Молдавское соединение партизанских отрядов

Мы возвратились в старый лагерь. Построенные на­ми шалаши, коновязи, пекарня стояли невредимыми, за ними присматривала оставленная на месте часть нашего отряда. Мы отыскали отряд имени Буденного, показали Пискареву решение ЦК и Штаба и привели отряд в наш лагерь. Так начало действовать Второе Молдавское соединение партизанских отрядов.

Вечером пришли бойцы, пропавшие без вести в Рудь­ках. Оказалось, что в рудьковском бою наши потери ограничивались двумя убитыми.

Подобрали площадку для приема самолетов. Вскоре нам сбросили подкрепление. Для усиления отрядов Штаб прислал коммунистов Ивана Шелудько, Михаила Любименко, Ивана Прокопенко, Михаила Пинаева — спе­циалистов по минированию, а также радиста Виктора Кузнецова с рацией. Было сброшено три пулемета двад­цать автоматов, двадцать карабинов, два ПТР, тол, пат­роны. Количество оружия по-прежнему нас не удовлет­воряло. В соединении всего двести восемьдесят пять бойцов были обеспечены оружием. Однако делать не­чего. Штаб больше пока ничего не обещал.

Людей можно было набрать сколько угодно, но из-за недостатка вооружения мы обеспечили в первую очередь наших бойцов, не имевших оружия, кроме ездовых и поваров.

Все партизанские отряды стояли на прежних местах. Хитриченко, Белоусов, Покровский и Яромов получили приказ выйти к Днепру и обеспечить там переправу приближающимся частям Красной Армии. Наш поход в Толстый Лес был хорош уже тем, что облегчал продви­жение этим отрядам. Отряд имени Боженко и отряд Чирковского получили приказ двигаться на запад.

Все командиры собрались в деревне Хильчихе, пого­ворили, выпили напоследок. Мирковский перед уходом пожурил меня за то, что я со многими советуюсь и та­ким образом разглашаю свои секреты, намерения.

— Если задумал какое-нибудь дело, никому о нем не болтай, даже самому близкому человеку в отряде. Распоряжайся единолично и притом внезапно,— учил он меня.

Мне оставалось лишь признать его правоту.

Отряды ушли. На месте остались только мы. Однако неожиданно в Хильчиху явилось партизанское соедине­ние Второго Украинского фронта, которым командовал Шукаев. С ним и с некоторыми из его командиров мы встречались в Москве, хорошо знали друг друга. При встрече со мной Шукаев сказал, что хочет набрать до тысячи бойцов. «Двадцать самолетов будут мне сбрасы­вать вооружение!» — уверял он. Слушая его, я вспоми­нал урок, который некогда дал мне Николай Никитич Попудренко. Почему бы не воспользоваться опытом про­шлого и на сей раз?

Я узнал у Шукаева опознавательные знаки площад­ки и, вернувшись в лагерь, продиктовал нашей радистке сочиненную мной радиограмму о предполагаемой вы­сылке нам самолетов. Эту радиограмму она не замед­лила вручить Данько.

Недалеко от нашего лагеря находилось полувысохшее болото. Здесь-то я и распорядился подготовить ко­стры. Ночью, когда в вышине загудели самолеты, оты­скивая площадку Шукаева, мы зажгли свои костры. Часть самолетов стала сбрасывать нам грузы. Подобрав таким образом гостинцы с трех самолетов, мы поспеши­ли погасить костры. Среди сброшенного груза оказалось пятьдесят автоматов, десять карабинов, три пулемета, много патронов, тол. Все это мы свезли в свой лагерь. Три мешка мин к ротному миномету и пять мешков вин­товочных патронов, в которых мы не нуждались, я отвез утром Шукаеву. Пришлось соврать ему: мол, выброска была не из удачных, так что часть грузов упала в рас­положении нашего лагеря.

— Я сам не знаю, сколько было самолетов и сколько мешков они сбросили! Ищем по лесу,— сказал Шука­ев.— Впрочем, нам хватит и этого...

Таким образом, моя проделка опять сошла с рук. В этом я признался Шукаеву спустя пять месяцев под Тернополем. Лишь тогда я возвратил ему сорок автома­тов. Что же касается наших партизан, то все они были уверены, что оружие нам сброшено по распоряжению Штаба.

Добытое оружие позволило нам увеличить число вооруженных бойцов до трехсот шестидесяти человек и довести общую численность соединения до пятисот пар­тизан.

В результате переформирования мы создали два отряда по сто тридцать бойцов, конный взвод из трид­цати шести человек, конную разведку из восемнадцати кавалеристов и диверсионную группу из тридцати пар­тизан.

Тем временем был получен приказ вести наблюдение за продвижением противника по линии Овруч—Мозырь и Овруч—Чернобыль.

