Определение контекста (МКБ) 4 страница

Информация, используемая человеком с винтовкой, принадлежит логическому типу, отличному от того, который был использован человеком с дробовиком. Первый использует информацию о конкретной ошибке в уникальном событии, последний должен извлечь урок из практики. Класс представляет более высокий логический тип, чем его члены.

Читатель сразу же отметит, что этот контраст может иметь важное значение для формирования характера и воспитания. Учение дзэн, например, использует опыт, накопленный длительной практикой, (и зачастую нарушает коррекцию ошибок, пока не будет достигнуто более широкое – или глубокое – изменение в калибровке. На самом деле, связь между понятиями Миттельштедта и понятиями, использованными в этой книге, становится ясной при рассмотрении их в терминах различных типов познания. Система отопления дома направляет события и реагирует на различия, но сама не изменяется – пример нулевого познания. Подобным же образом идеализированный стрелок на диаграмме (в отличие от стрелка в жизни) всегда начинает всю процедуру заново.]

Другим примером, использованным Миттельштедтом, было поведение богомола, который ловит пролетающих мух очень быстрым резким движением. Миттельштедт заинтересовался точностью этого движения и тем, как ему можно научиться, но выяснил, что его животные не способны использовать опыт для коррекции калибровки, которая была, скорее всего, задана генетикой – «жестко запрограммирована». [Но когда хозяин находится дома, его система может. быть изменена в результате опыта последовательных циклов. Подобно этому и калибровка охотника с дробовиком изменяется серией последовательных опытов. Охотник учится на практике.]

Что происходит, когда учитель музыки ругает ученика за «недостаточность практики»? Вопрос несколько осложнен, и только сейчас, когда я пишу эти строчки, я начинаю понимать процесс, доставивший мне в детстве столько мучений. (Воспитатели знают, что когда мы говорим о человеке «непослушный», мы зачастую имеем в виду, что он или она использует или пытается использовать самокоррекцию в индивидуальном акте, когда успех зависит от калибровки, приобретенной длительной практикой. Вы не можете научиться стрелять из дробовика, обращаясь с ним, как с винтовкой.) Во время игры я очень старался играть правильно. Другими словами, я пытался использовать коррекцию ошибок в разовом акте исполнения каждой ноты. Результат был далек от музыки.

Контраст между использованием винтовки и дробовика возникает из того факта, что стрелок из винтовки может откорректировать прицел в середине незавершенного действия. Он корректирует несовершенную ошибку. Человек с дробовиком судит о качестве стрельбы после завершения действия. В момент стрельбы охотник с дробовиком обладает меньшей гибкостью, чем охотник с винтовкой, так как полагается на сформированные привычки. Птица падает или улетает, а охотник добавляет еще один дополнительный продукт опыта в банк памяти, от которого зависит калибровка.

[Оба ряда диаграмм, две отопительные системы дома и по различным способам стрельбы, демонстрируют различия в логических типах. В обоих случаях, где мы поднимаемся на второй логический уровень (рис. 2 и 4), происходящее событие является не только изменением, применимым к частному случаю (как в рис. 1 и 3), но долговременным изменением в системе, которое повлияет на будущие события, то есть изменением в структуре.] Именно на такие изменения мы ссылаемся, употребляя термин «обучение», но для создания логически последовательной теории я включаю в эту рубрику все события, в которых организм или система получают информацию, и вот почему нам нужен термин «нулевое познание», или нулевое обучение. На самом деле, стрелок из винтовки в отличие от богомола обучается, практикуясь. Но этого не видно из «чистого случая», показанного на диаграмме. В то же самое время я включаю в этот термин все, от простейших случаев – до получения сложной информации, которая может определить характер, религию, компетентность или эпистемологию. Я также включаю внутреннее обучение, то есть изменения в процессах обучения, вызванные изменениями при взаимодействии различных частей мозга. Следующим шагом после такого всеобъемлющего определения будет разработка определенной классификации обучения и ее объяснение, то есть то, что я называю теорией обучения. [Разработка такой теории включает группирование явлений, часто отличающихся друг от друга, таких, как адаптация, пагубные привычки, формирование привычек, а затем определение различных видов обучения терминами логических типов. Выше уровня нулевого обучения обучение состоит из изменений системных характеристик в результате опыта. В организмах такое изменение обычно происходит в поиске постоянства цели, – цели, заранее определенной.]

