Письмо крымского хана Ислам Гирея

Польскому подканцлеру А. Лещинскому с предложением

Совместными силами воевать против России с тем, чтобы астраханская, казанская и пр. мусульманские области России отошли к Крыму,

Октября 1650 г.

Копия письма крымского хана Ислам Гирея е. м. ксендзу коронному подканцлеру¹, переведенного Озимом, который в качестве гонца был отправлен с письмами, принесенного в конце октября 1650

Наизнатнейшему из знатнейших панов народа христианского, превосходнейшему нашему другу и канцлеру, по изъявлении наших дружеских пожеланий и пожелания доброго здоровья, пусть станет известно, что как только ваши письма, принесенные нашими людьми, дошли к нам, мы сразу все достаточно поняли. А так как в этих же делах мы получили было от вас уверение еще раньше через Мустафу агу, нашего слугу, то мы для точности и успешности пространнее писали и приказывали.

Но когда так долго ожидали ответа и не могли дождаться, не будучи в силах далее выдержать, я отправил на войну султана калгу, нашего родного [брата].

Каков был бы результат, если бы [не только] мы писали вам через нашего слугу Мехмет Гази аталыка, но и от всех к нам дошло бы известие обо всем этом. Тогда мы написали бы обо всем вышеупомянутому нашему брату, чтобы, хорошо приготовясь на зиму к этой войне, с помощью божьей, весной [он] с нашей стороны, а вы оттуда с вашей стороны, очень сильно напали бы совместными силами, [отдавшись] в руки всемогущего бога, который нам поможет.

Что бы ни обещал бог, как много замков, волостей и городов и земли ни [передал он в наши] руки, под вашей властью останутся. Мы стараемся только об астраханских, казанских и иных ордах нашего магометанского союза, чтобы их могли получить в наши руки и удовлетвориться ими.

Такой оказии для приобретения таких больших владений не случалось никому с давних времен и, конечно, это будет лучше для вас, что можете не только добыть московскую столицу, но также с Крымом утвердить дружбу и братство до судного дня.

Желаем, чтобы, не упуская оказии, е. к. м. поддавали в этом охоты нашему брату, побуждали панов сенаторов, сообщая им о нашей благосклонности. Это дело, при помощи божьей, должно считаться великим и высоким счастьем. Кто бы силился помешать этому делу, такового нужно считать изменником и врагом отечества. Но не следует слушать слов таких людей.

Ваша вельможность в пожилом возрасте и окидывала взором великие дела, поэтому ожидаем от вас много хорошего. Как мы достаточно написали и через Мехмет Гази аталыка обо всем и устно приказали, пожелаем, чтобы вы, хорошо выслушав его, хорошо приготовились к этой войне на будущую весну. Кроме того, мы выпустили на волю п. Балабана, оцененного в десять или пятнадцать тысяч талеров, из братской любви к е. к. м., в которой хотим пребывать, пока будем живы.

Поэтому также справедливо, чтобы и вы, будучи в этом деле советниками е. к. м., сами пребывали в такой же дружбе, старательно заботились о всех бедных татарах, не могущих выйти на волю, до освобождения и отсылки их к нам.

У нас остается в заключении еще некий комиссар, очень нас обманувший. Измена и фальш его нами разоблачена, вообще это человек не много стоящий, он не только ничего доброго кому-либо делать не желает, но не умеет ходить около общественного добра. Поэтому не обижайся, если бы такой человек лучше остался в плену, чем вышел.

Желаем при этом долгого века и здоровья от господа бога.

Дано в Бахчисарае.

¹ Андрей Лещинский, епископ хелминский, был с 1646 по 1650 гг. подканцлером коронным, а с конца августа 1650 года, после смерти Юрия Оссолинского, исполнял обязанности коронного канцлера.

Письмо канцлера Речи Посполитой С. Корыцинского

Крымскому визирю Сефер Казы аге с предложением

Совместно выступить против восставшего украинского народа,

Ноября 1653 г.

Ответ я. в. м. п. великого коронного канцлера на письмо Сефер Казы аги канцлера крымского хана

Я, Стефан Корыцинский, канцлер великого королевства польского, друг моему Сефер Каза are, канцлеру хана крымского, желаю доброго здоровья и счастливого правления по нашему образу на долгие годы.

Если бы в памяти оставалась давняя, вековая, скрепленная клятвой дружба, которую оберегала и Порта Оттоманская, в.мм. обратили бы внимание и на Зборовское соглашение, которое было заключено между наияснейшим королем е. м. п. моим и ханом крымским. Как сам, в. м., помнишь, эти два монарха, забыв давний гнев свой и неприязнь, заключили вечную и прочную дружбу. И не надо было больше ни в. м. с войсками своими, ни хану крымскому собственной особой вторгаться во владения короля е. м.