ЧЕРВИ ПОЛЗУТ

Наступающие части Красной Армии, заняв Гомель и Чернигов, подходили к Днепру. На запад поспешно ухо­дили стоявшие на переформировании воинские части оккупантов, немецкие органы управления, гестапо, поли­ция. С ними бежали в Германию бургомистры и старо­сты с семьями. Дороги были запружены машинами и подводами, груженными всяким скарбом. Рассчитывать на железную дорогу немцы не могли, так как партизаны беспрерывно разрушали ее, и оккупанты с большим трудом доставляли фронту пополнение и вооружение. Остановить, задержать до подхода наступающей Крас­ной Армии эту зловонную реку мы были не в силах, но мешать бегству оккупантов и предателей считали своим долгом.

Шоссе Мозырь—Овруч до села Выступовичей прохо­дит вдоль восточной стороны железной дороги, пересекая лес на отрезке протяженностью в восемнадцать кило­метров. Ниже села Выступовичей шоссе переходит на другую сторону железной дороги, становясь недоступ­ным для нас. Но там дорогу обложили отряды Сабурова и Жукова, прорывавшиеся к Днепру. День и ночь от­туда доносилась артиллерийская и пулеметная стрельба. Видно было, как самолеты противника обстреливали и бомбил обочины шоссе.

Поток отступавших на запад врагов катился беспре­рывно. Шли танки, артиллерия, воинские и полицейские части. По ночам движения не было, зато ежедневно ут­ром от села Новая Рудня до Выступовичей, углубляясь метров на пятьсот в лес, двигалась рота оккупантов, прочесывавшая местность; в то же время по шоссе шел танк в сопровождении немецких солдат, проверявших шоссе, а вслед за ними длиннейшей четырехкилометро­вой колонной двигались отступавшие враги. Колонну замыкал взвод полицаев или немцев. После часового пе­рерыва процедура прочесывания леса и проверки шоссе повторялась.

В первый день наш отряд никак не мог подойти к шоссе. Затем мы приспособились. Взводы отсиживались в километре от дороги, выжидая, пока закончится про­чесывание. Как только колонна начинала двигаться, мы выходили к шоссе и поливали гитлеровцев свинцо­вым дождем. Пока подходили сопровождавшие части, мы успевали скрыться в лесу, чтобы затем напасть на вторую и третью колонны. Этими налетами мы, разу­меется, не останавливали поток, но зато истребляли ка­кую-то часть фашистского отребья, сея среди уцелев­ших панику, страх, чувство обреченности.

Наблюдая за этой операцией, я вспомнил, как од­нажды, будучи директором МТС, проезжал по целинным землям Таврии. Далеко передо мной стлалась белесая от солончаков дорога. И вдруг в одном месте я заметил непривычное для глаза черное пятно. Газик подъехал к нему и забуксовал. Я вылез из машины. Это были ка­кие-то черви, как потом оказалось, гусеницы лугового мотылька, выплодившиеся на целине и ползшие теперь пожирать хлопок, который вот-вот должен был расцвес­ти рядом, на полях. Пришлось срочно вызывать колхоз­ников. Привезли солому, керосин, подожгли... Черви про­должали идти через огонь, горели, но шли, и огонь гас. Колхозники топтали их ногами, давили подводами, сно­ва рассыпали на их пути солому, которую обливали керосином и поджигали. В конце концов вредители были уничтожены, хлопок спасен.

Катившийся по шоссе поток оккупантов напомнил мне этот случай. Только нынешние черви были покруп­нее, чем те: они покушались на жизнь миллионов людей. Поэтому их нужно было уничтожать безжалостно, ог­нем и мечом...

Вспомнилось мне также отступление врангелевцев в Крым в 1920 году. Перед этим Врангель продвинулся далеко на север, до Екатеринослава и Синельникова. Но Буденный со своей конницей прорвался у Каховки и прижал врангелевцев к Азовскому морю.

Я лежал на насыпи у станции Юрициню. Десяти­километровая полоса между железной дорогой и Азов­ским морем была покрыта сплошным потоком врангелев­цев, отступающих в Крым. Мы целый день стреляли по бе­гущим белякам, а они лишь изредка отвечали на наш огонь. Несколько раз из-за железнодорожной насыпи выскакивали эскадроны Буденного, врезались в ползу­щую толпу, рубили направо, налево и, устав, возвраща­лись назад. А врангелевцы почти и не сопротивлялись, шли и шли... В конце концов становилось противно стре­лять.

Вот так было и теперь. С чувством отвращения гля­дели мы на бессмысленно ползущую по шоссе толпу. Но не стрелять по этой озверелой орде было нельзя.

...Вот после прочесывания леса по дороге двинулась колонна. Когда солдаты прошли, партизаны приблизи­лись к шоссе и ударили им в тыл. На землю валились убитые, раненые, живые норовили залечь в кюветы. Мы видели жирные, противные морды бургомистров, старост и их жен. Все они дрожали от ужаса. Многие на четве­реньках, как собаки, заползали под подводы. Били пулеметы, автоматы. Десятки бутылок с горючей жид­костью летели в подводы... Горело шоссе, горело на­грабленное добро, дико визжали караемые огнем преда­тели...

