Глава 13. Душевные порывы к совершенству

Земля — слишком маленький мирок, чтобы перенасытить наш разум! Всего за несколько лет человеческий детеныш создает себе такой полноценный образ этого мира, что оказывается в состоянии решить почти любую задачу, которую может подсунуть ему матушка-природа. Ему становится тесно в этих штанишках, и он уходит познавать более сложные миры, называемые обществами. Общества сложней Земли уже потому, что включают ее в себя как место и условие своего существования.

При этом миры-общества любопытны тем, что они как бы искусственные, придуманные миры. Ведь общества и государства складываются на основе общественных договоров, то есть некой культуры, которую разделяют люди. Культура — важнейшая часть обществ, причем, обладая и схожими чертами, она в каждом обществе своя. И значит это, что общество как мир — это огромный образ. Именно в них мы и живем!

Как во снах. Ведь наши путешествия во снах всегда начинаются как путешествия в миры образов, которыми наполнено наше сознание. Души живут в образах как в среде. Поэтому и сознание можно считать средой обитания душ. Конечно, и сознание, и сны, и общества имеют и некую вещественную составляющую, нечто, что может быть превращено в образы, а потом хранить их. Но для искусства рассуждения это пока не существенно.

Существенно же то, что действительно новое и неведомое может встретиться современному человеку лишь в воображении. Хотя я понимаю воображение гораздо шире, чем это принято. Можно сказать, как миры образов. Земля, похоже, уже исчерпана для прямого познания наших органов.

На это можно возразить: наука постоянно открывает что-то новое!

И это верно и одновременно не есть опровержение моего утверждения. Во-первых, наука-то открывает, но она ничего не открывает. Открывают люди. Во-вторых, люди эти на Земле уже давно ничего нового, кроме сущих мелочей, вроде новых видов тли или глубоководных рыб, не открывают. Все, что они открывают стоящего, они открывают в воображении, поскольку неведомое теперь лежит за пределами доступного нашим телесным органам чувств. Настоящие открытия теоретические, то есть созерцаемые в сознании!

Затем открытое уходит из сознания творца в некий вид записи, доступный технологическому использованию, а потом пропадает из его сознания, чтобы вдруг воплотиться в нечто, доступное человеческому восприятию. Или не воплотиться, что бывает чаще, поскольку большая часть предположений ученых оказывается не жизнеспособной. То есть не имеющей соответствий в действительности.

Но важно в этом лишь то, что настоящее открытие или познание нового идет не в действительном мире, а в его образе, где ученый, на основании известного, строит предположения о новом или новых свойствах. И строит он их, отталкиваясь от того, что уже познано. Иначе говоря, даже самое передовое научное открытие ведется как рассуждение о том, что возможно, что может быть, если мы верно поняли законы природы. И идет оно, исходя из уже известного о природе. То есть используя образы, в которых хранятся знания об уже изведанной части мира.

Рассуждение без образов невозможно.

Значит, в какое бы исследование мы ни бросались вместе с нашей отчаянной душой, мы либо должны иметь образы новины, либо исследовать придется не с помощью рассуждения.

Понимание этого облегчает использование рассуждения в любых условиях. Просто потому, что, осознав это, вы либо ищете уже имеющиеся образы того, с чем столкнулись, либо должны будете их создать, чтобы было из чего строить рассуждения. Но это в том случае, если наша задача — познание мира.

Однако ради познания живет наука. Человечество живет ради выживания и лучшей жизни. Поэтому рассуждение не ученого, рассуждение обычного человека строится иначе: оно всегда есть решение задачи, с которой я столкнулся. И задачи вполне земной. Про это я писал в предыдущей главе.

В этой речь про тот вид рассуждения, который может вести душа в своих порывах в неведомое. И это кажется весьма непростым. Потому что мы сразу же предполагаем, что в неведомом всё неведомое. Очевидное и, как кажется, совершенно неоспоримое утверждение. От него даже повеяло той узколобой логикой, которой болели греческие философы: раз это неведомое, значит, оно должно быть неведомым по определению. А что такое неведомое? Это то, что ты совсем не знаешь!

Из подобных игр с понятиями рождались и софистика, и диалектика, и логика. Эти рассуждения верны лишь формально, то есть в рамках тех образов, из которых складываются. Однако жизнь не приняла логику, и она не используется людьми для решения бытовых задач. Просто потому, что логика неверна, а значит, бесполезна. И это мы все прекрасно чувствуем.

