Не учите нас делать то, что мы делаем

Довод четвертый на этот вопрос отвечает решительным - нет. «Все эти советские байки про то, что «надо вести высокое искусство в массы», - или глупость, или лицемерие. Я глубоко убежден, что серьезная музыка, как и серьезные книги, на самом деле интересуют абсолютное меньшинство людей», - подчеркивал в 1997 году Игорь Малашенко, тогдашний президент телекомпании НТВ, касаясь соотношения «высокого искусства» и телевидения.[49] И если в какой-то мере проблема еще относится к государственному вещанию, независимому от рекламодателей, то для коммерческого канала, каким является НТВ, «ставить подобные задачи абсурдно».

«На телевидении главным ученым оказывается Капица, - поддерживал ту же мысль Л. Парфенов в телепрограмме, посвященной Николаю Фоменко /«Персона», 11.04.98/. -. Сенкевич главнее Магеллана и Колумба. История пишется Радзинским... Конечно, можно говорить о пошлости Фоменко. Но на мой взгляд, это высокомерие, пре-

зрение к массовому вкусу и чистоплюйство. Другого народа мы вам предоставить не можем. Мало того что ты слесарь, ты должен вечером прийти и читать Стендаля. А слесарь вечером смотрит Фоменку».

Но ведь эти доводы мы уже слышали лет тридцать тому назад! Передачи надо делать для тети Мани и дяди Пети, - для доярки и слесаря, то есть «среднего» зрителя, который ваших сложностей не поймет. Большинству аудитории этой логикой отказано в праве иметь запросы выше тех, что отмерили ей вещатели. Фигура «среднего» зрителя была чистой абстракцией, выдаваемой за голос народа. Номенклатурного руководителя никогда не заботили реальные потребности дяди Пети и тети Мани. Произведения классики, впрочем, тогда еще удавалось отстаивать - они входили в неприкосновенный школьный запас.

Сменились десятилетия. Изучение аудитории осуществляется в наши дни современной компьютерной техникой, позволяющей творить чудеса. С какой же целью ее используют коммерсанты? Да с той же самой, с какой отсутствием техники пользовалось номенклатурное руководство. Слесарю вечером надо смотреть Фоменку. Все остальное ему покажется слишком сложным.

«А теперь давайте встанем на четвереньки и посмотрим на проблему с точки зрения зрителей», - любимый лозунг американских рекламодателей.

Зритель на четвереньках - мифологема, превосходно объясняющая деятельность продюсеров-коммерсантов. Именно в этой позе и создается большинство развлекательных программ. Такие программы могут быть великолепны по исполнению и микроскопичны в интеллектуально-нравственном отношении.

«Наши сети должны охватывать как можно больше зрителей и слушателей, и поэтому забрасывать их мы должны в мелководье, чтобы поймать в них как можно больше рыбы», - уверяют продюсеры, давно уже освободившие себя от застенчивости, не приносящей им ни малейшей прибыли.

Массовая культура и шоу-бизнес противостоят классическому искусству. Апелляция к «большинству», которое трактуется как «народ», представляется защитникам этого типа вешания едва ли не самым убедительным аргументом. Элитарные» произведения если и де-монстрируются, то глубоко за полночь /«Кино не для всех»/. Апологетам коммерческого вещания подобного рода уступка представляется королевским подарком. Никто не берет в расчет, что настоящая демократия гарантирует власть большинства при непременном соблюдении прав меньшинств.

Когда Евгений Евтушенко предложил ОРТ антологию отечественной поэзии /«Поэт в России больше, чем поэт» - телецикл, впоследствии выдвинутый на конкурс «ТЭФИ»/ - канал отверг предложение. Сработал тезис «защиты от умника». Русской поэзии предпочли неоднократно обруганную за пошлость «Любовь с первого взгляда». Так же был отвергнут с началом выборов и цикл выступлений Александра Солженицына. Зато зеленую улицу» предоставили «Моей семье» Валерия Комиссарова - ведущего, чья изобретательность и энергия соревнуются с вопиющим отсутствием вкуса. ОРТ спохватилось, когда передача уже набрала рейтинг, и несколько месяцев с ней пришлось мириться, пока Комиссаров не перешел на другой канал. Это и есть мышеловка рейтинга.