Вот вам, гады, за погибших жен, детей, за сожженные деревни и разрушенные города, за Великий Бор, за Хильчиху, за Мухоеды! А удовлетворения нет...

...Десять дней отряд не отходил от шоссе. Все это время партизаны находились в постоянном напряжении. Более трехсот мертвых фашистов и их прихлебателей осталось в кюветах вперемешку с падалью, обломками повозок, пушек, автомашин...

Душой всех диверсионных вылазок в те дни был Юрий Алексеенко, крестьянин села Солотин. Он хорошо знал местность и подходы к шоссе. Стрелял он только из винтовки, автомата не признавал, говорил, что тот «зря патроны расходует». Если было нужно вести взводы, Юрий посылал с ними крестьян из своей деревни.

— Ты меня знаешь?— спрашивал он в таких случаях крестьянина, повстречавшегося ему.

— А как же, Юрий Павлович!.. Ты наш, деревен­ский...

— Деревенский-то деревенский... Ты вот что... Веди взвод к Новой Рудне. А там выведешь на шоссе. Да гляди, чтобы взвод в засаду не угодил!.. Понял?— го­ворил он своему односельчанину, и тот беспрекословно выполнял его требования.

Он посылал крестьян и в разведку. Вся деревня была приведена в действие. Каждое утро Алексеенко получал свежие сведения о том, когда двинутся колонны, какие воинские силы будут их сопровождать.

Днем он выходил с отрядом на шоссе, ночью — на разведку. Неизвестно, когда он спал. Сведения, добы­ваемые им, были всегда точными.

С Юрием Алексеенко мы были знакомы со дня на­шего прихода в Мухоедовские леса. Это он показал Шкуропацкому, где можно свалить под откос вражес­кие эшелоны.

Когда отряд уходил на запад, мы предложили Юрию Павловичу пойти вместе с нами, но он отказался.

— Война для наших мест кончается,— сказал он.— Работы у нас, в колхозах, будет шибко много. Нужно строить, скот собирать, людей приобщать к обществен­ному труду. Дел по горло будет...

Мы не настаивали. Горячо поблагодарили его за по­мощь и ушли.

На шоссе Овруч—Чернобыль в эти дни действовали конный и пеший взводы под командованием Саши Шкуропацкого, высланные в разведку. Снабжая нас еже­дневно сведениями о намерениях врага, взводы Шкуропацкого подорвали на минах четыре автомашины с бое­припасами, шесть подвод с лошадьми, уничтожили более пятидесяти оккупантов, а также захватили четыре подводы и восемь лошадей.

Три раза в день наши рации передавали Штабу дан­ные разведки.

Противник отходил от Днепра и строил свою обо­рону на линии Житомир—Коростень—Овруч—Мозырь. К этому времени части Красной Армии заняли плацдарм на правом берегу Днепра, в ста километрах от нас. Нужно было уходить. Штаб предложил нам выйти в район Сарн.

ГРИША СОЛОВЬЕВ

Очевидно, я опять допустил ошибку, сообщив на со­вещании наш дальнейший маршрут. Может быть, и мар­шрут был выбран неудачно, но, как бы то ни было, со­единение две ночи подряд не могло пересечь железную дорогу и шоссе. Всюду, куда мы ни совались, противник встречал нас шквальным огнем. Не мог помочь даже Юрий Алексеенко.

Пришлось отвести соединение в старый лагерь и объявить всем командирам, что Штаб приказал дальше не двигаться, придется стоять на месте до прихода Кра­сной Армии, то есть закончить нашу боевую деятель­ность.

— Неужели есть радиограмма Штаба?— удивились командиры.

Радистка Шелухина, предупрежденная мной, ска­зала, что она приняла радиограмму с указанием «рас­шифровать лично командиру», поэтому не знает, о чем говорится в ней.

Я приказал рубить лес, строить землянки, искать кирпичи для печей и сооружать вокруг лагеря дзоты. Вся эта работа напоминала подготовку зимних квар­тир.

Конечно, ни о какой зимовке не могло быть и речи. Просто нужно было ввести в заблуждение оккупантов. Среди двухсот партизан, принятых на днях в отряды, могли быть и предатели.

— Товарищ командир! — обратился ко мне наедине разведчик Григорий Соловьев.— Я знаю, что эти зем­лянки — просто туфта. Честное слово, можно найти про­ход — не здесь, а дальше, под Ельском. Разрешите, я поеду?.. Никто даже знать не будет.

Я высказал свои опасения Гудымову. Гудымов со­гласился выехать в район города Ельска, чтобы по­искать там переход через железную дорогу и шоссе. В отрядах сообщили, что ребята поехали за солью.

