении» возрастает, вопреки экономии сил, а силы растут; но на каком-то этапе жизни потребность в «вооружении» обычно начинает постепенно ослабевать. Человек, экономя силы, делается все менее склонен расходовать их на приобретение или обновление своего «оружия», ему все чаще представляется достаточным то, каким он уже владеет. Это — консерватизм, удовлетворенность нормой, чаще всего устаревшей или устаревающей. В следовании моде и отставании от нее консерватизм этот особенно заметен, потому что нормы моды меняются чаще других и поспевание за ней требует расторопности.

А. А. Ухтомский выписал слова Л. Н. Толстого: «Человек всегда недоволен своим положением и всегда очень доволен своим умом и пониманием» (261, с. 259). Это те распространенные случаи, когда недовольство своим положением (потребность занимать место в обществе) не столько велико, чтобы расходовать усилия на совершенствование вооруженности для улучшения этого положения, когда представляется достаточной вооруженность, приобретенная ранее.

Возможности минимально вооруженных людей (например, детей) уравнивают их. Высокий уровень вооруженности подчеркивает качественные отличия одного от другого: скрипач и генерал, ученый и мастер спорта — каждый «вооружен» хорошо в своей области. На уровнях относительно высокой вооруженности проявляется, между прочим, и то, что разные потребности требуют разного «оружия», и чем выше квалификация и уже специализация, тем строже и дифференциация в «вооружении». И. Забелин писал: «В наш век, когда знания множатся буквально на глазах, ничем не ограниченный процесс узнавания может повести лишь к творческому бесплодию ученого, к “эрудиции”, за которой не сыщешь и грана самостоятельности в мышлении. Истина эта не нова. Более двух тысячелетий назад великий философ древности Гераклит говорил, что “многознание не научает уму”, и противопоставлял многознанию — познание, проникновение в скрытую суть вещей, то есть активное творчество» (96, с. 159).

Специализация в вооруженности приводит к различным последствиям. Так, борющиеся и вооруженные по-разному стремятся использовать эту разность. Петр I говорил на военном совете перед Полтавской битвой: «Шведы очень стремительны, хорошо дисциплинированы, хорошо обучены и ловки; наши войска достаточно тверды, но у них нет этих преимуществ; поэтому следует постараться сделать ненужными для шведов эти их преимущества» (245, с. 422).

В «вооружение» Наполеона входило, между прочим, уменье пользоваться различной вооруженностью своих подчиненных. С. Цвейг пишет: «Ни одному художнику не придумать более разительных противоположностей, чем это сделала история, поставив эти две фигуры — ленивого и гениального импровизатора Талейрана и тысячеглазого, бдительного калькулятора Фуше — рядом с Наполеоном, совершенный гений которого соединял в себе дарования обоих: широкий кругозор и кропотливый анализ, страсть и трудолюбие, знание и пропорциональность» (275, т. 2, с. 252–253).

Таковы вершины вооруженности. Здесь «врожденное» и «приобретенное» достигает наибольших размеров, дарования и знания сливаются в одно, а в универсальности «вооружения» (средств) стираются и грани специализации.

На уровнях, близких к среднему, отчетливо видны и степень вооруженности и степень специализации в «вооружении». Так, средством для удовлетворения биологических потребностей варианта эгоистического, индивидуального служит уменье использовать моду (значит — знание ее) в одежде, в косметике, прическе, приемах поведения врожденных, унаследованных и самостоятельно выработанных. Но этот арсенал средств не пригоден для удовлетворения биологических потребностей варианта семейного и родового. Тут «оружием» служат разнообразные умения домоводства, знания и умения, поддерживающие семейные, родовые и национальные традиции — быта, языка, культуры, морали, верований. Это «вооружение» находит применение и для удовлетворения потребностей социальных, поскольку они проникают в сферу биологических.

Но главное средство удовлетворения социальных потребностей — деловая квалификация и деньги ее возмещающие, на них можно купить труд того, кто надлежащей квалификацией обладает. А квалификация состоит из знаний и умений.

