Снабжение — «мина замедленного действия»
Чтобы уяснить себе суть замысла, лежащего в основе плана «Барбаросса», следует помнить, что он предусматривал разгром Красной Армии в западной части России примерно в 500 километрах от границы. Согласно расчетам ОКХ расстояние до Смоленска предстояло преодолеть одним мощным ударом, после которого предусматривалась оперативная пауза, необходимая для переоборудования железнодорожных коммуникаций. Чтобы организовать бесперебойное тыловое снабжение, требовалось наладить взаимодействие колесной, гусеничной техники и железнодорожного транспорта. На деле оказалось, что гусеничная техника намного опередила пехотные соединения армии, которые использовали гужевой транспорт.
Для организации тылового обеспечения 33 танковых и моторизованных дивизий предполагалось задействовать весь имеющийся парк транспортных средств. Общее число дивизий, участвовавших в реализации плана «Барбаросса», равнялось 144. Согласно самым оптимистическим расчетам, 300-километровый путь до Смоленска и обратно — всего 600 км — мог быть покрыт за 6 дней, включая погрузочно-разгрузочные работы. В результате каждой дивизии предстояло получать до 70 т грузов в день, треть которых составлял провиант. Если же сосредоточить поставки лишь на моторизованных дивизиях (как мы помним, их было 33), то оставшиеся 111 совсем могли лишиться подвоза. В задачу моторизованных и танковых дивизий входило окружение сил противника, их требовалось снабжать в первую очередь, но и следовавшие за ними дивизии не должны были сидеть на голодном пайке. Проблемы эти появились еще до овладения одной из промежуточных целей кампании — Смоленском. Поэтому рубеж, расположенный в 500 км от западной границы Советского Союза, за Смоленском, стал своего рода «миной замедленного действия», способной не только замедлить темпы наступления, но и привести к его срыву. Поэтому неудивительно, что в письмах немецких солдат на родину нередко говорится о скудных рационах, недостатке боеприпасов и перебоях с пополнением фронтовых частей и подразделений.
Основная причина того, что немецкое командование запланировало оперативную паузу в 500 километрах от границы, заключалась в том, что в 1941 году автотранспортные перевозки значительно уступали по объему железнодорожным. «Блицкриг» во Франции, в том виде, в котором изображался в выпусках немецкой еженедельной кинохроники и в пропагандистском документальном фильме «Победа на Западном фронте», был чистой воды выдумкой. В действительности на ход европейских кампаний крайне негативно повлияло неудовлетворительное состояние автотранспорта, находившегося на вооружении вермахта. Но даже при идеальном состоянии автопарка он не шел по объемам перевозок ни в какое сравнение с железнодорожным транспортом. Для доставки необходимых войскам грузов на расстояние в 500 километров требовалось не менее 1600 грузовиков. Кроме того, не следует забывать, что и автотранспорт, в свою очередь, зависел от тылового обеспечения — ему также требовалось горючее, водители, запчасти и техобслуживание. И для грузоперевозок на расстояния свыше 320 километров самым рентабельным был и оставался железнодорожный транспорт. Так что автоколонны могли выполнять лишь тактические, но не стратегические грузоперевозки.
Примерно на 40 % автопарк вермахта на момент начала операции «Барбаросса» состоял из трофейных французских автомобилей. В ходе реорганизации танковых войск вермахта количество танковых дивизий увеличилось в два раза, но при этом количество техники осталось прежним. Так вместо 9 прежних танковых дивизий появились 19. В результате создания дополнительных «моторизованных» дивизий многие пехотные части лишились части техники, хотя и число пехотных соединений также увеличилось со 120 до 180. К тому же вновь созданные моторизованные соединения к концу лета испытывали трудности, вызванные износом техники.