Конечно, Дроздов как комиссар соединения никак не мог примириться с тем, что отряды будут бездействовать в ожидании частей Красной Армии. Вот почему он велел радистам передать Штабу следующую радиограмму: «Шкрябач отказывается выполнять ваш приказ. Гото­вит зимние квартиры. Ожидает прихода Красной Ар­мии. Как быть? Дроздов».

Мне показали эту радиограмму. Я разрешил радис­там передать ее с моей припиской: «Объясню потом. Шкрябач».

Утром возвратился Гудымов. Староста села Гажин предложил перейти железную дорогу и шоссе между го­родом Ельском и станцией Богутичи. Он уверял, что в этой степной части нет усиленной охраны железной до­роги и что противник даже не думает о возможности на­шего появления здесь. Гудымов лично проверил место перехода. Железная дорога здесь действительно почти не охранялась. Правда, перейдя шоссе, четыре кило­метра до железной дороги нужно было идти по откры­тому лугу, среди болот. Потом, дойдя до Богутичей, надо было более километра пробираться вдоль железной до­роги. Такой переход был опасен. Двигаться более двух часов между шоссе и железной дорогой, дважды подхо­дить к станции — не совсем приятно. Но другого пути нет.

В девять часов утра был отдан, приказ — подгото­виться к походу.

— А колы ж землянки кинчаты будемо?— смеется Корабель.

— Куда пойдем? — окружают меня со всех сторон ко­мандиры.

Я загадочно улыбаюсь.

Через полчаса Данько повел колонну в направлении деревни Лубень.

Мы покинули Мухоедовские леса ровно через два месяца после того, как переправились через Припять и обосновались в них. К этому времени наш маленький отряд успел превратиться в большое соединение, истре­бившее более шестисот оккупантов и их пособников.

Жалко было расставаться с обжитыми местами и гостеприимным населением, оказавшим нам такую боль­шую помощь. Но война есть война.

Со стороны Днепра доносилась артиллерийская ка­нонада. Нам нужно отходить вместе с противником, все­ми способами ослабляя его фронт.

Вечером мы вышли к реке Словечне, находившейся в сорока километрах от нашего лагеря. В ожидании тем­ноты стали на трехчасовой привал. Готовили обед, кор­мили лошадей.

Впервые никто из командиров, кроме Гудымова, не знал направления и цели марша.

Мы стояли в редком сосновом лесу, недалеко от се­ла Гажин. В восьми километрах от нас лежало шос­се, оттуда доносился шум проходящих колонн противни­ка. У нас не было времени заниматься ими. Противнику также не до нас, он откатывался на запад, боясь попасть под огонь более сильный, чем партизанский,— огонь форсировавшей Днепр Красной Армии. Мы могли спо­койно отдохнуть.

Мысли о предстоящем переходе не давали покоя. Нужно было провести соединение в семи километрах от Ельска, переполненного отходящими частями противни­ка. На шоссе у Ельска ночуют тысячи бегущих на запад немецких солдат, полицаев и прочего сброда. Значит, на дорогу придется выйти всего в пяти километрах от них!.. Там танки, танкетки, воинские и полицейские час­ти... Миновав шоссе, мы должны будем плутать среди болот, пока перейдем железную дорогу. Там, на откры­том месте, противник может расстрелять нас в упор. На­дежны ли проводники? Верен ли своему слову староста? Не отложить ли переход? Но это значило бы выдать наши намерения.

Бывает же такое скверное настроение у человека! Я не находил себе места. Одолевал дурацкий озноб. Ле­жать я не мог, так как люди знали, что на привалах я обычно проверяю отряд. А ходить и проверять в настоя­щее время — значит выдать свое волнение.

Я бесцельно бродил по лагерю, сбивая плеткой го­ловки цветов и грибные шляпки. Мое волнение, оче­видно, почувствовал разведчик Гриша Соловьев. Он ездил вместе с Гудымовым искать переход через дорогу и знал все предстоящие трудности. Вот поэтому Соло­вьев несколько раз подходил и заговаривал со мною. Но я, вероятно, отвечал невпопад.

Я остановился около штабной повозки и, облокотив­шись на нее, задумался. Незаметно подошел Соловьев и тихонько заговорил.

— Знаете, товарищ командир, маршрут хороший. И главное, никто не знает, куда мы идем. Староста — человек надежный. Он и его люди крепко послужат пар­тизанам и советской власти. Не выдадут... А вот для бодрости духа и здоровья у меня есть граммов сто спирта.

Употребление спиртных напитков в соединении было строго запрещено. Добытый самогон и спирт отбирался у партизан и выдавался лишь по особым указаниям.

Зная это, я тем не менее взял из его рук фляжку.

— Побегу, воды холодной притащу,— сказал Соло­вьев. Скоро он принес ключевой воды, которой я запил два-три глотка спирта. Стало как будто легче.

