Еще одна королевская свадьба 13 страница
— Тогда все уже было известно. Написано в книге, обсуждалось в семье.
Тем не менее книга сыграла в некоторой степени и положительную роль: на некоторое время избавила принцессу от булимии.
— Думаю, вся эта история — величайшее испытание в моей жизни, — говорила она.
Королева считала, что встреча прошла очень искренне, и назначила на следующий день новую. Но принцесса не смогла принять ее приглашения. Ей не хотелось оставаться на этой неделе в Виндзоре, и она вопреки традиции пробыла в Аскоте лишь два из положенных четырех дней.
Последовало письмо герцога Эдинбургского, где он высказал свое разочарование по поводу того, что принцесса не явилась на вторую встречу, тогда как они с королевой тратили время, пытаясь решить их с принцем семейные проблемы.
Но принцесса, расстроенная присутствием в Аскоте Камиллы Паркер Боулз, оскорбилась и уединилась в Кенсингтонском дворце.
Именно отказ от приглашения остаться в Виндзорском замке послужил поводом к началу переписки принцессы с герцогом Эдинбургским.
Само собой разумеется, что и королева, и принц Филипп изо всех сил пытались спасти королевский брак, однако можно понять, с какими трудностями они столкнулись. С тех пор они делали все возможное, чтобы предотвратить публичный развод. Они решили, что в подобной непростой, деликатной ситуации необходим трезвый ум. Едва ли принц Филипп обладал таким умом, к тому же у него была репутация не самого тактичного человека. И тем не менее взялся за дело именно он. Влиятельность его и королевы невозможно переоценить: до сих пор они, будучи отцом и матерью, никогда не вмешивались в браки своих детей, утверждая, что только жизненный опыт может научить уму-разуму. Но тут они твердо решили, что нельзя сидеть сложа руки и спокойно смотреть, как рушится брак Уэльской четы. Как и Ее Величество, принц Филипп пытался сохранить беспристрастное отношение к принцессе, но его роль требовала от него оставаться искренним и говорить самую суровую правду. А принцессе не хотелось, чтобы он вмешивался.
— Интересно, часто ли жены вынуждены обсуждать семейные проблемы со свекром, а не с мужем? — как-то в сердцах воскликнула она.
Для нее это было еще одним доказательством того, что королевская семья ведет себя странно, когда дело касается человеческих отношений, а принц Чарльз попросту прячет голову в песок. Более того, это явно означает, что ни одна из сторон не хочет ввязываться в сложный семейный конфликт.
Честно говоря, принц Филипп делал куда больше для спасения брака, чем принц Чарльз, и не важно зачем; для того ли, чтобы сохранить видимость приличий, или из желания и впрямь помочь супругам, — но действовал он правильно. Кому, как не ему, знать, каково это — войти в королевскую семью, порвав с прошлым во имя долга. Однако, как и всякому, кто плохо знал принцессу, вряд ли ему было известно, как обращаться со столь ранимым человеком. Он старался быть беспристрастным, но рубил сплеча там, где требовалась особая деликатность. Забрасывая принцессу письмами, он своими грубыми замечаниями приводил ее в ярость. Она не рвала писем. Напротив, она связывала их в пачки и хранила как неопровержимые доказательства, а для надежности делала с некоторых копии и отсылала самым верным друзьям. Другим, например телерепортеру Мартину Баширу или мне, принцесса показывала оригиналы.
Я видел эти письма в 1993-м, Башир — в 1995-м, Как-то я сидел с принцессой на лестнице в Кенсингтонском дворце. Даже тогда, год спустя после получения этих писем, она потрясенно покачивала головой, читая их. Об этих письмах писали много всякой чепухи и откровенной лжи. Потом газеты, ссылаясь на свои источники, заявляли, что это были самые возмутительные письма, какие Диана когда-либо получала: грубые, лаконичные, написанные на листах формата А5. Нельзя было проглотить подобную бестактность. Письма выносили на свет божий некоторые неприятные истины, но никогда не были ядовиты. Наоборот, со временем в них стали чувствоваться понимание и симпатия. Они не были лаконичными и грубыми. Напротив — длинными и немного сумбурными. И на листах А4.