В сознании реформаторов-коммерсантов американская вещательная концепция - исходная точка отсчета, своего рода гринвичский меридиан. Предостережения американских философов и социологов о том, что коммерческие вещатели, предоставленные всецело самим себе /телевидение США - явление уникальное, если не считать сегодняшнего российского опыта/, опасны для общество, в расчет, разумеется, не принимались, да и вряд ли нашим реформаторам были известны.

«Социологи подыгрывают публике и способствуют утверждению нынешних вкусов тем, что принимают их за критерий реальности, -

предостерегал своих соотечественников Дуайт Макдональд лет сорок тому назад, - Они рассматривают людей, как стадо бессловесных животных, как скопление условных рефлексов и принимают любое идиотское убеждение, если оно поддерживается большинством».

Для руководителей коммерческого вещания эти доводы - всего лишь мнение интеллектуального «меньшинства». Национальная культура - согласно такой логике - «культура не для всех». Свобода от единственно верного в мире учения оказалась для них и свободой от культуры в ее классическом понимании.

Уверенность в том, что домашние экраны исходно рассчитаны лишь на вкусы самой широкой публики, а не на творчество Вивальди или Лансере, не говоря уже о Стендале, не отличаются новизной. /Собственно, тут можно было бы снова вспомнить и о Пушкине, если бы не многомесячное шоу, развернутое самим телевидением по случае двухсотлетнего юбилея поэта/. Мало чем отличаются эти «тесты на массовость» от доводов первых противников кинематографа, объявивших его ярмарочной игрушкой и дешевым иллюзионом. Как, впрочем, и от аргументов первых врагов книгопечатания, полагавших, что рукопись художественнее набора.

«Само выведение телевидения за рамки культуры, - пишет профессор К. Разлогов, - в современном мире является своеобразным признаком архаичности полученного образования, чтобы не сказать - его поверхности или вовсе малограмотности».[50]

«Культуртрегеры, обвиняющие нас в культуркиллерстве, полагают, что они воспитывают аудиторию, что они - учителя. Но назвать себя учителем - аморально», - выражал свое возмущение К. Эрнст.[51] Тем самым формулируя от лица коммерческого вещания довод пятый: не учите нас отношению к классике и тому, как следует делать телевидение. /Отсюда и реакция К. Эрнста на письмо Ирины Ар-

хиповой: я же не учу ее, как ей следует петь/. «ТВ должно информировать и развлекать. Но не учить». И еще резче в другом интервью: «Одна из самых отвратительных претензий коммунистической идеологии - претензия на учительство».[52]

Свести учительство к коммунистическим доктринам - защитная философия, прибегающая к подложной логике. Что такое миссия русской культуры, как не учительство? Отчего бы не записать в таком случае в коммунисты Достоевского или Гоголя?

Не диктуйте нам, как следует поступать. Не навязывайте свой взгляд. Не ссылайтесь на то, что вы знакомы с предметом, а мы не очень. Не покушайтесь на нашу гласность. Запрещается запрещать. Такого рода аргументация с одинаковой легкостью ссылается как на принципы гласности, так и на коммунистические доктрины. Но при этом за гулом полемики, как правило, исчезает сама проблема.

Великое противостояние

С точки зрения многих практиков, телекритики существуют лишь для того, чтобы глубокомысленно поучать тех, кто дело делает, и злорадствовать по поводу неудач в эфире. Уязвленные адресаты отказываются допустить, что призвание профессионального критика - за деревьями видеть лес. Что его задача - отстаивать интересы общества перед интересами сиюминутной публики.

Остановитесь! - предостерегали критики-ветераны. - Ориентация на вкусы максимально возможной аудитории не стимулирует художественной взыскательности. Абсолютный приоритет большинства перед меньшинством грозит телевидению утратой его просветительской роли. Свет в конце туннеля может оказаться светом фар, навстречу идущего поезда.

В 1992 году руководство «Останкино» решило пойти навстречу критикам. Фильм Параджанова “Ашик Кериб” поставили в сетку чуть ли

не в восемь вечера. /Сами критики, конечно бы, возразили против подобной крайности/. В тот же день, где-то около полуночи, состоялась премьера развлекательно-криминальной рубрики «100 градусов по Цельсию» -. И что же? «Ашик Кериб» набрал лишь 8% зрителей. В самое рейтинговое время на первом канале! Это был грандиозный провал. А «100 градусов» /они рекламировались до этого всю неделю/ набрали четверть аудитории, несмотря на ночное время. Что же получается? Публика хочет смотреть развлекательный криминал, а замечательное произведение искусства смотреть не желает. Все стало ясно руководству о телекритиках, - страшно далеки они от народа!

