Что же именно не так с интернетом?

Во-первых, существование и последствия сетизма, достаточно реаль­ного интернетовского лобби. Это лобби или движение выразилось впер­вые в таких группах, как Electronic Frontier Foundation, и таких офици­альных комиссиях, как комиссия Мартина Бангеманна, которая первой сформулировала основные положения политики Европейского Союза. Не существует какого-либо официального или исчерпывающего утвер­ждения сетизма как идеологии, но два документа подходят к этому близ­ко: «Киберпространство и Американская мечта: Великая хартия вольно­стей для Века знания», написанный при участии Элвина Тоффлера и «Люди и общество в Киберпространстве» Дж. А. Кейворта из Фонда про­гресса и свободы.

Сетизм плох в силу своего насильственного экспансионизма. Не су­ществует никакого имманентного или неизбежного технического или исторического движения к единой коммуникационной сети. Напротив: никогда раньше в истории не было технически возможным существова­ние такого количества разрозненных сетей. Сегодня не только прави­тельство, но и бизнесмены, общественные движения, интеллектуалы и художники — все хотят обложить нас Сетью. Очевидно, что это широкое движение не сводится к поиску прибыли (хотя дурна и бесприбыльная Сеть), Это навязывание себя, универсализм, экспансионизм, принуди­тельность, основополагающая несвобода выхода — вот что делает либе­ральные структуры дурными.

Основополагающая модель Сети взята из классического либерализ­ма: это электронный свободный рынок, основанный на принципах «laissez-fair, laissez-aller». [Сетевые] активисты в США прямо ссылаются на англо-американскую либеральную традицию — смотри любой выпуск Wired, самого влиятельного периодического издания в мире новых СМИ. Эта традиция определяет свое отношение к государству: государство мыслится как ночной сторож в электронной форме, регуляция — мини­мальна. С точки зрения этики вся эта модель — ниже всякой критики. Сеть воздействует на других людей, не только на своих пользователей, поэтому пользователи не имеют права сами устанавливать правила. Ни­какое внутреннее регулирование (или его отсутствие) в качестве замены внешнего регулирования не может быть оправдано a priori.

Полезно теперь кратко охарактеризовать черты и цели либерализма. Он стремится: а) увеличить взаимодействие; б) увеличить число взаимо­действующих; в) увеличить число затронутых каждым взаимодействием и г) увеличить область, в которой взаимодействие происходит. Создавая цепочки взаимодействий, он транслирует причину и следствие — кол­лективизирует действие.

Вы не можете, например, улучшить условия жизни крестьянской бедноты в Эфиопии своей индивидуальной стратегией покупок. Вы не обладаете индивидуальным контролем над экономикой, в которой вы живете, и, следовательно, индивидуальным контролем над своей жиз­нью. Подобным образом вы не имеете индивидуального контроля над интернетом и, следовательно, не можете принимать моральных решений относительно него. Это то, что делает либерализм и его структуры неэтичными: они уничтожают моральную автономию субъекта. Если мож­но доказать, что Сеть — либеральна, можно доказать, что она неэтична.

Для киберидеологии, однако, величайшим преимуществом интерне­та является то, что он извлекается из либеральных моделей. Либералы рассматривают идеи и мнения в качестве предметов обмена: если у либерала есть какое-то мнение, он (или она) непременно хочет «выразить его» и обменяться им с другими. Приоритет диалога и общения в неоли­беральных теориях (таких, как этика коммуникации) параллелен при­оритету рыночного обмена в классическом либерализме. (В этом смысле этика коммуникации и этика диалога уже установили политические рам­ки для киберпространства.) Информационное общество является либе­ральным обществом гиперобмена: граждане передают, принимают и пе­ренаправляют поток идей и мнений. Бесспорно, что только Интернет (или что-то подобное ему) может сделать это возможным, что, однако, не обеспечивает его моральной или политической правоты.

Этика коммуникации

В чем состоит фундаментальная порочность коммуникации и диало­га? Почему обмениваться идеями — плохо? Ответ: потому что ложны ис­ходные предпосылки. Либеральная модель диалога и коммуникации ис­ходит прежде всего из того, что все идеи одинаковы (одна идея по спосо­бам обращения с ней подобна любой другой); во-вторых, она предпола­гает, что от обмена идеи получают пользу. Идеи не являются какими-то единицами наподобие кирпичей, и они не получают пользу от того, что передаются. Чтобы понять, в чем ошибка, нужно просто подразделить идеи на две простые категории: планы и аргументы [в споре]. «Планы» являются предложениями по изменению; аргументы суть идеи, предла­гаемые, чтобы воспрепятствовать осуществлению планов. Обмен идеями приносит пользу аргументам (и консерватизму); обособление идей при­носит пользу планам (и изменениям). Нет необходимости исследовать здесь «истинную природу идей»: эти две категории корректно описыва­ют, по крайней мере, некоторую политическую реальность. Почти любая газета и любые телевизионные новости покажут нам, как тот или иной политик приводит аргументы против инноваций. Участие в диалоге как универсальное моральное предписание — неэтично. Не всякое общение благотворно и, возможно, большая его часть вредна. Вредна, разумеется, для изменений. Наилучшая стратегия изменений, как правило, обособлена от политического давления; но либеральное общество устроено так, чтобы затруднить это обособление. Интернет усиливает это консерва­тивное «преимущество».