Еще в противовес газетным заметкам могу добавить, что не припоминаю, чтобы принц Филипп употреблял в письмах слова вроде «шлюха» или «проститутка». Насколько мне известно, он никогда не обвинял принцессу в том, что она наносит ущерб моральному облику монархии.
Принц Филипп писал эти письма рассерженный все новыми откровениями книги Мортона. Он тоже страдал от раны, нанесенной гордости его сына и семьи. Поэтому принц Филипп я занял оборонительную позицию, а это мешало ему оставаться объективным. Тем не менее он изо всех сил пытался сохранять беспристрастность и абстрагироваться от книги.
Принц Филипп намеревался изложить свои мысли на бумаге, заявив, что принцесса находится в духовном поиске. Ему хотелось натолкнуть ее на размышления о браке, о своем поведении. Читая эти письма, можно прийти к единственному выводу: по его мнению, чтобы быть справедливым, необходимо быть жестким. С одной стороны, он одобрял одиночные выезды принцессы и ее благотворительную деятельность, но с другой — утверждал, что быть женой принца Чарльза «означает больше, чем быть просто героиней британского народа». А принцессе меньше всего хотелось слушать рассуждения о необходимости отбросить собственное «я» от человека, которого она больше всех уважала со времен замужества.
Письма скорее навредили, чем помогли. Принц Филипп утверждал, что ревность разъедает брак изнутри. Принцесса воспринимала такие слова как нападки на нее лично. Еще принц Филипп добавил, что поведение принцессы после рождения Уильяма также оставляет желать лучшего. О моем вмешательстве он тоже не забыл. Я вздрогнул, когда герцог привел в пример один из многих случаев, когда принцесса спрашивала меня о том, куда отправился принц Чарльз, покинув вечером Хайгроув. Принц Филипп заявил также, будто его сын подозревал, что принцесса шпионит — подслушивает под дверью, расспрашивает дворецкого.
— Если бы Чарльз с самого начала поступал со мной честно, мне не пришлось бы подозревать его, — призналась она мне.
Трудно не согласиться, что, когда муж продолжает видеться с прежней любовницей, жена не может быть спокойна.
Действия принцессы сделали принца Чарльза подозрительным, а его двойная жизнь заставила принцессу усомниться в нем. Но по всей вероятности, ни принц Чарльз, ни герцог Эдинбургский не понимали, что это порочный круг, из которого супруги не могут вырваться. Родители подливали масла в огонь: принцесса, мол, недостаточно заботливая жена, она хорошая мать, но слишком опекает Уильяма и Гарри. Я видел ее с детьми — она окружала их любовью и вниманием, ей хотелось быть с ними двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. По выходным она отправляла детей в Хайгроув повидаться с отцом. Только в мире королей, где детскую люльку обычно качает нянька, любовь и внимание матери к детям могут считаться «чрезмерными».
Но принцессу озадачило то, что принц Филипп поднял столь острый вопрос, как связи ее мужа. Он писал, что принцесса должна быть благодарна мужу, что тот на самом деле порвал с Камиллой Паркер Боулз. Принц Чарльз считал, что пошел на «огромные жертвы», порвав с ней, и что принцесса «не оценила его поступка». Затем последовал удар, от которого принцесса буквально зарыдала. Принц Филипп писал: «Можешь ли ты, положа руку на сердце, сказать, что возобновление отношений Чарльза и Камиллы Паркер Боулз никак не связано с твоим поведением в браке?»
Принцессу обвинили в том, что она сама толкнула принца Чарльза в объятия женщины, с которой на самом деле желала его разлучить. Даже год спустя одна лишь мысль об этом приводила ее в ярость.