Определение обучения поднимает вопросы, относящиеся к случаям «обучения» или «гистерезиса», которые можно встретить среди чисто физических явлений. Одним из наиболее известных среди них является случай с фигурами Хладни. Тонкая металлическая пластинка с опорой в одной точке посыпается мелким порошком, а затем по ней ударяют палочкой (по краю); возникающая в результате удара вибрация будет неравномерно распределяться по пластине, так что порошок покинет места с наибольшей амплитудой и соберется на участках, где амплитуда будет наименьшей. Возникающие рисунки получили свое название по имени итальянского физика Хладни, изучавшего их в XIX веке. Такая пластинка может дать множество подобных рисунков в зависимости от места удара. Некоторые из них получить легче, некоторые – труднее, и говорят, что пластинка «запоминает» рисунок, произведенный вчера, и с большей легкостью воспроизводит его сегодня.

Так же, конечно, и хозяин ценного инструмента Страдивариуса не разрешит новичку играть на нем из боязни, что новичок произведет такие страшные звуки, которые инструмент может повторить в концертном зале.

Вопрос гистерезиса узоров резонанса представил большой интерес в свете последних предположений Карла Прибрама о том, что память образуется чем-то подобным голограммам в мозгу. «Мозговая голограмма» является, если я правильно понимаю, сложным четырехмерным узором резонанса в трехмерной нервной системе. Легким выходом из затруднения было бы предложение о том, что явления не следует классифицировать как «обучение» или что они не включают! получение «информации». Но я придерживаюсь такого мнения, что мозг действительно зависит от приобретенного узора резонанса, и мы не можем просто отмахнуться от такого приобретения как от «лжеобучения». Нам следует скорее подготовиться к изменению нашего определения «обучения» или «информации», чтобы приспособиться к этим явлениям. [Явления, которые мы описываем, всегда должны обладать таким аспектом, который можно описать физически, и нам может понадобиться взглянуть на физические изменения, входящие в обучение внутри организмов, так же, как и на неограниченное обучение или обучение системами, содержащими сложные сочетания органических и неорганических компонентов – подобно владельцу дома с его системой отопления.]

Прежде чем закончить рассмотрение ряда примеров, затронутых в этой главе, следует рассмотреть другое сходство между диаграммами, а это уже случай с триадами. Исследование «обучения» в психологических лабораториях часто также формируется вокруг триады событий, называемых «стимул, реакция, подкрепление», что позволяет одному компоненту толковать связь, отношение между двумя другими. В данном контексте было бы только естественным задать вопрос о том, связана ли эта триада с показанными на диаграммах треугольниками. И кроме того, спросить, являются ли в некотором смысле «реальными» триада экспериментов по обучению и треугольники в нарисованных мною диаграммах или они просто артефакты лаборатории или даже паранойи теоретика. Встречаются ли такие триады во всех примерах обучения, узнаваема ли такая триада в случае с фигурами Хладни, в голограммах и т.д.?

Образец триады, включенный в обучение, прочно держится благодаря природе «подкрепления». Это название любого сигнала, определяющего ценность («хороший» или «плохой», «правильный» или «неверный», «успех» или «неудача», «удовольствие» или «боль») системы связей между любыми двумя или более компонентами в последовательном ряду взаимодействий. Подкрепляется не «кусочек» поведения, подкрепление является толкованием связи между двумя или более событиями в последовательности. Некоторые люди приписывают своему миру посылку, что «правильный» и «неправильный» являются определениями предметов, а не связей между ними. Эти люди готовы определить «подкрепление» в терминах, отличающихся от приведенных выше. Кодексы законов поступают так в уверенности, что легче определить действия, чем связи между ними. Я считаю такие «срезы» пути неверными и/или опасными.