Универсальное «оружие»

Удовлетворению социальных потребностей в варианте «для других» может служить квалификация только в делах, полезных этим другим. В варианте противоположном — «для себя» — квалификация — в любом деле, но она должна быть тем выше, чем яснее дело, выполняемое «для себя», противонаправлено интересам других. Вор может занять самое почетное положение в обществе, только будучи вором высококвалифицированным; деспот должен обладать высоким уменьем подавлять всякое инакомыслие, чтобы удерживать свою власть и не быть свергнутым конкурентом.

Уменье угождать сильному, не стесняясь средствами, не боясь жертв и унижений, — «оружие» эффективное, а потому и распространенное в борьбе за «места» «для себя». Высокая квалификация в этом деле при деспотическом общественном строе восполняет отсутствие квалификации в любых других делах. Она ведет к власти. А власть, как и богатство, дает возможность присваивать (как деньги — покупать) чуть ли не любую квалификацию в любом деле. («Все возьму, сказал булат...»)

Власть, подобно деньгам, — средство универсальное. Поэтому она привлекательна не менее денег. Средство это может служить удовлетворению даже такой потребности, как, например, потребность в том, чтобы определенным образом происходила трансформация потребностей других людей; властью они могут быть окружены такими обстоятельствами, при которых желательная власти трансформация должна произойти — и во многих случаях она таким путем действительно происходит. Так осуществляется всякого рода «оболванивание» масс. Но оно все же удается не вполне, не всегда и не в отношении всех.

Причина в том, что единственное недоступное власти и деньгам — это ликвидировать существующие у человека исходные потребности или создать новую исходную потребность. Всякого рода деспоты такие попытки все же предпринимают, но они по сути своей не отличаются от попыток сконструировать вечный двигатель. Можно задушить человека, но нельзя уничтожить его потребность в кислороде; можно уморить голодом, но нельзя уничтожить потребность в пище.

Ограниченность возможностей власти и денег обнаруживается в том, что, хотя они и могут успешно содействовать или противодействовать удовлетворению идеальных потребностей людей, но они не в состоянии создавать науку и искусство; они не могут сделать господствующей ту человеческую потребность, которая вынуждает человека заниматься бескорыстным познанием. Их область — потребности социальные. Но через посредство этих потребностей, их давлением, власть и деньги влияют на трансформации, а значит — и на ход удовлетворения потребностей биологических и идеальных.

Это универсальное «оружие» может с успехом применяться, пока и поскольку речь идет о «ширпотребе» в науке и искусстве — о господствующих нормах в том и другом. Но как только дело касается создания нового, так власть может быть эффективно применена только отказом от ее прямого назначения — предоставлением свободы от пут сознания для раскрепощения сверхсознания.

«Вооружением» в науке служит все, что необходимо для расширения, умножения знаний — в первую очередь знание того, что уже познано в данной, определенной отрасли знания в данное время; в искусстве — все, что совершенствует возможность обозначить достигнутую достоверность знания. В каждом конкретном роде искусства — это владение присущей этому роду в данное время знаковой системой («материалом», «языком») и инструментами пользования ее знаками. Чтоб преодолеть нормы, нужно знать их.

Так как в основе идеальных потребностей любого варианта лежит субъективная убежденность (вера) в существовании истины, в ее достижимости для познания и в ее независимости от человеческих потребностей, бескорыстному познанию не может служить вооруженность, пригодная для удовлетворения других потребностей человека. Сама же вооруженность в науке и искусстве — знаниями как таковыми и умениями как таковыми — выглядит поэтому вооруженностью совершенно своеобразной; с точки зрения других потребностей она представляется полной безоружностью.

Свобода — своеобразная вооруженность идеальных потребностей. Но само понятие «свободы» толкуется по-разному и часто — противоречиво.

М. Горький излагает мысли Л. Н. Толстого: «Мы все ищем свободы от обязанностей к ближнему, тогда как чувствование именно этих обязанностей делает нас людьми, и не будь этих чувствований — жили бы мы как звери». И дальше: «Свобода — это когда все и все согласны со мной, но тогда я не существую, потому что все мы ощущаем себя только в столкновениях, противоречиях» (68, с. 99–100). Так абстракт­но-статическая свобода выглядит злом.