— Все они чертовски похожи: только и делают, что следят друг за другом! — негодовала она.
С одной стороны, принц Филипп не отрицал вину Чарльза, но с другой — перекладывал всю ответственность на принцессу.
Летом 1992 года я не часто видел принцессу в Хайгроуве. Брак окончательно распался. Осенью принцесса продолжала поддерживать отношения с герцогом Эдинбургским. Тогда как одно письмо приводило принцессу в отчаяние, другое придавало ей сил. Принцесса всегда отвечала на письма, и на предыдущие она откликнулась гневным посланием. Вот как начиналось одно из писем герцога: «Ну и ну! Видимо, в последнем письме я несколько перегнул палку…» На самом деле он признавал, что принц Чарльз в равной степени виноват в распаде брака и был не менее упрям, чем принцесса.
Когда изменилось отношение принца Чарльза, изменилось и отношение принцессы. И пусть мнения и наблюдения тестя казались принцессе не совсем приемлемыми, она научилась уважать его за порядочность. После того как принцесса оспорила некоторые его комментарии, письма принца Филиппа стали теплее, добрее и деликатнее. Еще важнее, что с тех пор, как в середине восьмидесятых начались ее несчастья, хоть кто-то из Виндзорского дворца прислушался к ней, не считая неуравновешенной истеричкой. Встретив друг друга во всеоружии, принцесса и герцог Эдинбургский разрушили разделявший их барьер и открыто заговорили на больную тему. Принцесса ценила старания тестя, отмечала про себя длину его писем и восхищалась им. Как сильно отличалось мнение герцога от суждений остальных членов королевской семьи, столь поспешно определявших ее беспокойство как припадки сумасшедшей! Хоть кто-то понял, что перепады ее настроения, булимия, истерики происходят от сводящего с ума страха не быть услышанной. Принцесса почувствовала облегчение, когда герцог сообщил ей, что не разделяет мнения сторонников принца Чарльза, основанного на ужасающем неведении, и не считает, что она «душевно неуравновешенна» и «ненадежна».
После смерти принцессы, когда она уже не могла себя защитить, ее память оскорбили бредовым предположением, что она была на грани распада личности. Придворная писательница Пенни Джунор в книге «Чарльз» (1998) поставила вопрос: «Жертва или преступник?», а также заметила, что принцесса запятнала свою репутацию собственным поведением. Стоит добавить, что прийти к такому умозрительному заключению ей помогло неизданное исследование Джонатана Димблби «Принц Уэльский» (1994).
Мировая пресса создала впечатление, что принцесса ведет какую-то лихорадочную жизнь. Если бы принцесса и впрямь страдала от какого-то душевного расстройства, она ни за что не справилась бы с таким грузом обязанностей в столь суровых условиях. А если верить тому, кто жил с ней рядом, кто просто видел в ней человека, пытавшегося выжить в непривычной среде, то станет ясно, что страдала она всего лишь от булимии.
К счастью, герцог Эдинбургский тоже не считал ее сумасшедшей. В одном из писем он признал, что булимия может влиять на поведение больного, и заявил, что нельзя обвинять принцессу за «странные выходки», обусловленные недугом. Принцессе было очень важно, что он это понимал. Принц Филипп мгновенно абстрагировался от ядовитых пересудов, из-за которых принцесса долгие годы страдала от непонимания со стороны даже самых близких людей. И сегодня, во имя памяти о ней, следует доверять мнению герцога, к которому тот пришел, когда принцесса была еще жива, а не рассуждениям придворной писательницы, вышедшим уже после смерти Дианы.
Еще сильнее принцессу обнадежило, что и королева и принц Филипп все еще считали, что брак можно сохранить, если пойти на некоторые компромиссы. Герцог даже составил список общих интересов и задач, которые могли бы воссоединить пару. Это укрепило все еще сохранявшийся оптимизм принцессы. Несмотря на всю горечь и гнев, принцесса любила принца Чарльза и, пускай наивно, верила, что когда-нибудь они снова будут вместе. В 1992 году она осознала, что расстаться необходимо, что, наверное, так будет правильнее. В отличие от некоторых придворных биографов она не считала, что браку конец, наоборот, верила, что его можно возродить.