Отчет о техническом состоянии вооружений и транспортных средств мотопехотной дивизии «Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер» дает нам наглядное представление о положении, складывавшемся в тот период в моторизованных частях. Причем речь идет об элитном соединении. Восточную кампанию дивизия «Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер» начала, имея в своем распоряжении 3404 единицы техники, 240 из которых были трофейными. Многие машины использовались в ходе кампаний по присоединению к рейху Австрии, Судетской области и Богемии — Моравии, большая часть участвовала в кампаниях в Польше, Франции, на Балканах, в Греции, и после этого они еще были переброшены в Россию. В период между кампаниями во Франции и на Балканах и накануне вторжения в Россию никаких ремонтных работ на технике не проводилось. ОКХ просто издало распоряжение, согласно которому все сильно изношенные части — то есть выработавшие ресурс в 5000 км — подлежали замене. К осени большинство единиц техники имели пробег в 8000 км, а транспортные средства и боевые единицы особого назначения — и того больше — 12 000 километров. Дорожная пыль усугубляла износ. Вследствие проблем с наличием особых воздушных фильтров части двигателя, такие, как цилиндры и поршни, подвергались интенсивному абразивному воздействию. Использование низкосортных масел приводило к износу двигателей, в результате танк или бронетранспортер выходили из строя надолго и нуждались в длительном ремонте в условиях мастерских. Острейший дефицит и нерегулярные поставки запчастей также приводили к тому, что в целом исправный танк или бронетранспортер разбирали «на запчасти» ради возвращения в строй нескольких боевых единиц бронетехники. К 10 октября уже звучали предостережения о том, что недалек час, когда выход техники из строя примет катастрофические масштабы: 493 машины были неисправны, 160 нуждались в запчастях и еще 250 машинам грозила участь оказаться неисправными после увеличения пробега максимум на 500 километров. Таково было положение осенью 1941 года накануне решающего наступления немецких войск на Москву[46].
Из-за страшной распутицы, сопровождавшейся с сентября ударами морозов, снабжать наступающие войска становилось все труднее
3-й танковый корпус, входивший в состав 1-й танковой группы фон Клейста, представил данные о том, что на 17 октября боеготовыми считались лишь 142 из 338 танков и 3100 из 4300 автомобилей. В том же донесении командующий корпусом обращал внимание на то, что «техника в подавляющем большинстве сильно изношена». На момент выхода корпуса к Днепропетровску:
«Части и подразделения исчерпали пределы положенного моторесурса. Вместо проведения регламентных работ решено было ограничиться мелким ремонтом! А командование увеличило моторесурс еще на 500 километров, не считая километров, наезжаемых танком на поле боя и поездок на дозаправку горючим».
На пути отступления русских немцы тщательно проверяли брошенную и подбитую технику и снимали с нее все, что могло хотя бы частично покрыть нехватку запчастей для автотракторной, автомобильной и бронетехники. Главный инженер дивизии «Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер» сообщал в конце августа о 50-процентной боеготовности всего парка техники. Нередки были случаи, когда подразделения, специально отправляемые на поиски брошенной или подбитой техники, вступали в бой с подразделениями русских, которым ставились аналогичные задачи.
Таким образом, мы можем убедиться, что немецкие войска на Восточном фронте сталкивались с серьезными трудностями. Вермахт для покрытия потерь получал лишь 1000 грузовиков ежеквартально. Этого было явно недостаточно даже для замены изношенной техники, не говоря уже об уничтоженной в боях с противником. Поставки горючего также оставляли желать лучшего. Здесь не было возможности, как, например, во Франции, заправляться у бензоколонок, в избытке имевшихся на дорогах, в деревнях и городах. Ничего подобного в России не существовало за редчайшим исключением. Немцы использовали в России около 2000 различных типов самодвижущейся техники. Одной только группе армий «Центр», действовавшей на направлении главного удара, требовалось около миллиона единиц запасных частей для покрытия существовавшей нехватки.
Техника на Восточном фронте распределялась в войсках крайне неравномерно, в первую очередь и в больших количествах ее выделяли танковым и моторизованным дивизиям, осуществлявшим прорыв. А потребности пехотных дивизий удовлетворялись в основном за счет гужевого транспорта. Моторизованные соединения делали паузу после каждых 500 километров марша во избежание перебоев с войсковым подвозом. Запасы горючего дивизия прихватывала с собой. В среднем один километр марша по неприятельской территории фактически равнялся двум — еще километр уходил на маневрирование.
Технические проблемы усугублялись практически полным отсутствием дорог с твердым покрытием, а немногие из имеющихся отличались низким качеством. К тому же танковые гусеницы уже три дня спустя после начала кампании приводили твердое покрытие в полную негодность. А ливни превращали их вовсе в бездорожье. При следовании по песчаным и грунтовым дорогам, кроме того, примерно на 30 % повышался расход топлива даже в сухую погоду. Свою лепту в снижение боеспособности вносили и внезапные атаки разрозненных групп русских. В группе армий «Центр» всего за первые 19 дней кампании потери составили до 25 %. Неделю спустя они уже достигли внушительной цифры в 30 %.