Потребность, не обеспеченная средствами и путями ее удовлетворения и не замещенная другой потребностью, — это пустота незанятости и, в сущности, — свобода бессилия. Независимость и простор человека, свобода, к которой людям свойственно стремиться, в которой существует потребность, это — вооруженность и только. Полная, абсолютная свобода так же недостижима, как вооруженность, достаточная для удовлетворения всех потребностей человека в любых условиях.

Вооруженность логикой

Поскольку человек, в отличие от других живых существ, обладает способностью к теоретическому мышлению, эта способность является его «вооружением». Оно, в сущности, и сделало его человеком. Поэтому с этой вооруженностью мы имели дело, рассматривая все его потребности, начиная с биологической — в экономии сил. Экономия сил привела к умению продуктивно думать — к логике.

Логика имеет, следовательно, как бы двух предков: биологическую потребность в экономии сил (которая начинается с того, что новорожденный младенец много спит) и вспомогательную потребность в «вооружении» (которая начинается с того, что, просыпаясь, новорожденный двигается — тренирует свою мускулатуру). Трансформируется способность к мышлению как специфически человеческое «вооружение» — умение устанавливать связи, ассоциации — в логику формальную («рассудок»), потом в логику диалектическую («разум») и логику творческую («вдохновение»). Эти трансформации были рассмотрены как плоды экономии сил в мышлении, обслуживающем потребности. Но поскольку, в отличие от рассудка и разума, обслужива­ющих потребности биологические и социальные, творческая логика служит потребностям идеальным, вернуться к ней целесообразно сейчас — после рассмотрения идеальных потребностей.

Творческая логика оперирует знаниями, впервые вводимыми в обиход; она характеризуется вторжениями сверхсознания в процессы логического мышления, с по­следующими: подчинением сознания сверхсознанию, борьбой между ними, их примирениями и, наконец, обогащением сознания новым материалом и опытом для последующей логической работы мышления — разума. В багаж (сумму, структуру, систему) знаний обиходных, апробированных, продуктивных и привычных сверхсознание вводит новые.

Они производят впечатление прозрения, открытия, неожиданной и непредвиденной находки (существование таких знаний не предполагалось, ибо все существующие были испробованы и не оправдали себя). Такое впечатление может оказаться ложным: вторгшееся новое может не выдержать борьбы с сознанием, и будет им изгнано как несуразность, как глупость, как попытка узурпации или забвение прав разума. Так бывает. Но вдохновение заключается именно в том, что сверхсознание не успокаивается — оно вновь и вновь пытается включить в мышление то одно, то другое новое, пока сознание не примет его, уступив ему более или менее значительное место.

Такая работа мышления возможна, потому что область сверхсознания, в отличие от ограниченного сознания, не может иметь известных границ. В «Мартовских идах» Т. Уайдлера Юлий Цезарь говорит о том, что человек «не знает, что он знает или хотя бы желает знать, пока ему не брошен вызов, и не пришла пора рискнуть всем, что у него есть» (256, с. 136).

«Каждую минуту нашей деятельности, — пишет академик А. А. Ухтомский, — огромные области живой и неповторимой реальности проскакивают мимо нас только потому, что доминанты наши направлены в другую сторону» (260, с. 90).

«Неосознанным умозаключением» называют интуицию исследователи целеустремленных систем Р. Акофф и Ф. Эмери. Интуиция подчинена, следовательно, доминанте — ведущей, главенствующей потребности. «Интуиция не оценивает, а предлагает. Мышление же доказывает», «Мышление осознано и программируемо, интуиция не осознана, но программируема», — пишут те же авторы (6, с. 121).

То же утверждал А. Эйнштейн: интуиция есть «прямое усмотрение истины, то есть усмотрение объективной связи вещей, не опирающееся на доказательство» (299, с. 147).