Как ясно и то, чего хочет публика.

Массовые коммуникации должны обслуживать массовые вкусы аудитории.

В таком утверждении, вообще-то, нет ничего зазорного. Несправедливей была бы обратная ситуация - абсолютная ставка на элитарное телевидение для ценителей. Все равно, как если бы осуждать подростка за то, что тот не читает Толстого и Достоевского, предпочитая им комиксы и детективы. Но заполняя эфир исключительно передачами на уровне комиксов, мы лишь усугубляем инфантилизм аудитории, так сказать, консервируя ее навсегда в подростковом возрасте. Так что на упрек, обращенный к критикам /«Страшно далеки они от народа»/, можно было бы возразить, что они далеки от народа не в большей степени, чем народ от культуры /в ее классическом понима-нии/. Профессиональной рекламы требовал не развлекательный криминал /уже сам его жанр - реклама/, а незнакомый для миллионов «Ашик Кериб».

Собственно, эта ситуация лишь подтверждает известный тезис - истина не находится между крайними точками зрения. Между ними - лежит проблема.

Проблема взаимодействия между телевидением и культурой в повседневной практике сводится к соотношению между передачами «для большинства» и передачами «для меньшинств».

Противопоставление обеих тенденций друг другу - бесперспективно. Передачи «для меньшинств» - образовательных, социальных, культурных, национальных, религиозных - необходимы обществу не менее, чем передачи «для всех»». Во первых, потому что подобные меньшинства составляют в свою очередь большинство. А во-вторых, речь идет очень часто не столько о разных зрителях, сколько о разных интересах одного и того же круга зрителей.

Лишь программная политика, опирающаяся на принцип взаимодополнительности, способна предоставить зрителю право выбора и возможность перешагнуть через самого себя. Государственная вещательная политика в этом смысле - компромисс между наличными вкусами подавляющей части аудитории и высокой культурой, призванной эти вкусы всячески развивать. /Даже если речь идет о государственной политике в тоталитарном смысле/. Такое телевидение предоставляет зрителю возможность духовного и эстетического саморазвития.

Ситуация, однако, меняется радикально, как только мы сталкиваемся с коммерческим типом вещания.

Английскому телевидению подобное испытание уже выпадало в середине 50-х. Борьба за сферы влияния завершилась тогда относительным перемирием - двумя общественно-государственными /Би-би-си/ и двумя частными телеканалами. Во второй половине 80-х эта прежняя конфронтация вспыхнула с новой силой. Одни потребовали оставить за Би-би-си лишь один канал, другие - лишить ее права на развлекательные программы, сохранив лишь те передачи, которые рекламой не окупаются, третьи - разделить абонентную плату зрителей поровну между всеми телекомпаниями.

Защитники Би-би-си отстояли национальную целостность двух каналов, рассчитанных на разные вкусы широкой аудитории. Государ-

ство, руководимое принципом демократии, должно, по их мнению, само обеспечивать свободы граждан, в том числе и от вмешательства государства. Такое служение обществу несовместимо с рыночной психологией, которая требует прибыли, одной только прибыли и ничего, кроме прибыли.

В разных странах существуют свои решения того, каким образом обязать государственное и коммерческое вещание выражать интересы граждан.

В Великобритании эту задачу решают Совет управляющих Би-би-си и Совет по опеке коммерческого вещания. В результате четвертый канал /чисто коммерческий, существующий на отчисления от рекламы и доходов другого, также коммерческого, телесоседа/ несет англичанам культурно-просветительскую функцию даже в большей степени, чем любой другой. Иными словами, в условиях специально продуманной системы ограничений и перераспределения коммерческий канал осуществляет все то, что Игорь Малашенко назвал абсурдом. Однако пример английского телевидения для нас почему-то примером не стал. Мы упорно следуем американскому образцу.

А между тем само телевидение США вступило на путь преодоления магии большинства. Мультиканальное /исчисляемое десятками каналов/ вещание рассчитано на все более «узкие» интересы. К услугам нынешних зрителей круглосуточное каналы - религии или спорта, классических игровых кинофильмов или службы Конгресса.

