Почему заблудились попутчицы Хафиза

После возвращения Хафиза донья Мария снова стала поддерживать отношения с Аиссой.

Читать Аисса не умела, но вид пергамента, которого касалась рука возлюбленного, особенно креста, олицетворявшего его добрую волю, переполнял радостью сердце девушки. Опьянев от любви, она много раз целовала письмо.

— Дорогая Аисса, скоро ты уедешь, — сказала Мария. — Через неделю ты будешь далеко отсюда, но зато рядом с тем, кого любишь, и я не думаю, что ты будешь жалеть об Испании.

— О да, да! Для меня жизнь — дышать одним воздухом с ним.

— Значит, вы скоро встретитесь. Хафиз — осторожный, очень преданный и неглупый юноша. Он знает дорогу, к тому же ты не будешь бояться этого мальчика, как стала бы бояться мужчину, и я уверена, что с ним ехать тебе будет спокойнее. Он твой земляк, вы будете говорить на языке, который тебе дорог.

В этом ларце все твои сокровища: помни, что во Франции даже очень богатый сеньор не владеет и половиной того, что ты везешь возлюбленному. Кстати, я не оставлю своими благодеяниями молодого человека, даже если он отправится с тобой на край света. Во Франции тебе больше нечего будет бояться. Я замышляю многое здесь изменить. Необходимо, чтобы король изгнал из Испании мавров, врагов нашей веры, ведь этим предлогом пользуются завистники, стремясь бросить тень на дона Педро. Когда ты уедешь, я без колебаний возьмусь за дело.

— Когда я увижу Молеона? — спросила Аисса, которая слышала только имя возлюбленного…

— Ты будешь в его объятьях через пять дней после отъезда из города.

— Мне понадобится вдвое меньше времени, чем самому быстрому всаднику, сеньора.

После этого разговора донья Мария вызвала Хафиза и спросила, не хочет ли он снова поехать во Францию вместе с сестрой несчастного Жильдаза.

— Бедное дитя безутешно после гибели брата, — прибавила она, — и хотела бы по-христиански похоронить его бренные останки.

— Очень хочу, — ответил Хафиз. — Скажите, когда выезжать, госпожа.

— Завтра ты сядешь на мула, которого я тебе дам. Сестра Жильдаза тоже поедет на муле, а еще один мул повезет мою мамку, ее мать, и кое-какие вещи, необходимые для похорон.

— Слушаюсь, сеньора. Я выеду завтра. В какой час?

— Вечером, когда закроются ворота и погаснут огни.

Хафиз, едва получив приказ, тут же сообщил о нем Мотрилю.

Мавр поспешил к дону Педро.

— Государь, неделя прошла, — сказал он. — Ты можешь отправляться в увеселительный замок.

— Я ждал этого, — ответил король.

— Поезжай, мой король, пора.

— К отъезду все готово, — прибавил дон Педро. — Я поеду с тем большей охотой, что принц Уэльский завтра присылает ко мне вооруженного герольда требовать уплаты долга.

— Но казна сегодня пуста, мой повелитель, потому что, как тебе известно, мы держим наготове сумму, предназначенную умилостивить гнев доньи Марии.

— Хорошо, хватит об этом.

Дон Педро приказал выезжать. Прошел слух, будто он пригласил в поездку много придворных дам, но не упомянул донью Марию.

Мотриль зорко следил за тем, как воспримет это оскорбление гордая испанка, но донья Мария не обратила на это никакого внимания.

День она провела с прислугой, играя на лютне[185]и наслаждаясь пением птиц.

С наступлением темноты, когда весь двор разъехался, донья Мария, жалуясь на смертельную скуку, приказала заседлать себе мула.

По сигналу Аиссы, оставшейся хозяйкой в своем доме, так как Мотриль уехал вместе с королем, донья Мария, закутавшись в длинный плащ — такие носили тогда дуэньи, — вышла во двор и села верхом на мула.

В этом наряде она отправилась к Аиссе потаенной дорогой и, как и ожидала, нашла Хафиза, который уже час сидел в седле, вглядываясь в темноту зоркими глазами.

Донья Мария показала стражникам свою охранную грамоту и назвала пароль. Ворота открылись. Спустя четверть часа мулы резво бежали по равнине.

Хафиз ехал впереди. Донья Мария обратила внимание на то, что он забирает влево, вместо того чтобы двигаться прямо.

— Я не могу говорить с ним, потому что он узнает мой голос, — шепнула она попутчице. — Но тебя он не узнает, спроси у него, почему он выбрал другую дорогу.

