Ошибка Гегеля в трактовке восхождения

Восхождение как закономерность познания в науке о мышлении первым заметил и исследовал Гегель. Он же первый сделал попытку сознательно применить этот метод в исследовании, например, права и мышления. Но Гегель не смог правильно понять и применить восхождение. Причина этого — его идеализм.

Обратив внимание на тот факт, что конкретное понятие о предмете есть продукт мышления, Гегель впал в иллюзию, будто восхождение есть процесс образования самого предмета, будто сам предмет есть продукт самодвижения мысли.

В действительности в ходе восхождения создается не сам предмет, а лишь конкретное понятие о нем. Предмет существует независимо от познающей его головы. Восхождение есть процесс его отражения.

Не следует при этом упускать из виду то, что восхождение есть лишь способ отражения предмета[27].

Если оставить в стороне ту крайнюю мистификацию, будто в результате восхождения возникает сам предмет, в концепции Гегеля остается еще следующее: отрицая независимое от мышления существование предметов, идеализм с необходимостью означает отождествление свойств предмета (того, что в предмете отражает человек) и специфических свойств процесса отражения (того, как осуществляется процесс отражения). В этом — основная ошибка Гегеля в трактовке форм мышления вообще, восхождения — в частности. Дело нисколько не изменяется от того, что мы “перевернем” Гегеля не по-марксовски, а таким образом: представим процессы мышления, как отражение предметов, но оставим идеалистический тезис о тождестве “бытия” и процессов мышления. Или, выражая эту концепцию современным языком, — если мы изобразим свойства самого хода отражения как отражение свойств предметов.

У Гегеля отождествление движения мысли с предметом имеет двоякий смысл.

1. Гегель обнаружил диалектику в некоторых простейших процессах мышления, — например, в суждении, силлогизме. Но он не смог сделать ее обобщения до конца и зачастую именно конкретную диалектику некоторых процессов движения мысли навязывает вещам, как всеобщую, не отвлекаясь от частной формы действия диалектических законов в процессе мышления. И это вполне последовательно с точки зрения тождества “бытия” и процесса мышления. Отсюда всякий процесс движения мысли, раз понята его диалектика, выступает как отражение предмета (или диалектика предмета выступает, как проявление диалектики мысли). Отсюда всякое мышление выступает как восхождение.

2. Там, где Гегель говорит о действительном восхождении, оно выступает тождественным (по последовательности) процессу формирования предмета. В результате вместо исследования приемов диалектического мышления Гегель главной задачей делает определение основных категорий диалектики (“сущность”, “явление”, “бытие” и т.п.) и исследование диалектики простейших форм мышления (суждений и умозаключений) в той мере, в какой эти формы были выявлены до него.

Рассмотрим, к чему ведет первое отождествление. В качестве примера возьмем объяснение Гегелем стоимости и денег[28]. Гегель начинает с “единичных потребляемых вещей”. Последние определены качественно и количественно и удовлетворяют какую-либо потребность человека (единичное). Специфическая полезность вещи качественно сравнима с другими вещами того же рода полезности (особенное). Полезности данного рода могут быть сравнимы с полезностями другого рода, — вещь выступает как полезность вообще. Эта всеобщность вещи и есть ее “ценность”. Дело сделано: возникновение стоимости “объяснено” с удивительной легкостью. И этот ход мысли, согласно принципу тождества бытия и процесса мышления, есть процесс возникновения стоимости. Что изменится от того, если мы скажем, что здесь отражен процесс возникновения стоимости?

Что мы на самом деле имеем у Гегеля? Описание одной стороны процесса образования абстракции “полезность”, которую Гегель называет “ценностью” или “стоимостью”. И ничего больше. Отвлечение от количественных различий имеет место при образовании абстракции данного рода потребности и полезности. Отвлечение от качественных различий имеет место при образовании абстракции потребности и полезности вообще. Но это ни в коем случае не есть отражение процесса образования не только стоимости, но даже и полезности. Достаточно сравнить это рассуждение Гегеля с тем, как Маркс раскрыл историческое движение, приведшее к превращению продукта труда в товары, как станет ощутимой разница между процессом абстрагирования наглядного факта и раскрытием процесса возникновения этого факта.

