Глава cxxi. полночь на баке у борта

(Стабб и Фласк, сидя верхом на фальшборте,

закрепляют висящие за бортом якоря

добавочными найтовами.)

- Нет, Стабб, ты можешь колотить по этому узлу сколько душе твоей

угодно, но никогда ты не вколотишь в меня того, что ты только что сказал. И

давно ли ты говорил обратное? Не ты ли говорил раньше, что всякое судно, на

котором идет Ахав, должно внести дополнительный взнос на страховой полис,

все равно как если бы оно ушло груженное с кормы бочонками пороху, а с носа

коробками серных спичек? Постой минутку, скажи только: говорил ты так или

нет?

- Ну, допустим, говорил. Что же с того? С тех пор отчасти изменилось

даже мое тело, почему бы мне не изменить также свое мнение? К тому же, даже

если бы мы и впрямь были загружены с кормы пороховыми бочонками, а с носа

серными спичками, как, черт возьми, могут эти спички загореться здесь, где

все насквозь промокло? Да и тебе самому, коротышка, уж на что у тебя волосы

огненные, а и тебе сейчас не загореться. Встряхнись-ка, ведь ты у нас теперь

Водолей, Фласк, ты мог бы наполнять целые жбаны водой у себя из-за пазухи.

Понимаешь ты теперь, что против этого дополнительного риска мореходные

страховые компании имеют дополнительные гарантии? Мы ведь настоящие

водопроводные колонки. Но ты слушай дальше, и я отвечу тебе на второй

вопрос. Только сперва убери ногу с этого якоря, чтобы я мог пропустить

конец; вот так. А теперь слушай. В чем, интересно бы знать, разница между

человеком, который держится в грозу за мачтовый громоотвод, и тем, кто стоит

в грозу подле мачты, не имеющей никакого громоотвода? Неужели ты сам не

понимаешь, растяпа, что с тем, кто держится за громоотвод, ничего не может

приключиться, если только молния не ударит сначала в мачту? Так о чем же

тогда говорить? Может, один только корабль из сотни имеет громоотводы, и

Ахаву, а равно и всем нам, дружище, опасность угрожала, по моему скромному

мнению, не больше, чем всем прочим морякам на десяти тысячах кораблей, что

бороздят сейчас океан. А ты, Водорез, ты бы, я думаю, хотел, чтобы все люди

на свете ходили с громоотводиками на шляпе, наподобие пера у офицера

ополчения, и чтобы сзади они развевались, точно офицерские шарфы? И что ты

такой неразумный, Фласк? Ведь это так просто быть разумным, почему же ты

неразумный? Каждый, кто видит вещи хоть вполглаза, может быть разумным.

- Не знаю, Стабб? Я бы так не сказал. Иной раз это довольно трудно.

- Да, когда промокнешь до мозга костей, трудновато быть разумным, это

верно. А я, кажется, весь пропитан этой пеной. Ну, да ничего. Подсунь-ка там

найтов и тяни его сюда. Кажется, крепим мы здесь эти якоря так прочно, будто

никогда уже они нам не могут понадобиться. Принайтовить эти якоря, Фласк,

это все равно что связать человеку руки за спиной. И ведь какие руки!

Большие, щедрые. Видишь эти железные кулаки, а? Крепкая у них хватка.

Интересно, Фласк, на якоре ли наш мир? Если и на якоре, то цепь у него

необыкновенной длины. Ну, вот, ударь по этому узлу разок, и готово. Так.

Если не говорить о твердой земле, то самое приятное - это пройтись по

палубе. Послушай, выжми-ка ты мне полы бушлата, друг. Спасибо тебе. У нас

вот смеются над фраками, Фласк, а мне так думается, что в шторм на судне все

должны носить длинные фалды. Они ведь сходят внизу на нет, и по ним бы

отлично стекала вода. Или же треуголка, она образует отменные водосточные

желоба, Фласк. Так что хватит с меня бушлатов и зюйдвесток; напялю-ка я фрак

и нацеплю касторовую шляпу, так-то, брат. Хо-хо! Фьюить! Лети за борт, моя

зюйдвестка! Господи, господи! и как же это ветры небесные могут быть так

грубы и невоспитанны? Да, препаршивая ночка, брат.