Аисса по-арабски обратилась к Хафизу, который с удивлением ответил:

— Ведь левая дорога короче, сеньора.

— Хорошо, — сказала Аисса, — но, смотри не заблудись.

— Да нет, что вы! — воскликнул сарацин. — Я знаю, куда еду.

— Он верный человек, не волнуйся, — успокоила ее Мария. — Кстати, я с тобой, а ведь я провожаю тебя лишь с одной целью — выручить тебя, если тебя задержит здесь какая-нибудь банда. К утру ты проедешь пятнадцать льё и сможешь больше не бояться солдатни. Мотриль не дремлет, но слежка его ограничена, ограничивают ее апатия и лень дона Педро. Утром я с тобой расстанусь, дальше ты поедешь одна, а я, проехав всю страну, вернусь и постучусь в ворота королевского дворца. Я знаю дона Педро, он оплакивает мой отъезд и распахнет мне свои объятья.

— Значит, замок недалеко, — сказала Аисса.

— В семи льё от города, откуда мы выехали, но чуть влево. Он стоит на горе, которую мы увидели бы вон там, на горизонте, если бы показалась луна.

Вдруг луна, словно подслушав донью Марию, выскользнула из-за темной тучи, посеребрив ее края. И мягкий, чистый свет полился на поля и леса, озарив путников.

Хафиз обернулся к своим попутчицам, потом огляделся вокруг; дорога сменилась большой песчаной равниной, ограниченной высокой горой, на которой высились голубоватые, круглые башни замка.

— Замок! — воскликнула донья Мария. — Мы сбились с дороги.

Хафиз вздрогнул; ему показался знакомым этот голос.

— Ты заблудился? — спросила Аисса. — Отвечай!

— Увы! Это правда, — простодушно ответил Хафиз.

Едва он произнес эти слова, как из глубокого оврага, окаймленного молодыми дубами и оливами, выскочили четыре всадника; их вынесли на равнину горячие кони с раздутыми ноздрями и развевающимися гривами.

— Что все это значит? — тихо прошептала Мария. — Нас узнали?

И она, не прибавив ни слова, завернулась в широкий плащ.

Хафиз громко, словно он испугался, закричал, но один из всадников заткнул ему рот платком и потащил за собой его мула.

Два других похитителя так больно стегнули мулов обеих женщин, что животные бешеным галопом понеслись к замку.

Аисса хотела было кричать, отбиваться.

— Молчи! — приказала донья Мария. — Со мной тебе не страшен ни дон Педро, ни Мотриль. Молчи!

Четыре всадника, словно стадо в хлев, гнали вперед, к замку, свою добычу. «Похоже, они нас ждали, — подумала донья Мария. — Ворота распахнуты, хотя рог не трубит».

Четыре коня и три мула с шумом въехали во двор замка…

У одного окна, ярко освещенного, стоял человек.

Он радостно вскрикнул, увидев во дворе мулов.

«Это дон Педро, который ждал нас! — пробормотала донья Мария, узнавшая голос короля. — Что все это значит?»

Всадники велели женщинам спешиться и провели их в зал замка.

Донья Мария поддерживала дрожавшую от страха Аиссу.

В зал вошел дон Педро, опираясь на руку Мотриля, глаза которого горели от радости.

— Дорогая Аисса, — сказал король, бросаясь к девушке, которая, дрожа от негодования, с пылающими глазами и дрожащими губами смотрела на свою попутчицу и, казалось, обвиняла ее в измене.

— Дорогая Аисса, — повторил король, — простите меня, что я так сильно напугал вас и эту добрую женщину. Позвольте мне поздравить вас с благополучным приездом.

— А меня, сеньор, вы не хотите поздравить? — спросила донья Мария, откидывая капюшон плаща.

Дон Педро громко вскрикнул, в испуге отпрянув назад.

Мотриль, бледный и перепуганный, чувствовал, как его оставляют последние силы под убийственным взглядом противницы.

— Ну что ж, хозяин, предоставьте нам комнаты, — сказала донья Мария. — Ведь вы же, дон Педро, здесь хозяин.

Король, поникший, ошеломленный, опустил голову и ушел на галерею.

Мотриль убежал; страх у него уже сменился яростью.

Обе женщины прижались друг к другу и замерли в ожидании. Через несколько минут они услышали, как закрылись ворота.

Дворецкий, до пола согнувшись в поклоне, попросил донью Марию соизволить подняться в ее покои.

