Новелла I. Как становятся героями

В декабре 1941 года в Н-ском подразделении Волховского фронта не было

солдата хуже меня. Обовшивевший, опухший, грязный дистрофик, я не мог как

следует работать, не имел ни бодрости, ни выправки. Моя жалкая фигура

выражала лишь унылое отчаяние. Собратья по оружию либо молча неодобрительно

сопели и отворачивались от меня, либо выражали свои чувства крепким матом:

"Вот навязался недоносок на нашу шею!" В довершение всего высокое начальство

застало меня за прекрасным занятием: откопав в снегу дохлого мерина, я

вырубал бифштексы из его мерзлой ляжки. Взмах тяжелым топором, удар -- ух!

-- с придыханием, а потом минута отдыха. Рот открыт, глаза выпучены, изо рта

и ноздрей -- пар. Мороз был крепкий. А потом опять: ух! Ах! Ух! Ах! Поднимаю

глаза, а на меня глядит с омерзением сытый, румяный, в белоснежном

полушубке, наш комиссар. Он даже не снизошел до разговора со мной, не

ругался, не кричал, а прямо пошел в штаб и по телефону взгрел моего

непосредственного начальника за развал в подразделении, за низкий

морально-политический уровень и т. д. и т. п.

Мой непосредственный начальник сидел в то время в доте недалеко от

немецких позиций, километрах в двух-трех от нашей деревни. У него был свой

метод воспитания подчиненных. Провинившихся он вызывал к себе, и делал это

ночью, чтобы лучше почувствовали свою вину, пробежавшись по морозцу, часто

под обстрелом, к нему на наблюдательный пункт. Меня разбудили часа в три

утра и передали приказ отправляться за получением "овцы" (ценных указаний,

то есть головомойки).

-- А как туда идти? -- спросил я, еще не совсем проснувшись.

-- Метров триста вперед, там будет раздвоенная береза со сбитой

макушкой, потом большая воронка, свернешь налево, потом прямо и через

полчаса увидишь холм. Это и есть наш дот. А лучше иди по телефонному

проводу. Не заблудишься. Да смотри осторожней, не напорись на немцев!

И я отправился.

Береза оказалась значительно дальше и ствол ее почему-то разделялся

вверху не на два, а на три больших сука. Воронок было повсюду множество, а

телефонный провод куда-то исчез. Короче говоря, я сразу заблудился и потерял

все ориентиры. Решил все же идти вперед в надежде наткнуться на наш дот.

Ночь была не очень темная, то и дело из-за туч выглядывала луна. Изредка

бледным светом вспыхивали немецкие осветительные ракеты. Я шел через редкие

кустарники по целине, то проваливаясь в снег почти по пояс, то по голым

полянам, где гулял ветер, качая торчавшие из сугробов высохшие стебельки

травы. Дорожка следов тянулась за мной. Откуда-то периодически бил немецкий

пулемет, и разноцветные трас-

сирующие пули летели, словно стайки птиц, одна за другой. Иногда они

свистели совсем рядом, задевая за травинку и с треском разрывались,

вспыхивая, как бенгальские огни. Это было бы очень красиво, если бы мое

сердце не сжималось от лютого страха. Я шел уже больше часа, сам не зная

куда. Немецкие ракеты и выстрелы остались позади. Где я?

Сплошной линии фронта в это время не было. Шло наступление, немцы

сидели в опорных пунктах, а промежутки между ними контролировались

подвижными отрядами -- патрулями, или вовсе не охранялись. "Пройду еще

метров сто, -- решил я, -- и буду возвращаться, пусть лучше накажут, чем

попадать в плен!"... На пути моем возникли густые кусты, продираться через

них было трудно, пришлось снять с плеча винтовку, чтобы не цеплялась за

ветви. Держа ее штыком вперед, я вылез, наконец, на возвышенность, где

оказалась протоптанная тропинка.

Вид у меня был чудовищный: прожженная шинель, грязная ушанка, туго

завязанная под подбородком, разнокалиберные, штопаные-перештопаные

валенки... Я был похож на чучело, запорошенное снегом. И вдруг при вспышке

ракеты я обнаружил перед собою на тропинке другое чучело, еще более

диковинное. То был немец, перевязанный поверх каски бабьим шерстяным

платком. За плечами у него висел термос, в руках он тащил мешок и несколько

фляг. Автомат висел на шее, но, чтобы его снять, понадобилось бы немало

времени. Последовала немая сцена. Оба мы оцепенели от ужаса, оба вытаращили

глаза и отшатнулись друг от друга. Больше всего мне хотелось убежать,

спрятаться. Инстинктивно я выставил перед собою винтовку, даже забыв, что

держу оружие. И вдруг мой фриц, бросив на снег фляги, потянул руки вверх.

Губы его задергались, он захныкал, и пар стал судорожно вырываться из его

ноздрей сквозь замерзшие, заиндевевшие сопли. Дальше все было как во сне. Я

прижал палец к губам и показал немцу на свои следы в кустах: "Иди, мол,

туда, вперед!" Немец поднял свои мешки и фляги и двинулся, хлюпая носом, по

сугробам. Растерявшись, я даже не отнял у него автомат.

Часа полтора, отдуваясь и спотыкаясь, брели мы по моим следам, которые,

слава Богу, не замело, и уже на рассвете притащились в деревню, где ночевала

наша часть. Велико было изумление моих однополчан, которые получили приказ

разыскивать меня. Немца разоружили, сняли с него термос, а я тем временем

пытался чистосердечно объяснить все происшедшее старшине: "Заблудился!.."

"Отставить!" -- сказал старшина, окинув меня острым, всепонимающим взглядом.

"Отдыхайте, обедайте!" Мы разлили по котелкам вкуснейший немецкий гороховый

суп с салом, горячий и ароматный, поделили галеты и принялись за еду. Какое

блаженство! А старшина между тем докладывал начальству по телефону: "Товарищ

полковник! Наше подразделение вошло в контакт с противником. После

перестрелки немцы отошли. Наш радист взял пленного... Так точно, пленного!"

Полковник велел немедленно доставить фрица в штаб.

Я все же настоял, чтобы моему бедному приятелю, жалкому и вшивому, дали

полный котелок горячего супа, и это самое приятное, что осталось в моей

памяти от всего трагикомического эпизода. Да и фриц, если он пережил плен,

должен был сохранить хорошие чувства ко мне: ведь война для него кончилась.

Оказалось, что, заблудившись, я забрел на тропу, по которой подносили

боеприпасы и пищу в большой немецкий дот. Но почему немец шел в одиночку?

Почему не было патрулей?.. Неисповедимы судьбы человеческие! Оказалось

также, что уже несколько дней наше командование безуспешно пыталось получить

пленного -- "языка". Совершали подвиги в тылу врага профессиональные

разведчики, гибли специальные отряды, посланные за "языком", а пленного

добыть никак не удавалось. Сам командарм Иван Иванович Федюнинский матюкал

за это подчиненных так, что лопались телефонные аппараты. Начальство не

знало, что делать. И вдруг, нежданно-негаданно, я разрешил эти тяжелые

проблемы...

Так вот как, оказывается, становятся героями! О моей провинности не

вспоминали. Я был прощен.