Многие из реалий того времени можно почерпнуть из сохранившегося дневника одного водителя транспортного подразделения. В сентябре месяце ему неоднократно приходилось совершать трех- и четырехдневные поездки. Его 6-тонный «Рено» был «в целом весьма неплох, — писал водитель, — но только не для этих дорог». Аварии случались на каждом шагу. Перевозить приходилось провиант, горюче-смазочные материалы, боеприпасы. Вот как он описывает один эпизод:
«…перевозить боеприпасы приходилось под непрерывным огнем противника. И так с 5 утра до 7 вечера. Ничего лучше не придумаешь, как везти такое опасное хозяйство, когда вокруг свистят пули и снаряды. В нашей транспортной колонне одного убили, а восьмерых ранили, но остальные наши ребята оказались счастливчиками».
Непроезжие дороги и опасность на каждом шагу были явлением повсеместным. «Нам запретили ездить ночью, — поясняет он, — из-за вражеских засад». Артиллерист Муттерлозе, воевавший в дивизии «Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер», досадовал:
«Откуда мне было знать о положении на фронте? Нам целыми днями приходилось сидеть за рулем в тесной кабине, глотая пыль. И неотрывно глядеть вперед — местность здесь ровная как стол. Не за что глазу зацепиться».
Муттерлозе далее пишет:
«…шоферу приходилось не сладко. Ему все время надо было следить за идущей в нескольких метрах впереди машиной, двигавшейся вдобавок без сигнальных огней. Ганс сидел, подавшись вперед, и лихо крутил баранку, вглядываясь в темноту. Иногда сквозь пылищу удавалось что-то разглядеть, но чаще всего нет, только контуры переднего автомобиля».
Забравшись в кабину, артиллерист Муттерлозе пытался расшевелить одуревшего от езды водителя, время от времени указывая ему на опасность. Помогало. До поры до времени. «Я вдруг увидел, что идущая впереди машина резко затормозила». «Хальт!» — во все горло завопил Муттерлозе. Но было уже поздно — грузовик врезался во впереди идущую машину. Муттерлозе вышвырнуло на дорогу. «И тут наступила тишина, было слышно только, как журчит выливавшаяся из разбитого радиатора вода». И этот звук стал для Муттерлозе увертюрой к ужасу, который теперь ждал его: они отстанут от своих, окажутся одни на дороге. Мимо проехала колонна СС, во главе которой следовал неказистый грузовичок, помигивая фарами. Миновала полная томительного ожидания ночь, пока их не взяли на буксир и не оттащили в близлежащую деревню на ремонт. Естественно, их атаковала невесть откуда взявшаяся группа русских, из тех, что в изобилии бродили по лесам. И к тому времени, когда в деревню въезжал еще один горемычный грузовик, жаждущий ремонта, их собственный пылал как факел, подожженный русскими.
Подобные инциденты явно не способствовали повышению боевого духа и сохранению несокрушимой уверенности в победе. Как и перебои в войсковом снабжении. Фельдфебель Макс Кунерт живо помнит ночной марш, в холод и дождь. Плащ-палатки промокали насквозь. И когда из обоза притащили горячего чаю с ромом, «радости нашей не было границ».
«А все оказалось как раз наоборот, и мы готовы были сквозь землю провалиться, так нам было тогда стыдно за наших поваров. Никто не мог и в рот взять эту дрянь, называемую чаем. Они там все перепутали, и шуганули в котел табак вместо чая — а котел-то не маленький, литров 30, а то и 40. Представляете, каков был вкус. Ни сахар, ни ром уже не помогли. Мы еще тогда долго вспоминали этот чаек на марше».
Следует иметь в виду, что в 1941 году вермахт имел максимум того, на что мог рассчитывать по части транспорта, и, принимая во внимание неплохую его оснащенность техникой вообще, даже в тот период большая роль отводилась железнодорожному транспорту, поскольку стратегические перевозки осуществлялись по железной дороге.
Сосредоточение войск к моменту начала вторжения могло быть осуществлено лишь при условии бесперебойной работы железных дорог оккупированной немцами Польши. Внезапность удара была достигнута за счет переброски танковых и моторизованных дивизий в самый последний момент. С началом наступления выяснилась еще одна весьма досадная деталь — российская железнодорожная колея оказалась шире немецкой. А между тем именно железной дороге отводилась основная роль в обеспечении фронта стратегическими грузами[47].