Этот парень был взят в наш отряд в деревне Шело­мы Новозыбковского района. К Гудымову, который на­бирал там людей, подошла старуха и попросила:

— Возьмите и моего Гришу в партизаны! Пропа­дает парень. Немцы все время пристают к нему. Зовут в полицию служить.

— Почему же это немцы пристают к нему?— спро­сил Гудымов.

— Да ворюга он. Вор, голубчик... Три раза при со­ветской власти в тюрьме сидел. Нужны, видать, немцу плохие люди, вот они и зовут его к себе,— объясняла старуха.— Возьми его, голубчик!.. Не пропадать же че­ловеку! Пусть пообтешется у вас да за власть совет­скую повоюет.

Соловьеву было двадцать восемь лет. Уже в восем­надцать лет он обкрадывал сельпо, почту, своих одно­сельчан. В последний раз он был осужден на десять лет тюремного заключения.

Войдя со старухой в дом, Гудымов приказал лежав­шему на лавке Григорию одеваться и следовать за ним.

— А мы еще подумаем,— потягиваясь, пробормотал Соловьев.

— У нас нет времени думать,— строго сказал Гуды­мов.— Одевайся!

— У вас нет, а у нас есть,— невозмутимо продолжал Григорий.

— Иди! Иди, сынок,— взмолилась мать.— Может, человеком вернешься. А голову сложишь, на то воля го­сподня. Наказание за грехи твои перед людьми будет...

— Не бухти, мамаша!.. Ты мне надоедаешь! — лени­во поднимаясь, пробормотал Гриша. Он сел, подумал, затем хлопнул Гудымова по плечу. «Ну, пошли! Будем немчуру напустить. Только имей в виду: мне нужна во­ля. А партизан я не подведу»;

Соловьев стал смелым и сметливым разведчиком. Он был непревзойденным мастером на всякие выдумки, за­мечал всегда то, чего не видели другие. Соловьев всегда старался застать меня одного, чтобы поделиться своими планами, часто довольно дельными.

Отправляясь в дальнюю разведку, к Мирковскому, Данько подобрал себе десять партизан, в том числе и Соловьева. В день выхода Соловьев подошел ко мне.

— Товарищ командир! Зачем Данько набрал столь­ко гавриков? Они только гав будут ловить, и мы попа­демся. Лучше я один поеду с ним, или вот Якова Моисеенко еще прихватим.

Подумав, я согласился. Действительно, чем больше людей, тем меньше шансов пройти.

Данько рассказывал потом, как они проходили около горящей деревни Грушевки. Там находилась рота окку­пантов, которая готовилась угнать местных жителей, Увидев это, Соловьев весь задрожал.

— Давайте разгоним гадов!— предложил он.

— Что ты!— возразил Данько.— Нас всего трое, а их — целая рота...

Тогда Соловьев нырнул в кусты и направился к де­ревне. Он подкрался к оккупантам и дал длинную оче­редь из автомата. Было убито и ранено около десяти гитлеровцев. Соловьев вернулся, и разведчики несколь­ко часов скакали по лесу, уходя от преследования.

Соловьев также отличился при уничтожении банды лжепартизан Панова.

Когда шел бой в Рудьках, Соловьев случайно оказался в тылу у немцев. Тогда он двинулся огоро­дами вслед за оккупантами и открыл по ним из автомата огонь, вызвав в рядах противника сильную панику.

— Сколько убил, не считал, но все же маловато,— говорил он.

В свободное время Гриша любил лежать на траве и, глядя в голубое небо, напевать блатные песенки. Вид­но, вспоминал он прошлое, думал о будущей жизни.

Частенько приходил он к моей палатке, усаживался на пенек и задавал мне различные вопросы. Его интере­совали и политические проблемы. Например, он спра­шивал меня, почему появился фашизм, какой будет жизнь после войны и т. д. О коммунизме он говорил с улыбкой: «Долгая история!», но социализм считал очень удобной системой. Его часто тревожили мысли, чем он лично будет заниматься после войны. Несколько раз он задавал один и тот же вопрос.

— Вот вы говорите, что агроном. А что это за про­фессия?

И я начинал рассказывать ему о выращивании но­вых растений, о поддержании плодородия почвы, о Мичу­рине, Тимирязеве, Вильямсе.

— И мне бы нужно менять профессию,— задумчиво говорил он.— Возьмите меня с собой после войны, а? Помощником или землекопом. Буду копаться в земле, во всяком там зерне... Я быстро пойму все, научусь все­му... Но только чтобы это было интересно и красиво. Не терплю я работы, которая не по душе.

Соловьев погиб вместе с группой разведчиков в рай­оне Дубно. Окруженные немцами и бандеровцами, они целый день отстреливались. Когда кончились все патроны, группа подорвалась гранатами.

СТАРОСТА СЕЛА ГАЖИН

Созвав командиров, я рассказал о трудностях пере­хода, сообщил сведения об огневых точках противника. «Ни в коем случае возвращаться назад нельзя»,— до­бавил я.

