Воскресенье, 21 июня 1942 г.

Дорогая Китти!

Весь класс в напряжении: скоро педагогический совет! Полкласса держат

пари -- кого переведут, а кого оставят на второй год. Я и Х.З. высмеиваем

мальчиков с соседней парты: те готовы проспорить все карманные деньги,

выданные на каникулы! Целый день только и слышишь: "да, нет, перейдет,

останется". Х. бросает на них умоляющие взгляды, призывающие к тишине, я

злюсь и ругаюсь, но те двое не унимаются. В нашем классе полно тупиц, и

по-моему, каждый четвертый должен остаться на второй год. Но учителя -- это

самые своенравные люди на земле, что в данном случае может послужить нам на

пользу.

За себя и моих подруг я не особенно боюсь. Вот только математика

заставляет немного сомневаться. Подождем... Пока мы время от времени

подбадриваем друг друга. Можно сказать, что со всеми преподавателями я в

хороших отношениях. Всего их у нас девять -- семь мужчин и две женщины.

Господин Кейслинг, учитель математики, долгое время злился на меня, из-за

того, что я так много болтаю на уроках. Предупреждения следовали одно за

другим, пока я не получила штрафную работу: сочинение на тему "Болтунья".

Скажите, пожалуйста, что же об этом можно написать? Я сунула школьный

дневник в сумку и решила пока не ломать голову.

Дома, покончив с домашними заданиями, вспомнила о сочинении. Покусывая

кончик карандаша, я задумалась. Конечно, можно отделаться пустыми словами и

писать пошире, чтобы поскорее заполнить страницы. Но это может каждый. А

убедительно доказать необходимость болтовни -- настоящее искусство. Так я

думала, думала, и вдруг мне пришла в голову блестящая идея. Вскоре сочинение

на трех страницах было готово. В нем я приводила доказательства того, что

привычка болтать -- неотъемлемое свойство женского характера. Можно пытаться

болтать поменьше, но отучиться полностью невозможно. Ведь и моя мама

разговорчивая, я переняла это от нее, а как бороться с врожденными чертами?

Господин Кейслинг немало посмеялся над моими доводами, но поскольку я и

на следующем уроке продолжала болтать, задал второе сочинение на тему:

"Неисправимая болтунья". Это задание я тоже выполнила исправно и потом два

урока вела себя безупречно. А на третьем не выдержала. В результате

громогласно была объявлена тема третьего сочинения: "Болты, болты, болты --

сказала мисс Трещотка".

Весь класс закатился от смеха. Я тоже смеялась, хотя моя фантазия на

тему болтовни исчерпала себя полностью. Необходимо было придумать что-то

новое, оригинальное. Моя подруга Санна, хорошая поэтесса, предложила

написать сочинение в стихах. Я пришла в восторг. Господин Кейслинг задумал

таким бессмысленным заданием проучить меня, а выйдет как раз наоборот.

Стихотворение получилось потрясающее! Речь в нем шла о маме-утке и трех

утятах, которых папа-лебедь заклевал насмерть за чрезмерную разговорчивость.

Кейслинг хорошо понял намек и прочитал мое стихотворение вслух не только в

нашем классе, но и других. С тех пор я могла свободно разговаривать на

уроках, Кейслинг только посмеивался надо мной, но никогда больше не

наказывал.

Анна

Среда, 24 июня 1942

Дорогая Китти!

Невыносимо жарко, все вокруг потеют и отдуваются. А ведь мы должны в

любые концы ходить пешком. Только сейчас я поняла, как славно ездить на

трамвае, особенно открытом. Но нам, евреям, это удовольствие сейчас

недоступно, и приходится бегать на своих двоих. Вчера днем мне нужно было к

дантисту на улице Яна Лейкена, что довольно далеко от школы. На уроках я,

кстати, буквально засыпала от жары. К счастью, по дороге кто-то все время

предлагал питье. А ассистентка зубного врача -- воистину золотой человек.