Рассуди же, в. м., что наделал, нарушив клятву, безо всякой со стороны короля е. м. п. моего причины. [Ведь] получил и задержанные подарки, которые издавна установлены, как сам, в. м., признаешь, для того, чтобы [крымский хан], когда это понадобилось бы, поднимал свое оружие против нашего неприятеля. А хан крымский помогает неприятелям короля е. м. пана моего и не ведет себя в соответствии с соглашением. Он не только не запрещает своим старшим вторгатся во владения короля е. м. и помогать казакам опустошать страну, но и сам лично второй раз уже после Зборовского соглашения опустошает, как неприятель, владения короля е. м.

Почему не возвращены упоминки, которые установлены в знак дружбы и за то, что [хан крымский] должен выступать против неприятеля короля е. м., а не помогать его неприятелям, которые установлены для дружбы, а не за неприязнь. Так как клятва нарушена стороной ваших милостей, то сам себя, в. м., осуди. Ибо до сих пор войска короля е. м. из владений государя моего не вторгались во владения хана крымского.

Вспомни, в. м., договор казаков со славной памяти п. Оссолинским, тогдашним великим коронным канцлером, при заключении которого, я знаю, не только подскарбий, но и в. м. лично был, и вел переговоры вместо хана крымского, пана своего. Но эти казаки все это нарушили берестечской изменой, а после белоцерковского соглашения – батогской. (А кто изменяет, тот не заслуживает того, чтобы ему были верны). Они не только не пустили панов в их собственные имения, но всех, которые туда приехали, жестоко убили, замучили, а имения и все добро их себе присвоили. Король е. м., желая благосклонностью успокоить это, отправил часть войска при комиссарах на Украину, а они сразу с ханом вашим под Берестечко пришли. Потом под Белой Церковью они клятвенно скрепили другой договор, но вскоре новой изменой при помощи войск хана крымского они уничтожили войска е. м. государя нашего¹.

И, наконец, ханские войска вместе с казаками совершили невиданные и неслыханные нигде жестокости, обезглавив всех людей, находившихся в плену. За это одно в. м. должен ожидать наказания от бега, который справедлив.

Много раз король е. м., государь мой, прощал эти преступления. Так, имея возможность уничтожить казаков после Берестечка, он утвердил заключенное под Белой Церковью соглашение. Потом, после батогской [битвы], принял их просьбу и послал своего комиссара для успокоения. Поэтому не надо вспоминать ни зборовской, ни белоцерковской благосклонности, ибо они ее стерли своими изменами.

И не следует хану крымскому дружить с изменниками и клятвопреступниками, так же, как и нечего было королю е. м. посылать на них жалобу хану крымскому, ибо право каждого государя наказывать своих подданных. Должен был поэтому крымский хан придерживаться своей клятвы и славы, и помнить благосклонность короля е. м., и быть другу другом, а неприятелю неприятелем.

Так и теперь король, мой государь, двинулся с войсками своими не в государство хана, а только, чтобы лично ввести панов на Украину, и проявить свою благосклонность к хорошим, а непослушных наказать. Об этом Хмельницкий сам посылал лживые просьбы, изъявляя готовность выступить за оказанную ему благосклонность против любого неприятеля короля е. м., государя моего, по его приказанию, на что и письма его имеются. Поэтому вами, в. м., а не нами нарушена клятва.

Ты думаешь, в. м., что король е. м., государь мой, узнав о появлении крымского хана, отступил назад под Жванец. [На самом деле] для этого были и сейчас имеются другие причины, из-за которых мы здесь так долго стоим. Нечего удивляться, в. м., что имея столь большое войско, [король] приказал ему окопаться; это привычное для наших войск дело, где бы они ни расположились.

Знает король, е. м., государь мой, что такое слава. На своей земле стоит он и в. м. давно ожидает, а в. мм. все-таки не спешат.

И место, и поле, король е. м., как хозяин земли своей, сам уже давно выбрал и встретит хана крымского, если он прибудет, как гость. Все мы всегда привыкли [раньше] поле занимать, а потом давать бой. Оба найдете, что вам любо также, если говорить захотите, ибо даже самые крупные войны ведутся ради мира. А что вы намерены делать – делайте.

Вы угрожаете зимовкой и военным опустошением наших областей,

но имеется еще на в. мм. и наша сила посполитого рушения, которую вы под Берестечком видели. А так как это дело взаимное, то и мы можем приказать наведаться во владения хана вашего, если вы нам сейчас дадите малейший повод. До сих пор мы этого не делали, хотя нам так же далеко до вас, как и вам до нас. Об этом в. м. по-дружески пишу, в доказательство чего посылаю Сефера, хорошо в. мм. знакомого переводчика, ибо это правильно – взаимно принимать посланников и в безопасности их отправлять; через него жду от в. м. известий.

Дано в лагере под Жванцем 30 ноября, года рожд. г. Хр. 1653.

¹ Имеется в виду битва под Батогом 1 июня 1652 г., которая закончилась блестящей победой украинского войска и уничтожением польской армии М. Калиновского.