Сгущались сумерки. Перейдя вброд реку Словечну, соединение вошло в Гажин. Нас встретили староста, юркий, небольшого роста мужичок, и его два помощ­ника. Староста доложил:

— Люди целый день сидят на местах перехода. Дви­жения противника там не замечено. Из Ельска прибыли два моих полицейских, там о вашем переходе ничего не известно. На станции Богутичи всего два пулемета и в дзотах взвод немцев.

Мы поехали со старостой в голове колонны. Он все время торопил нас, говоря, что для перехода потребу­ется не менее пяти часов.

— Прейдете, мне обязательно расписочку для оправ­дания дадите,— говорил староста.— А то придут наши, спросят: «Кто в Гажине старостой был?» «Луцюк,— от­ветят». Вот тогда Луцюк и отчитывайся за свою службу!

— Вы что, за свою шкуру боитесь?.. Перед немцами тоже шкуру защищали?— спросил я.

— Я и шкуру свою, и народ защищал,— неторопли­во сказал староста.— Прикажут что-нибудь немцы, я и мозгую, как приказ не выполнить и гнева их на село не накликать... Дипломатия!.. Помните, у вас соли не было? Приехал Алеша. Давай, говорит, соль, душа из тебя вон! Собрал я свиней, меду, сало, повез в Ельск. И вам пудов шесть дал, и село без соли не оставил. И вот село наше цело, не сожжено. Думаете, что так просто? Для этого надо было втереться в доверие к немцам... Требуют людей в Германию дать, а я везу масло, сме­тану, мед гаулейтеру. Не легко все это... Вот оба эти полицейские целых два года служат не немцам, а пар­тизанам. И никто не знает об этом. Вот какая у меня шкура!..

Я слушал его и думал о том, что Россия всегда была богата такими людьми. Они и дань платили, и мечи ко­вали, и будто на поклон к врагу ходили, но на его сто­рону никогда не становились. Внешне подчиняясь врагу, они день за днем терпеливо подтачивали его мощь, ис­подволь копя силы для решительного удара. Недаром русские писатели воспевали разум, волю и терпение на­шего крестьянина, его миролюбие и в то же время уме­ние ненавидеть врага.

Партизанское движение немыслимо без постоянной связи с населением. Войну вел народ, а партизаны, его ударная бригада, выполняли его волю.

Мы приблизились к шоссе. Высланная вперед раз­ведка доложила, что там все спокойно. У Ельска, в пя­ти километрах от нас, готовилась к выступлению воин­ская часть.

Вышли на шоссе и прошли по нему с километр. Вот уже половина колонны свернула с шоссе на тропинку, вьющуюся среди болот к станции. Мы со старостой стояли на повороте. Вдруг на шоссе раздался взрыв. Это на мине подорвалась повозка. Лошади уцелели, однако телега разлетелась в щепы. Несколько человек были ранены ее обломками.

Колонна поспешно продвигалась вперед. Как бы в ответ на взрыв на станции Богутичи взвилась к небу осветительная белая ракета, застрочил пулемет. Не­сколько ракет взмыло вверх и над шоссе у Ельска. Я выехал вперед, поторапливая шедших в голове колон­ны партизан.

Вскоре мы подошли к полотну железной дороги и двинулись параллельно высокой насыпи. Здесь, по глу­бокой канаве, протекал ручей. Идя вдоль ручья, мы дол­жны были нырнуть под мост и затем двигаться вдоль насыпи к станции.

Над колонной стоял шум. Скрипели телеги, фыркали лошади, был слышен приглушенный говор людей. На станции же все время взлетали ракеты, строчили пуле­меты.

Колонна подходила к мосту, оставалась какая-то сотня метров. В это время раздался сильный взрыв. Что это? Пушка или миномет?..

Шедшие впереди партизаны залегли. На несколько секунд мы оцепенели. Однако кругом снова воцарилась тишина. А на станции по-прежнему строчили пулеметы. Значит, это был взрыв, а не обстрел. Вероятно, парти­заны хотели подорвать мост. Я стегнул Ведьму плетью и поскакал к мосту. Мост оказался неповрежденным.

— Конный взвод!.. Разведка!.. Вперед! К станции!— скомандовал я.

Никто не шевельнулся. Скачу к колонне и, бранясь, хлещу плеткой лошадей, людей.

— Вперед! К станции!.. Галопом!..

Дроздов первый пришпорил свою лошадь, рванулся с места и исчез под мостом. За ним последовал Гудымов, за Гудымовым — разведка и кавалерийский взвод. Слышно было, как они мчались по дороге к станции.

Кавалерийский взвод и разведка начали обстрел станции. Два вражеских пулемета вели ответный огонь, но их пули, свистя в вышине, летели поверх насыпи.

Когда последние ряды партизан прошли под мостом, староста облегченно вздохнул.

— Ну вот и прошли! — весело сказал он.— А теперь, пожалуйста, дайте расписочку.