Единственное доступное нам средство передвижения -- это паром. Паромщик

на канале Йозефа Израелса никогда не отказывает. Нет, голландцев никак

нельзя обвинять в наших бедах.

Ходить в школу надоело смертельно. Мой велосипед украли в пасхальные

каникулы, а мамин мы отдали на хранение одной знакомой христианской семье.

Но к счастью, приближаются каникулы, еще неделя, и все муки позади!

Вчера днем случилось что-то очень приятное. Когда я проходила мимо

велосипедной стоянки, кто-то меня окликнул. Я оглянулась и увидела

симпатичного мальчика, с которым накануне вечером познакомилась у Вильмы,

моей недавней знакомой. Этот юноша - ее троюродный брат. Вильма сначала

показалась мне очень милой, такая она и есть, только слишком много болтает о

кавалерах. Мальчик подошел ближе, и немного смущаясь, представился: "Хелло

Зилберберг". Я удивилась, не понимая, что ему нужно, но это скоро

выяснилось. Он предложил проводить меня до школы. "Что ж, - сказала я, -

если тебе в ту же сторону, пошли". И мы отправились. Хелло шестнадцать лет,

и по дороге он рассказывал всякие забавные истории.

Сегодня утром он опять ждал меня, так что продолжение следует.

Анна

Среда, 1 июля 1942 г.

Дорогая Китти!

До сегодняшнего дня не могла найти свободной минутки для дневника. В

четверг провела целый день с друзьями, в пятницу к нам приходили гости, и в

таком духе продолжалось до сегодняшнего дня.

Я и Хелло за эту неделю ближе узнали друг друга, он мне много рассказал

о себе. Он родом из Гелзенкирхен, и живет здесь в Голландии у бабушки и

дедушки. Его родители в Бельгии, но у него нет никакой возможности уехать к

ним. У Хелло была подруга, Урсула. Я ее знаю: типичный образец кротости и

скуки. С тех пор как Хелло встретил меня, он понял, что с Урсулой ему

невыносимо скучно. Так что я как бы пробудила Хелло к жизни, вот уж не

думала, что на такое способна!

В субботу у нас ночевала Джекки, но потом она ушла к Ханнели, и я

скучала одна.

Вечером ко мне должен был прийти Хелло, но около шести он позвонил по

телефону. Я сняла трубку и услышала его голос:

- Говорит Хелмут Зилберберг. Позовите, пожалуйста, Анну.

- Я у телефона.

- Привет, Анна! Как поживаешь?

- Хорошо, спасибо.

- К сожалению, я сегодня вечером не смогу прийти, но хотел бы сейчас

поговорить с тобой. Что, если я подойду через десять минут?

- Да, конечно.

- Пока, я уже иду!

Положив трубку, я быстро переоделась и слегка поправила волосы. После

этого в нетерпении стояла перед окном, пока, наконец, не появился Хелло. Вот

удивительно, что не я помчалась по лестнице, а терпеливо дождалась звонка.

Как только я открыла дверь, Хелло заговорил.

- Слушай, Анна, бабушка считает, что ты для меня слишком юная. По ее

мнению, я должен общаться с Левенбахсами, но ведь ты знаешь, что между мной

и Урсулой все кончено?

- Нет, я этого не знала. Вы, что же, поссорились?

- Нет, как раз наоборот. Я сказал Урсуле, что мы слишком разные, и

поэтому нам лучше расстаться - не совсем, конечно, а сохранить дружбу. Что

она всегда может приходить к нам в гости, и я бы хотел по-прежнему бывать у

нее. Собственно, мне казалось, что Урсуле нравится другой парень, о чем я

прямо ее спросил. Но это оказалось совсем не так. Теперь мой дядя говорит,

что я должен извиниться перед Урсулой, с чем я совершенно не согласен!

Потому с ней сейчас совсем не вижусь, хотя на это есть и другие причины.