Глава СХХII. ПОЛНОЧЬ НА МАЧТЕ. - ГРОМ И МОЛНИИ

(Грот-марса-рей. - Тэштиго пропускает под него новый трос.)

- Гм, гм, гм. Хватит греметь. Чересчур много грому там наверху. Какой

прок от грома? Гм, гм, гм. Нам нужен не гром, нам нужен ром. Стакан рому.

Гм, гм, гм.

Глава СХХIII. МУШКЕТ

За то время, пока бушевал тайфун, матроса, стоявшего на "Пекоде" у

румпеля из кашалотовой челюсти, несколько раз швыряло на палубу неожиданным

рывком рукоятки, которая по временам все же неизбежно начинала биться, хоть

и была закреплена дополнительными румпель-талями, однако не намертво, потому

что какая-то возможность маневрировать рулем все же была необходима.

В такие свирепые штормы, когда порывами ветра судно, точно волан,

швыряет по морю, нередко приходится замечать, что стрелки компасов вдруг

начинают описывать круг за кругом. Так было и на "Пекоде"; чуть ли не при

каждом ударе волн рулевой мог наблюдать, как они с вихревой скоростью

вращались по картушке, а это такое зрелище, которое у всякого непременно

вызовет сильные и непривычные чувства.

Но спустя несколько часов после полуночи тайфун стих настолько, что

благодаря отчаянным усилиям Старбека и Стабба - одного на носу, другого на

корме - удалось срезать долой трепещущие остатки кливера и фор- и

грот-марселей, которые полетели, подхваченные ветром, кружась, точно белые

перья, выпадающие иной раз в шторм из крыла альбатроса.

На их место были подняты три новых зарифленных паруса, вытянули также

еще и штормовой трисель, так что судно снова бежало теперь по пенным валам,

придерживаясь определенного курса, который - востоко-юго-восток - еще раз

был продиктован рулевому. До этого, покуда свирепствовал шторм, рулевой

держал штурвал как приходилось. Но теперь, когда он приводил судно к

прежнему курсу, то и дело поглядывая на компас, вдруг - добрый знак! - ветер

начал отходить к корме; и вот уже противный ветер стал попутным!

Тут же были обрасоплены реи под бойкую песню "Эй! Ветер попутный!

О-хей-хо, веселей!", которую затянула повеселевшая команда в радостной

надежде, что это многообещающее событие скоро опровергнет все прежние дурные

предзнаменования.

Выполняя приказ капитана - доложить безотлагательно и в любое время дня

и ночи обо всякой существенной перемене наверху, - Старбек, не успели еще

реи занять нужное положение, послушно, хоть и неохотно, и понуро направился

вниз, чтобы поставить в известность капитана Ахава о том, что произошло.

Прежде чем постучать в дверь каюты, он невольно остановился перед ней

на минуту. Висячая лампа раскачивалась в кают-компании широкими неровными

размахами, то вспыхивая, то тускнея и бросая бегучие тени на запертую дверь

- тонкую, с задернутыми занавесками на месте верхней филенки. Из-за

подземной обособленности этой каюты в ней царствовала какая-то странная,

гудящая тишина, даже тогда, когда снаружи ее стягивал обручами весь мыслимый

грохот стихий. А в стойке у передней переборки поблескивали заряженные

мушкеты. Старбек был хороший, честный человек, но в то мгновение, когда он

увидел эти мушкеты, в сердце Старбека родилась злая мысль; однако она так

сплетена была с другими мыслями, незлобными и даже добрыми, что он не сразу

сумел распознать ее.