В действительности же в неведомом определенно есть одна известная составляющая: это ты! Точнее, твоя душа. Условно, даже весьма условно известная! Отнюдь не по канонам научного знания. И все же известная. И, главное, определяющая, чего ты хочешь и как тебе двигаться. Душа — это порыв, это самодвижущийся источник жизни и движения. И она рвется в миры образов, то есть миры мысли, и, кстати, движется она там со скоростью мысли.

Иными словами, миры эти — ее родная среда. И чем они разнообразней и сложнее, тем это больше нам по душе. Знаком потребности души в сложных и неведомых мирах является то, с каким наслаждением мы читаем и смотрим различную фантастику и фэнтеси. Душа явно нуждается в том, чтобы выходить за рамки уже изведанного мира Земли и попадать в сложные ловушки иных миров. Зачем?

Затем, чтобы достичь совершенства!

Это очевидно, и это так же ведомо внутри неведомого, как и само присутствие души. Более того: попадая душой в неведомое, мы точно знаем про себя, что либо будем неуязвимы в этом новом мире, либо нас что-то зацепит и постарается улучить. Уязвимы мы бываем только внутренне, то есть тогда, когда в душе есть нечто, что отзывается на искушения. И все ловушки, в которые попадают души в мирах, придуманных человечеством, как-то цепляют нас за душевные несовершенства.

Конечно, мы можем допустить, что где-то есть условия, в которых гибнут даже наши бессмертные души. Но пока я говорю психологически, то есть с той точки зрения, которая позволяет использовать опыт, обретаемый нашими душами в их путешествиях для жизни и работы над собой. И мне все равно, в каких мирах путешествует моя душа, но использовать ее опыт я хочу здесь, где живу.

Поэтому я допускаю и принимаю, что души могут выходить из тел и делают это гораздо чаше, чем мы привыкли думать, принимаю и то, что большая часть душевного опыта обретается в воображаемых мирах. Независимо от того, где этот опыт обретен, для души он действительный и позволяет мне совершенствоваться и менять свою душу, очищая и обучая ее. Вот этот взяток уже нисколько не воображаемый.

И с этой точки зрения мир гораздо шире, чем описывает естественнонаучная картина, и гораздо полезней для нашей жизни. Все миры моей души есть среда ее совершенствования. А душа, похоже, бывает в очень больших и разных мирах!

И бывает она там как некое тело, которое движется и воспринимает. Вот это и определяет то, каким должно быть душевное рассуждение. Душа может создавать образы тех миров, в которых бывает. Но образы эти плохо понятны моему разуму, как это бывает с образами сна. Просто потому, что они создаются в иных разумах, творящихся моей душой для тех миров и им соответствующих. Использовать иные разумы души этот разум не умеет, поскольку ограничен образом этого мира.

Тем не менее, наши сны явно показывают, что мы довольны собой, когда решаем задачи иных миров. Мы даже гордимся теми решениями, которые там находим. Проснувшись, ощущаем их бредом…

Но душа может решать задачи там не только в образах! Она может решать их своим движением!

И это очень важно. В сущности, это означает, что мы можем рассуждать движением, хотя бы движением душ. Но оно прямо передается на тела, и, значит, это просто движение, но какое-то особое движение. Какое?

Позволяющее преодолеть помеху на моем пути. Это как боец, стоящий на твоей дороге и не пускающий тебя. Скорость боя с хорошим бойцом настолько велика, что "использовать логику или формальные приемы рассуждения там просто невозможно. И все же мы успеваем рассуждать, как если бы говорили сами себе: если я нанесу прямой удар, он уклоняется вбок и нанесет удар снизу, значит, надо сразу приготовить защиту от удара снизу и отбить его. Но тогда он может пойти в захват, значит, мне надо при этом слегка присесть…

В бою такие просчеты ведутся как бы в уме. На самом деле мы проигрываем их в образах движений, где слегка играем образом себя и образом противника внутри образа мира, чтобы учитывать природные условия. Так это видно. Но за этим просто клокочет поток движения, испускаемого душой. Именно эти движения выскакивают из нас «хоботами», как называли мазыки, и проверяют стоящую передо мной преграду на плотность.

Мы течем по мирам комком движения и протекаем там, где плотность ниже. Мы постоянно ищем, как стечь с жесткого и плотного в мягкое и податливое. И именно этими выборами ведем рассуждение душ, потому что весь разум состоит из выборов. Или, как говорили мазыки, навивается, как стожок вилами.

Соответственно, вилами или вилками выборов движется и рассудок в своих рассуждениях. Попытка записать это движение в виде формальных знаков логики была великим шагом человечества к познанию самого себя. Она излишне захватила наше воображение и удерживает его на самой себе, что является ловушкой. Но это — пена, это лишь издержки великого прорыва к духовному миру. Живое осталось внутри, и оно по-прежнему есть в каждом рассуждении, даже логическом и формальном.