Обусловленная идеологией самоуверенность определила и ход планирования кампании в целом — фюрер был несокрушимо уверен, что Советский Союз неизбежно развалится после первого же мощного удара вермахта, как карточный домик. И решительная победа ожидалась уже после окончания приграничного сражения. Поэтому немецкие железнодорожные войска не стали отягощать тренировками по перешивке колеи с европейской на русскую зимой 1940/41 года. Отсюда их полная неподготовленность. Первоочередной задачей стало расширение сети польских железных дорог с учетом предстоящих объемов грузоперевозок. Расширить сеть удалось, но в скором будущем она здорово облегчила немцам задачу уже невоенного характера. Речь идет об «окончательном решении» еврейского вопроса — переброске огромных масс евреев в лагеря смерти. Даже после вторжения в Советский Союз железнодорожные войска отнюдь не обрели приоритетную роль. Их оснащенность оставляла желать лучшего, и угнаться за высокими темпами продвижения войск им было крайне трудно. Урезались поставки горючего, которое военные железнодорожники получали по остаточному принципу после того, как удовлетворялись первоочередные потребности фронтовых частей. В конце концов командование приняло решение пополнить железнодорожные войска, призвав в вермахт персонал Имперских железных дорог.
На территории Советского Союза, занятой наступавшими группами армий, военным железнодорожникам приходилось срочно перешивать колею на немецкий стандарт для обеспечения бесперебойных поставок фронту. К 10 июля 1941 года уже 480 км пути было подготовлено, однако это обеспечивало лишь десятую часть объема необходимых поставок группам армий. «Узкими местами» в деле поставок фронту являлись и перегрузочные пункты в местах перехода с немецкой колеи на русскую. 11 июля 1941 года в Шауляе, на участке группы армий «Север», создалась катастрофическая ситуация — вместо положенных на перегрузку 3 часов, некоторые поезда простаивали по 12 и более часов (до 80 часов). Налицо были превышение нормального количества поездов и вытекавшее отсюда нарушение нормального функционирования. Случалось, целые поезда «терялись» в этой неразберихе. Согласно расчетам группа армий «Центр» ежедневно нуждалась в 34 железнодорожных составах (каждый по 450 т) для решения всех поставленных ей задач. Однако она получала максимум 18, да и то в лучшем случае. 9-я армия (группа армий «Центр») в начале июля жаловалась на недопоставку двух третей ежедневных грузов.
Накануне войны переброска большей части советских дивизий осуществлялась по железной дороге. Гавриил Темкин, служивший в рабочем батальоне, вскоре после начала войны так оценил немецкий блицкриг, в частности, воздушные рейды люфтваффе:
«В Польше люфтваффе уже за первые дни, если не за первые часы, полностью дезорганизовало работу железных дорог. К счастью, в России у них не все шло гладко. Из-за больших расстояний и отсутствия другого транспорта, кроме железнодорожного — конечно, грузы перебрасывались и на грузовиках, но в меньших объемах — командованию Красной Армии ничего не оставалось, как зорко следить за поддержанием бесперебойной работы железнодорожного транспорта».
По завершении наступательных операций солдаты-железнодорожники немедленно приступали к разбору завалов и обломков, первичному ремонту путевого хозяйства, обеспечивая продвижение составов, «пусть медленное, пусть с частыми остановками, но продвижение». Все неувязки и перебои войскового снабжения, с которыми приходилось сталкиваться немцам, не шли ни в какое сравнение с тем, что приходилось выносить русским армиям, поскольку их грузы, застревавшие на забитых составами станциях, подвергались непрерывным авиаударам люфтваффе. Следует еще добавить, что русские железные дороги оказались способны выполнять куда более сложные задачи, как, например, эвакуация целых промышленных предприятий, включая демонтированное оборудование и рабочую силу. Такие составы направлялись на восток, а на запад в это же время тянулись воинские эшелоны. Темкин заметил, что, несмотря «на весь хаос», ему исправно приходили письма от возлюбленной. Военная почта функционировала, несмотря на нерегулярность и задержки, люди получали письма с фронта, и фронтовые солдаты узнавали о житье-бытье своих близких в тылу. И, по мнению Темкина, это был добрый признак.
Исходная точка германского наступления на Москву находилась в 600 километрах восточнее Бреста. Немцы сумели перешить колею даже на такое расстояние. Согласно расчетам фельдмаршала фон Бока, командующего группой армий «Центр», ему в августе месяце 1941 года требовалось до 30 составов ежедневно, чтобы в полной мере осуществить подготовку к предстоящему наступлению. В среднем же в распоряжение группы армий поступало, в лучшем случае, 18 составов, хотя ему гарантировали 24 состава в день. Командующий 4-й армией фон Клюге заявил 13 сентября, что «в связи с увеличением расстояний армия практически полностью зависит от функционирования железнодорожного транспорта…» «Армия живет одним днем, — продолжал он, — в особенности это касается поставок топлива». Командующий 9-й армией твердо заявлял, что имевшихся в его распоряжении транспортных средств «явно недостаточно для подготовки к предстоящим операциям».