Гегель называет свою абстракцию “ценностью” в смысле стоимости. Легко заметить, что на деле здесь абстрагирована полезность, потребительская стоимость. Но так как Гегель не знает иных путей объяснения возникновения стоимости, кроме объяснения возникновения абстракции, он дает видимость объяснения. Стоимость — реальный факт. Хотя и в поверхностной форме меновой стоимости и денег, она уже отражена в головах людей и зафиксирована в абстракции задолго до Гегеля. И лишь постольку Гегель может ее “вывести”. А “выводит” он ее так: дает одностороннее описание образования абстракции “полезность” и это абстрактно-общее от единичных и особых полезностей, т.е. полезность вообще, объясняет стоимостью. Абстракция, а не реальные исторические отношения людей, образует стоимость!

Еще проще обстоит с деньгами. Специфическую сторону “ценности” (единичное и особое) образует та или иная полезность вещи, а абстрактная сторона (“полезность вообще”) есть деньги. Выделив в вещах общее (“ценность”), Гегель превращает абстракцию в нечто самостоятельное и тут же смешивает ее с эмпирической действительностью, принимая последнюю за воплощение абстракции. “Ценность” есть деньги. Деньги, как тело (золото) — телесное воплощение идеи “ценности”.

Характерно, что стоимость у Гегеля понимается, с одной стороны, просто как абстрактно-общее от эмпирических полезных вещей, а с другой — грубо эмпирически, как деньги. При всем презрении к эмпиризму, гегельянство с необходимостью приходит к нему, поскольку исследуется не диалектика предмета, а лишь движение мысли об эмпирических явлениях.

Если сравнить ход мысли у Маркса от единичной формы стоимости к цене с аналогичным ходом у Гегеля, то станет совершенно очевидно, что кроме терминов “единичное”, “особое”, “всеобщее”, “воплощение” и т.д. здесь нет ничего общего. Именно ничего. У Маркса прослеживается развитие товарных отношений до возникновения денег. У Гегеля процесс образования абстракции “ценность” выдается за возникновение самой “ценности”, а возникновение денег изображается как воплощение абстракции в эмпирическом.

Конечно, в этих различных процессах можно выявить сходное:

1. Процесс образования абстракций и процесс возникновения денег имеют общие черты, — и те и другие являются продуктом противоречий, взаимодействия, развития, качественного “скачка”. Но это различные процессы. Образовав абстракцию “деньги”, человек еще ничуть не раскрыл возникновения денег.

2. Процессы мышления, имеющие место при раскрытии происхождения денег и при образовании абстракции “деньги”, имеют общее, — и тот и другой являются процессом, подчиняющимся законам диалектики. Но и это различные процессы: в одном отражается происхождение явления, в другом — в эмпирических фактах отвлекается общее.

Смешение специфической диалектики некоторых процессов мышления с диалектикой предметов, отражаемых в мысли, изображение первой в качестве второй не является только историческим заблуждением. Подобные взгляды имеют место в философской среде и в наше время, причем выдаются за самые что ни на есть марксистские. В особенности это относится к так называемой диалектике общего и отдельного в вещах.

Гегель обнаружил, что отражение вещей мыслью противоречиво; например, единичное отражается как общее. Отождествляя процесс мышления с предметом, Гегель это специфическое противоречие мысли представил как противоречие самих предметов. Это представление, правда в “перевернутом” виде (в вещах имеется противоречие общего и единичного, оно отражается в мысли), живет и здравствует по сей день.

Материалистическое понимание общего и единичного, в двух словах, заключается в следующем: общее — “частичка”, “сторона” или “сущность” единичного[29]; единичное — многосторонний акт этот предмет. И в самом единичном нет никакого противоречия между им самим, включающим данную сторону (данное общее), и его же собственной стороной (данным общим). По самому смыслу понятия “противоречие”: наличие в предмете в одно и то же время и в одном отношении взаимоисключающих и взаимно предполагающих сторон, противоречие возникает между различными сторонами единичного. Например, противоречие всякого товара образуют потребительная стоимость и стоимость, но на тот факт, что товар есть этот, единичный товар и товар вообще. Лишь в процессе отражения единичных предметов посредством абстракций единичное отражается как общее, и эти стороны мысленного образа предмета образуют противоречие; последнее есть действительное движущее противоречие, — оно проявляется в особом движении мысли: “единичное есть общее” (например, “это — товар”).