При свете карманного фонаря на клочке бумаги я написал:

«Спасибо старосте села Гажин товарищу Луцюку! Он провел Второе Молдавское, соединение пар­тизанских отрядов через шоссе и железную дорогу у города Ельска. Он был постоянным помощником партизан, оказал нам немало услуг.

«Командир соединения»

9 октября 1943 г.

Крепко пожав руку старосте и патрулировавшим наш переход крестьянам, я поспешил вслед колонне, обстреливавшей станцию Богутичи.

Мухоедовские леса остались далеко позади. Скоро в них войдут части Красной Армии.

В ПОЛЕСЬЕ И ПИНСКИХ БОЛОТАХ

ПАРТИЗАНСКИЙ КРАЙ

От станции Богутичи, гарнизон которой, на­пуганный нашим обстрелом, так и не вышел из дзотов, мы уходили скорым маршем. Пуле­меты врага, стрелявшие вдоль железнодорож­ного полотна, не причиняли нам ни малей­шего вреда. Но вскоре к фашистам подоспело подкреп­ление из Ельска. Правда, в то время мы были уже далеко, у села Некрашевки. Сошедшая с поезда вра­жеская рота кинулась по нашему следу и некоторое время держалась у нас на виду в какой-нибудь тысяче метров. Потом, видя, что мы не собираемся взрывать и минировать железную дорогу, немцы возвратились на станцию.

Неожиданное преследование заставило нас идти без остановок. Наступил рассвет, а за ним и тихий солнеч­ный день, какие в октябре здесь бывают редко. К полу­дню, пройдя за сутки около ста километров, наши отряды остановились на отдых вблизи сожженных ху­торов Белянки. Больше пяти часов партизаны спали, грелись под лучами солнца, отдыхали после длительного перехода и пережитых тревог.

Проходя село Некрашевку, мы захватили полицая. Он хотел было сбежать но, настигнутый разведкой, сдался без сопротивления. Полицай держался смело.

— Эх, помешали вы мне. Я ведь должен встретиться с партизанами и выполнить их задание.

Кто ему поверит!..

Мы повели его с собой. Полицейский выделялся всем своим видом среди попадавшихся нам немецких при­служников: он был одет в новую форму, ехал на неплохой оседланной лошади. Видно, важная птица!..

К нашей стоянке подошла большая группа партизан местного Ельского партизанского отряда. Они познако­мили нас с местностью, посоветовали, как лучше дви­гаться дальше. Когда мы показали им полицая, они дружно устремились к нему.

— Емеля!.. Да то же наш собственный полицай! Он уже два года служит в полиции. Но, так сказать, от нас!

Емельян Трошко до войны работал колхозным брига­диром. Когда началась война и в районе организовался партизанский отряд, Трошко по решению местных то­варищей был направлен в полицию. Дослужился он до старшего полицейского. Внешне Емельян терпеливо сно­сил обиды, наносимые оккупантами его родному краю. Но когда оставался один, злился и плакал. Со временем он стал потихоньку пристреливать предателей и немцев. И хотя Трошко чуть ли не каждый день встречался со своим партизанским отрядом, все же служба в полиции никак не была ему по нутру. Он всякий раз говорил, что не может больше быть полицаем. Но в отряде только посмеивались и давали новые задания, с которыми старший полицейский справлялся совсем неплохо.

И вот он — наш пленник.

— Отпустите, пусть идет по своему делу,— настаи­вал командир разведки местного отряда.

— Э, нет! Никуда теперь я не пойду. Надоело,— за­протестовал Емельян.

— Ну, брат! Не годится так... Собирайся, поедем в отряд, а там договоримся,— выходил из себя командир.

Но Трошко все же отказался и, пользуясь нашей за­щитой, остался у нас в соединении. Он был хорошим разведчиком. Его полицейская форма и документы по­могли ему впоследствии пробираться в город Олевск и устанавливать там необходимые связи.

Отдохнув, мы продолжали свой путь по партизан­скому краю.

От Мозыря до Пинска, Сарн и Овруча, на стыке пяти областей — Полесской, Пинской, Ровенской, Житомир­ской и Киевской, на территории более пятидесяти тысяч квадратных километров — раскинулся «партизанский край». Здесь партизаны обосновались еще с 1941 года. Сюда в начале 1943 года пришел из Сумской области со своим соединением Ковпак. Отсюда он ходил в Карпаты и вернулся обратно. Сюда пришел проделавший боль­шой рейд по левобережной и правобережной Украине Наумов. Тут формировались крупные силы партизан­ских отрядов под руководством секретаря Ровенского обкома партии Бегмы. Сюда приходил и уходил беспо­койный Сабуров. В феврале 1943 года здесь стал скола­чивать молдавский партизанский отряд Макар Кожухарь. Формировались и уходили на Украину отсюда другие партизанские отряды—А. Горобчака (Буйновского), Жукова, Мельника, Иванова. По соседству действовал Медведев, написавший после войны повесть «Сильные духом». Проходил здесь и Федоров-Чернигов­ский, стоявший в те дни где-то под Ковелем.