Правда, за такое удовольствие надо платить. Доходы национальных сетей, когда-то сделавших ставку на максимальную разовую аудиторию, стремительно падают. Речь идет не об абонентных взносах, взимаемых «вообще», а о ежемесячной подписке, как на газеты. Вы можете заплатить за пакет интересующих вас каналов, а сверх того за отдельный, еще более дорогой, канал - скажем, за кино без рекламы, эротику или даже за трансляцию на ваш телевизор только что от-снятого фильма в удобное для вас время.

Диктатура рейтинга отступает перед властью отдельных зрителей, которые уже не чувствуют себя жертвами большинства: все чаще они смотрят то, что хотят и когда хотят.

Противостояние общественно-государственного и коммерческого телевидения в Европе оказалось по-своему плодотворным. Оно стимулировало достоинства каждой из этих моделей вещания и погашало их недостатки /опасность элитарного телевидения для высоколобых или, напротив, угрозу культурной стерилизации/. И хотя год от году конфронтация обостряется, безусловная победа одной из сторон означала бы поражение западноевропейского телевидения в целом.

К тому же с введением принципа цифрового сжатия количество телеканалов в ближайшие годы возрастет на порядок. А это еще больше увеличит число подписных каналов, за которые платит аудитория.

Мультиканальное телевидение стоит зрителю денег, но оно того стоит.

Уроки Карамзина

Однако совершенно иной результат принесло совмещение коммерческого телевидения с тоталитарным. Российские телекоммерсанты, поставившие себе целью догнать Америку, успеха добились, - они ее перегнали, впопыхах не заметив, что преследуемая ими модель вещания в самой Америке мало помалу, похоже, уходит в прошлое.

Находясь на более архаичной ступени вещания, мы решили перескочить через непройденную нами фазу развития, и оказались в абсолютной власти коммерции.

Презрительное отношение ко всякого рода критике /«Не учите нас отношению к классике и культуре»/, привело к резкому сужению кругозора. Представление о том, как проблема соотношения коммерции и культуры решается мировым телевидением в разных странах, в сознании наших реформаторов, кажется, просто отсутствует. Как и

представление о том, как эта проблема решалась в самой России до всякого появления телевидения.

Основоположник российской книжной критики Н. Карамзин вместе с Н.Новиковым в свое время совершили переворот в книгоиздательском деле. Альтернативам «просвещение или коммерция», «хорошая книга или доходная книга» они противопоставили обратную логику - «хорошая и доходная», «высококультурная и коммерческая». Подчеркивая, что книгоиздательское дело - честь национальной культуры, Ю. Лотман напоминал слова Чернышевского о том, что «если от каждой книги требовать дохода, то астрономические справочники не будут изданы никогда».

Есть такое эффектное зрелище - шахматные игры на стадионе. Огромные клетки, живые фигуры офицеров и королей, настоящие кони. Десятки тысяч человек на трибунах болеют за игроков. Но правила игры остаются теми же, что и были. И выигрывает не тот, кто научился иметь дело с большой доской, но тот, кто умеет играть на маленькой. В этом смысле проблемы доступности или недоступности, высокого или массового, популярности или непопулярности со временем не меняются. -

Отстоять культуру на отечественных экранах поначалу пыталась телекомпания РЕН-ТВ /программы Э. Рязанова, В. Молчанова, Л. Филатова, Е. Евтушенко, Ю. Роста/, хотя справиться со стихией рынка ей в конечном счете не удалось. Следующая попытка - созданный по указу президента канал «Культура», отказавшийся от рекламы и обратившийся к замечательным запасникам телепрошлого. Канал субсидируется «по остаточному принципу» РТР, которое, хотя и считается государственным, на деле давно уже превратилось в коммерческое. Так что вопрос «Существует ли культура на канале «Культура»?» остается открытым.

Когда за наших телезрителей платило само государство, они были лишены информации, от лица которой на общество воздействовала

пропаганда. Теперь же, когда расходы на вещание оплачивает рекламодатель, мы лишились культуры, от лица которой торжествует массовая культура. И чем откровеннее коммерсанты от телевидения преследуют материальные интересы, тем слабее звучат в их душах нравственные суждения.

Но общество, лишенное информации или культуры, теряет себя как общество. Оно превращается в объект манипуляций политиков либо в толпу любителей «мыльных опер», когда у каждого зрителя «будут глаза размером с дыню и никаких мозгов».

По существу, централизованная пропаганда и попса - явления, одного порядка. И то, и другое - безотказное средство стандартизации. В одном случае на выходе - пресловутые люди-винтики, в другом - единообразные куклы Барби. Первая ситуация возникает в результате давления сверху, вторая - с нашего собственного согласия и желания /«по заявкам зрителей»/.