К таким последствиям ведет смешение диалектики простейших процессов мышления с диалектикой предметов, о которых совершается мышление.

1. Действительная диалектика исследуемого предмета не исследуется или затушевывается. Перефразируя известные слова Маркса[30], можно сказать, что логика получает предметность, но исчезает логика предметов. Всякий предмет фактически берется лишь для иллюстрации трижды известных логических приемов.

2. Конкретная диалектика процессов мышления, будучи абсолютизирована, утрачивает свою конкретность и превращается в искусственную схему. Так, категория “общее”, “особое” и “единичное” превращаются в крайне расплывчатые термины, под которые при желании можно подвести под схему. Действительные предметы “становятся простыми названиями идеи, и мы в результате имеем только видимость познания”[31]. Предметы остаются непонятными в их специфике. “Но объяснение, в котором не указано… не есть объяснение”. Эта точка зрения соблазнительна тем, что быть “диалектиком” оказывается удивительно легким делом. Раскрыть диалектику атома? Извольте: всякий атом есть этот атом и атом вообще. При этом никакого смущения не вызывает то, что это “противоречие” ничего в предметах не движет, что знание его ни на иоту не продвигает исследование вперед. Удовлетворяет ли только такая “диалектика” ученых, желающих раскрыть диалектику исследуемых ими предметов?

4. Где же у Гегеля остается восхождение? Лишь в пределах самой схемы. Восхождение заключается лишь в конструировании разумом раз навсегда данной схемы.

Посмотрим теперь, к каким неразрешимым проблемам приводит концепция “тождества” Гегеля в отношении восхождения. Мы уж не говорим о том, что здесь исследование сводится к возне с категориями и их порядком. Возьмем эту концепцию уже в “перевернутом” виде: восхождение тождественно (прямо совпадает) формирование предмета.

В противоположность метафизике, Гегель рассматривает категории, соответствующим различным сторонам предмета, как исторически возникшие и следующие друг за другом. Первое затруднение, на которое наталкивается отождествление хода мысли с ходом истории предмета, следующее: каким образом можно объяснить целое, в котором все его стороны существуют одновременно и опираются друг на друга?!

Единственный выход — представить стороны предмета, как последовательные фазы его истории. Так восходя от владения к семье, и от последнего — к гражданскому обществу, Гегель изображает дело так, что у него владение развивается в семью, а последняя — в гражданское общество. Тогда как на самом деле владение есть одностороннее отношение целого, предполагающее и семью и гражданское общество.

Еще более нелепая конструкция получается в “Логике”. Категории “качество” и “количество” — последовательные этапы мышления о предмете, значит (с точки зрения “тождества”) качество должно исторически фигурировать раньше количества.

2) Но может быть, дело обстоит так: в истории предмета стороны его выступили в той последовательности, как в голове человека, и накапливаясь, как страница за страницей в книге, дали современное состояние предмета. Пусть так. Как быть в таком случае, если мы имеем уже сложившийся предмет и последовательность сторон по времени их появления еще надо раскрыть? Здесь имеют место зигзаги, отступления, процесс осложнен массой внешних обстоятельств, изменения остаются до известного времени скрытыми, новое первоначально появляется в чуждой ему форме, входящие в строение предмета явления могут иметь другие источники происхождения и т.д. Требуется работа ума, чтобы последовательность явлений раскрыть.