Были месяцы, когда в этом крае собиралось до двад­цати тысяч партизан.

Местечко Лельчицы с конца 1942 года было парти­занской «столицей». Здесь постоянно стоял штаб Бег­мы, действовал партизанский аэродром, принимавший на посадку самолеты с Большой Земли. Самолеты наве­дывались в Лельчицы ежедневно, часто дневали у парти­зан. Сюда прилетали члены Политбюро ЦК КП(б) Украины Коротченко, Корниец, Гречуха, Они делили с партизанами тяготы их жизни, вместе ходили на бое­вые дела.

Отсюда десятки диверсионных партизанских групп уходили за сотни километров, чтобы остановить движе­ние на железной дороге, преградить путь врагу на во­сток, оставить его фронт без боеприпасов и пополнений. Железнодорожные линии Лунинец — Калинковичи, Брест — Киев, Ровно—Киев, Мозырь—Коростень бук­вально осаждались диверсионными группами. Каждый день сбрасывали под откос десятки эшелонов, взлетали в воздух мосты, рельсы, находили себе могилу сотни и тысячи оккупантов.

В 1941 и начале 1942 года оккупанты появлялись в этом крае небольшими карательными отрядами. В 1943 году они не могли здесь справиться и силами дивизии. На таком огромном пространстве партизаны свободно маневрировали, били оккупантов с тыла и преследовали их, пока незваные гости не убегали, обстреливаемые со всех сторон.

«Партизанским краем» занимался лично Гитлер. Он требовал от своих сатрапов немедленного уничтожения партизан. В конце июля 1943 года сюда была брошена вторая армия СС, так называемая гитлеровская гвар­дия,— главный резерв фюрера. В Полесье были на­правлены танковые и авиационные корпуса. Партизаны быстро рассредоточились. Небольшие отряды, обходя врага, передвигавшегося по дорогам, били эсэсовцев со всех сторон. День за днем гитлеровская гвардия таяла, теряя оружие. Ей не удалось разбить даже маленький партизанский отряд. Партизаны были невидимы, неуяз­вимы и легко скрывались в этом огромном лесном мас­сиве. Вскоре, потеряв пять тысяч убитыми, эсэсовцы ушли.

Два года гитлеровцы сжигали села и хутора, убива­ли беззащитное население, превращали этот край в пу­стыню. Но жители уходили в далекие заболоченные леса строили шалаши и землянки, пахали землю и выращи­вали скот, жили с партизанами неразрывно одной жиз­нью, одной мыслью — истребить врага, помочь Красной Армии. В Полесье воевало все население, и партизаны были его ударной группой. Здесь, среди лесов и топких болот, десятки замечательных советских людей повто­ряли героический подвиг Сусанина.

После небольшого отдыха наше соединение продол­жало свой марш. К заходу солнца мы вышли к селу Валавск, от которого осталось лишь название. Вдоль улиц стояли печки с высокими трубами. Людей не было видно, они давно ушли в леса, за болота.

Но что это? За речкой Пересечна на лугу лежит большое стадо. Невольно спрашиваю себя: «Неужели жители пасут свой скот в общем стаде, да еще вблизи большой дороги?!» Но где пастухи, где сторожевые со­баки? Стадо отдыхает... И только подъехав ближе, мы увидели, что это не мирная идиллия, а огромное клад­бище. Более трехсот туш коров и волов лежало на лугу. В июле этого года оккупанты гнали на Мозырь гурт скота, собранного в разных селах. Их встретили парти­заны. Завязался бой. Вот тогда немцы в злобе и пере­стреляли стадо. Несколько дней длилась перестрелка. Обе стороны хотели забрать побитый скот. Но сделать это не удалось ни тем, ни другим. Стадо так и осталось на лугу....

На нашем пути встречались только пепелища сел и поселков. Людей нигде не видно... Жители многих сел были угнаны в направлении Мозыря—Речицы или к Новоград-Волынску. Оставшиеся забились в лесную глушь. Некошеные стояли полосы ржи, овса, гречихи, заросли картофельные поля. По лесам на деревьях ви­сели бучики (улья), но никто не собирал мед.

Кругом стояла мертвая тишина. Некого было спросить о дороге, о противнике. Мы решили идти днем. На ночлег остановились в большом сосновом лесу вблизи села Валавск. Высоко на соснах висели улья, вокруг которых еще кружили запоздалые пчелы. Несмотря на запрещение брать мед, многие партизаны оказались за­ядлыми сластенами. К утру у них вспухли лица и руки от пчелиных укусов. С незадачливыми пчеловодами при­шлось серьезно поговорить.

Шли мы днем. Отклонялись к югу, поближе к желез­ной дороге, где не было партизанских стоянок. На пути встречали группы из партизан