Некоторое улучшение наступило в сентябре, однако лишь по отдельным показателям обеспеченности войск в связи со скорым наступлением. Регулярно прибывало лишь 16 из 27 запланированных составов, а в первые дни октября число составов возросло до 20, хотя ОКВ исходило из цифры в 29 составов ежедневно. Что же касается ноября, здесь чудес ожидать тем более не приходилось, поскольку в условиях суровой русской зимы на увеличение грузопотока рассчитывать было трудно.
Не хватало практически всего. Во многих письмах с фронта присутствует извечная тема дефицита. Отчеты СС о положении в рейхе пестрят озабоченностью матерей и жен, у которых жуткие условия солдат Восточного фронта вызывали тревогу. В августе — сентябре сокращение объема поставок и предстоящая зима стали центральными темами переписки.
Группа армий «Центр» страдала от растянувшихся коммуникаций и путей снабжения. По словам генерал-майора Гереке, начальника главного транспортного управления, солдаты-железнодорожники обеспечивают 20 км в день перешивки на немецкую колею. Немецкая колея пролегла до самого Смоленска, однако выйти на мощности, необходимые для бесперебойной подготовки к наступлению, так и не удалось. Группа армий «Север» имела меньше проблем, пользуясь более совершенной железнодорожной сетью советских Прибалтийских республик, однако и ее штаб сообщал о боях между солдатами железнодорожных частей и разрозненными группами русских окруженцев. В итоге немцы потеряли 162 человека.
Гусеничный автомобильный и гужевой транспорт не мог решить проблем. Новое наступление началось в условиях осенней распутицы, иными словами, в условиях, намного более сложных, нежели только что завершившаяся киевская операция. 16 августа ОКХ сообщило о нехватке 38 000 транспортных единиц. Нехватка техники в танковых войсках составляла в среднем 50 %. Пехотные части, изначально имевшие сравнительно небольшое число транспортных средств, потеряли около четверти машин. Транспортный парк мобильных частей, основного инструмента блицкрига, снизился на одну четверть, а кое-где и на целую треть.
К концу лета существенно осложнилось положение танковых частей. К началу сентября 1941 года 30 % танков были уничтожены, а 23 % машин находились в ремонте. Почти половина всех танковых дивизий, предусмотренных для участия в операции «Тайфун», располагали лишь третью от первоначального числа боеготовых танков. Съежившейся на целых 50 % 1-й танковой группе предстояло продолжить наступление на юге. Фон Боку были выделены оставшиеся три танковых группы. Переименованная во 2-ю танковую армию группировка генерал-полковника Гудериана уменьшилась на 45 % еще до киевской операции. Входившая в нее 10-я дивизия сохранила 83 % первоначальной боеспособности, а 18-я — лишь 57 %. После киевского сражения силы Гудериана уменьшились еще на 25 %, кроме того, эти силы были крайне неудачно дислоцированы примерно в 200 км южнее оси Смоленск — Москва[48]. 9-я дивизия армии Гудериана, начавшая кампанию со 157 танками, ныне располагала лишь 62 полностью боеготовыми машинами, и еще 67 находились в ремонте. В общей сложности, три танковых корпуса 2-й танковой армии (с пятью танковыми дивизиями) насчитывали 252 танка. 3-я танковая группа генерала Гота в сравнении с сентябрем месяцем 1941 года снизила боеспособность на 45 %, а аналогичные цифры для 4-й танковой группы Гёпнера составляли от 50 до 75 процентов.
Командование вермахта стало лихорадочно перебрасывать технику с других, менее ответственных участков фронта (125 машин из 181 имеющейся в наличии, дислоцированных под Оршей и Даугавпилсом). Срочно организовывался ремонт бронетехники на местах. Ремонтные работы затягивались вследствие многочисленных и нудных перепроверок в рейхе. Кроме того, как уже говорилось, простои и задержки обусловливались в первую очередь и скверным войсковым подвозом. Таким образом, немцам удалось добиться лишь 10 %-го увеличения боеспособности своих танковых частей и соединений. 2-й танковой армии Гудериана, например, было обещано 100 новых машин, но получила она всего 50, оставшиеся по вине незадачливых снабженцев каким-то образом попали в Оршу, то есть за 200 км от фронта. К 15 сентября 1941 года группа армий «Центр» располагала в общей сложности 1346 боеготовыми танками. А на начало кампании в России эта цифра составляла 2609 машин.