Если послушать бабушку, то я должен встречаться с Урсулой, а не с

тобой, но разумеется, я этого делать не собираюсь. У стариков какие-то свои

допотопные представления о жизни, но мне до них нет дела. Хотя, конечно, я

их уважаю и люблю. По вечерам в субботу я теперь свободен, а дома думают,

что у меня в это время курсы резьбы по дереву. На самом деле я хожу в клуб

сионистской партии. Мне бы такое никогда не позволили, так как бабушка и

дедушка против сионизма. Я не отношу себя к сионистским фанатикам, а просто

интересуюсь этим. Правда, в последнее время, там творится черти что, и я

решил с этим кончить. Так что мы можем теперь видеться по вечерам в среду, а

по субботам и воскресеньям -- хоть целые дни.

- Нехорошо обманывать бабушку и дедушку.

- Любовь не знает запретов.

В тот момент мы проходили мимо книжного магазина Бланкефорт, и там я

увидела Петера с какими-то друзьями. Он поздоровался со мной впервые за

долгое время, что доставило мне немалое удовольствие.

В понедельник вечером я пригласила Хелло к нам, чтобы познакомить его с

папой и мамой. Устроили чаепитие с тортом, печеньем и конфетами, но нам с

Хелло было неохота чинно сидеть на стульях. Мы отправились гулять и

вернулись только в десять минут девятого. Папа страшно рассердился, заявил,

что такое совершенно недопустимо, и потребовал от меня обещания отныне быть

дома не позже, чем без десяти восемь (2). В следующую субботу я приглашена к

Хелло.

Вильма рассказала мне, что как-то вечером Хелло был у нее в гостях, и

она спросила его: "Кто тебе больше нравится - Урсула или Анна?". На что

последовал ответ: "Не твое дело". Однако перед уходом (у них весь вечер не

было возможности поговорить вдвоем) Хелло сказал: "Безусловно, Анна, только

никому не рассказывай! Пока!". И тут же исчез.

Хелло явно влюблен в меня, и для разнообразия мне это очень даже

приятно. Марго сказала бы: "Какой славный мальчик". И я так думаю, и даже

более того... А уж как мама его превозносит: "Красивый, воспитанный и

любезный юноша!". Очень рада, что Хелло завоевал расположение всех моих

домашних. К сожалению, не могу сказать того же о своих подругах. И Хелло в

свою очередь считает их совсем детьми. И пожалуй, он прав. Джекки постоянно

подшучивает надо мной. А ведь я вовсе не влюблена, он просто друг, но никто

не хочет этого понять.

Мама часто интересуется, за кого я хочу выйти замуж, когда стану

взрослой. Как бы она удивилась, если бы узнала, что за Петера! Еще бы, ведь

я очень постаралась, чтобы подобное им и в голову не пришло. А на самом

деле, я люблю Петера так, как никогда никого не любила. В глубине души я

надеюсь, что Петер встречается с другими девочками, лишь потому что не хочет

признаться в своих чувствах ко мне. Наверно, теперь он думает, что я

влюблена в Хелло. А это не правда. Хелло -- лишь хороший товарищ, или, как

иногда выражается мама -- кавалер.

Анна

Воскресенье, 5 июля 1942 г.

Дорогая Китти!

Торжество по случаю окончания учебного года прошло прекрасно. И мой

табель -- совсем не такой плохой: одно "неудовлетворительно", пятерка по

алгебре, а так в основном семерки, и еще две восьмерки и две шестерки. (3).

Дома все были очень рады. Должна объяснить, что мои родители занимают в этом

отношении особую позицию. Им не так важно, какие у меня отметки. Главное,

чтобы была здорова, хорошо себя вела и радовалась жизни. И если эти три

пункта в порядке, то все остальное приложится.

Но я сама не хочу плохо учиться. Тем более, в лицей меня приняли

условно, поскольку я тогда еще не закончила седьмой класс школы Монтессори.