- Как-то раз он хотел застрелить меня, - пробормотал он. - Да, вот этот

самый мушкет он на меня наводил, вот этот, со звездами на прикладе, сейчас я

дотронусь до него, выну его из стойки. Как странно, что я, который столько

раз орудовал смертоносной острогой, как странно, что я сейчас весь дрожу.

Заряжен? Надо посмотреть. Да, и порох на полке, нехорошо это. Лучше высыпать

его; - но нет, погоди. Я излечу себя от этого. Храбро возьму мушкет в руки,

подержу и подумаю. Я пришел доложить ему о попутном ветре. Но что значит -

попутный ветер? Попутный и благоприятный для смерти и погибели - значит, для

Моби Дика. Такой попутный ветер хорош только для этой проклятой рыбы. Вот

оно, это дуло, что направлял он на меня! вот это самое, вот я держу его. Он

хотел убить меня оружием, которое сейчас у меня в руках. Да, да, мало этого,

он намерен убить всю команду. Ведь он же говорил, что никакой шторм не

вынудит его спустить паруса. И разве не разбил он вдребезги свой небесный

квадрант? разве не идет он в этих гибельных водах, нащупывая курс при помощи

лживого лага? а во время страшного тайфуна разве не поклялся он, что не

будет пользоваться громоотводами? Неужели этому обезумевшему старику будет

позволено утянуть за собой к страшной погибели команду целого корабля? Да,

да, он станет сознательным убийцей тридцати человек, если с кораблем

случится беда, а если Ахаву не помешать, с этим кораблем случится страшная

беда - так говорит мое сердце. И потому, если вот сейчас он будет...

устранен, преступление не совершится. Тс-с' он, кажется, что-то бормочет во

сне? Да, там, за переборкой, он сейчас спит. Спит? Но он жив и скоро снова

проснется. Тогда я не смогу противостоять тебе, старик. Ни убеждений, ни

увещаний, ни заклинаний не слушаешь ты, все это с презрением ты отвергаешь.

Слепое повиновение твоим слепым приказам - вот что тебе нужно. А ты

говоришь, что люди поклялись твоей клятвой; что каждый из нас - Ахав. Упаси

нас, великий боже' Но, может быть, есть иной путь? Законный путь? Заключить

его под арест и привезти на родину? Но нет! Разве вырвешь живую силу из

живых рук этого старика? Нужно быть дураком, чтобы рискнуть и пойти на такое

дело. И допустим даже, что он связан, весь опутан веревками и тросами,

прикован цепями к полу своей каюты, он будет тогда ужаснее, чем тигр в

клетке. Я бы не вынес такого зрелища, не знал бы, куда бежать от его воя, я

потерял бы покой, сон и самый здравый смысл за это мучительное плавание. Что

же в таком случае остается? Земля лежит на сотни лиг от нас, и ближе всего -

недоступная Япония. Я стою здесь один, в открытом море, и два океана и один

материк лежат между мною и законом. Да, да, так оно и есть. Разве стало бы

убийцей небо, если бы его молния поразила будущего убийцу в его постели, да

так, чтобы кожа спеклась с простынями? И разве стал бы убийцей я, если бы...

- и он медленно, осторожно, полуотворотившись, приложил дуло заряженного

мушкета к дверной филенке. - Вот на таком расстоянии от пола там висит койка

Ахава, головой сюда. Одно прикосновение пальцем, и Старбек останется жив, и

снова обнимет свою жену и своего ребенка. О Мэри, Мэри! О сын мой, сын! Но

если я разбужу тебя, не к смерти, а к жизни, старик, кто знает, в какой

глубине окажется через неделю тело Старбека вместе с телами всего экипажа?

Великий боже, где ты? Как должен я поступить? Как?.. Ветер упал и

переменился, сэр; фор- и грот-марсели поставлены и зарифлены; идем прежним

курсом.

- Табань! О Моби Дик, наконец-то я сжимаю в руках твое сердце!

Этот крик донесся вдруг из-за двери, за которой спал, погрузившись в

мучительные сновидения, старый капитан; казалось, будто голос Старбека

заставил заговорить его давнишний немой сон.