— Не покидайте меня! — воскликнула Аисса.

— Ничего не бойся, дитя, ты сама все видишь! Я назвала себя, и моего взгляда хватило, чтобы укротить этих диких зверей … Ладно, иди со мной… я не оставлю тебя… успокойся.

— А как же вы? О, вам также должно быть страшно!

— Мне? Страшно? — надменно улыбнувшись, спросила Мария Падилья. — И кто же посмеет меня оскорбить? В этом замке не мне надлежит испытывать страх.

V

Патио[186]летнего дворца

Комната, куда провели Марию, была ей хорошо знакома. В ней она жила во времена своей власти и своего благоденствия. Тогда весь двор знал дорогу на эти галереи с расписными и позолоченными деревянными колоннами; они окружали патио — садик с апельсинными деревьями и мраморным фонтаном. Тогда на ярко освещенных галереях, у богатых парчовых портьер, можно было видеть множество пажей и угодливо суетившуюся прислугу.

В патио, укрытом густыми ветвями цветущих деревьев, тогда слышались мавританские мелодии, такие нежные и сладостно-печальные, словно густые, струящиеся в небо ароматы.

Сегодня здесь царила тишина. Отделенная от других помещений дворца, галерея выглядела мрачной и заброшенной. Деревья по-прежнему покрывала листва, но была она темной и зловещей; из мраморного фонтана извергались пенистые потоки, но шум воды был подобен рокоту рассерженного моря.

В конце самой длинной стороны этого параллелограмма маленькая со стрельчатой аркой дверь вела из галереи Марии на галерею короля.

Этот длинный узкий проход напоминал каменный желоб. В былые времена дон Педро пожелал, чтобы его обтянули драгоценными тканями, а каменный пол всегда усыпали цветами. Но за долгое отсутствие короля обивка выцвела и порвалась, высохшие цветы шуршали под ногами.

Все, что способствует любви, увядает, когда любовь мертва. Так, сладострастные лианы, цветущие и пышные, обвиваются вокруг дерева, в которое они влюблены, но усыхают и безжизненно никнут, когда перестают впитывать соки и вбирать жизненные силы от своего возлюбленного.

Едва войдя в комнату, донья Мария сразу же потребовала прислугу.

— Сеньора, король остановился в замке ждать начала охоты, — ответил дворецкий. — Он не привез прислуги.

— Хорошо. Однако королевское гостеприимство не допускает, чтобы у гостей отсутствовало самое необходимое.

— Сеньора, я к вашим услугам, и все, что пожелает ваша светлость…

— Тогда принесите напитки и пергамент для письма.

Дворецкий поклонился и ушел.

Наступила ночь; в небе замигали звезды. В самом отдаленном уголке патио жалобно ухала сова, заглушая соловья, который пел на ветке под окнами доньи Марии.

Аисса, испуганная зловещими событиями и молчаливой яростью своей попутчицы, трепеща от страха, забилась в глубину темной комнаты.

Она смотрела, как перед ней, словно призрачная тень, расхаживает взад-вперед донья Мария, обхватив рукой подбородок и устремив глаза в пустоту; но по их блеску было видно, что она что-то замышляет.

Аисса не смела заговорить, боясь вызвать гнев доньи Марии и помешать ей предаваться горю.

Снова появился дворецкий, который принес восковые факелы и положил их на стол.

За ним шел раб с позолоченным подносом, на котором лежали цукаты и стояли два чеканных серебряных кубка и пузатая бутылка хереса.

— Сеньора, желание вашей светлости исполнено, — сказал дворецкий.

— Я не вижу чернил и пергамента, которые просила, — возразила донья Мария.

— Сеньора, мы долго искали, — ответил смущенный дворецкий, — но королевского канцлера в замке нет, а пергаменты хранятся в ларце у короля.

Донья Мария нахмурилась.

— Я понимаю, — ответила она. — Хорошо, благодарю вас, ступайте.

Дворецкий ушел.

— Меня терзает жажда, — сказала донья Мария. — Дорогое дитя, налейте мне, пожалуйста, вина.

Аисса быстро наполнила вином один из кубков и подала своей попутчице, которая жадно его выпила.

— Он не дал мне воды, — заметила Мария. — Вино лишь усиливает жажду, но не утоляет ее.

Аисса осмотрелась и увидела большой, разрисованный цветами глиняный кувшин, в которых на Востоке вода сохраняется холодной даже на солнце.