Теперь позвольте разделить две категории обучения, в каждую из которых входит много членов, но каждая при этом обладает таким свойством, что разница между ними является разницей логических типов, то есть то, что изучается в одной категории, содержится в обучении более высокой категории. Рассмотрим для примера отношения крысы с экспериментатором: крыса учится получать пищу путем нажатия на клавишу, когда она слышит определенный звук. Или возьмем ребенка, которого взрослый учит играть на фортепьяно. В каждом из этих примеров существует два вида обучения. Есть определенный урок, который надо выучить: для крысы – «нажми на клавишу и получишь пищу» и для ребенка – «нажми на эти клавиши в соответствующем порядке и получишь поощрение».

И в каждом есть обучение высшего логического типа. Для крысы: «В мире очень много таких ситуаций, в которых мое правильное действие принесет пищу» или более обобщенно: «В мире очень много ситуаций для целенаправленного действия». Для ребенка последовательность более сложная. Да, ощущения крысы подходят и для ребенка: «Существуют такие ситуации, при манипуляции которыми я могу получить поощрение». Но, кроме того, имеется и очень интересный вопрос связи между отдельным действием, ведущим к успеху или неудаче вовне, и отдельным действием, которое поддается коррекции своими силами. Следует ли мне откорректировать то, как я играю каждую ноту? Или мне следует откорректировать какую-то переменную в последовательности нот?

При обсуждении контраста между стрельбой из винтовки и стрельбой из дробовика было ясно, что оружие различалось по степени возможности, предоставляемой для самокоррекции.

Винтовка позволяет стрелку увидеть свою ошибку при прицеливании во время одного акта. Дробовик же позволяет обучаемому судить о результате только после выстрела, но для того, чтобы научиться, ему необходимо практиковаться.

Но это также вопрос обучения – или мог бы стать таковым. В детстве, в возрасте от девяти до восемнадцать лет, я провел ужасные часы, стараясь научиться играть на скрипке, и, что касается музыки, я научился совершенно не тому, что нужно. Постоянно стараясь исправить отдельную ноту, я не смог научиться, узнать то, что музыка находится в другом, большем ряду последовательностей.

Я пишу сейчас эти строки, находясь в лесах Британской Колумбии, а мой маленький магнитофон играет «Вариации» Баха. Точность воспроизведения далека от совершенства, а клавесин звучит еще мягче, чем обычно. Но меня занимает композиция. Она начинается с утверждения, которое Бах назвал «ария». Затем идут отдельные вариации, всего их тридцать, пока, наконец, последовательность не возвращается к повторению исходной арии. Написал ли Бах эти тридцать вариаций и затем расставил их по порядку? Или каждая вариация каким-то образом определяет последующую?

Как бы там ни было, эта дилемма – рассматривать ли обучение как изменение в калибровке или как проблему самокоррекции от одного момента к другому, – кажется, присуща всем видам искусства. Входит ли в основные достоинства искусства представление данной проблемы? Заставить исполнителя и слушателя, живописца и зрителя и т.д. сдаться перед необходимостью, отмечающей границу между осознанной самокоррекцией и непроизвольным подчинением внутренней калибровке? [Также возможно, что подобное смещение логических типов напомнит нам некоторые виды опыта, который мы называем «религиозным».] Когда я учился играть на скрипке, для меня эти вопросы представляли область запретного – место, куда я боялся ступить. Существуют ли тогда такие места, которые населены ангелами, но куда боятся ступить глупцы?

V. НИ СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ, НИ МЕХАНИЧЕСКОЕ (ГБ)

Прежде чем предпринять попытку понять, что же все-таки такое – обладание чем-то священным, следует, по крайней мере, обозначить некоторые барьеры. Каждый участник в такой дискуссии должен четко оговорить свою позицию по большому количеству тем, относящихся к основным посылкам данной цивилизации, а также к религии и священному.