Ф. М. Достоевский писал брату из Семипалатинска в 1858 г.: «Ты явно смешиваешь вдохновение, то есть первое мгновение создания картины или движения в душе (что всегда так и делается), с работой. Я, например, сцену тотчас и записываю, так, как она мне явилась впервые, и рад ей; но потом целые месяцы, год отрабатываю ее, вдохновляясь ею по нескольку раз, а не один (потому что люблю эту сцену) и несколько раз прибавлю к ней или убавлю что-нибудь, как уже и было у меня, и поверь, что выходило гораздо лучше. Было бы вдохновение. Без вдохновения, конечно, ничего не будет» (90, т. 10 с. 113 — по особой нумерации страниц раздела писем).

Интересно, что почти то же пишет и наш современник — драматург В. С. Розов: «Как это ни парадоксально, но художник в момент творческого акта как бы не мыслит, мысль убьет творчество. В лучшем случае мысль играет роль той воды, в которой растворяется акварельная краска. Повторяю: творческий акт непроизволен. Разумеется, огромная работа, которая может предшествовать творческому акту, никем не сбрасывается со счета» (213, с. 152).

В результате, как отмечал Ф. Кафка, «Я пишу иначе, чем говорю, говорю иначе, чем думаю, думаю иначе, чем должен думать, — и так далее до самой темной глубины» (299, с. 147).

Вооруженность и воля

Потребность в вооруженности, так же как другая вспомогательная потребность — воля, любопытны тем, что сами по себе они живому существу не нужны, и когда, вследствие каких-либо причин, овладевают человеком (становятся его главенству­ющей потребностью), то ведут его к тупику разочарований. «Скупой рыцарь» Пушкина, «Венецианский купец» Шекспира, «Скупой» Мольера — тому иллюстрации.

Чем больше усилий, времени, труда человек тратит на приобретение вооруженности, тем более значительно для него применение этой вооруженности. Если же применения нет, то в итоге все затраты осознаются как бессмысленные, напрасные... В этом же заключается по сути своей и трагедия властолюбия: длительные и упорные усилия для расширения власти требуют надлежащего ее употребления. Но вла­столюбец копит «оружие», не применяя его по назначению социальных потребно­стей. Справедливость он все откладывает во имя средств ее установления, которые превратились в его главную цель. Осознание этой подмены вызывает более или менее болезненное разочарование. Не в этом ли и трагедия царя Бориса в трагедии А. С. Пушкина?

Трагедия власти, как и трагедия скупости, возникает, когда к одной сильной вспомогательной потребности одаренного и умного человека — потребности в вооруженности — прирастает другая, тоже вспомогательная и тоже сильная потребность — воля. Это объединение неизбежно работает вхолостую. Но потребности, составляющие его, не осознаются — власть или деньги фигурируют как ценности самодовлеющие. Их действительная природа, их подлинное назначение как средств — и только — проявляются с полной ясностью, когда цель, казалось бы, достигнута, а радости ее достижение не приносит. Вместо нее — сознание роковой ошибки, бесплодности жертв и усилий всей прожитой жизни.

Нечто похожее, но в смягченном и скромном варианте, происходит в тех случаях, когда человек, располагающий надлежащими врожденными способностями, посвящает свою жизнь спорту и сильная воля помогает ему добиться значительных результатов. Здесь опять содружество вспомогательных потребностей, занявших положение, близкое к доминанте. Трагедии не получается только потому, что главенствующая потребность — устойчивая доминанта всей жизни — все же не в спорте. Такая доминанта была бы очевидной психической болезнью. Главенствующая потребность социальна и, видимо, не слишком сильна; спорт остается средством «занять место» и средством вполне продуктивным, а искомое место не больше того, какое может дать высшее достижение в спорте. Не больше.

Вооруженность знаниями отличается тем, что она тоже обеспечивает место в обществе, но место это отнюдь не формально, не вещественно-материально, а сугубо социально. Человека уважают за знания, полагая, что они — ценность, нужная обществу в целом. Поэтому знания устаревшие или набор суеверий, выдаваемый за знания, уважением не обеспечивают, а если «место» и дают, то как раз вещественно-материальное, формальное.