Герцогу удавалось своими высказываниями не только довести принцессу до слез, но и рассмешить. Например, услышав, как он отзывается о Камилле Паркер Боулз, она, не скрывая радости, принялась скакать по комнате. И герцога и королеву беспокоила связь их сына с замужней женщиной, они очень ее порицали. Потом последовало письмо:
Мы считаем, что ни один из вас не имеет права заводить любовников. Чарльз пошел на неоправданный риск для человека в его положении, связавшись с Камиллой. Мы и представить себе не могли, что он оставит тебя ради нее. Трудно вообразить, что тебя вообще можно оставить ради Камиллы. Такое нам и в голову не приходило.
Именно это и нужно было услышать принцессе. От ее внимания не ускользнуло и то, что герцог Эдинбургский стал подписываться: «С глубочайшей любовью, папа».
Переписка с герцогом то повергала принцессу в отчаяние, то давала надежду, доводила до слез, смешила, сердила или заставляла идти на уступки. Когда принцесса делилась со мной своими переживаниями, казалось, она ищет независимого свидетеля, который мог бы подтвердить, что ее видение королевской семьи, брака, придворной жизни, того, как с ней обращались, несправедливость, с которой она сталкивалась, — не бред, выгодный ей самой. А быть может, она хотела, чтобы посторонний человек лишний раз подтвердил, что она права, как будто слова герцога были недостаточно убедительны. Она выбрала меня, потому что знала: я хорошо знаю королеву и ее мужа.
Принцесса, правда, не любила, когда ее критикуют, но скоро поняла, что страдала не напрасно: и герцог Эдинбургский, и королева стали гораздо лучше к ней относиться. До самой смерти она восхищалась герцогом Эдинбургским. Несмотря на боль, причиненную принцессе первыми посланиями герцога, она всегда говорила, что никогда не забудет его ценных советов.
Однако герцог вскоре зашел в тупик. В газетах стали появляться скандальные статьи, и принцесса делала все возможное, чтобы утолить жажду прессы к громким заголовкам. Она сделала заявление для прессы такого рода: «Ее Величество королева и Его Высочество герцог Эдинбургский всегда хорошо ко мне относились и поддерживали меня». Когда всем было ясно, что ее брак находится на грани окончательного распада, принцесса старалась делать вид, что ничего не происходит. Тем не менее герцог Эдинбургский ради спасения монархии изо всех сил старался сохранить по крайней мере деловые отношения между принцем и принцессой. Именно принц Филипп, когда беседовал с принцессой в Балморале, уговорил ее поехать с Чарльзом в Корею, хотя она не хотела туда ехать. Это оказалась крайне неудачная поездка. Она окончательно убедила всех в том, что их брак развалился.
Двадцать седьмого ноября я написал друзьям Ширли и Клоду Райтам в Кентукки:
Ситуацию сможет изменить либо грандиозный скандал, либо официальное заявление. Если до конца года произойдет то или другое, наступят тяжелые времена. Я постоянно нахожусь в Хайгроуве, присматриваю за теми, кто здесь бывает. Уверен, что в 93-м много чего случится, но меня это не коснется, так что вряд ли наша жизнь изменится.
Я и не догадывался, что адвокаты принца и принцессы уже месяц как готовили документы на развод. В Хайгроуве мы все пребывали в неведении, и у принцессы были причины не посвящать меня в свои дела, ведь она знала, какой удар по нашему образу жизни это нанесет.