[Кажется, что центром эпистемологической запутанности, в которой мы все сегодня живем, является начало нового решения проблемы «тело-разум». Первый шаг к решению содержится в обсуждении различий, проведенных Юнгом между Плеромой и Креатурой, а именно, что разум является организационной характеристикой, а не отдельной «субстанцией». Материальные предметы, входящие в отопительную систему жилища – включая и хозяина дома – распределены таким образом, чтобы оказать поддержку определенным мыслительным процессам, таким, как реагирование на разность в температуре и самокоррекция. Такой способ видения, по которому мы рассматриваем умственное в качестве организационного, доступного для исследования, но не сводим его к материальному, предусматривает развитие монистического и унифицированного видения мира. Одной из ключевых идей, развитых на конференции по теме "Сознательная цель и человеческая адаптация[10]" около пятнадцати лет назад, было то, что каждая религия и многие другие системы мышления могут рассматриваться как предлагающие решение, полное или частичное, проблемы «тело-разум».] Из нескольких способов мышления о системе «тело-разум» большинство являются, по моему мнению, неприемлемыми решениями данной проблемы, они-то и составляют основу для возникновения целого ряда предрассудков, которые можно разделить на два класса.

Есть такие формы предрассудков, которые помешают объяснение жизни и опыта вне пределов тела. Какой-то отдельный сверхъестественный орган – разум или дух – должен вроде бы влиять и частично управлять телом и его действиями. В этих системах верований остается неясным, как разум или дух, будучи нематериальными, могут влиять на материю в целом. Говорят о «власти разума над материей», но эта связь может произойти только, если разум получит материальные характеристики или материя получит мыслительные свойства типа «послушания». В любом случае предрассудок ничего не объясняет. Разница между разумом и материей сведена к нулю.

Есть и другие предрассудки, полностью отрицающие разум. Как утверждают механицисты, нет ничего такого, что нельзя было бы объяснить линейными последовательностями причины и следствия. Нет ни информации, ни юмора, ни логических типов, ни абстракций, ни красоты, ни уродства, ни печали, ни радости. И так далее. Этот предрассудок состоит в том, что человек является машиной. Даже безвредные лекарства, прописываемые для успокоения, не подействуют на такое создание.

Но жизнь машины, даже самого хитроумного компьютера, трудна для понимания – и поэтому наши материалисты всегда находятся в поисках выхода. Им нужны чудеса, а мое определение таких воображаемых явлений простое: чудеса – суть мечтания, посредством которых материалисты пытаются сбежать от своего материализма.

Эти два вида предрассудков, эти соперничающие эпистемологии, сверхъестественная и механическая, подпитывают друг друга. В наше время посылка о внешнем разуме ведет к шарлатанству, содействуя, в свою очередь, обращению к материализму, который затем становится невыносимо узким. Мы говорим себе, что выбираем свою философию по научным и логическим критериям, но на самом деле наше предпочтение определяется необходимостью смены одного неудобного состояния на другое.

Проблема, однако, не является полностью симметричной.

Я решил жить в Эзалене с его астрологическими поисками истины, травяными лекарствами, диетой, йогой и т.д. Мои друзья любят меня, я люблю их, и я все больше и больше прихожу к выводу, что не могу жить где-либо еще. Меня приводят в ужас мои коллеги по науке, и, хотя я не верю практически ни во что, что составляет основу антикультуры, мне представляется очень удобным жить с этим неверием – больше, чем с антигуманным ужасом, который вызывают во мне западные привычки и их образ жизни. Они пользуются слишком большим успехом, а их верования слишком бессердечны.

Верования антикультуры могут называться суевериями и отнесены к иррациональным, но причина этого вполне состоятельна. Она была направлена на защиту человека от постепенного исчезновения как вида. Старые верования прекратили служить источником объяснения или уверенности. Честность правительственных лидеров, руководителей в областях промышленности и образования, живущих старыми верованиями, перестала внушать доверие.

Это смутно ощущаемое исчезновение вида является основным в эпистемологическом кошмаре XX века. Следовало бы найти более стабильную теоретическую позицию. Она нужна нам для ограничения крайностей как со стороны материалистов, так и тех, кто ввязался во флирт со сверхъестественным. И, кроме того, нам нужна пересмотренная философия или эпистемология для уменьшения нетерпимости, разделяющей эти два лагеря. «Чума на оба ваших дома!» – восклицает, умирая, Меркуцио.