«Вы называете наши передачи пошлыми, криминальными, пробуждающими самые низкие из инстинктов. Это - высокомерие. Зритель хочет такого зрелища». Который раз звучит это - «зритель хочет». Но, может быть, этого хочет как раз коммерсант-продюсер. Убедивший себя в том, что вера в стремление зрителей к «высоким материям» - самообольщение и утопия. Что пошлость, невежество, похотливость и отсутствие вкуса - неотъемлемые стороны нашей жизни. И что, избегая их, телевидение изменяет своей природе, искажая картину реального общества. Ибо все, что выше элементарного уровня, аудитории противопоказано. А каково общество - таково телевидение.

Социологи подсчитывают аудиторию - кто в данный момент включили свои телевизоры. Телекомпании, заказавших рейтинг, не занимаются теми, кто телевизора не включил. Они не спрашивают, почему не включил, как, впрочем, не интересуются и теми, кто хотя и включил, но смотрит с досадой и сожалением.

«Я прекрасно понимаю, что те суммы, которые на телевидении вращаются, уже не предполагают понятий «плохо» или «хорошо», «стыдно» или «не стыдно», - размышляет замечательный фотограф-портретист Валерий Плотников о своих давних приятелях и знакомых, работающих на телевидении. Очень славные люди, пишет он, но то, что происходит на их каналах, при их прямом участии, - ошеломляет. «Своими руками вы создаете эту окружающую среду, эту ауру, и в этой чудовищной ауре вырастают и ваши дети тоже. Я не думаю, что когда они станут большими, они скажут: «Папа, как же ты мог?» Потому что дети ваши вырастут такими же, как вы сами».[53]

Но если мы хотим, чтобы государственное российское телевидение служило обществу, а не политикам или коммерсантам, у него нет иного выхода, как обращение к абонентной плате /когда-то уже в нашей практике бытовавшей/. Социологические опросы 92 года показали, что две трети зрителей были бы согласны на ежемесячный скромный взнос при условии повышения качества передач и гарантии льгот для социально неимущих слоев населения. Однако совершить этот шаг руководство страны не решилось.

Разумеется, введение /а, точнее, возвращение/ к абонентной плате - дело трудное.

Но не более трудное, чем введение капитализма в России.

Если телевидение - это бизнес /на коммерческих каналах информация и политика - тоже бизнес/, то расхожая формула «Каково общество - таково телевидение» вполне отвечает сути. Но если телевидение - часть культуры, а не только «лицензия на право печатать деньги» или инструмент для сведения политических счетов, то подобная формула лицемерна. Как и всякая полуправда, которая хочет выдать себя за правду.

Телевидение - кратчайшее расстояние между человеком и человечеством. Средство общения, равного которому в мире нет. Его призвание - выступать духовным объединителем, позволяя каждому приобщиться к лучшему, что создано до него.

Если мы окажемся достойны такой задачи, то привычную формулу придется перевернуть с головы на ноги. И тогда она зазвучит иначе.

«Каково телевидение - таково и общество»

КОГДА ВСЕ ЖИВОЕ

Завещание доктора Фауста

Подвергает ли себя опасности человек, согласившись участвовать в съемках документального фильма или в нашумевшей передаче? Скажется ли это каким-то образом на его судьбе?

Разумеется, такое участие бывает непреднамеренным. Скажем, вы оказались свидетелем уличного события, которому посвящается репортаж. Невольными потерпевшими могут оказаться лица, случайно попавшие в кадр в эротических или криминальных сюжетах. Присутствие на экране дает аудитории основание заподозрить их в причастности к преступлению или неблаговидной акции. Наконец, вы можете стать виновником съемки, сделанной скрытой камерой.

Многие полагают, что этическая коллизия тайной съемки решается последующим согласием героев на демонстрацию.

Оператор А.Левитан вспоминал, как однажды до выпуска на экран картины он показал своей героине эпизоды, отснятые без ее ведома. Увидев себя на экране, она воскликнула: «Бог мой, мама узнает, что я курю!». Присутствующие рассмеялись. «Да нет же, запротестовала героиня, - вы не знаете моей мамы. У нее, во-первых, больное сердце, а, во-вторых, вы мне испортите домашние отношения». Авторам было жаль отказываться от эпизода, но они посчитали для себя обязательным его переснять.