Я заказал рождественскую елку для поместья Хайгроув. Принца не было, а принцесса отправилась в графства Тайн и Веар со своей подругой-секретарем Морин Стивенс. Среда, 9 декабря, началась как обычно. Потом стало известно, что в три часа приедет Джейн, графиня Стрэтклайд, менеджер по персоналу. Едва увидев ее лицо, мы поняли, что у нее дурные новости; несправедливо, что на человека, которого все так любили, возложена столь неприятная обязанность. Выглядела она очень взволнованно, и, вместо того чтобы просто поболтать и обменяться любезностями, она, едва войдя, вызвала личного секретаря принца — Ричарда Айларда. Затем она приказала мне собрать на кухне всех слуг: Венди, Падди, Литу, Барбару (приходящих горничных) и Марию.
Приезд Джейн совпал с сообщением премьер-министра Джона Мейджора о том, что Уэльская чета, к сожалению, решила разойтись.
Между тем всюду — в Букингемском, Кенсингтонском дворцах и в Хайгроуве — все считали, что принцу и принцессе следует жить раздельно, но не разводясь. Нужно соблюдать закон, даже если все летит в тартарары.
Как только Джон Мейджор передал документ в палату общин, Джейн вышла из гостиной — на лице ее застыла такая скорбь, словно это она виновата в случившемся.
— Могу я сперва поговорить с Полом и Марией? — попросила она, и мы последовали за ней в столовую для прислуги. — Пожалуйста, закройте за собой дверь.
Я сел, крепко держа Марию за руку. Джейн упавшим голосом начала:
— Только сейчас начинаю понимать. Я ехала в Хайгроув, не зная зачем. Но только что объявили, что Их Высочества принц и принцесса Уэльские приняли решение разойтись…
По-другому и быть не могло, но сердца наши дрогнули, когда мы услышали эту печальную весть. Однако Джейн продолжала:
— …и Ее Высочество принцесса Уэльская хочет, чтобы вы оба прислуживали ей в Лондоне.
Она хотела, чтобы я работал вместе с дворецким Кенсингтонского дворца Гарольдом Брауном. Мария залилась слезами и запричитала:
— Быть не может, быть не может. Мы с Джейн молчали, Мария плакала.
— А что же сказать мальчикам? Ведь здесь их друзья, школа и наш дом. Нет, нет!
Наклонившись, Джейн обняла Марию:
— Не знаю, что и сказать.
У меня в голове тоже царил хаос, но по другой причине. Как только я услышал о разводе, я понял: для меня это значит, что мое будущее будет связано с принцессой. Я не раскис, я знал: ничего не бывает случайно и просто так. Удивляло только, почему принцесса не сказала нам раньше. Этого я никак не мог понять.
Когда я вместе с убитой горем Марией вернулся в кухню, первой нас увидела Венди.
— Что произошло?! — воскликнула она, кинувшись к Марии.
— Могу я теперь поговорить с тобой, Венди? — спросила Джейн. Десять минут спустя Венди вернулась. Она оказалась более разговорчивой. Надо отдать ей должное — она отнеслась ко всему философски:
— Мне все равно придется уволиться. А беспокоилась она больше за нас.
После ухода Джейн мы почти весь день просидели за столом в кухне, пили джин с тоником и рассуждали о случившемся. Падди пришлось вернуться в конюшню а обе горничные, потрясенные этими событиями, разошлись по домам.
Венди предложила Марии сигарету. — Конечно, в кухне курить нежелательно, но теперь думаю, все равно, — сказала она, и они выкурили одну за другой все двадцать сигарет из пачки. Вернуться в Лондон. На другую должность. В другую королевскую резиденцию. Мы никогда больше не увидим ни принцессу, ни Уильяма с Гарри здесь, в Хайгроуве.
В тот вечер, едва вернувшись в Кенсингтонский дворец, принцесса позвонила нам. Она одна знала, как расстроит Марию необходимость проститься с загородной жизнью, о которой та всегда мечтала, и вернуться в Лондон.
— Не переживай, Мария, — подбодрила ее принцесса, когда та вновь разрыдалась. — И тебе и Полу будет лучше здесь, со мной. Знаю, вам не хочется возвращаться в Лондон, но я все устрою.