Я утверждаю, что сегодня мы знаем достаточно, чтобы ожидать, что эта улучшенная позиция будет унитарной и что концептуальное разделение между «разумом» и «материей» будет рассматриваться как побочный продукт недостаточного холизма («философия целостности»). Когда мы слишком пристально смотрим на часть, мы теряем возможность увидеть необходимые черты целого, и тогда у нас возникает соблазн приписать явление, возникающее благодаря целостности, какому-то сверхъестественному явлению.

Люди, слишком часто читающие мои труды, черпают в них поддержку для мыслей о сверхъестественном, которые были у них, конечно, и до того. Я никогда сознательно не оказывал такой поддержки, а это ложное впечатление оказывается барьером между ими и мной. Я не знаю, что делать, кроме того, что еще раз разъяснить мои идеи в отношении сверхъестественного, с одной стороны, и механического, с другой. Ну что ж, я презираю и испытываю страх перед обеими крайностями, считаю их эпистемологически наивными и неверными, а также политически опасными. Они также опасны для того, что мы называем умственным здоровьем.

Мои друзья подталкивают меня к тому, чтобы я выслушал еще больше рассказов о сверхъестественном, подверг себя различным «опытам» и встретился с большим количеством людей, практикующих невероятное. Они называют меня ограниченным в этой области. Так оно и есть. В конце концов, я по профессии и врожденной склонности – скептик, даже в отношении данных, получаемых от органов чувств. Я действительно верю, что есть какая-то связь между моим «опытом» и тем, что происходит «там», и эта связь воздействует на мои органы чувств. Но эту связь я рассматриваю как очень таинственную и требующую большого количества исследований. Как и другие люди, я обычно испытываю многое из того, что не происходит вовне, «там». Когда я присматриваюсь к тому, что, как я считаю, является деревом, я получаю образ чего-то зеленого. Но этот образ не находится «там». Поверить в это – будет опять-таки видом предрассудков, суеверия, так как образ – это мое творчество, оформленное и окрашенное многими обстоятельствами, включая и заранее составленное мнение.

Что касается сверхъестественного, я считаю, что данные во многих случаях отличаются от того, как они поданы, и не поддерживают, не говоря уже о доказательстве, того, на что они нацелены. Я также считаю, что в эти утверждения настолько трудно поверить, что требуется очень сильное доказательство.

Беда в том, что вера в чудо всегда оставляет верующего открытым для любой веры. Воспринимая и принимая два противоречащих вида объяснений, он жертвует всеми критериями невероятного. Если какое-то предположение одновременно правильно и неверно, тогда все предположения должны быть одновременно правильными и неверными. Все вопросы веры или сомнения теряют тогда смысл. В этом контексте концепция ереси приобретает свое значение. Однако, если ересь определить как внутренне противоречивое мнение о какой-то главной посылке жизни и религии, тогда вера в сверхъестественное будет, в конце концов, «ересью».

Пример, возможно, внесет большую ясность. Недавно я присутствовал на сеансе, где профессиональный медиум нарисовал около двадцати картин за два часа. Эти картины он подписал именами различных покойных знаменитых художников – Пикассо, Моне, Тулуз-Лотрек, Матисс, Рембрандт и т.д. И, в самом деле, каждая картина была выдержана в стиле художника, чье имя было на ней «подписано». Медиум утверждал, что дух покойного художника управлял им во время написания картин и что без такого воздействия он бы и не знал, как подступиться к холсту.

Несколько дней спустя маленькая девочка лет четырех испортила одну из этих картин, на которой стояла «подпись» Моне. Члены общины были в шоке. Но я предположил, что такая последовательность событий доказывала реальность приведений. Очевидно, Моне, находясь где-то в краю мертвых, узнал об этом чудовищном перевоплощении и, разъяренный, вернулся на землю, воплотился в маленькую девочку и направил ее руку, чтобы она испортила картину. Я указал, что штрихи, сделанные девочкой на картине, и есть подлинный Моне и принесут на аукционе несколько тысяч долларов. Или всю картину можно назвать подлинным Моне? Любая гипотеза по правдоподобию (или неправдоподобию) равна другой. Введение сверхъестественного в схему объяснения разрушает всю веру и все неверие, оставляя только состояние ума, которое мы определяем, покрутив пальцем у виска. Но это состояние некоторые находят приятным.