Живое — это душевные порывы к совершенству.

Заключение живых рассуждений

Живое рассуждение совсем не похоже на рассуждение логики. И я начинаю понимать, почему логики, чем дальше, тем меньше говорят о том, что логика — наука о рассуждении. Она действительно ушла от рассуждения к чему-то иному, скажем, к произведению формальных действий со знаками и предложениями. С живым рассуждением логику связывает лишь то, что эти искусства используют схожий материал и некоторые приемы выстраивания последовательностей образов.

Очевидно, логика вырастает из живого рассуждения, но развивается как самостоятельная ветвь рассуждения, углубляясь до такого состояния, что рассуждение лишь угадывается в ней. Как алхимия лишь угадывается в химии, а физика греческой философии в физике современной. В общем, эти дети совсем не похожи на своих родителей.

Это понятно и очевидно.

Хуже обстоят дела с тем, как научиться рассуждать. И как научиться думать рассуждая. Можно сказать, что эта задача ставит меня в тупик: трудно учиться тому, что и так умеешь. А еще точнее: тому, чем владеешь как свойством или качеством.

Но ведь и я сам и многие другие люди ощущаем, что плохо умеем рассуждать, и хотим рассуждать лучше. Это определенно отражает какую-то действительность. Попросту — соответствует истине.

И в то же время это обман, точнее, самообман.

Способность рассуждать естественна в рамках той культуры, которая нас взращивает на Земле. Она связана с условиями земной жизни и сложностями выживания в человеческом обществе. В основе ее лежит ощущение непременности причинных связей всего в этом мире и человеке. Лучше: непременности причин и следствий. Если есть причина, то будет и следствие.

Это же знание когда-то породило первобытную магию. Видя, что определенные причины вызывают определенные следствия, человек начал изыскивать действия, которые могут быть причинами нужных ему следствий. Тогда и родилось исходное понятие о точном рассуждении. Рассуждение, как свойство человеческого разума, магично. Владеющий им в совершенстве может перейти в иное состояние духа, он может стать чародеем и даже волшебником…

И для этого не надо учиться. Для этого надо лишь очистить свое сознание от помех естественному рассуждению. И это всё! По крайней мере, в рамках земных условий существования.

Правда, мазыки говорили об особом способе жить, который назывался Ведогонью. Когда ты уходишь в Ведогонь, ты начинаешь путешествовать по иным мирам. И там может потребоваться иной разум и иное рассуждение…

Но это выходит за рамки моей книги. Об этом и о прикладном освоении рассуждения я намерен говорить особо.

Часть IV. ИТОГИ РАССУЖДЕНИЯ

В этом небольшом разделе я хочу попробовать описать и понять, как же в действительности происходит рассуждение. Не логическое, а простое, бытовое рассуждение, которое доступно каждому и используется каждый день.

Бытовое рассуждение, безусловно, шире, чем рассуждение логическое. Суть того сужения, которое было произведено творцами логики, начиная с Аристотеля, выразил знаменитый логик девятнадцатого столетия Христоф Зигварт, определяя основания своей Логики:

«Итак, из приводимых грамматикой предложений мы предварительно устраняем все те, которые, как выражающие повеление и желание, содержат в себе индивидуальный и не подлежащий перенесению момент; далее, все те, которые хотя и содержат утверждение, но не устанавливают его как истинное, как вопросительные предложения, или те, что выражают только предположение или субъективный взгляд. Насколько последние предложения могут иметь значение как подготовление к суждению — это может выяснить лишь позднейшее исследование.

Но все предложения, действительно содержащие высказывание или утверждение, составляют предмет нашего исследования, безразлично, чего бы они ни касались. Мы примыкаем, таким образом, к пониманию Аристотеля и отвергаем отличие так называемого логического суждения от других утверждений…» (Зигварт, с. 38–39).

Если вдуматься, то сужение предмета логического рассуждения по сравнению с обычным рассуждением даже двойное: сначала от бытового общения логик сужает предмет до грамматики языка, а затем из всей широты грамматических возможностей исключает все, что ему не подходит. Не подходит же всё, что не относится к суждению.

Но суждение — это важнейшая составная часть понятия «рассуждение». Так что всё выглядит чрезвычайно оправданно. Но когда мы задаемся вопросом о том, что логика понимает под суждением, то понимаем, что это понятие тоже сужено до заявления об истинности: если такое заявление содержится каким-то образом в высказывании, значит, это суждение и предмет логики…

А что в действительности?