Но все еврейские дети должны были перейти в еврейские школы, так что

господин Элте после долгих переговоров принял меня и Лиз Хослар. Лиз,

кстати, тоже перешла, но ей предстоит еще нелегкая переэкзаменовка по

геометрии. Бедная Лиз, ей не удается дома толком позаниматься: она делит

комнату с маленькой сестренкой, которая постоянно играет и шумит --

избалованный двухлетний ребенок! Когда Габи что-то не нравится, та

заливается криком, и Лиз должна ее утешать, иначе раскричится мадам Хослар.

В такой обстановке нормально работать невозможно, и дополнительные уроки,

которые Лиз получает в изобилии, не помогают. Домашнее хозяйство у семьи

Хосларов очень сложное. Родители мамы Лиз, которые живут рядом, каждый день

у них обедают. В доме есть служанка, господин Хослар рассеян до

невозможности, а его жена всегда нервная и раздраженная. Сейчас она ждет

третьего ребенка. Нескладная и неловкая Лиз в такой обстановке совсем

теряется.

Моя сестра Марго тоже получила табель, как всегда блестящий. Если бы

нам выдавали похвальные грамоты, то ее несомненно наградили бы -- такая

умница!

Отец последнее время часто дома, контора теперь редко нуждается в его

услугах. Представляю, как неприятно чувствовать себя лишним! Теперь господин

Кляйман стал главой Опекты, а господин Куглер управляет компанией по

производству приправ "Гиз и К°", основанной только в 1941 году.

На днях гуляла с папой по нашему кварталу, и он вдруг заговорил о том,

что нам предстоит поселиться где-то тайно, и как нам трудно будет жить

отрезанными от внешнего мира. Я спросила, почему он об этом говорит. "Анна,

ответил он, - ты же знаешь, что мы уже больше года прячем у знакомых мебель,

одежду, еду. Мы не хотим оставить все это немцам, а тем более -- самим

попасться в их руки. И чтобы этого не произошло, уйдем сами". "Но папа,

когда же?" Он говорил так серьезно, что мне стало страшно. "Не думай об этом

и положись на нас. Живи без забот, пока можешь".

Вот и все. О, пусть то, о чем говорил папа, произойдет очень нескоро!

Звонят, это Хелло!

Анна

Среда, 8 июля 1942 г.

Дорогая Китти!

Кажется, что с моей последней записи в воскресенье прошли годы. Столько

всего произошло, как будто весь мир перевернулся. Но, Китти, ты замечаешь,

что я еще жива, а это главное, как говорит папа. Да, Китти, я живу, но не

спрашивай, где и как. Начну по порядку -- с воскресенья, иначе ты ничего не

поймешь. В три часа дня Хелло ушел от нас, а вечером мы договорились

встретиться снова. Вскоре после его ухода кто-то позвонил в дверь, но я

ничего не слышала, так как лежала и читала в кресле-качалке на веранде.

Вдруг в дверях появилась Марго, вся взволнованная. "Папе прислали повестку

из гестапо, - прошептала она, - мама пошла к господину Ван Даану". (Ван Даан

-- давний знакомый и компаньон отца). Я перепугалась ужасно, ведь все знают,

что означает подобная повестка. Невольно представила себе концентрационный

лагерь, тюремные камеры, неужели папу отправят туда? "Он, конечно, не

поедет, - успокаивала меня Марго, - мама как раз решает с Ван Даанами, можем

ли мы уже завтра скрыться в нашем убежище. Ван Дааны переедут вместе с нами,

и мы поселимся там всемером". Мы сидели и молча ждали маминого возвращения.

Говорить не могли от волнения о бедном папе, который ничего не подозревая,

был в гостях в еврейской богадельне.

Вдруг позвонили в дверь. "Это Хелло", - вскричала я. "Не открывай", -

Марго попыталась меня удержать, но это было лишним. Я услышала внизу голоса

мамы и Ван Даана, они разговаривали с Хелло. Тот ушел, а мама и Ван Даан

поднялись наверх. Они хотели поговорить друг с другом наедине, так что меня

с Марго выставили из комнаты и строго наказали при каждом звонке смотреть в

замочную щелку и никому не открывать кроме папы.