Большое количество разнообразных предрассудков о сверхъестественном зависит от довольно небольшого числа неверных представлений. Так, я считаю, что получение информации организмами или машинами всегда происходит материальным путем и через вполне определенные органы.

Это исключает такие варианты экстрасенсорного восприятия, как телепатию, восприятие на расстоянии, второе зрение и т.д. Это также исключает предрассудок, называемый «наследование приобретенных черт». Но" конечно, не исключается возможность у людей, животных или машин иметь такие органы чувств, о которых мы просто еще не знаем. Однако при обсуждении с друзьями проблемы сверхъестественного я вижу, что любое простое объяснение того, в чем они убеждены, их не устраивает.

Другие виды предрассудков построены на противоречиях, подобных понятию коммуникации без каналов связи, таким, как вера в вещи или людей без материального облика, но тем не менее взаимодействующих с материальным миром. Так, есть люди, описывающие «опыт вне тела», когда нематериальное что-то (что-то, что не является чем-то) оставляет тело в буквальном смысле, чтобы получить ощущение и опыт во время такого путешествия (хотя и не имеет при этом органов чувств), и возвращается назад в тело, снабжая хозяина тела информацией о путешествии. Я рассматриваю все такие рассказы как галлюцинации или чистой воды вымысел. Подобным же образом вера в антропоморфные сверхъестественные существа утверждает существование и способность влиять на события лиц, не имеющих ни местоположения, ни материального существования. Итак, я не верю ни в духов, ни в богов, ни в дьяволов, фей, гномов, нимф, духов леса, привидения, домовых или в Деда Мороза. (Но вера в то, что Деда Мороза нет, возможно, является началом религии.)

Некоторые понятия в области сверхъестественного, казалось бы, базируются на материалистической науке, но на самом деле это не так: у них нет тех качеств и свойств, относящихся к материальному миру. Из всех примеров с физическими величинами, наделенными мыслительной магией, «энергия» – самое вредное. Это когда-то четко определенное понятие из количественной физики с действительными размерами превратилось в беседах и мышлении моих друзей-антиматериалистов в пояснительный принцип.

Мою позицию и причину, по которой так много людей предпочитают мыслить по-другому, можно объяснить исследованием отношений между религией и волшебством. Я считаю, что все заклинания, заговоры, медитации, магические формулы, чары и т.д. действительно срабатывают – но действуя при этом на медиума (как и «психическая энергия»). А на любых других людей это не действует.

Но, когда человек (посторонний) хотя бы частично знает о происходящем и о направленности происходящего на себя, я уверен, что все эти магические процедуры могут быть очень эффективными: они могут убить или вылечить, принести вред или пользу.

Я не верю, что подобные магические процедуры имеют соответствующий эффект на неодушевленные предметы.

В общем, волшебные процедуры имеют кажущееся формальное сходство и с наукой, и с религией. Волшебство может быть выродившейся формой («прикладной») любой из этих двух. Присмотритесь к таким ритуалам, как танец дождя, или к тотемным ритуалам, относящимся к связям человека с животными. В этих видах ритуалов человек вызывает духов, или подражает, или стремится управлять погодой или экологией диких животных. Но я считаю, что это чисто религиозные церемонии на примитивной стадии. Это ритуальные утверждения единства, включающие всех участников в единое целое с метеорологическим циклом или с экологией тотемных животных. Это – религия. Но путь, ведущий от религии к волшебству, всегда таит в себе соблазн. От утверждения единства с туманно виднеющимся целым шаман обращается к более привлекательной позиции. Он рассматривает свой ритуал как часть целенаправленного волшебства, вызывающего дождь, или увеличивающего плодородие тотемного животного, или достигающего какой-либо другой цели. Критерий, отличающий волшебство от религии, и есть цель, зачастую направленная вовне.