Она зачерпнула своим кубком чистой воды, в которую донья Мария вылила остатки вина из своего кубка.

Но ее ум больше не занимали потребности тела; мысль доньи Марии полностью поглощенная другим, уже блуждала в каких-то зловещих далях.

«Что я здесь делаю? — спрашивала она себя. — Почему теряю время? Должна ли я уличить предателя в измене или мне следует попытаться снова приблизить его?»

Она резко повернулась к Аиссе, с тревогой следившей за каждым ее движением.

— Ну, девушка, ты, у кого такой чистый взгляд, что кажется, будто в твоих зрачках светится душа, ответь другой женщине, несчастнейшей из смертных, есть ли у тебя гордость? Завидовала ли ты иногда блеску моего благополучия? В жуткие часы ночи не был ли твоим советчиком злой ангел, который, отвращая тебя от любви, подталкивал к честолюбию? О Боже, отвечай же! И помни, что вся моя судьба зависит от того, что ты скажешь. Ответь мне, как на исповеди, знала ли ты хоть что-нибудь о похищении, подозревала ли о нем, надеялась ли на это?

— Неужели это вы, госпожа, добрая моя покровительница, — ответила Аисса с печальным и кротким видом, — вы, видевшая, как я лечу на встречу с моим возлюбленным с такой пылкой радостью, спрашиваете меня, надеялась ли я ехать к другому?

— Ты права, — нетерпеливо перебила донья Мария, — но твой ответ, который, наверное, говорит о непорочности твоей души, все-таки кажется мне уловкой. Видишь ли, моя душа не так чиста, как твоя, ее смущают и потрясают все страсти на свете. Поэтому я и повторяю мой вопрос: честолюбива ли ты? Сможешь ли ты, потеряв свою любовь, утешиться надеждой получить взамен богатство… трон?

— Госпожа, я не красноречива и не знаю, сумею ли я успокоить ваше горе, — с дрожью в голосе ответила Аисса, — но Богом вечно живым, будь он моим или вашим, я клянусь, что если я окажусь во власти дона Педро, а он захочет навязать мне свою любовь, — клянусь вам, у меня будет либо кинжал, чтобы пронзить себе сердце, либо перстень, как у вас, чтобы принять смертельный яд.

— Перстень, как у меня? — воскликнула донья Мария, живо отпрянув назад и пряча под плащом руку. — Значит, тебе известно…

— Да, ведь во дворце все шепчутся о том, что вы, преданная королю дону Педро, боитесь попасть в руки его врагов, когда он проиграет войну, и всегда носите с собой в перстне смертельный яд, чтобы в случае надобности избавиться от врагов… Кстати, таков и обычай моего народа, ради моего Аженора я буду столь же храброй и такой же преданной ему, как вы преданы дону Педро. Я умру, если увижу, что с ним что-то случилось.

Донья Мария с неистовой нежностью сжала руки Аиссы и даже поцеловала ее в лоб.

— Ты великодушное дитя! — воскликнула она. — И твои слова подскажут мне мой долг, если только мне не придется защищать в этом мире нечто более святое, чем моя любовь…

Да, я должна буду умереть, потеряв мое будущее и мою славу, но кто тогда защитит этого неблагодарного труса, которого я по-прежнему люблю? Кто спасет его от позорной смерти, от еще более позорного краха? У него нет друга, у него есть тысячи жестоких врагов. Ты не любишь его, ты не уступишь ничьим уговорам. Вот все, чего я желаю, ибо всего остального я страшусь. Вот я и успокоилась. Теперь я точно знаю, что мне следует делать. Еще до завтрашнего утра в Испании произойдут перемены, о которых заговорит весь мир.

— Сеньора, не уступайте гневным порывам своей отважной души, — попросила Аисса. — Не забывайте, что я совсем одна, что вся моя надежда, все мое счастье зависят лишь от вас и вашей помощи.

— Я помню об этом, — ответила донья Мария, — горе очистило мою душу, во мне не осталось себялюбия, ведь во мне больше нет прошлой любви. Послушай, Аисса, для себя я все решила и иду к дону Педро. Поищи в украшенном золотом ларце, что стоит в соседней комнате, там должен быть ключ. Это ключ от потайной двери, ведущей в покои дона Педро.

Аисса сбегала в соседнюю комнату и принесла ключ, который взяла Мария.

— Значит, сеньора, я останусь одна в этом печальном жилище? — спросила девушка.