Если даже последовательность уловлена, абсолютизация ее ведет к односторонности и ошибкам, у Гегеля одна фигура силлогизма сама по себе переходит в другую, причем причина образования одной формы умозаключения, лежащая вне другого, на основе которого возникает первое, исчезает. Почему? Потому что мышление должно отступать от принципа “тождества” — зафиксировать факт ставшей формы и идти к условиям ее возникновения. Но самый любопытный итог отождествления хода мысли и истории предмета — полный отказ от этого тождества, т.е. другая крайность. Столкнувшись с тем фактом, что восхождение есть процесс рассмотрения одновременно существующих сторон предмета, и с фактами несовпадения последовательности категорий в восхождении с последовательностью появления соответствующих им явлений в эмпирической истории, Гегель должен вообще отвергнуть историю за предметом, признав только движение мысли о неподвижном предмете. Естественно, что процессы мышления, отражающие историю предмета, остаются в тени. Единственным объектом исследования становятся процессы мышления, вырастающие на основе абстрагирования общего в чувственных предметах. Не случайно “субъективная логика”[32] Гегеля ограничивается в основном рассмотрением известных в логике суждений и умозаключений.

Иным путем здесь получается тот же результат: отрицание диалектики предметов и специфических путей ее открытия.

Между прочим, путаница в рассматриваемом пункте не является привилегией идеалистов. В нее впадает и допускающий независимое от мышления существование предметов метафизик. Например, с точки зрения капиталистического производства собственность на капитал кажется первичной, а земельная — вторичной. Рикардо рассматривает это как эмпирическую последовательность, ибо рассматривает буржуазные отношения как вечные, как “законы природы”, и потому как историческое[33].

Таким образом, с точки зрения отождествления хода мысли с историей предмета возникает проблема: категории должны выступить в той же последовательности, что и в истории отражаемые ими явления, и в то же время они не могут соответствовать истории предмета.

3) Гегель настаивает на том, чтобы категории не просто перечислялись, а выводились одна из другой. Как это осуществить?

Пусть даже последовательность категорий тождественна последовательности соответствующих им явлений в истории предмета. Чтобы порядок категорий был именно таким, надо, очевидно, еще исследовать последовательность истории предмета. В последней, к тому же, надо выявить, как возникает одно явление на основе другого. А для этого надо поставить вопрос о тех процессах, посредством которых отражается, исследуется предмет, связь его сторон во времени, — т.е. вопрос о приемах отражения. Но это не устраивает теорию “тождества”.

Представитель теории “тождества”, взявшись за конкретные исследования, либо забывает о своей концепции, как это имеет место у Гегеля в ряде случаев, где он улавливает действительную связь явлений, либо заимствует категории и их порядок из чужих трудов. Гегель, например, берет уже готовую классификацию суждений и пытается ее представить как саморазвитие понятия. Поскольку способ раскрытия действительного развития предмета остается в тени, характер перехода от одного явления к другому принимает искусственный, вымученный характер. Гегель фактически остается в рамках приемов формальной логики в этих переходах: он стремится вывести одно явление из другого путем умозаключений. Если раскрывается действительная связь, то применяется фактически какой-то прием отражения, и тогда исследователь изменяет своей сознательной концепции.

Какой лицемерный характер принимает концепция “тождества” в отношении “порождения” новых категорий, можно проиллюстрировать на следующем. При рассмотрении предмета надо начать с абстрактного. Но чтобы понять предмет, надо его различные стороны иметь в созерцании. Так, невозможно логически вывести деньги, если они уже не являются созерцаемым фактом. Тогда как с точки зрения “тождества” этого не должно быть, ибо если, например, исследователь знает о существовании капитала и этот факт принимает во внимание при исследовании товара, он в ходе этого “принятия во внимание” совершает логический процесс, опровергающий теорию “тождества”.

Гегель начинает свою “Логику” с “бытия-ничто”, лишенных всякого определения. Уже одна мысль о “лишенности определений” может существовать лишь в соотношении с определенными категориями. Невозможно в мысли сделать ни одного шага, если хотя бы с какой-то стороны не намечен тот пункт, к которому надо идти. И этот пункт даже в отрицательной форме дает себя знать в исходном пункте. Далее Гегель воображает, что из имманентной диалектики “бытия-ничто” выводит прочие категории — качество и т.д. На деле он эти категории имеет в голове до того, как их вывел.