Мария положила трубку, исполненная жалости к принцессе. Она знала, как одиноко жилось той в Кенсингтонском дворце и как для нее важно, чтобы семья слуг, к которым она так привыкла, продолжала работать на нее, а не на мужа. Среди того, что принцесса хотела оставить себе после развода, значились и Баррелы.
Тем временем принцесса получила очередное неприятное письмо из Букингемского дворца от герцога Эдинбургского. Пока адвокаты обеих сторон вели переговоры об условиях развода, принц Филипп решил: принцесса должна покинуть апартаменты № 8 и № 9, где она прожила последние десять лет, чтобы они могли стать лондонской резиденцией принца Чарльза.
В качестве альтернативного варианта, наиболее приемлемого для матери детей, обучающихся в пансионе, герцог предложил ей переехать в апартаменты № 7: теперь они пустовали, а прежде там жили Клейтоны, дальние родственники королевской семьи. Принцесса назвала апартаменты конурой, совершенно не подходящей для двух принцев. Зато для герцога Эдинбургского апартаменты № 7 значили много. Именно там он останавливался накануне свадьбы с королевой 20 ноября 1947 года.
Герцог ссылался на то, что эти апартаменты почти как отдельный дом. Но женщина, которую я вот-вот должен был назвать своей хозяйкой, не сдавалась. Поскольку принцесса имела возможность откровенно говорить с тестем, она могла поделиться с ним своими чувствами, не боясь огорчить его. Она заявила, что ни при каких обстоятельствах не намерена уступать принцу Чарльзу. Она продолжала считать Хайгроув своим, а в Лондоне начала обустраиваться в Сент-Джеймсском дворце. Принцесса сохранила за собой апартаменты № 8 и № 9, где я стал прислуживать ей одной вместе с Марией, полдня исполнявшей обязанности горничной.
Глава восьмая
КЕНСИНГТОНСКИЙ ДВОРЕЦ
«Может, посмотрим фильм?» — спросила принцесса Диана.
Была суббота. Мы только что вернулись в Кенсингтонский дворец, пройдясь по магазинам на улице неподалеку от дворца. Повара отпустили на денек домой, и он уехал, оставив в холодильнике салат на ужин. В доме царила тишина. День был свободный, у принцессы на сегодня не было назначено никаких дел, и она вполне могла пару часов провести так, как ей нравится.
Сейчас она стояла в дверном проеме буфетной на первом этаже, а я заваривал две чашки растворимого кофе. «Выбирай фильм. Я приду через пять минут», — сказала Диана и пошла по лестнице вдоль бело-желтых стен.
Мы могли подолгу болтать о фильмах, и теперь, помешивая кофе в бело-голубых чашках — принцесса предпочитала фарфор, — я знал, какой фильм мы будем смотреть.
В ее коллекции было не так много фильмов, как у Уильяма и Гарри, но у нее все же было несколько хороших классических фильмов, в основном мелодрам. Она называла их «слезоточивыми».
Войдя в гостиную, я сел на корточки и стал изучать надписи на видеокассетах, которые занимали две полки белого комода, находившегося в основании высоченного, почти до потолка, книжного шкафа. «Унесенные ветром», «Шелковые чулки», «Моя прекрасная леди», «Цилиндр», «Карусель», «Саут Пасифик», «Привидение», «Английский пациент». Мой взгляд остановился на фильме «Короткая встреча» [19]. Этот точно из разряда «слезоточивых». Принцесса смотрела его, кажется, чаще, чем я ей готовил кофе или морковный сок. «Давайте посмотрим вот этот», — сказал я, когда она вошла в комнату, и вставил кассету в видеомагнитофон.
Принцесса и дворецкий расположились в разных углах дивана в розовую и бежевую полоску, который стоял перед ее столом красного дерева, напротив камина из серого мрамора. Из окон с белыми рамами, находившихся за нашей спиной, лился солнечный свет. На подушке между нами лежала упаковка бумажных платочков. «Я всегда плачу, когда смотрю этот фильм!» — сказала принцесса Диана, когда начался фильм.