— Я нашла для тебя неприступное убежище. Здесь они смогут до тебя добраться, но в самом конце той комнаты, откуда ты принесла ключ, есть еще комнатка, она без окон, с одним входом. Я запру тебя там, и ты будешь вне опасности.

— Запрете меня? О нет! Одной мне будет страшно.

— Дитя, ты же не можешь пойти со мной, ведь ты боишься, что именно король причинит тебе зло. Поэтому, не бойся! Я же буду с ним.

— Вы правы, — согласилась Аисса. — Да, сеньора, будь по-вашему, я подчиняюсь и буду ждать… Но не в этой темной и отдаленной комнате, — о нет! — а здесь, на подушках, на которых вы отдыхали, здесь, где все будет напоминать мне о вас и вашем покровительстве.

— Да, тебе надо отдохнуть.

— Я не нуждаюсь в отдыхе, сеньора.

— Поступай как знаешь, Аисса, но в мое отсутствие все время моли Аллаха, чтобы он принес мне победу, ибо в этом случае ты открыто и без боязни отправишься в путь, который приведет тебя в Риансерес, и завтра, покидая меня, ты сможешь сказать себе: «Я еду к своему супругу, и нет на земле сил, что разлучат меня с ним».

— Благодарю вас, сеньора, благодарю! — воскликнула девушка, осыпая поцелуями руки своей великодушной подруги. — О, обещаю вам, я буду молиться! Я уверена, что Аллах услышит меня.

В те минуты, когда молодые женщины нежно прощались друг с другом, из внутреннего дворика можно было заметить, что из-под веток апельсинных деревьев осторожно высунулась голова соглядатая, который в непроницаемой темноте расположился прямо напротив галереи.

Голова, скрытая густой листвой, была неподвижна.

Донья Мария покинула девушку и легкими шагами направилась к потайной двери.

Соглядатай, не шелохнувшись, повернул большие, казавшиеся белыми глаза в сторону доньи Марии, увидел, как она проникла в таинственный коридор, и прислушался.

Действительно, звук открываемой двери, заскрипевшей на проржавевших петлях, был слышен и на другом конце галереи, и голова тут же скрылась в листве, словно змея, которая юрко сползает по дереву.

Это был сарацин Хафиз, который скользнул по гладкому стволу лимонного дерева. Внизу его поджидала какая-то темная фигура.

— Что случилось, Хафиз? Почему ты уже слез? — послышался голос.

— Да, господин, ведь в комнате мне больше нечего было высматривать, донья Мария вышла.

— Куда она пошла?

— Направо, в другой конец галереи, и там исчезла.

— Исчезла! О, клянусь священным именем Пророка, она открыла потайную дверь и отправилась к королю. Мы пропали.

— Вы же знаете, сеньор Мотриль, что я лишь исполняю ваши приказы, — побледнев, сказал Хафиз.

— Хорошо, иди со мной в королевские покои: в этот час там все спят, и стража и придворные. Из патио короля ты заберешься по дереву к его окну, как сделал здесь, и будешь подслушивать там, как подслушивал здесь.

— Есть более простой способ, сеньор Мотриль… вы сами сможете все услышать.

— Какой же… Говори скорей, о великий Аллах!

— Тогда идите за мной… Из патио я по колонне заберусь на галерею, к окну, влезу в него и сумею проскользнуть к задней двери, которую открою вам. Таким образом, вы сможете свободно слышать все, о чем дон Педро и Мария Падилья будут говорить или уже говорят.

— Ты прав, Хафиз, это Пророк осенил тебя. Я сделаю по-твоему. Веди меня.

VI

Объяснение

Донья Мария не строила иллюзий: ее положение было чрезвычайно опасно.

Утомленный многолетней любовью верной испанки, пресыщенный успехами и озлобленный неудачами, которые очищают только добрые заблудшие души, дон Педро нуждался в возбуждающих средствах, чтобы творить зло, но вовсе не нуждался в советах, чтобы творить добро.

Необходимо было изменить склонности этой души, и здесь для любви не было бы ничего невозможного, но возникала опасность, что дон Педро уже разлюбил донью Марию.

Поэтому она вслепую шла по тому пути, который ее врагу Мотрилю был хорошо известен. Нет сомнений, что, если бы донья Мария встретила сейчас Мотриля, имея в руках кинжал, она безжалостно сразила бы врага, ибо чувствовала, что проклятое влияние мавра уже целый год тяготеет над ее жизнью, победа склоняется на его сторону.