Наведенный мушкет задрожал, ударяясь о филенку, точно рука пьяницы;

Старбек единоборствовал с ангелом; наконец, отвернувшись прочь от двери, он

сунул в стойку смертоносное оружие и вышел вон.

- Он слишком крепко спит, мистер Стабб, спустись-ка ты к нему сам,

разбуди и доложи. Я не могу оставлять палубу. Ты знаешь, что ему сказать.

Глава CXXIV. СТРЕЛКА

На следующее утро волнение на море еще не улеглось, и широкие,

неторопливые, могучие валы катились за кормой "Пекода", подталкивая его

вперед, словно вытянутые ладони доброго великана. Сильный, ровный ветер дул

так щедро, что и небо и воздух казались сплошь одними раздутыми парусами;

весь мир гудел и трепетал. В ясном свете утра невидимое солнце скрывалось за

белой тканью, и угадать, где оно сейчас, можно было лишь по непереносимо

яркому пятну там, где скрещенные штыки лучей сквозили, падая на палубу.

Пышное великолепие царило вокруг, подобное великолепию коронованных царей и

цариц Вавилона. Море казалось чашей расплавленного золота, которое

пузырится, источая свет и жар.

Ахав уже давно стоял один, храня колдовское молчание; и всякий раз,

когда судно, соскальзывая с пологой волны, опускало бушприт, он

поворачивался, чтобы увидеть яркие солнечные лучи, пробивающиеся на носу, а

когда корабль круто оседал на корму, он оборачивался назад, чтобы видеть,

как солнечный свет льется и оттуда и как те же золотые лучи играют теперь на

неуклонно-прямой борозде у него за кормой.

- Ха, ха, корабль мой! ты похож на морскую колесницу солнца. Хо, хо!

земные народы! Я везу вам солнце. Я запряг могучие валы; э-ге-гей! Я правлю

океаном, запряженным в мою колесницу!

Но вдруг точно какая-то новая мысль, натянув поводья, подняла его на

дыбы, он бросился к штурвалу и хриплым голосом потребовал, чтобы рулевой

назвал ему курс.

- Востоко-юго-восток, сэр, - ответил испуганный матрос

- Лжешь! - и капитан ударил его крепко сжатым кулаком. - Все утро

держишь на восток, а солнце светит с кормы?

Тут все смутились; явление это, замеченное Ахавом, почему-то

ускользнуло от внимания остальных; вероятно, сама его очевидность была тому

причиной.

Припав к нактоузу, Ахав бросил быстрый взгляд на компасы, его

вздернутая рука медленно опустилась, казалось, он сейчас закачается.

Стоявший позади его Старбек тоже заглянул внутрь, но странное дело! Оба

компаса показывали на восток, в то время как судно несомненно шло на запад.

Но не успела еще дикая тревога распространиться среди матросов, как

старый капитан воскликнул с коротким смешком:

- Все понятно! Это случалось и прежде. Мистер Старбек, вчерашняя гроза

просто перемагнитила наши компасы, вот и все. Ты, я думаю, и раньше слыхал о

таких вещах.

- Да. Но никогда прежде со мной этого не случалось, сэр, - угрюмо

ответил побледневший помощник.

Тут необходимо заметить, что такие случаи действительно иногда

происходят с кораблями во время сильных гроз. Магнетическая сила,

заключенная в игле корабельного компаса, сродни, как известно, электричеству

в небесах, и, стало быть, этому не следует особенно удивляться. В тех

случаях, когда молния ударяет прямо в корабль, сшибая реи и снасти, ее

воздействие на стрелку компаса оказывается подчас еще более гибельным:

магнитное свойство уничтожается, и тогда от нее проку не больше, чем от

бабушкиной спицы. Но и в том и другом случае размагниченная или

перевернувшаяся стрелка компаса сама по себе никогда не обретает своей

прежней силы и не занимает вновь верного положения на картушке; причем, если

повреждены были компасы в нактоузе, то же самое происходит и со всеми

остальными компасами на судне, будь они даже врублены в ствол кильсона.