Выше мы уже показали, какой характер носит переход от товара (стоимости) к деньгам у Гегеля. Не будь деньги созерцаемым фактом и не будь они уже известны, Гегель не смог бы построить свою конструкцию воплощения абстрактной стороны “ценности” в деньги. А процесс перехода от товара к деньгам, какой бы ошибочный или правильный характер он не имел, есть способ установить связь созерцаемых фактов (с точки зрения мышления они созерцаются одновременно) посредством мышления, — процесс, подчиняющийся законам, отличным от тех законов, которые имеют место при образовании денег и существовании их в товарном производстве.

Идеализм, обусловливая смешение процессов мышления с отраженным предметом, ведет к отрицанию диалектики предмета и путей ее раскрытия или к их извращению.

Мы взяли в учении Гегеля лишь одну сторону, не рассматривая колоссального богатства мыслей в его “Логике”. Урок, который надо учесть из рассмотренной ошибки Гегеля, заключается в следующем: с точки зрения “тождества” или плоского отражения (для понимания специфических законов движения мысли они одинаково ошибочны) невозможно понять приемы диалектического мышления. Надо, исходя из того факта, что мышление открывает в предмете диалектику его, рассмотреть, какие мысленные процессы вырастают на этой основе. Это мы и сделаем на примере восхождения в “Капитале” Маркса.

глава вторая
простейшие элементы восхождения

Исходный пункт восхождения

С чего начинать воспроизведение предмета в мысли?

Вопрос необычайно многосторонний и может быть решен исчерпывающим (сравнительно) образом лишь в науке о мышлении в целом. Так как нашей задачей является рассмотрение формы мышления, возникающей на высокой ступени развития научного мышления, мы начнем сразу с момента, когда вопрос о начале науки превратился в специальную проблему. Но и после этого ограничения возникает необходимость рассмотрения огромного материала по истории возникновения и развития наук и теоретических воззрений на их начало. Чтобы на этом пути вопрос об исходном пункте не превратился в бесконечный и тем самым в конечный пункт работы, мы должны принять восхождение как факт и исключительно в позитивной форме выяснить характер его исходного пункта, ограничив критическую часть лишь необходимыми для этой цели замечаниями по адресу Гегеля, наиболее ярко поставившего вопрос о начале науки до Маркса.

Итак, с чего начинать воспроизведение предмета посредством восхождения или с чего начинать восхождение? Ответ заключен уже в общем определении восхождения: с абстрактного. Но это слишком абстрактно.

Надо указать специфическое отличие того абстрактного, с которого начинается восхождение.

Если даже известно, что надо начинать с “простейших определений” предмета, возникает вопрос: откуда берутся они? у предшественников? Это дело не меняет: откуда их взяли предшественники? Т.е. в характеристику исходного пункта должны войти и пути выяснения того, что именно это — исходный пункт. Иначе все восхождение — блуждание вслепую.

Вопрос о начале науки встает не тогда, когда наука только начинает свое существование, а когда она прошла уже известный путь, — абстрагировала и до некоторой степени изучила целый ряд сторон предмета. При этом безразлично, с чего начала та или иная наука: одновременно с различных сторон, с исторического начала самого предмета или с развитых его проявлений. Так или иначе сохраняет силу необходимость абстрагирования различных явлений целого, определение их, описание строения и т.д. В процессе выявления сторон предмета и их изучения обнаруживается зависимость понимания одних явлений от других и тем самым (косвенно еще) их внутренняя объективная связь. Встает вопрос об охвате предмета в целом и об исходном пункте этого охвата.

Два основных пути возможны и имеют здесь место действительно. Первый путь заключается в том, что к рассмотрению различных сторон единого предмета применяются те же мыслительные операции, которые имели место (и необходимы) при фиксировании этих сторон мышления впервые. Следствием этого является стремление дать такое универсальное определение предмета, чтобы под него подошли все известные его стороны. Затем эти стороны располагаются наряду и в последовательности, получают определения как частные случаи того общего, что указано в общем определении предмета, и рассматриваются наряду и друг за другом, и только.

Классическим примером этому является изложение формальной логики в учебниках. Дается общее определение: это наука о формах и законах мышления. Затем излагаются формы и законы по принципу “формы существуют какие-то”: “понятие есть форма мысли…”, “суждение есть форма…”. Здесь даже законы выступают наряду и отдельно от процессов, законами которых они являются.