Неудобная дислокация не просто мешала 2-й танковой армии, теперь ей предстояло наступать на северо-восток, пройти еще 100–200 км, вместо того чтобы действовать вдоль шоссе Москва — Минск. 3-я танковая группа перебрасывалась на 600 км из-под Ленинграда через Лугу, Псков и Невель в распоряжение группы армий «Центр», в район юго-восточнее Велижа. В ходе осуществлявшейся быстрыми темпами переброски часть техники — танки и самоходные орудия — вышла из строя.
Мы вновь и вновь убеждаемся, что перебои в войсковом снабжении тяжким бременем ложились на фронтовые части и подразделения. «Главный пункт снабжения 3-й танковой армии в районе Рыбышево не в состоянии покрыть потребности армии для намечающегося наступления», — печально констатировал полковник Ганс Рёттигер, начальник штаба 41-го танкового корпуса. Наиболее остро не хватало горюче-смазочных материалов, а также боеприпасов, как для танков, так и для артиллерийских орудий. Накануне наступления корпус располагал примерно 50–75 % сил, грубо говоря, полутора дивизиями. Число машин в 1-й танковой дивизии сократилось до 90. Таким образом, группе армий «Центр» предстояло наносить «окончательный смертельный удар врагу» у Москвы, лежащей к тому же в 340 км восточнее, силами всего лишь 48 % танков, взяв к себе в союзники, главным образом, фактор внезапности[49].
Штаб 2-й воздушной армии люфтваффе, расположенный в лесах под Смоленском, был основательно усилен в преддверии наступления на Москву. 8-й авиакорпус в сентябре был переброшен из-под Ленинграда и передан в подчинение правому флангу сил поддержки 3-й и 4-й танковых групп. Последние также были усилены 2-м корпусом ПВО, соответствующим образом подготовленным для ведения боевых действий на земле. Дело в том, что именно зенитные орудия зарекомендовали себя единственным эффективным средством борьбы с русскими тяжелыми танками. 1-й корпус ПВО дислоцировался на правом фланге для поддержки сил 4-й армии и 2-й танковой армии. В дополнение к силам 8-го авиакорпуса с участков в районе Киева на оперативные аэродромы группы армий «Центр» перебрасывались 1-я, 77-я авиаэскадры пикирующих бомбардировщиков и 26-я истребительная авиаэскадра. Снова 2-му воздушному флоту предстояло оказывать поддержку группе армий «Центр». Тем временем 53-я бомбардировочная авиаэскадра «Легион «Кондор» нанесла первые удары по объектам в Подмосковье в ночь на 1 октября 1941 года. Генерал-фельдмаршал Альберт Кессельринг, командующий 2:м воздушным флотом, изложил стоявшую перед ним задачу в ходе наступления на Москву:
«Наши истребители воздушной поддержки, следуя давно уже отработанной тактике, должны были своими действиями облегчить продвижение вперед армейских дивизий. Перед нашими тяжелыми бомбардировщиками стояла задача нанести удар по тылам противника, отрезая ему дорогу к отступлению».
Как и для танкистов на земле, так и для люфтваффе в воздухе ситуация изменилась. Теперь фронт протянулся от Ленинграда до Черного моря, составив в длину 2000 километров. Напомним, что к началу кампании длина линии фронта составляла 1200 километров. Перед киевским сражением ОКВ подсчитало, что боевая мощь люфтваффе (численность истребителей, бомбардировщиков и самолетов-разведчиков) составляла 1916 у немцев против 1175 у русских. Советская авиапромышленность постепенно сводила на нет урон, нанесенный ее авиации в первые дни войны внезапными ударами с воздуха. Если сравнить относительную оперативную численность на 6 сентября, окажется, что немцы имели на 7 % меньше бомбардировщиков, включая и пикирующие, и почти в два раза меньше истребителей средней и большой дальности. Приведенные цифры основывались на предполагаемой численности русских в 1710 боевых и 1230 учебно-тренировочных самолетов, и, кроме того, к ним следует прибавить и 350 только что построенных машин, находившихся на авиационных заводах. Подобные манипуляции со статистикой в целях скрыть или приукрасить реальное положение дел были характерны для немцев, считавших, что численность русских самолетов составляет максимум 40 % от соответствующих немецких показателей.