Цель, направленная вовнутрь, желание изменить себя – это совершенно другое дело, но есть и промежуточные случаи. Если охотник исполняет ритуальную имитацию животного, чтобы заставить последнее попасться в сети, это, конечно, волшебство, но если целью имитации животного является улучшение своего умения поставить себя на место другого и улучшение понимания животного, его действия могут быть отнесены к религиозным. Мой взгляд на волшебство противоположен ортодоксальному направлению в антропологии, сохраняющемуся со дней сэра Джеймса Фрэзера. Вера в то, что религия есть эволюционное развитие волшебства, – ортодоксальна. Волшебство рассматривается как более примитивное явление. Я же, напротив, рассматриваю волшебство как продукт упадка религии; религия в целом, по моему мнению, это более раннее явление. Я не симпатизирую этому ухудшению, будь это в общественной жизни или воспитании и обучении детей.

Сегодня становится модным собирать повествования о предыдущих воплощениях, о путешествиях в какую-то землю мертвых, о существовании в подобном месте и т.д. Конечно, остается справедливым, что многое последствия моих действий останутся и после «моей» смерти. Мои книги будут продолжать читать, но не в это верят мои друзья. Как я вижу эту проблему, после смерти организация живого существа сводится к очень простым формам.

Другая форма предрассудков, разъясняемая астрологией и теорией синхронности Юнга, основывается на факте, что человеческое мнение очень сильно настроено против вероятности совпадений. Людей обычно удивляют случайности и совпадения, которые невероятными назвать нельзя. Некоторые совпадения отвечают сокровенным желаниям тех, кто хочет найти в них основу для сверхъестественного.

Если происходящее совпадает с нашими желаниями, нашими страхами – тогда мы уверены, что это не простое совпадение. Или «удача» была на нашей стороне, или нет. Или, возможно, наши опасения послужили причиной происшедшего. Люди с трудом проводят различие между изменениями в себе и изменениями в окружающем мире.

Интересно, что один предрассудок может вести к другому. К примеру, Артур Кестлер, начавший с марксизма, отверг эту метафизическую веру и перешел к вере в теорию синхронности. Спуск в ад легок. Затем Кестлер перешел к утверждению наследуемости приобретенных признаков. Верить в это – означает верить в передачу информации без рецептора.

Интересно отметить, что вера в различные предрассудки быстро переходит в желание прибегнуть к трюкам для укрепления этой веры. [И на самом деле, этнография шаманизма полна примеров, в которых шаман, искренне веря в свою волшебную силу, все-таки полагается на ловкость рук, чтобы помочь сверхъестественному.]

Отказ от традиционных способов мышления и управления очень отличается от критики антикультуры. Я могу составить список того, с чем я не согласен в антикультуре. Но мои возражения против традиционной системы выглядят по-другому: я не могу составить список того, с чем я не согласен, так как мои возражения направлены против способа, которым такие разумные компоненты культуры, как деньги, математика, эксперименты, связаны вместе.

Я считаю, что более значительными, чем все виды предрассудков, связанных со сверхъестественным, являются два основных верования, тесно друг с другом связанные, причем оба они являются не только устаревшими, но и опасными. Интересно, что их разделяют как современные специалисты в области сверхъестественного, так и механицисты. Суеверия и предрассудки, модные теперь даже среди бихевиористов и физиков, возникают из сочетания этих двух вер. Странно, что оба верования связаны с гигантом философской мысли – Рене Декартом.

Первым верованием является идея, лежащая в основе большого диапазона современных предрассудков, а именно, что в нашем мире существуют два различных пояснительных принципа: «разум» и «материя». Как и всегда происходит в случае с дихотомией, этот знаменитый картезианский дуализм породил целую серию, не менее чудовищную, чем сам: разум/тело, интеллект/аффект, желание/соблазн и т.д. В XVII веке трудно было придумать какое-либо не сверхъестественное объяснение мыслительных процессов и в то же время было уже очевидно, что физическое объяснение астрономии должно было пользоваться огромным успехом. И поэтому было совершенно естественным уступить дорогу вечной как мир вере в сверхъестественное, чтобы избавиться от проблемы «разума».