Но необходимость процесса движения мысли, обусловленная новым его содержанием, дает себя знать и на этом пути. В отрицательной форме: попытки дать определение предмета, которое охватило бы все его явления, кончаются либо расшифровкой термина, обозначающего предмет в целом, либо перечислением вопросов, которые охватывают называемая этим термином наука; даже в развитых науках попытки дать универсальное и окончательное определение предмета науки превращаются в предмет бесконечных споров (пример этому — психология). В положительной форме: действительным исходным пунктом в изображении предмета всегда оказывается не общее определение предмета, а какое-либо конкретное явление целого, которое может быть определено и независимо от общего определения предмета (и наоборот, лишь определение его дает первое определение предмету, как увидим дальше).

Второй путь — путь сознательного раскрытия внутренней связи сторон целого, путь раскрытия его объективной диалектики. Этот путь и обуславливает новые мысленные операции.

Мы отнюдь не отрицаем роли дефиниций. Мы лишь подчеркиваем, говоря о различии путей решения указанной выше задачи, следующее: дефиниция по своей природе фиксирует общее и различное в существующих наряду или в последовательности предметах и, будучи применена к различным сторонам предмета, заставляет на них смотреть лишь как на частный случай общего; вопрос об исходном пункте рассмотрении предмета превращается в дело личное или традиции, открывается от объективной зависимости в самом предмете.

Второй путь, сказали мы, путь раскрытия объективной диалектики предмета. Но он может быть проделан лишь посредством соответствующих ему мыслительных операций.

Раз мы подходим к предмету диалектически, в том числе — как к исторически сложившемуся, значит и начать должны с того, с чего начала история. Это верное положение, чтобы стать рабочим инструментом исследования, нуждается, однако, в пояснении.

В самом деле, как быть, если мы не имеем возможности созерцать историю формирования, начало предметов? Но оставим этот каверзный вопрос и допустим, что эта возможность есть. Тогда мы прежде всего сталкиваемся с тем фактом, что предмет имеет целый ряд исторически исходных пунктов, т.е. ряд необходимых условий своего возникновения. Так, исторически исходный пункт капитала образуют развитие торговли, накопление денег, отделение рабочих от средств производства, кооперация. И если мы, кроме вышеприведенного положения, не знаем ничего больше, то в число условий возникновения капитала можем включить и возникновение… солнечной системы. Очевидно, нужно производить абстракции в наблюдаемой истории, т.е. оставить без внимания условия, не объясняющие возникновения данного предмета в его специфике и взять только специфические. Последние же в истории не увидишь до тех пор, пока не обнаружишь их в сформировавшемся предмете. Так, отделение рабочей силы от средств производства только тогда выступает для сознания как один из исходных пунктов (одно из условий возникновения) капитала, когда в самом развитом капитале оно будет обнаружено как необходимое условие и следствие его существования. Чтобы узнать, с чего начала история, надо знать, история чего начала с этого.

Затем среди специфических условий мы должны будем в своей голове установить какую-то иерархию, последовательность, ибо надо и возможно начать с чего-то одного.

Наконец, история возникновения и развития предмета обладает следующим свойством: то, что было исходным пунктом предмета, оказывается его необходимым следствием и результатом. Превращение продукта труда в товар, например, есть предпосылка и исходный пункт капитала, но лишь капитал превращает его в свое необходимое следствие.

Очевидно, сама история нуждается в каком-то условии для понимания того, с чего она начала. Иначе рассматриваемое требование превращается в простое описание последовательности случайно замеченных событий во времени, — описание, ничего общего не имеющее с диалектическим методом.