Мы ушли в нашу комнату, и тут Марго рассказала, что повестка пришла на

самом деле не папе, а ей. Я испугалась еще больше и расплакалась. Марго

всего шестнадцать лет, как можно забирать таких юных девушек? Но, к счастью,

она останется с нами, ведь так сказала мама, и папа именно это имел в виду,

когда говорил об убежище. Но когда и где мы спрячемся, в какой стране и

городе, в каком доме или, может, хижине? Я задавала эти бесконечные вопросы,

на которые пока не было ответа.

Мы с Марго принялись упаковывать сумки. Первым я вложила дневник, потом

бигуди, носовые платки, учебники, расческу, старые письма. Я думала о том,

что с нами теперь будет, и запихивала в сумку всякую ерунду. Позднее я об

этом не пожалела: воспоминания дороже платьев.

Наконец в пять часов вернулся папа. Мы сразу позвонили господину

Кляйману и попросили его прийти вечером к нам.

Ван Даан ушел, чтобы вскоре вернуться вместе с Мип. Они взяли с собой

огромную сумку, и Мип унесла в ней кучу наших вещей: туфли, платья, куртки,

белье, чулки. Она пообещала вечером прийти снова. После этого в нашей

квартире установилась тишина, есть не хотелось никому, жара еще не спала, и

все казалось странным и чужим.

Наш большой чердак мы сдавали Гольдшмидту, господину лет тридцати, с

женой он развелся. Очевидно, в тот вечер ему нечем было заняться, вот он и

околачивался у нас до десяти вечера. Мы никак не могли от него избавиться.

В одиннадцать пришли Мип и Ян Гиз. Мип работает в конторе отца с 1933

года, она и ее новоиспеченный супруг Ян -- наши близкие друзья, которым мы

полностью доверяем. И вновь туфли, чулки, книги и белье были погружены в

необъятную сумку. В половине двенадцатого Мип и Ян исчезли.

Я устала страшно, и хотя знала, что это последняя ночь в нашем доме,

сразу провалилась в сон. В пол шестого утра меня разбудила мама. К счастью,

было уже не так жарко, моросил теплый дождь. Мы, все четверо, оделись так

тепло, как будто нам предстояло переночевать в холодильнике. Это было

необходимо, чтобы захватить с собой как можно больше одежды. Разве могли

евреи в нашей ситуации появиться на улице с чемоданом? Я натянула на себя

три рубашки, три пары брюк, поверх них -- юбку, жакет, плащ, две пары чулок,

осенние туфли, шапку, шарф и это еще не все! Я буквально задыхалась, но

никто не обращал на это внимания.

Марго запихнула в портфель как можно больше учебников, взяла из чулана

свой велосипед и уехала с Мип в неизвестном направлении. Я до сих пор

понятия не имела, где же находится наше таинственное убежище...

В пол восьмого мы захлопнули за собой дверь. Единственное существо, с

которым я могла попрощаться, был наш котенок Морши. Он теперь найдет

пристанище у соседей. Об этом мы оставили записку господину Гольдшмидту.

Неубранные постели и стол, кусок мяса на кухонном столе -- все говорило

о том, что мы бежали сломя голову. Нам было безразлично, что подумают люди.

Мы спешили уйти и благополучно добраться до безопасного места. Продолжение

завтра.

Анна

Четверг, 9 июля 1942 г.

Дорогая Китти!

Так мы и брели под дождем, папа, мама и я, с сумками и авоськами,

наполненными всякой всячиной. Рабочие, направляющиеся на утреннюю смену,

смотрели на нас сочувственно. На их лицах можно было прочитать, что они с

удовольствием помогли бы нам, но не смеют из-за желтых звезд на наших

куртках.

Когда мы вышли на шоссе, родители начали рассказывать мне о плане

нашего бегства. Уже месяцы они уносили из дома вещи и одежду. 16 июля мы

планировали скрыться. Но из-за повестки пришлось уйти раньше, так что наше

новое жилище еще не совсем благоустроено. А само убежище располагается в

папиной конторе. Посторонним это трудно понять, поэтому постараюсь

объяснить. Служащих у отца немного. Господин Куглер, господин Кляйман, Мип и

двадцатитрехлетняя стенографистка Беп Фоскейл были посвящены в наш план.