Письма немецких военнослужащих с фронта, их дневники и свидетельства очевидцев говорят о частых и регулярных авианалетах советских ВВС, продолжавшихся и после сокрушительных поражений лета-осени 1941 года под Минском, Смоленском и Киевом. Воздушные операции советских войск было принято в ту пору замалчивать, поскольку они никак не вписывались в победоносную картину блицкрига, тем более на этапе подготовки к нанесению завершающего удара под Москвой. Кессельринг далее описывает:
«Хладнокровно все рассчитав, с 15 сентября мы, засучив рукава, приступили к подготовке нового удара. Командующий 4-й танковой армией генерал Гёпнер, мой старый друг, которого я знал еще по Мецу, не слишком верил в успех операции — на него произвел большое впечатление тот факт, что группе армий «Север» не удалось добиться сколько-нибудь значительного успеха».
Кессельринг заметил, что успех киевской операции по окружению советских сил и возлагаемые на операцию «Тайфун» излишне оптимистические надежды настроили ОКВ на успех. Сомнения генералитета, комментирует командующий 2-й воздушной армией, в известной степени развеивались «победоносным духом солдат с передовой». ОКВ уповало на мистическую способность немецкого солдата добиваться победы в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях. Однако войска Восточного фронта здорово изменились с 22 июня 1941 года — дня начала операции «Барбаросса».
«Победить ценою собственной гибели!»
К третьей неделе войны с Советским Союзом общие потери вермахта превысили потери за всю кампанию во Франции в прошлом, 1940 году. В первые дни войны офицеры гибли по 500 человек в неделю (524 офицера погибло с 22 июня до начала июля), и 1540 офицеров погибло в первую неделю наступления. В среднем такое количество офицеров имелось в трех немецких дивизиях. К концу июля, еще до завершения битвы у Минска, число убитых в России немецких солдат превысило число потерь во Франции. Общие потери: 181 000 убитыми, ранеными и пропавшими без вести в России и 154 754 — во Франции. К концу сентября немцы потеряли 518 807 человек, то есть в три раза больше, чем за всю шестинедельную кампанию во Франции.
Несмотря на одержанные победы, несмотря на разгром колоссальных группировок противника (3–4 млн солдат и офицеров Красной Армии), уже в первые месяцы вермахт потерял полмиллиона своих солдат. Такова была цена побед. Такие потери не могли не оказать влияния на боеспособность немецких вооруженных сил в целом, на структуру войск Восточного фронта. Вермахт одерживал пиррову победу. Еще 11 июля 18-я танковая дивизия недосчиталась у себя 83 танков, что составляло около 39 % ее боевой мощи. Кроме этого, дивизия потеряла 2279 человек, то есть 13,3 % личного состава, и это произошло всего за 20 дней! К концу июля эта цифра уже достигла 20 % и равнялась двум танковым полкам по 600 человек в батальонах. Командующий дивизией мрачно предостерегал о том, что такие потери в будущем недопустимы. «Если мы, конечно, не собрались победить ценой собственной гибели». Потери офицерского и унтер-офицерского состава выжигали всходы, засеянные блицкригом.
Ужас пополнить собой печальную статистику потерь принимал повсеместный характер. Всепоглощающий страх — первое чувство, раздирающее и умерщвляющее хрупкую человеческую психику. Немецкий военврач Петер Бамм, воевавший в пехотной дивизии группы армий «Юг», описывал последствия этого страха:
«Человек — человеческое существо — ранено. За какую-то ничтожную долю секунды он из смертельного оружия превращается в беспомощную жертву. До сего момента вся его энергия ориентировала его без оглядки нестись вперед, на врага… А теперь он вдруг оказывается предоставленным самому себе — он в ужасе и полном сознании взирает на свои раны, на свою собственную, не чужую, кровь. Всего минуту назад он был в состоянии изменить ход истории, а в следующую уже не в силах помочь даже самому себе».
За первым шоком приходят боль и страх. Случается, что раненые вынуждены часами под огнем дожидаться, пока их подберут.
Последний кадр, снятый кинооператором роты пропаганды войск СС. Сейчас откроется дверь, и незадачливый журналист будет ранен
«Минуют часы, темнеет. Его охватывает леденящий ужас. Неужели ему уготовано судьбой просто истечь кровью? Неужели его так и не найдут? А что, если его во второй раз ранят? Неужели немцы отходят? Неужели он достанется русским?»