Отношение логического процесса отражения предмета к его истории мы будем постоянно рассматривать на протяжении всей работы. Здесь надо заметить следующее. Изучение, наблюдение истории предмета имеет значение не само по себе, а для понимания предмета, переживающего историю. Значит и в истории мы должны увидеть то, что входит в строение самого предмета как необходимое условие и следствие его существования. Значит то, с чего начала история предмета, мы должны обнаружить в самом предмете. Причем, должны обнаружить это начало как такой пункт, к которому сходятся все проблемы, от которого зависит все понимание предмета, — как исходный пункт понимания сложившегося предмета. Поскольку мы говорим об исследовании находящегося перед исследователем предмета, каким-то образом зафиксированного в мышлении, то под историей мы понимаем тот процесс, который привел к данному состоянию предмета, в результате которого сложился данный предмет.

Именно указанная выше необходимость стихийно пробивала себе дорогу в истории науки о буржуазной экономике до Маркса. Экономисты и не помышляли еще об историческом характере капитала, сознательно не ставили вопрос об исходном пункте его исследования. Однако, начав решать задачу раскрытия внутреннего строения капиталистической системы, они столкнулись с фактом, наносящим первый удар по их метафизическому способу мышления из самого процесса познания: понимание одних явлений зависит от понимания других. Так, понимание процента и ренты требует исследования прибыли, и понимание последней — исследование стоимости. Экономисты не поняли того, что эта зависимость обусловлена не свойствами мышления самого по себе, а строением исследуемого предмета, и может иметь место лишь как историческая. Это сделало невозможным для них решение задачи. Но они стихийно нащупали этот пункт, от понимания которого зависит понимание всех сторон буржуазной системы. Это — товар, экономическая клеточка буржуазного общества.

Этот конечный пункт блужданий и должен послужить исходным пунктом понимания. Поскольку у нас речь идет не об отражении вообще, а об особой его форме — о способе раскрытия внутренних связей органического целого или о раскрытии диалектики предмета, — поскольку речь идет не о стихийном процессе, а о сознательном применении этого способа, то требование начинать с “клеточки” должно послужить руководящим указанием исследования.

Итак, исследование органического целого надо начинать с его “клеточки”. Что такое “клеточка”? Рассмотрим это на примере товара.

Маркс начинает свое исследование с рассмотрения отдельного товара. “Отдельный” товар — это не эмпирический “этот” товар (эти сапоги, этот сюртук, сапоги и сюртук вообще и т.д.), а всякий любой товар. Т.е. уже произведено абстрагирование особого свойства всякого товара — меновой стоимости. Исследованию подлежит всякий продукт труда, обладающий этим свойством, товар в его особенности меновой стоимости.

Товар, далее, рассматривается не как нечто застывшее, неподвижное — в этом случае он выступает просто как вещь,— а как обмениваемый продукт, как меновое отношение, т.е. в его специфическое форме движения. Именно это отношение, связь, движение и позволило впервые зафиксировать в мысли меновую стоимость как особое свойство товара, и сам товар, как особое явление. Т.е. исходным пунктом восхождения у Маркса является специфическая и общая для данных предметов связь их или всякий предмет этого рода в его общей и специфической для данных предметов связи, фиксируемое как его специфическое и общее свойство. Странно, быть может, звучит здесь речь о связи и свойстве одновременно и общем и специфическом. Но это факт: меновая стоимость есть свойство, общее всем товарам, и вместе с тем — специфическое лишь для них.

Сравнительно с прочими экономическими отношениями буржуазного общества товарное отношение является простейшим по своей структуре. Товар предполагает отношение двух элементов данного товара и другого (Т-Т¹ или Т-Д). Выражаемое в отношении товаров отношение людей есть отношение двух агентов продавца и покупателя.

Тогда как, например, промышленный капитал предполагает сложную систему отношений:

Д — Т^Р.С._С.П. … П … Т^{1 Т} _(DТ) — Д^{1 (Д)} DД.

формулы, представляющие абстрактное выражение этих явлений, наглядно об этом говорят.

На первый взгляд купеческий и ростовщический (ссудный) капитал кажутся точно так же простыми. Но и тот и другой даже в своих “допотопных” формах предполагают уже товарное обращение по крайней мере (Т-Д-Д). Купеческий: Д-Т-Д¹ и другие экономические отношения, кроме товарных. Ростовщический, если учесть весь путь между начальным и конечным пунктом: (Д-Д¹/Д + ¶Д), предполагает отношения купли и продажи, в других формациях — отношение данной формации, в буржуазной — движение промышленного капитала.