Работник склада господин Фокскейл (отец Беп) и двое его ассистентов, ничего

не знали.

Планировка дома такова: внизу находится большой склад, разделенный

перегородками на отдельные рабочие помещения. В одних перемалывают корицу,

перец и другие приправы, в других хранят запасы. Рядом со складом

расположена входная дверь, за той еще одна дверца и лестница наверх.

Поднявшись по ней, оказываешься перед стеклянными дверями с надписью

"Контора". Основное помещение конторы - большой светлый зал, обычно полон

народу. Днем там работают Беп, Мип и господин Кляйман. Проходная комнатка с

несгораемым шкафом и большим комодом ведет в маленький, душный и довольно

темный кабинет. В прошлом он служил рабочим местом Куглера и Ван Даана, а

сейчас только Куглера. Туда можно попасть и с лестничной площадки, но никак

не минуя стеклянной двери, открывающейся изнутри, но не снаружи. Пройдя

через комнату Куглера, длинный коридор, мимо чулана с углем и поднявшись на

четыре ступеньки, оказываешься в самой роскошной комнате дома -- кабинете

директора. Старинная мебель, линолеум, ковры, радио, дорогая лампа --

шик-блеск, да и только! Рядом большая кухня с газовой колонкой и

двухконфорочной плитой и туалет. Вот я и описала второй этаж. От него --

лестница на третий, выходящая на площадку с несколькими дверями. За левой из

них находятся кладовые с чердаком и мансардой. Из кладовых по крутой,

настоящей голландской лестнице можно спуститься ко второму выходу на улицу.

А за правой дверью располагается задняя часть дома, которая и служит теперь

нашим убежищем. Никто бы не подумал, что за простой серой дверцей скрывается

столько комнат. Минуешь маленькую ступеньку, и вот ты внутри. Справа от

входа крутая лестница наверх, слева маленький коридорчик и комната четы

Франк. Комнатушка рядом -- спальня двух молодых барышень Франк, служащая им

также и кабинетом. Справа от лестницы комнатка с умывальником и отдельным

туалетом, со вторым выходом в нашу с Марго спальню. А если поднимешься по

лестнице, то удивишься еще больше, увидев большой и светлый зал. Это бывшая

лаборатория, поэтому там есть плита, раковина и рабочий столик. Теперь она

будет служить спальней супругов Ван Даан, а так же общей гостиной и

столовой. Крошечная проходная коморка поступит в распоряжение Петера Ван

Даана. Кроме того, есть чердак и мансарда, как и в передней части дома.

Вот я и закончила описание нашего замечательного убежища!

Анна

Пятница, 10 июля 1942 г.

Дорогая Китти!

Представляю, как я надоела тебе описанием нашего жилища! И все же

считаю важным рассказать, где я обитаю и как там оказалась. А как мне там

живется, ты узнаешь из следующих писем.

Но сначала продолжение рассказа о переезде. Как только мы вступили в

наш новый дом на Принсенграхт 263, Мип сразу увела нас по лестнице в заднюю

часть. Там уже ждала Марго, которая приехала на велосипеде гораздо раньше.

Всюду лежали вперемежку разные вещи и предметы -- беспорядок, не поддающийся

описанию! Мама и Марго, совершенно сломленные и обессиленные, улеглись на не

застеленные кровати. Они и пальцем не могли пошевелить. А мы с папой,

единственные работоспособные члены семьи, взялись за работу. Целый день

разбирали коробки и укладывали вещи в шкафы, вбивали гвозди, наконец,

застелили постели и смертельно усталые легли спать. Целый день мы не ели

горячего, но это нас не беспокоило. Мама с Марго вообще не могли есть, а мы

с папой были слишком заняты.