Обо всем этом думала Мария, открывая потайную дверь и проникая в покои короля.

Испуганный и растерянный, дон Педро как тень расхаживал по галерее.

Молчание доньи Марии, ее сдержанная ярость внушали дону Педро самые глубокие тревоги и самый грозный гнев.

— При дворе со мной не считаются, — вслух рассуждал он, — показывают мне, что я тут не хозяин, и я действительно не хозяин, раз приезд женщины нарушает все мои планы и разрушает все мои надежды на наслаждения. Я должен сбросить это иго… если я недостаточно силен, чтобы сделать это сам, мавры помогут мне.

Он произнес эти слова, когда Мария, словно фея, проскользнувшая по гладким фаянсовым плитам пола, взяла его за руку и спросила:

— Так кто же вам поможет, сеньор?

— Донья Мария! — изумился король, как будто узрел перед собой привидение.

— Да, донья Мария, я пришла спросить у вас, король, неужели совет, если вам угодно, иго благородной испанки, женщины, любящей вас, более постыдно и тягостно, чем иго, навязанное христианскому королю дону Педро мавром Мотрилем?

Дон Педро в бешенстве сжал кулаки.

— Успокойтесь, не гневайтесь, — сказала донья Мария, — сейчас не время и не место для этого. Вы здесь господин, а я, ваша подданная, не стану, как вы понимаете, навязывать вам свою волю. Поэтому, раз уж вы здесь хозяин, сеньор, не утруждайте себя и не сердитесь. Лев не ругает муравья.

Дон Педро не привык к столь робким возражениям своей любовницы. Он в растерянности остановился.

— Так чего же вы хотите, сеньора? — спросил он.

— Совсем немногого, сеньор. Вы, кажется, влюблены в другую женщину, это ваше право. Я не буду обсуждать, хорошо или дурно ваше поведение, это ваше дело. Я вам не жена, и если бы даже была ею, то помнила бы о том, сколько горя и мук вы принесли тем женщинам, что были вашими супругами.

— Вы обвиняете меня в этом? — гордо спросил дон Педро, который искал повода дать волю своему гневу.

Донья Мария твердо выдержала его взгляд.

— Я не Господь Бог, чтобы обвинять королей в преступлениях! — воскликнула она. — Я женщина: сегодня жива, завтра умру; я былинка, ничто; но у меня есть голос, и я пользуюсь им, чтобы высказать вам то, что вы можете услышать только от меня одной. Вы влюблены, король дон Педро, и каждый раз, когда с вами это случается, облако проходит у вас перед глазами, застилая от вас весь мир… Но почему вы отворачиваетесь? Вы что-то слышите? Что вас занимает?

— Мне показалось, будто я слышу шаги в соседней комнате, — ответил дон Педро. — Нет это невозможно…

— Почему невозможно? Здесь все возможно… Убедитесь в этом сами, прошу вас… Неужели нас подслушивают?

— Нет, двери в эту комнату нет… Я здесь без слуг. Это ночной ветер раздувает портьеры и стучит ставней.

— Я уже сказала вам, — продолжала донья Мария, — что я решила уехать, поскольку вы разлюбили меня.

Дон Педро вздрогнул.

— Мой отъезд вернет вам веселое настроение, чему я весьма рада, — холодно сказала донья Мария, — я делаю это ради вас. Вот почему я уеду, и вы больше никогда обо мне не услышите. С этой минуты, сеньор, у вас больше нет любовницы доньи Марии Падильи, а есть скромная служанка, которая сейчас выскажет вам правду о вашем положении.

Вы выиграли сражение, но каждый вам скажет, что эту победу одержали не вы, а другие; в таком случае ваш союзник становится вашим господином, и вы рано или поздно в этом убедитесь. Даже принц Уэльский требует значительные суммы, которые вы ему задолжали, а этих денег у вас нет; двенадцать тысяч английских копейщиков, которые сражались за вас, повернут свое оружие против вас.

Тем временем ваш брат граф Энрике заручился поддержкой во Франции, а коннетабль, горячо любимый каждым французом, вернется, испытывая жажду отмщения. Вам предстоит воевать с двумя армиями… Что вы сможете выставить против них? Армию сарацин. О, христианский король, у вас есть единственная возможность вернуться в союз христианских государей, но вы лишаете себя этой возможности. Вы хотите навлечь на себя, помимо оружия земного, гнев папы и отлучение от церкви! Не забывайте, что испанцы — народ набожный, они отвернутся от вас; соседство с маврами уже пугает их и внушает им отвращение.