Стандартный ответ либерализма (а теперь и сетизма) — утверждение, что они якобы гарантируют: а) политическую нейтральность и б) равен­ство участников. Типичный либеральный аргумент, что формальное ра­венство (то есть гражданство) оправдывает любое другое неравенство, приложим и к Сети. Утверждается, что формальное равенство (относительно доступа и коммуникации) оправдывает Сеть — если даже таковое относится к будущему. На деле, как и в ситуации со свободным рынком, обычно именно те, кто находится в самых слабых начальных условиях, более всего страдают от неограниченного взаимодействия. Нет никакого сомнения, что свободный рынок за короткий срок увеличивает социаль­ное неравенство. Его защитники заявляют, что в долгосрочной перспек­тиве это перевешивается улучшением для всех, и прибегают к аргументам типа «капля камень точит». Способность рынка увеличивать неравенст­во, по счастью, ограничивалась в прошлом физическими пределами об­мена товарами. Интернет почти полностью ликвидирует физические ограничения на расширение рынка, допуская стремительный рост. Выиг­равшими от этого процесса почти наверняка окажутся все те же лучше образованные и лучше оплачиваемые элиты, которые были первыми в использовании Интернета.

Единство и монополия

И тогда вступает в действие другой принцип либерализма, связы­вающий его с другими идеологиями. В либеральных обществах никто не может покинуть «арену взаимодействия» — рынок, либеральную демо­кратию, глобальную экономику, интернет. «Арена» — метафора для опи­сания этой ситуации: это слово намекает на то, что люди принуждаются к взаимодействию помимо их воли. Даже если некоторые люди (которых в действительности довольно много) вступают на эти арены доброволь­но, это не означает, что они имеют право тащить за собой других. Мета­фора Сети сама по себе еще лучше: «сеть» и «паутина» используются для того, чтобы ловить жертву.

Если жертва просто-напросто сбегает, либерализм заканчивается: без участников нет рынка, нет либеральной демократии и нет интернета. Все тексты об интернете объединяет одно: слово «интернет» всегда пишется в единственном числе. Так же, как почти всегда — слово «киберпространство». Объединить все коммуникационные сети, все коммуникации — наме­рение, обычно высказываемое в явном виде. В терминах экономики ин­тернет есть монополия по определению.

Как в западной, так и в не западной мысли существует долгая история Единства как значимого принципа, Единства как конца всех вещей. Его со­временные варианты (философские предшественники идеи киберпространства) часто основываются на трудах Тейяра де Шардена. Эти эволюционно-холистические идеи пропитывают все нью-эйджевские движения; через эти движения они оказывают влияние на холистические видения киберпространства и особенно на идею глобального мозга.

Другой старый (уже менее абстрактный) принцип — это принцип политического единства. Он тоже связан с претензией либерализма на монополию. Именно здесь становятся очевидными такие понятия, как дигитальное гражданство, дигитальная демократия и дигитальный полис.

Рынок усиливает нации: взаимодействуя, граждане влияют друг на друга, и это благоприятствует процессу конвергенции. Хорошо известна роль продуктов массового потребления и средств массовой информации в деле образования европейских наций в XIX веке. Увеличение объема взаимодействий интенсифицирует этот процесс — и это то, что так ценит сетизм. Интенсификация конвергентного политического участия ведет к усилению положения элит. Поэтому в среде защитников Сети мы нахо­дим смешение таких форм либеральной мысли, как органицизм, пан-органицизм и различные формы ультракоммунитаризма. Общим для всех этих идеологий является упор на единство, на невозможность выхода и невозможность отсоединения: один глобальный рынок, одно (глобаль­ное) сообщество, один глобальный мозг, ведущий к одному космическо­му сознанию.

Представляется, что игнорирование защитниками дигитальной де­мократии этой скрытой проблемы непоследовательности само по себе является частью сетевой идеологии. Рассуждая логически, никто не мо­жет сначала доказывать, что Сеть объединяет мир, а затем призвать к электронному голосованию в каждом национальном государстве. Тем не менее в текстах киберидеологов эти противоречивые взгляды стоят бок о бок. Выбор, который делают сетиагы сейчас, достаточно ясен: в реально­сти киберлибералы, как и проже либералы, выбирают национальное государство. И на этом уровне Интернет прочно укоренен в XIX веке: осуществляясь на практике, гражданство и polis организуются по этно-национальному принципу. Никто из дигитальных демократов (во всяком случае, пока) не выдвинул идеи о том, чтобы позволить 600 млн. афри­канцев выиграть референдум о миграционной политике у 250 млн. граж­дан США.

Историческое вето

Исторически выбор Сети — это выбор прошлого. Его никак нельзя обосновать историческими аргументами о развитии технологии. Лишь небольшая часть физической инфраструктуры Сети имеет отношение к связыванию удаленных точек между собой, что и превращает ее в интер­нет. Если убрать эти связи, реальный технологический уровень остаю­щейся инфраструктуры практически не изменится. Политика рассредо­точения каналов, «немультиплицирование» является настолько же осу­ществимой, как и единая глобальная Сеть. Это вопрос политики, а не технологии. Именно интернет накладывает политическое и социальное ограничение — идеал единства — на коммуникационные технологии.

Сеть — это неизбежная монополия, это выбор прошлого — истори­ческое вето. Никакая группа, элита, движение или идеология не имеют права налагать это вето на мир. Поэтому решение отключиться от Сети вполне законно в политическом и этическом смысле.

Перевод Евг. Горного

Paul Treanor. Internet as Hyper-liberalism (оригинальный текст)

web.inter.nl.net/users/Paul.Treanor/net.hyperliberal.html

Опубликовано: Русский Журнал, 1998 [email protected]

Средство само есть содержание