Старый капитан, задумавшись, стоял у нактоуза, глядя на перемагниченные

компасы; потом вытянул руку и по тени удостоверился, что стрелки показывают

как раз в противоположную сторону; тогда он крикнул, чтобы соответственно

переменили курс корабля. Реи были круто обрасоплены, и "Пекод" снова

устремил свой неустрашимый нос навстречу ветру, ибо ветер, который считали

попутным, оказалось, только посмеялся над кораблем.

Что бы ни думал обо всем этом втихомолку Старбек, вслух он ничего не

сказал, но спокойно отдавал необходимые приказания, а Стабб и Фласк -

разделявшие, по всей видимости, в какой-то мере его мысли - точно так же

безмолвно подчинялись. Что же до матросов, то хоть иные из них и роптали

потихоньку, страх перед Ахавом пересиливал их страх перед Роком. Но, как и

прежде, оставались невозмутимы трое язычников-гарпунеров; если что-нибудь и

влияло на их восприимчивые сердца, так это магнетическая сила, исходившая от

непреклонного Ахава.

Старый капитан расхаживал по палубе, погруженный в бурное раздумье.

Неожиданно он поскользнулся, и взор его упал на растоптанные медные части

квадранта, который он разбил накануне.

- О жалкий мечтатель, глазеющий на небо, о ты, гордый лоцман солнца!

Вчера я погубил тебя, а сегодня компасы едва не погубили меня. Вот так-то.

Но Ахав пока еще властен над простым магнитом. Мистер Старбек, подать мне

острогу без рукоятки, мушкель и самую тонкую парусную иглу. Живо!

Быть может, в этот момент к непосредственному движению души у Ахава

примешивался и кое-какой разумный расчет, целью которого было поднять дух

команды, проявив перед ней в этом хитром деле с перевернувшимися стрелками

компасов все свое тонкое искусство. К тому же старый капитан понимал, что

хотя держать курс по перевернутым стрелкам компасов на худой конец и можно,

для суеверной команды это послужило бы источником всевозможных страхов и

дурных предчувствий.

- Люди, - проговорил он, решительно поворачиваясь к матросам, когда

старший помощник подал ему все, что он просил. - Люди, гром перемагнитил

компасы у старого Ахава; но Ахав из этого куска стали сумеет сделать новый

компас, не хуже всякого другого, и он будет показывать верно.

При этих словах моряки обменялись несмелыми взглядами/выражавшими

раболепное удивление, и приготовились ждать, не отводя зачарованных глаз,

наступления любых чудес. И только Старбек глядел в сторону.

Одним ударом мушкеля Ахав сбил стальное лезвие остроги, а затем,

протянув своему помощнику оставшийся длинный железный прут, приказал держать

его прямо не касаясь нижним концом палубы. Потом, ударив несколько раз

мушкелем по верхнему концу прута, он поставил на него стоймя притупленную

иглу и тоже несколько раз - хотя теперь слабее - ударил по ней мушкелем, в

то время как все это сооружение по-прежнему находилось на весу в руках

Старбека. Затем, проделав целый ряд каких-то непонятных мелких движений - то

ли действительно необходимых при намагничивании стали, то ли просто

предназначенных для вящего устрашения команды, неизвестно, - он потребовал

нитку и, подойдя к нактоузу, вынул оттуда обе перевернутые стрелки, после

чего, перевязав парусную иглу аккуратно посередине, подвесил ее над одной из

картушек. Поначалу игла стала вертеться, дрожа и трепеща с обоих концов,

потом замерла, тогда Ахав, напряженно дожидавшийся такого исхода,

торжествуя, отступил от нактоуза и, вытянув вперед руку, воскликнул:

- Теперь глядите сами, властен ли Ахав над магнитом! Солнце на востоке,

и мой компас клянется мне в этом!