Но это не все… Человеку, который толкает вас на погибель, мало того, что вас ждет нищета и падение, то есть изгнание и лишение королевской власти, он еще хочет связать вас узами постыдного брака, сделать вас вероотступником. Бог свидетель, я не питаю ненависти к Аиссе, я люблю, оберегаю, защищаю ее как сестру, ибо знаю ее сердце и знаю ее жизнь. Аисса, если даже она дочь сарацинского султана (это неправда, сеньор, что я вам докажу), достойна стать вашей женой не больше меня, дочери древних рыцарей Кастилии, благородной наследницы двадцати поколений предков, которые служили христианским королям. Но скажите, разве я когда-нибудь требовала от вас освятить браком нашу любовь, хотя я могла этого добиться? Ведь вы, король дон Педро, любили меня!

Дон Педро вздохнул.

— Но и это еще не все, Мотриль говорит вам о любви Аиссы, да нет, он, наверное, обещает вам ее любовь.

Дон Педро с тревогой и с таким страстным вниманием смотрел на нее, как будто хотел услышать слова доньи Марии прежде, чем та их произнесет.

— Он уверяет, что она вас полюбит, не правда ли?

— Когда еще это будет, сеньора!

— Это может быть, государь, хотя вы заслуживаете большего, чем эта любовь. По-моему, в вашем королевстве найдутся особы (и особы эти — ровня Аиссе), которые вас просто обожают.

Чело дона Педро посветлело; донья Мария умела ловко играть на чувствительных струнках его души.

— Но все-таки донья Аисса не полюбит вас, — продолжала молодая женщина, — потому что она любит другого.

— Неужели это правда? — в ярости вскричал дон Педро. — Неужели не клевета?

— Вовсе не клевета, сеньор, и если вы сами сию минуту спросите об этом Аиссу, то она слово в слово повторит вам все, о чем я вам сейчас расскажу.

— Расскажите, сеньора, расскажите. Сделав это, вы окажете мне поистине огромную услугу. Аисса любит другого… И кто же он?

— Рыцарь из Франции, по имени Аженор де Молеон.

— Тот посол, что приезжал ко мне в Сорию? И Мотриль знает об этом?

— Знает.

— Вы уверены?

— Клянусь вам!

— Значит, сердце Аиссы полностью занято другим, и обещать мне ее любовь было со стороны Мотриля наглой ложью, гнусным предательством?

— Наглой ложью и гнусным предательством.

— Вы сможете это доказать, сеньора?

— Как только вы мне прикажете, сир.

— Повторите мне слова Аиссы, чтобы я сам в этом убедился.

Донья Мария смерила короля надменным взглядом. Она держала дона Педро в руках, зная такие его качества, как гордость и ревность.

— «Клянусь Богом, — сказала мне недавно Аисса, — и ее слова еще звучат в моих ушах, — если я окажусь во власти дона Педро и он захочет навязать мне свою любовь, клянусь Аллахом, что при мне будет либо кинжал, чтобы пронзить себе сердце, либо такой же перстень, как у вас, чтобы принять смертельный яд». И она показала на перстень, что я ношу на пальце, сеньор.

— На этот перстень… — с ужасом повторил дон Педро. — И что же в этом перстне, сеньора?

— В нем, действительно, сильный яд, сеньор. Я ношу его уже два года, чтобы остаться свободной телом и душой в тот день, когда в превратностях вашей судьбы, которые я так преданно делила с вами, меня постигнет неудача, что выдаст меня вашим врагам.

Дон Педро почувствовал легкое раскаяние, видя бесхитростное и трогательное мужество женщины.

— У вас благородное сердце, Мария, — сказал он, — и ни одну женщину я никогда не любил так сильно, как любил вас… Но неудачи нам не грозят, и вы можете жить спокойно!

«Так сильно, как любил вас! — повторила про себя Мария, бледнея, но ничем не выдавая своего волнения. — Он уже не говорит, как сильно он меня любит!»

— Значит, вот как думает Аисса? — помолчав, спросил дон Педро.

— Именно так, сеньор.

— Она боготворит этого французского рыцаря?

— Это любовь, равная той любви, которую я испытывала к вам, — ответила донья Мария.

— Вы сказали, «испытывали»? — спросил дон Педро, обладавший более слабый характером, чем его любовница, и при первом уколе проявлявший свою боль.

— Да, сеньор.

Дон Педро нахмурился.

— Я могу расспросить Аиссу…

— Когда вам будет угодно.