Всякая попытка найти более простые отношения в буржуазной экономике будет означать либо ложную абстракцию изолированного Робинзона, либо утерю специфического предмета и перехода в другую область исследования.

Простота товара, однако, не абсолютна, а относительна. Как рефлекс есть простейший нервный процесс, “клеточка”, когда речь идет о высшей нервной деятельности, и сложное явление по отношению к предшествующим формам отражения, так и товар является простейшим по отношению к прочим буржуазным, т.е. товарным отношениям.

Относительный характер простоты имеет важное значение для понимания исходного пункта восхождения и его определения.

О структурной простоте и сложности можно говорить только при сравнении явлений одного качества. При сопоставлении явлений различного качества о простоте и сложности говорить в отношении структуры бессмысленно. Так, что сложнее — простые товарные отношения или необычайно запутанные отношения какого-либо родового племени, сложная система товарных отношений или ясные как божий день отношения рабства? Из положения можно выйти только с точки зрения исторического подхода. Но исторический характер исследуемого предмета еще должен быть открыт.

И в применении к явлениям одного качества определение простоты и сложности нуждается в умозаключениях, как например в отношении сравнения формы Т-Т¹ (Т-Д) и Д-Д¹.

Из сказанного вытекает, что для определения (выявления) простейшего отношения исследуемого предмета необходимо наличие и фиксирование в мысли более сложных отношений того же качества. Если даже исследователь случайно начнет с простейшего, чтобы осознать как таковое, он должен будет выявить сложное, по отношению к которому выявленное им ранее явление будет понято как простейшее. Так что тот путь, который политэкономия проделала от развитых и сложных отношений буржуазной экономики к простейшим, не есть заблуждение, а есть объективная необходимость процесса познания. Заблуждением является его абсолютизация. Но и восхождение, не включающее в себя этот путь как свою необходимую сторону, невозможно или случайно.

Простое имеет еще одну сторону: другие более сложные отношения для своего возникновения требуют дополнительные условия кроме тех, которые предполагает простое.

Исследование простого должно выявить условия его возникновения. И это будет вместе с тем выявление одного из условий возникновения предмета в целом. Так, условие возникновения товара, — разделение труда и частная собственность на средства и продукт труда, — есть вместе с тем условие возникновения капитала. “Определение” простого, точнее говоря — знание о простом, есть знание о предмете в целом, но знание еще “одностороннее”, абстрактное.

Восхождение от простого отношения к другим отношениям предмета должно объяснить условия возникновения этих более сложных отношений, т.е. усложнение предмета. Но вместе с тем, исследование этих отношений способствует пониманию простого. Повторяем, абсолютизация той или другой стороны восхождения ошибочна. (В конкретных исследованиях возможны самые различные случаи).

Мы сказали, что товар есть простейшее отношение сравнительно с другими буржуазными экономическими отношениями, т.е. товарными же отношениями. В чем заключается вторая сторона товара как “клеточки”? Товар есть самое общее экономическое отношение буржуазного общества. Действительно, какие бы буржуазные экономические отношения мы ни взяли, они обязательно включают в себя как необходимую сторону товарное отношение, являются так или иначе товарными отношениями:

Т-Д-Т

Д-Т-Д¹ Р.С. П…Т¹-Д¹

Д-Т С.П.

Даже Д-Д¹ есть товарное отношение, поскольку деньги как капитал превращаются в товар благодаря “своему” свойству давать среднюю прибыль.

Т.е. являясь простейшим отношением наряду с другими, “клеточка” (товар) есть вместе с тем “сторона”, общее свойство всякого другого отношения данного предмета (буржуазного экономического отношения).

Характерно здесь отметить, что общность “клеточки” отлична от той, о которой говорит формальная логика. Формально-логическое общее-сходное, одинаковое в различных предметах. Абстрагирование его имеет место при выявлении свойств предметов и фиксировании их в мысли. Здесь же явления предмета в мысли зафиксированы, и исследование имеет целью раскрыть их взаимоотношение. Кроме того, <