«Я всегда говорю своему герою: вы будете первым, кто посмотрит картину», - рассказывает Марина Голдовская. Если какой-либо эпизод не устроит героя, а ей не удастся его переубедить - эпизод убирается. «Достаточно один раз переступить черту. Это как украсть... Во второй раз это сделать легче, в третий - совсем легко. Так вот, надо держать себя так, чтобы не сделать этого первый раз».

Но бывают ситуации, когда документалисту приходится переступать черту.

Однажды в школьном музее режиссер А. Каневский увидел пожелтевшее от времени письмо. Молоденькая ленинградская санитарка писала в августе 42 года о премьере 7-ой симфонии Шостаковича, которая потрясла ее. Письмо было адресовано на фронт - юному наводчику первого орудия. Льву Жакову. Они познакомились, когда ей было пятнадцать, он учился в 8-ом классе. Война разлучила их на четыре года. Почти ежедневно она писала ему на фронт из блокадного города, где на улицах падали обессиленные люди. В ее доме дедушка, старый ученый, зажав виски кулаками стонал и выл от голода. Живы ли близкие, по утрам узнавали по пульсу. Слово «любимый» на том листочке стояло под штампом «проверено военной цензурой».

460 писем сохранились с военного времени, и они берегли их всю жизнь.

Раскрыть довоенный дермантиновый чемодан сорок лет спустя, чтобы перечитать эти письма в присутствии режиссера, тоже бывшего фронтовика, - таков был замысел А. Каневского. Но Любовь Вадимовна отказалась.

Муж уговоривал: искусство требует жертв, объяснял он. Раньше это относилось к художнику, а теперь - к героям. «Она пошла на этот фильм, как на плаху, - вспоминал режиссер. - Перед каждой съемкой рыдала - не хочу, не могу. После съемок мы почти с ней не разговаривали. А потом они пришли на премьеру в Доме кино. Зал после фильма /«Во имя жизни и любви»/ разразился овацией. И я обратился со

сцены к публике - рассказал всю историю и попросил зрителей рассудить нас, кто прав. Вся публика встала и, стоя, кричала мне - вы! Любовь Вадимовна подошла ко мне и поцеловала».

В другой раз режиссеру пришла в голову забавная идея. На курортах - в час между пляжем и до наступления вечера - обычно договариваются о свиданиях. Мужчины в это время становятся и возбужденными, ходят взволнованными, словно решается их судьба...

А что если в Ялте поставить возле почтамта очаровательную девушку, которая будет кого-то ждать? Мужчины проходят мимо - за письмами до востребования. Останавливаются, заговаривают. Подбирают слова, стараются выглядеть лучше, признаются, что не женаты... А другие, напротив, - что женаты, чтобы показаться более честными... И в конце: «А что, простите, вы делаете сегодня вечером?». В финале этой десятиминутки в кадр должен был войти режиссер: «Маша, спасибо, что вы помогли нам снять эту ленту-шутку. Дайте, пожалуйста, радиомикрофон». Она вынимает его из сумочки. Тот продолжает: «А кстати, что вы делаете сегодня вечером?»... Идея занятная. Но ведь многие лица, сообразил режиссер, в кадре окажутся крупным планом... И не стал снимать этот фильм.

Большинству сегодняшних документалистов такой отказ от своей идеи покажется наивным, а сам автор сентиментальным. Как, впрочем, и доводы оператора-режиссера В. Трошкина, снявшего в начале 60-х лирическую зарисовку «Весенние свидания». Скрытая камера подсматривала за влюбленными парочками - на улицах, в подъездах, на скамейках парка. Перед началом премьеры автор рассказывал залу, с каким смятением монтировал отснятую пленку. «Я вдруг подумал, а откуда мне известно, что этот юноша, так трепетно гладивший руки девушки, на самом деле не является чьим-то мужем? Или что его подруга не чья-то жена?.. Вот вам смешно, а попади эти кадры на глаза обманутому супругу... Вина лежала бы целиком на мне».

Кадры, снятые против воли человека или без его ведома и используемые ему во вред, - насилие над личностью. Многим ли это соображение сегодня приходит в голову?

Как использовать современные средства для раскрытия человека в его собственных интересах? Техническая революция в области методов съемки скажется в полной мере лишь при условии, что она будет сопровождаться «моральной революцией», предостерегают исследователи новых съемочных технологий.