Один за другим подходили они и заглядывали в ящик, ибо ничто, кроме

собственных глаз, не могло бы убедить их невежества, и один за другим они

крадучись отходили прочь.

В этот миг пламенные очи Ахава горели презрением и торжеством; то был

Ахав во всей его гибельной гордыне.

Глава CXXV. ЛАГ И ЛИНЬ

Давно уже находился в плавании обреченный "Пекод", но до сих пор лаг

еще почти не бывал в употреблении. Доверчиво полагаясь на другие способы

определять местоположение судна, некоторые торговые суда, да и китобойцы

тоже, особенно на промысле, вовсе не забрасывают лага, хотя в то же самое

время, преимущественно для проформы, на карте, как обычно, отмечается курс

корабля и предполагаемая средняя скорость его хода. Так было и с "Пекодом".

Деревянная вертушка с линем и привязанным к нему угольником лага уже давно

висели в праздности за кормой. Дожди и брызги мочили их, солнце и ветер

сушили и коробили, все стихии объединились, чтобы сгноить и привести в

негодность эти никчемные предметы.

Но Ахав, охваченный, как всегда, своими мрачными думами, через

несколько часов после сцены с магнитом случайно скользнул взглядом по лагу,

вспомнил, что квадранта его больше не существует, и снова вернулся к своей

безумной клятве о лаге и лине. Корабль бежал, зарываясь носом в волнах, за

кормой, сшибаясь, катились пенные валы.

- Эй, на баке! Бросать лаг! Побежали двое матросов: золотокожий

таитянин и седоволосый уроженец острова Мэн.

- Пусть один из вас возьмет вертушку. Бросать буду я.

Они прошли на самую корму и стали с подветренной стороны, в том месте,

где благодаря косому напору ветра палуба почти касалась убегающих белых

валов.

Старик матрос с острова Мэн взялся за торчащие рукоятки вертушки,

вокруг которой были намотаны витки лаглиня, и поднял ее со свисающим

угольником лага, дожидаясь, пока подойдет Ахав.

Когда Ахав уже стоял подле него и, размотав тридцать или сорок витков

лаглиня, готовился сложить его большой петлей, чтобы швырнуть за борт,

старый матрос, пристально разглядывавший и его и линь, отважился заговорить:

- Сэр, этот линь, по-моему, ненадежен. Я бы не стал доверяться ему.

Жара и сырость привели его, наверное, за долгое время в полную негодность.

- Ничего, он выдержит, старик. Вот ведь тебя жара и сырость не привели

за долгое время в негодность? Ты еще держишься. Или, вернее, жизнь тебя

держит, а не ты ее.

- Я держу вертушку, сэр. Но как прикажет капитан. Не при моих сединах

спорить, особливо с начальством, которое все равно ни за что не признает,

что ошиблось.

- Это еще что такое? Послушайте-ка вы этого оборванца профессора из

беломраморного Колледжа Королевы Природы; да только, сдается мне, он слишком

большой подхалим. Откуда ты родом, старик?

- С маленького скалистого острова Мэн, сэр.

- Превосходно! Этим ты утер нос миру.

- Не знаю, сэр, только родом я оттуда.

- С острова Мэн, а? Но, с другой стороны, это неплохо. Вот мужчина с

острова Мэн, мужчина, рожденный на некогда независимом острове Мэн, где

теперь уже больше не найти настоящего мужчины; на острове, поглоченном

теперь, - и чем?.. Выше вертушку! О слепую, мертвую стену разбиваются в

конце концов все вопрошающие лбы. Выше держи! Вот так!

Лаг был заброшен. Размотанные витки лаглиня быстро вытянулись в струну

за бортом над самой водой, и в тот же миг стала крутиться вертушка.

Треугольник лага, то взлетая, то опускаясь на валах, дергал лаглинь то

сильнее, то слабее, и старик с вертушкой едва стоял на ногах.

- Держи крепче!