Расположившись поудобнее, она принялась смотреть историю про то, как случайная встреча обернулась большой любовью.
Любой, кто сидел с ней на концерте или смотрел «Короткую встречу», знает, что она всегда плачет, когда слушает Второй фортепьянный концерт Рахманинова. Когда в фильме поехал паровоз и музыка заполнила гостиную, принцесса заплакала. Она немного повернулась ко мне, и я увидел, что по ее щекам текут слезы. А когда она заметила, что я тоже взял платочек, то с хохотом откинулась назад. «Какие мы глупые!» Мы громко рассмеялись. И по сей день, услышав концерт Рахманинова, я улыбаюсь. С этого дня принцесса часто ставила в свой плеер диск с этим концертом и слушала его, когда ходила из комнаты в комнату. А иногда садилась за рояль в гостиной у окна, которое выходило в сад, и играла на нем музыку из «Короткой встречи». Я тихо поднимался по лестнице, становился у двери так, чтобы она меня не заметила, и смотрел, как она играет на рояле — уйдя в свои мысли, закрыв глаза. Все подарки по сравнению с этим не имеют никакого значения. Эта музыка стала для меня самым лучшим подарком, который я когда-либо получил в Кенсингтонском дворце.
Но я не сразу стал смотреть фильмы с принцессой. Ее доверие надо было еще заслужить. После того как я переехал из Хайгроува, у меня появились новые обязанности, которые я поначалу делил с Гарольдом Брауном, и они стояли на первом месте.
Фургон с нашей мебелью и разными пожитками остановился возле Старых конюшен. Здесь, на втором этаже, располагалась квартира № 2, наше новое жилье, — там были две спальни, ванная, гостиная и кухня. Мощное строение находилось вдалеке от столичной суеты, там мы могли укрыться от шума и гама Кенсингтон Хай-стрит. Перед домом раскинулась большая зеленая лужайка. Трехэтажное вытянутое здание Кенсингтонского дворца из красного кирпича находилось на юго-западе Королевских садов, которые граничили с западной стороной Гайд-парка. Здесь было все совсем не так, как в графстве Глостер. Мы переехали сюда теплым весенним днем, в апреле 1993-го, и обнаружили, что теперь будем жить в оазисе в самом центре Лондона, словно в самом центре огромного парка.
Мы увидели знакомое лицо. Нас встречала сама принцесса Диана. Она улыбалась, в руках у нее был букет цветов для Марии. Какая еще начальница стала бы лично встречать своих подчиненных?
Когда Мария открыла дверцу машины, принцесса запрыгала от радости. «Добро пожаловать! Добро пожаловать! Ура! Наконец-то вы приехали!» — воскликнула она и обняла Марию, а Александр и Николас бросились к ней и обняли за ноги.
Наши вещи выгрузили из фургона, и принцесса, стоя на солнце, стала их рассматривать. «Я очень любопытна, — сказала она. — Ой, Мария, я и не знала, что у тебя есть эта вещица». Потом она хлопнула в ладоши: «Ну я пойду, не буду вам мешать». И пошла по траве ко дворцу. Диана собиралась съездить на Пасху в Линкольншир, к своей сестре леди Саре Маккоркодейл, и ей предстояло еще упаковать пасхальные яйца для племянниц и племянников.