«Поскольку вы снимаете фильмы такого рода, вы отвечаете за людей, которых вовлекли в авантюру... - размышлял в свое время над той же проблемой знаменитый французский режиссер-документалист Жан Руш. - Надо быть очень внимательным... Вы доктор Фауст, вы должны платить по счету».[54]

Но есть и другие мнения. «Для кинематографиста объект его исследования - все зримое, - излагал свою позицию в анкете о скрытой камере А. Митта. - Мозг художника не знает стыда, он делает достоянием гласности самые скрытые человеческие мотивы... Что же касается коллизии между потребностью автора показывать правду и его корректностью по отношению к героям, то, на мой взгляд, этический долг художника - это долг перед истиной, перед искусством...».[55]

И все же, какими бы ни были взгляды о способах съемки, никто не освобождает создателей передачи или фильма от обязанности «платить по счету». И сумму этого счета приходится учитывать заново в каждом отдельном случае.

Платить по счету

«Зачем вы об этом пишите?» - с подозрением спрашивали документалисты молодую выпускницу факультета журналистики МГУ, собиравшую материал для дипломной работы о роли экранной публи-

кации в жизни героя. «Говорить о своих неудачах не буду, у всех бывают ошибки», - отказывались одни. «Жизнь героя меня интересует только в процессе съемки. А что потом - не мое это дело», - вызывающе заявляли другие. Выпускница была настойчива. В конце концов ей удалось многих своих собеседников вызвать на откровенность. Ее диплом - грустная галерея драматических /и трагических/ судеб героев фильмов, роковую роль в которых сыграл сам фильм.

В одном из документальных циклов, посвященных жителям маленьких городов и далеких сел, героиней оказалась молоденькая библиотекарша. «Скажи-ка, Настя, - обратилась к ней сценаристка, - ты ведь прекрасно знаешь своих читателей, наверняка можешь сказать, кто завсегдатай, а кто приходит от случая к случаю... Рассказать, каковы их литературные вкусы». «Говорить, что думаю?» - спросила девушка. - «Разумеется, и не обращай внимания на оператора и на камеру. Будь собой».

Героине не понадобилось перебирать библиотечные карточки. О привычках своих читателей она знала и так. В том числе и о тех, для кого вся литература исчерпывалась исключительно детективами или журналом «Работница». Ее монолог целиком вошло в телеочерк. А через полгода после выхода очерка на экран авторы получили от своей героини письмо.

«Тот день, когда вы приехали к нам на съемку, - писала она, - в моей жизни был самым счастливым и самым несчастным. Счастливым, потому что с такими людьми, как вы, я еще не встречалась...». В самом деле, она оставалась на съемке самой собой. Не обращала внимания на камеру. Откровенно делилась своими мыслями. Правда, называя фамилии читателей, чьи вкусы вызывали досаду, не стала упоминать, что один из них был директором школы, а другая - заведующей гороно. Авторы фильма, восхищенные ее одержимостью любимым делом, уехали монтировать материал. А она осталась. Наедине со своими читателями. В день премьеры они узнали, кого пригрели

в своем райцентре... После чего с любимым делом пришлось расстаться

Конечно, документалисты своей героине такой участи не желали. Они не прятали камеру, не пользовались сомнительными методами опроса. Простодушная Настя ни на миг не задумалась о возможных последствиях своих ответов.

Но об этом обязаны были думать авторы. Предвидеть, что ждет собеседницу после ее появления на экране - уважение окружающих или пересуды за спиной, а то и потеря работы.

Подобных случаев было немало. Документалисты не спешили о них рассказывать. Наоборот, стремились как можно раньше о них забыть. Еще не было статьи о запрете вторжения в частную жизнь в законе о средствах массовой информации. Поскольку не было самого закона. Но и его появление положения не изменило.

Задумываться о судьбах героев, о том, как скажется на их репутации участие в съемке или передаче, журналисту, как правило, недосуг, - ждут другие герои. И при этом он даже не замечает, как такое отношение сказывается на его собственной репутации. Привычка не задумываться о возможных последствиях передачи со временем становилась прочнее, бесцеремонность вмешательства в личную жизнь откровеннее, а тяжелые испытания в судьбах героев все более заманчивым «материалом».

Иные авторы охотно брались эти испытания еще больше «драматизировать».