А подлинными знаниями можно вооружаться бесконечно. Соответственно может расширяться и упрочиваться и место в обществе, ими доставляемое, хотя, разумеется, это — место среди тех, кто имеет хоть какое-то представление о ценности таких знаний.

Когда деньги или власть превращаются в самоцель — это грозит катастрофой; когда вооруженность знаниями делается самоцелью, то это значит, что давление идеальных потребностей превратило их в потребность господствующую. Теперь знания могут не находить себе никакого применения — они будут приносить радость бескорыстную.

Вторая исходная вспомогательная потребность — воля — потребность в преодолении препятствий. А отсюда и парадоксальная потребность в самих препятствиях. Академик П. В. Симонов обнаружил зародыш воли в «рефлексе свободы» у собаки и в детском упрямстве. Упрямство есть воля не по назначению, вернее, без ее подлинного назначения, потому что оно — в содействии другим потребностям. Воля собственного позитивного содержания не имеет; она сопровождает ту или другую трансформацию той или другой исходной потребности — в спорте, например, потребность в вооруженности. Воля как бы усиливает ту потребность, к которой присоединяется.

Еще одно назначение и проявление воли как специфической потребности — преодоление одной из сильнейших витальных потребностей — потребности в экономии сил. Удовлетворение всех потребностей требует энергетических затрат; потребность в экономии сил требует их сокращения. Воля преодолевает это препятствие. Сначала она попросту преодолевает лень, но этого мало. Вооруженность сокращает энергетические затраты, поэтому экономия сил оказывается союзницей потребности в во­оруженности, а если они обе получают мощную поддержку воли, то вооруженность стремительно растет.

Как потребность вспомогательная, воля является вооруженностью. Но она — вооруженность врожденная; поэтому носителем ее она не замечается, хотя и значительно облегчает ему удовлетворение социальных и идеальных потребностей.

Воля помогает приобретать вооруженность и овладевать ею, служа преодолению потребности в экономии сил — лени — и окрашивая преодоление любых препятствий на путях к целям положительной эмоцией удовлетворения, даже когда преодоление это носит характер спортивного успеха. Эта положительная эмоция стимулирует дальнейшие трансформации потребностей в сторону развития.

Нравственность обращается к сознанию и воле человека, якобы руководящими его поступками. Между тем в действительности его поведением и всеми поступками управляют его потребности и им же подчиняются, их обслуживают и сознание, и мышление, и воля, которая, как показал П. В. Симонов, сама является вспомогательной по отношению к другим потребностью — парадоксальной «антипотребностью»; ее природа — преодоление препятствий как таковых, она сопутствует другим потребностям, содействуя их удовлетворению, вопреки преградам, трудностям — именно ими она «питается».

Человеку кажется, что он, пользуясь своей волей, может строить свое поведение. Расстаться с этой иллюзией человек не может, и она оказывается не только плодотворной, но и необходимой. В основе этой иллюзии лежит экстраполяция: воля и сознание участвуют в трансформациях потребностей, исходным потребностям это придает конкретное содержание. Так связываются нужды человека с реальной окружающей средой и строится взаимодействие между тем и другим, и оно, более или менее успешно, ведет к подчинению этой среды исходным потребностям человека, трансформированным при участии сознания и воли. Это действительно объективное положение: предшествование сознания и воли поступку в трансформации потребностей — экстраполируется в широкое обобщение: в представление о воле и сознании как о причинах поступка, как о силах, управляющих поведением человека.

Игра и вооруженность

Одна из наиболее распространенных трансформаций потребностей в «вооружении» — это игра. Интересные мысли и наблюдения излагает нобелевский лауреат К. Лоренц: «Что такое “игра”? Это один из труднейших вопросов психологии как человека, так и животных. Мы совершенно точно знаем, что имеем в виду, когда говорим, что котенок, щенок или ребенок играет, но дать настоящее определение этому крайне важному виду деятельности чрезвычайно трудно. Все формы игры обладают одним общим свойством: они коренным образом отличаются от “серьезной” деятельности, но в т