Мы прошлись по квартире. На полу лежали новые ковры, а в кухне плитка. В этих перестроенных конюшнях раньше жили конюхи и солдаты, охранявшие дворец, который король Вильгельм III и королева Мария II приобрели в конце XVII века. Значительно позже их разделили на отдельные квартиры для прислуги и людей, работавших у королевской семьи. Нашими соседями стали: сестра принцессы, Джейн, и ее муж, сэр Роберт Феллоуз — личный секретарь королевы, бригадир [20] Майлз Хант-Дэвис — личный секретарь герцога Эдинбургского, недавно посвященный в рыцари, Джимми Джуэлл — бухгалтер герцога и мистер Рональд Аллисон — пресс-секретарь королевы. Мой напарник Гарольд Браун не жил с прислугой. Каким-то образом с помощью друзей, занимавших высокие посты, человеку, который когда-то был младшим лакеем в Букингемском дворце, удалось вселиться в апартаменты для членов королевской семьи в Кенсингтонском дворце. Его знали как слугу, который живет в королевских апартаментах № 6. Мы с ним работали посменно: полдня он прислуживал принцессе, полдня — я.
Но я впервые попал в Кенсингтонский дворец еще четыре месяца назад. Когда я вошел во дворец, принцесса взяла меня за руку и сказала: «Теперь ты в моей команде. Добро пожаловать!»
По будням я работал в столице, а на выходные приезжал к Марии и сыновьям в наш коттедж в Хайгроуве. В Кенсингтонском дворце в это время для нас отделывали квартиру. Конечно, мне не очень нравилось ездить туда-сюда, но принцессе в этом смысле было гораздо хуже, чем мне, — за последние два года она постоянно куда-то ездила. Марии теперь не нравилось жить на территории Хайгроува. Они с ребятами рассказали мне, что их не подпускают к основному зданию. Можно было подумать, что в нашем доме поселилась чума — нас сторонились. Для прислуги мы стали изгоями. Не могу сказать, что нас о таком не предупреждали: лакей принца Чарльза, Майкл Фосетт, как-то сказал: «Хорошенько подумай, на чью сторону ты становишься. Помни — однажды принц станет королем».
Он был предан принцу, но меня выбрала принцесса. Я не достался ей в наследство и не был послан к ней на службу, как, например, присылают конюхов или полицейских для охраны. Она сама попросила меня перейти к ней, и я не хотел ее подводить.
Но Марии было плохо в Глостере. В начале 1993 года к Лите Дэвис, служанке в Хайгроуве, подошел кто-то из «лагеря» принца Чарльза и спросил, почему она все еще дружит с Марией. Он сказал, что «было бы лучше», если бы она перестала общаться с Марией. Лита ответила, что она будет дружить с тем, с кем захочет.
Тогда ей сделали еще одно предупреждение. Ей сказали, чтобы она не обсуждала с Марией то, что происходит в Хайгроуве.
На следующий день Лита подала заявление об уходе. Судя по всему, в «лагере» принца подозревали, что у принцессы все еще оставались «шпионы» в Хайгроуве.
Из этого было ясно, что обстановка была накалена до предела. Мария окончательно убедилась, что мы сделали правильный выбор.
В первую неделю после нашего переезда в Кенсингтонский дворец принцесса Диана была очень гостеприимной и щедрой, как будто хотела, чтобы мы не сомневались, что правильно сделали, покинув Хайгроув. На следующий день, после того как принцесса вернулась от своей сестры, она повезла Уильяма, Гарри, Александра и Ника на день в Торп-парк в Беркшире. Она была в черной кожаной куртке и черных джинсах. Дети и Диана развлекались по полной программе: она купила всем четверым водяные пистолеты и каталась с ними на аттракционах. Нику было всего пять лет, он весь день держал принцессу за руку. Она называла его «обаяшка». Конечно, за этой веселой компанией по пятам ходили журналисты и фотографы, а Диана катала Ника на закорках и сажала себе на плечи.
На следующее утро целая страница в «Сан» была посвящена этой поездке. Заголовок статьи гласил: «Уильям и Гарри учатся хорошим манерам у сыновей дворецкого». Автор статьи цитирует королевского фотографа Джима Беннетта, который сказал то, что мы и так знали: «Принцесса обращается с сыновьями дворецкого как с собственными детьми. Если бы вы не знали, что это принцесса Уэльская, то решили бы, что это мать гуляет со своими четырьмя ребятишками».