Если повезет, раненого оттащат в какой-нибудь из близлежащих окопов, и там санитар окажет ему первую помощь. И потом, уже в полку, полковой военврач наложит повязку, лангет или жгут, сделает ему обезболивающий укол. После этого солдату останется ждать прибытия машины, которая отвезет его в полевой или эвакуационный госпиталь.
Рядовой Эрхард Шауман рассказывает, что ждало тех, кому выжить не удалось. «Берешь половинку личного жетона — одна остается на самом погибшем или умершем, вторую передают в штаб подразделения — в этом случае фельдфебель оповестит близких». Тела погибших хоронят, «если есть возможность, около железной дороги или в лесу, хоронят второпях, с тем, чтобы не допустить возникновения эпидемий». Для таких похорон снаряжают любого, кто под руку подвернется. «У всех имелись саперные лопатки». Тех, кто выжил и нуждается в срочном лечении, отправляют в тыловые госпитали. Многочасовая тряска в кузове грузовика или в переполненном вагоне, где время отмеряется стонами. И тяжелораненые оказываются под ослепительным светом лампы на операционном столе.
Доктор Пауль Роведдер вспоминает один случай, когда на полевой перевязочный пункт стали в огромных количествах прибывать раненые. «Трудновато тогда пришлось, — рассказывает он, — мы похоронили 63 человека. Большинство скончались, едва прибыв к нам. Тогда пришлось круглыми сутками не отходить от стола».
«Заниматься каждым в отдельности времени не хватало. Тут бы поскорее управиться да к следующему перейти. За неполных двое суток к нам поступило 1200 человек. Столько народу в мирное время в обычной клинике не наберется и за полгода. Врачей было всего семеро, один фармацевт, остальные новички, те вообще ничего не понимали, их еще предстояло обучить. Вот тут уж приходилось вертеться, чтобы успеть. Успевали…»
И подобные картины в прифронтовых госпиталях были отнюдь не редкостью. Например, на протяжении двенадцати дней августа 1-я медицинская рота 98-й пехотной дивизии под Коростенью на участке группы армий «Центр» приняла 1253 раненых.
Следующая стадия — перевозка раненых в полевые госпитали либо на оккупированных территориях, либо в рейх для выздоровления. «Поскольку солдаты в большинстве своем были людьми достаточно дисциплинированными, — вспоминает доктор Роведдер, — пребывание в госпиталях было для них своего рода отдушиной». Отсюда мораль: «Они радовались, если их ранило, мол, «хорошо, теперь хоть в госпитале отдохну недельку-другую». Разумеется, все это лишь слова, так пытались успокоить своих родных и близких в тылу», — продолжает Роведдер. Офицер медслужбы Петер Бамм описывает цепочку эвакуации раненых:
«Это было чем-то вроде конвейера — от ужасов поля битвы в мастерскую, где тебя подремонтируют. Сочувствия на всех не хватало, если сочувствовать каждому раненому, скоро можно было сума сойти».
Конечно, оставаться полностью безучастным к происходящему военврачи тоже не могли. Уж слишком сильно было эмоциональное напряжение у тех, кому по долгу службы выпало иметь дело с ранеными.
Лейтенант Бамм оперировал молодого солдата, тяжело раненного во время героической операции по подавлению советского долговременного огневого сооружения. Захват объекта вызывал восхищение во всем их полку. «Беспримерная храбрость горсточки бойцов-пехотинцев всего за один день стала легендой». Один из пациентов был бывшим студентом технического университета в Южной Германии. У него были страшно изуродованы обе руки. И он переносил выпавшие на его долю испытания стоически. Лейтенант Бамм не скрывал своего сочувствия к этому солдату.
«Лишиться обеих рук! Студенту! Двадцатидвухлетнему! Все это вихрем пронеслось в моей голове. Напоследок до меня дошло, что этому парню уже никогда не обнять девушку».
Обе руки ампутировали из-за опасности возникновения гангрены. Вскоре этот бывший студент был эвакуирован в тыл, и Бамм никогда его больше не видел.
Потери офицерского состава за первые пять недель войны были весьма высоки и составили 5,9 % от общего числа погибших. Подготовка офицера занимала от 14 до 18 месяцев. На уровне командира взвода офицера обычно заменял опытный унтер-офицер. О том, каковы были потери, можно судить по следующему примеру. В среднем в одной пехотной дивизии насчитывалось 518 офицеров. К концу июля 2433 офицера были убиты и 5464 ранены