— Она будет говорить в присутствии Мотриля?

— В присутствии Мотриля, сеньор.

— И расскажет во всех подробностях о своей любви?

— Она даже признается в том, чего стыдится женщина.

— Мария! — вскричал дон Педро, внезапно охваченный страшным гневом. — Что вы сказали, Мария?!

— Правду, как всегда, — спокойно ответила она.

— Аисса обесчещена?

— Аисса, которую хотят посадить к вам на трон и уложить в вашу постель, обручена с сеньором де Молеоном теми узами, которые теперь может разорвать только Бог, ибо это узы свершившегося брака…

— Мария! Мария! — кричал король, пьяный от ярости.

— Я должна была сделать вам это последнее признание… Это я по просьбе Аиссы провела француза в комнату, где Мотриль держал ее взаперти, это я, защищая их любовь, должна была соединить их на земле Франции.

— Ну, берегись, Мотриль! Все наказания слишком малы, все пытки слишком слабы, чтобы заставить тебя расплатиться за это подлое преступление! Приведите ко мне Аиссу, сеньора, прошу вас.

— Государь, я немедленно иду к ней… Но, умоляю вас, подумайте о том, что я выдала тайну девушки, служа интересам и чести моего короля… Не лучше ли будет, если вы удовлетворитесь моим рассказом, неужели вы не можете поверить мне без этого доказательства, которое отнимает честь у несчастного ребенка?

— Ага! Вы боитесь, вы обманываете меня!

— Я не боюсь, государь, я хочу лишь заслужить немного вашего доверия. Ведь точно так же мы получим через несколько дней доказательство без шума, без скандала, который погубит девушку.

— Я хочу получить это доказательство сию же минуту и требую его от вас, иначе я не поверю вашим обвинениям.

— Я повинуюсь, господин мой, — мучительно страдая, ответила Мария.

— Я жду вас с большим нетерпением, сеньора.

— Ваша воля будет исполнена, государь.

— Если вы сказали правду, донья Мария, то завтра в Испании не останется ни одного мавра: они все станут изгнанниками и беглецами.

— Значит, завтра, сеньор, вы станете великим королем, а я, несчастная беглянка, бедная покинутая женщина, буду благодарить Бога за высочайшее счастье, которое он даровал мне в этом мире, — за уверенность в вашем благополучии.

— Сеньора, вы побледнели, вы еле держитесь на ногах, не желаете ли, чтобы я позвал…

— Не надо никого звать, государь, прошу вас… Я пойду к себе… Я попросила принести вина, приготовила прохладительное питье, которое ждет меня на столе… У меня жар, но когда я утолю жажду, мне станет лучше, поэтому не беспокойтесь обо мне, прошу вас. Но я клянусь вам, — вдруг воскликнула Мария, быстро идя в сторону соседней комнаты, — клянусь, что там кто-то есть! На этот раз я слышала чьи-то шаги, я не ошиблась…

Дон Педро и Мария, схватив факелы, бросились в комнату: она была пуста, ничто не обнаруживало, что в ней кто-то был.

Только портьера перед наружной дверью, которую Хафиз показал Мотрилю, дрожала.

— Никого! — удивилась Мария. — Но я ясно слышала.

— Я вам говорил, что здесь никого быть не может… О Мотриль, Мотриль! Как страшно я отомщу тебе за предательство. Так значит, сеньора, вы вернетесь?

— Я только предупрежу Аиссу и вернусь через потайной ход.

Донья Мария попрощалась с королем; охваченный лихорадочным нетерпением, он почти не чувствовал в душе признательности к той, которую он в прошлом любил.

А ведь донья Мария была женщиной красивой и страстной, такой женщиной, которую, увидев однажды, забыть нельзя было.

Гордая и смелая, она внушала уважение, когда боролась за свою любовь. Не раз этот король-деспот дрожал, видя ее в гневе, но гораздо чаще его пресыщенное сердце трепетало в ожидании прихода любовницы. Поэтому, когда она ушла, объяснившись с ним, у него возникло желание побежать следом за ней с мольбой:

— Мне не нужна Аисса, мне ни к чему мелкие подлости, что творятся под покровом ночи. Вы единственная, кого я люблю, только вы можете утолить мою страстную жажду любви.

Но донья Мария закрыла за собой железную дверь, и король лишь мог услышать, как, задевая стены, прошелестело ее платье, а под ногами захрустели сухие ветки.

VII

Наши рекомендации