Купить ребенка

«Ищу родителей для своего ребенка», - такое газетное объявление попалось на глаза корреспонденту «Времечко». Мать была готова продать младенца за приличную сумму в хорошие руки. Журналист решил с нею познакомиться, а самому прикинуться «покупателем» и тем самым ускорить событие, заручившись к тому же реальным

доказательством злодеяния. Вникать в семейные обстоятельства, из-за которых матерью овладела столь необычная идея, он не стал. Для начала поторговался - так выглядело естественней. Дал понять, что большого греха в ее поступке не видит. Договорились о встрече.

Обмен двадцати трех тысяч долларов на ребенка состоялся внутри машины в присутствии ее мужа. С разрешения матери журналист снял видеокамерой ее признание в том, что та отдает ребенка добровольно и никаких претензий на сына в дальнейшем иметь не будет. Подобная предосторожность выглядела вполне естественно: ведь мать впоследствии могла и раздумать. Однако о предстоящей сделке корреспондент заранее предупредил милицию. И как только родители оставили «Жигули», они были перед камерой арестованы.

Сенсационный сюжет вызвал бурную реакцию телезрителей. К удивлению ведущих звонившие возмущались не только поведением родителей ребенка, но и поведением репортера. Создателям сюжета подобное отношение показалось странным. Ведь родители нарушили закон /торговля несовершеннолетними карается лишением свободы от 3 до 10 лет/. А журналист всего лишь сделал это преступление очевидным и, казалось бы, тем самым уже способствовал справедливости.

После того, как дискуссия развернулась в газетах, она продолжилась на экране.

«В журналистике, как в любой профессии существует какой-то набор приемов, прихватов, чтобы привлечь внимание, - терпеливо объяснял автор сюжета на одном из заседаний телевизионного «Пресс-клуба» /29.09.97/. -. Я горжусь, что лично проделал работу, которую проделывают рядовые оперативники. Если бы не я, то ребенка купил бы кто-то другой». - «Я что-то не понял, какой негодяй посадил родителей?». - поинтересовался один из участников. «Если считать негодяями тех, кто способствует посадке, надо упразднить милицию, РУОП, ФСБ. - ответил корреспондент. - Они себя посадили сами.».

«Но есть же предел, - вмешался другой участник. - Чудовищно, когда журналист ведет себя как оперативник. Вы - соучастник преступления и не важно в каких целях. Журналист не имеет права создавать факт». - «Демагогия! - возмутился репортер. - Имеет. Лишь бы факт не противоречил истине».

У корреспондента тут же нашлись защитники. «Чем больше мы будем думать «не навреди» или «как наше слово отзовется», - тем скорее превратимся в сороконожку, которая никуда не движется». Дискуссия потонула в гаме.

«Если ты видишь, что рука взметнула топор, - включился известный автор детективов, - надо эту руку остановить, пока он....». Эту логику можно было бы и продолжить. Если допустить , что репортеры имеют право на личное правосудие и на то, чтобы самим подводить под тюрьму преступников, то число оперативников при таком обороте дела может резко увеличится. Они существенно помогут отечественной милиции. А число преступлений пойдет на убыль.

Это бы сразу вернуло нас к той эпохе, когда газеты и телевидение рисовались чем-то вроде исправительно-карающего учреждения, а критическая статья или передача, по которой не принималось немедленных мер, осуждались за то, что они «не решили проблему». Язвительные критики, полагавшие, что «надо дело делать, а не разговоры разговаривать», при этом словно бы забывали, что проблем практической жизни ни газеты, ни телевидение не решают, да и решать не мо-гут уже в силу того, что административные функции им несвойственны. Какая была бы идиллическая картина, если все беспокоящие коллизии мы бы улаживали количеством газетных статей или телерепортажей!

В 60-х годах в Чехословакии был снят публицистический телефильм «Инзерат», что означает «объявление в газете». Встревоженный тем, что в стране родители все чаще убивают своих детей, журналист дал объявление в газете о том, что согласен обменять новую ав-

томашину марки «Фиат» на маленького ребенка. В ответ - десятки предложений.

Журналист отправился по нескольким обратным адресам. Его интересовали причины, по которым родители готовы расстаться с ребенком. Это были чисто меркантильные интересы. Кое-кто был готов получить «Пежо», даже не дочитав объявление до конца. Пара молодоженов предложили сразу зачать ребенка, чтобы получить обещанную машину спустя 9 месяцев. Но в ряде случаев он столкнулся с ситуациями чудовищной нищеты. Опустившиеся родители-алкоголики были не в силах содержать в семье еще одно нежеланное существо.

Острый социальный анализ превратил картину в об<

Наши рекомендации