Тррах! натянутый лаглинь вдруг провис одним длинным фестоном; лаг

оторвался.

- Я разбиваю квадрант, гром перемагничивает компасы, а теперь еще

бурное море разрывает лаглинь. Но Ахав может исправить все. Выбирай конец,

таитянин. Накручивай, старик, выше вертушку. Плотник сделает новый лаг, а ты

исправь линь. Понятно?

- Теперь он уходит как ни в чем не бывало, а мне так кажется, будто

выпал главный винт из центра мироздания. Выбирай, выбирай, таитянин! Такой

линь разматывается, как молния, целый и тугой, а назад еле тянется,

разорванный и провисший. А-а, Пип! Ты что, помочь пришел, а, Пип?

- Пип? Кого это вы зовете Пипом? Пип выпрыгнул из вельбота. Пип пропал.

Может, ты выловил его, рыбак? Видишь, как туго идет веревка, это, наверно,

он держит. Дерни как следует, Таити! Выдерни у него веревку, мы не станем

поднимать к себе на корабль трусов. Вон, вон! его рука показалась там над

водой! Топор, скорее топор! Рубите! мы не станем поднимать к себе на корабль

трусов. Капитан Ахав! сэр, сэр! взгляните, к нам на борт хочет снова

взобраться Пип.

- Молчи ты, придурок! - крикнул старик матрос с острова Мэн, схватив

его за локоть. - Пошел вон со шканцев!

- Большой дурак всегда ругает меньшого, - пробормотал, подходя, Ахав. -

Руки прочь от этой святости! Где, ты говоришь, Пип, мальчик?

- Там, сэр, за кормой! Вон, вон!

- А ты кто такой? В пустых зрачках твоих глаз я не вижу своего

отражения. О бог! неужели человек - это только сито, чтобы просеивать

бессмертные души? Кто же ты, малыш?

- Рындовый, сэр, корабельный глашатай, динь-дон-динь! Пип! Пип! Пип!

Сто фунтов праха в награду тому, кто отыщет Пипа, рост пять футов, вид

трусоватый - сразу можно узнать! Динь-дон-динь! Кто видел Пипа - труса?

- Выше линии снегов сердце не может жить. О вы, морозные небеса!

взгляните сюда. Вы породили этого несчастного ребенка и вы же покинули его,

распутные силы мироздания! Слушай, малыш: отныне, пока жив Ахав, каюта Ахава

будет твоим домом. Ты задеваешь самую сердцевину моего существа, малыш; ты

связан со мною путами, свитыми из волокон моей души. Давай руку. Мы идем

вниз.

- Что это? Бархатная акулья кожа? - воскликнул мальчик, глядя на ладонь

Ахава и щупая ее пальцами. - Ах, если бы бедный Пип ощутил такое доброе

прикосновение, быть может, он бы не пропал! По-моему, сэр, это похоже на

леер, за который могут держаться слабые души. О сэр, пусть придет старый

Перт и склепает вместе эти две ладони - черную и белую, потому что я эту

руку не отпущу.

- И я не отпущу твою руку, малыш, если только не увижу, что увлекаю

тебя к еще худшим ужасам, чем здешние. Идем же в мою каюту. Эй, вы, кто

верует во всеблагих богов и во всепорочного человека! вот, взгляните сюда, и

вы увидите, как всеведущие боги оставляют страждущего человека; и вы

увидите, как человек, хоть он и безумен, хоть и не ведает, что творит, все

же полон сладостных даров любви и благодарности. Идем! Я горд, что сжимаю

твою черную ладонь, больше, чем если бы мне пришлось пожимать руку

императора!

- Вот идут двое рехнувшихся, - буркнул им вслед старик матрос с острова

Мэн. - Один рехнулся от силы, другой рехнулся от слабости. А вот и конец

прогнившего линя - вода с него так и течет. Починить его, говорите? Я думаю,

все-таки лучше заменить его новым. Поговорю об этом с мистером Стаббом.