Во вторник утром снова принялись за дело. Беп и Мип принесли продукты,

купленные по нашим карточкам, папа наладил затемнение, в общем, опять

трудились целый день. Так что до среды у меня и времени не было задуматься о

том, какие гигантские перемены произошли в нашей жизни. Сейчас я отчиталась

тебе обо всех событиях со дня нашего бегства и постепенно начинаю

осознавать, что происходит в настоящем и что нас ждет в будущем.

Анна

Суббота, 11 июля 1942 г.

Дорогая Китти!

Отец, мама и Марго все никак не привыкнут к бою часов с башни

Вестерторен -- они бьют каждые четверть часа. Мне же этот бой ничуть не

мешает, и даже приятен и привычен, особенно ночью. Конечно, тебе интересно,

как мне нравится жизнь в нашем Убежище, но боюсь, что сама до сих пор толком

этого не знаю. Думаю, что я себя здесь никогда не почувствую по-настоящему

дома, но это не значит, что мне уныло или противно. Мне кажется, что я на

каникулах, в какой-то своеобразной гостинице. Странная идея, не так ли? Но

именно такое у меня чувство. А вообще наша часть дома -- идеальное место,

чтобы скрываться! Правда, сыровато немного и потолки косые, но вряд ли во

всей Голландии найдутся беглецы, живущие в таком комфорте.

Наша с Марго спальня выглядела весьма скучно и пусто. Но, к счастью,

папа не забыл взять с собой мою коллекцию открыток и фотографий кинозвезд,

которыми я обклеила все стены. И теперь комната выглядит, как картинка! Так

что понемножку благоустраиваемся, а когда переедут Ван Дааны, то из дерева,

хранящегося на чердаке, мы смастерим стенные шкафчики и другие полезные

вещи.

Мама и Марго понемногу приходят в себя. Вчера мама решила сварить

гороховый суп, но заговорилась внизу, и горох превратился в уголь. Отмыть

кастрюлю было уже невозможно.

А вечером мы все четверо спустились в директорский кабинет, чтобы

послушать английское радио. Я так боялась, что кто-то нас услышит, что

буквально умоляла отца вернуться. Мама тоже боялась, и мы с ней вместе ушли.

Вообще мы очень опасаемся, что в соседних домах нас заметят или услышат. В

первый же день мы смастерили занавески. Хотя настоящими занавесками их

назвать нельзя: они состоят из лоскутков различного цвета, структуры и

формы, которые мы с папой кое-как сшили. Потом это произведение искусства мы

кнопочками прикрепили к окну, и не снимем его до конца нашего пребывания

здесь.

Справа от нас находится филиал фирмы из Зандама "Кег", слева --

мебельная мастерская. Так что после окончания рабочего дня там никого нет,

но мы всегда должны быть чрезвычайно осторожны, чтобы снаружи нас никто не

услышал. Марго даже запретили кашлять по ночам. У нее сильная простуда, и

она вынуждена глотать кодеин в огромных количествах.

Очень радуюсь приезду Ван Даанов во вторник. Станет уютнее и не так

тихо. Тишина по вечерам, а особенно ночью действует так угнетающе, что я

много отдала бы, если бы кто-то из наших попечителей ночевал у нас.

На самом деле, не так уж здесь ужасно, можно самим готовить еду и внизу

в папиной конторе слушать радио. Господин Кляйман, Мип Гиз и Беп Фоскейл так

много для нас делают! Они принесли много ревеня, клубники и черешни, так что

скучать пока придется. К тому же есть много книг для чтения, и еще мы

попросим купить для нас разные игры. Вот только в окно смотреть нельзя - под

строгим запретом! И вообще мы должны всегда вести себя чрезвычайно тихо,

чтобы нас не услышали в конторе.

Вчера у нас было работы невпроворот: помогать фирме Опекта, а именно,

вытаскивать из черешни косточки. Потом господин Куглер законсервирует ягоды,

а из веточек мы делаем закладки для книг.

Меня зовут!

Анна