Лекция 2. Февральская революция: спонтанная или организованная

Как начинается революция? Кто начинает революцию? Кто организовывает революцию? Эти вопросы историки будут задавать все время о каждой рево­люции. И российская революция не является исключением. Ее очень часто описыва­ют как революцию, организованную каким-то центром, каким-то актором. В совет­ское время по понятным причинам всячески указывалось на роль партии большевиков в свержении монархии. Все факты складывались в большое повествование об организующей роли партии.

Есть и другие сюжеты, которые сейчас приобретают все большее распростране­ние. Одни авторы писали и пишут о роли германских спецслужб в организации российской революции, другие говорят о роли российских союзников, напри­мер Ве­ликобритании, в подготовке свержения монархии и об их контактах с россий­ской либеральной оппозицией. Третьи — о роли российских масонов, четвер­тые — о заговорах предреволюционной поры, в обсуждении которых принима­ли участие и общественные деятели, и даже генералы, гвардейские офицеры и члены российской императорской семьи.

Все это было. Были и заговоры, и подпольщики, и масоны, и спецслужбы. Но можем ли мы российскую революцию объяснить заговорами? Что должны сделать историки, чтобы понять непосредственные причины революции? Предположим, что мы найдем некие новые источники, дополняющие наши знания, скажем, о действиях каких-то специальных служб или о каких-то за­говорщиках. Все равно причин будет очень много. Полезно посмотреть на сам ход российской революции, как она произошла и что ей непосред­ственно предшествовало. И тут главным героем нашего повествования становится сам город, городское пространство.

Бывший Петербург, после начала Первой мировой войны ставший Петрогра­дом, очень изменился во время войны. Чертой городского пейзажа стали «хво­сты» — соб­ственно, и само слово появилось в это время: это очереди перед раз­лич­ными магазинами, лавками, в первую очередь перед булочными. Они фик­сиро­вались как что-то новое, необычное, экзотичное. Последующим поколе­ниям жителей России это покажется, может быть, странным, но тогда хвосты вызывали особое раздражение и считались чем-то совершенно новым. В горо­де чувствовалась война. Стало меньше солдат гвардейских полков в их яркой фор­ме. Но появились и другие персонажи. В городе оказались беженцы из запад­ных губерний Российской империи, некоторые из них находились в страшном состоянии. Иногда появлялись и дезертиры из армии, их число накануне Фев­ральской революции было очень значительным. Все это — благоприятная питательная среда для преступности самого разного рода, и современники фиксировали некоторый рост преступности еще и до революции.

На улицах города возникли и совершенно новые персонажи. Война для кого-то была тяжелым страданием, но для кого-то — шансом и возможностью. Появи­лись так называемые мародеры тыла — люди, сделавшие деньги на войне, и та­ких было немало. Одним из способов существенно округлить свое состоя­ние стала контрабанда: в нейтральных странах можно было закупить герман­ские медикаменты, как-то переправить в Россию, а потом продать втридорога. Гер­мания была крупнейшим производителем лекарств до Первой мировой войны, а в России их не было или было крайне мало. Появлялись новые деньги — не только новые, но и не очень чистые. Можно себе представить, как люди, потерявшие своих близких, терпевшие различные лишения в годы войны, смо­трели на этих новых богачей. Недовольство строем, системой, режимом подпи­тывалось и этим ощущением несправедливости, всевозможной коррупцией.

Одним из полей действий коррупционеров был призыв в армию. Люди, при­езжавшие в Петроград из столиц других воюющих стран: из Лондона, Пари­жа — были потрясены тем, как много мужчин призывного возраста, внешне вполне здоровых, гуляют по столице, какая веселая жизнь царит на централь­ных улицах этого города. Это также подпитывало ощущение несправедли­вости.

Важной чертой городской жизни были и всевозможные слухи. И вот очереди, хвосты, назывались иногда фабриками по производству слухов. Возбужден­ные люди на улице порой готовы были поверить самой невероятной молве.

Градус недовольства в городе подпитывался и речами в Государственной думе. Особенно современникам запомнилась речь председателя Конституционно-демократической партии Павла Милюкова 1 ноября 1916 года. Он обличал раз­личные недостатки и преступления, творившиеся в стране, и каждый фраг­мент своей речи заканчивал риторическим вопросом: «Что это — глупость или из­мена?» Вопрос предполагал различные ответы, но бóльшая часть современ­ни­ков как в Думе, так и за ее пределами склонна была истолковывать слова Милюкова в определенном смысле. Это — измена. Ощущение измены под­тачи­вало режим.

Некоторые другие депутаты Государственной думы поднимали планку осу­ждения режима. Александр Федорович Керенский, лидер фракции трудови­ков, назвал существующий режим оккупационным и фактически призвал к сверже­нию власти, даже к физическому уничтожению ее высших представителей. От ареста его уберегала только депутатская неприкосновенность.

Но оппозиционные речи произносили не только традиционные оппозиционе­ры. Даже близкие к режиму политики, такие как Владимир Пуришкевич, лидер правых, выступали с зажигательными речами, и это отражало настроения мно­гих современников. Даже самые лояльные монархисты к этому моменту пере­ставали быть опорой режима, они просто не могли его поддерживать.

В такой вот атмосфере и началась российская революция. Когда она началась? Историки спорят об этом. Чаще всего датой революции называется 23 февраля старого стиля, по новому стилю это 8 марта. И речь идет о забастовках на Вы­боргской стороне Петрограда. Иногда эта точка зрения оспаривается — и на­чало революции ведется от речи Милюкова. Некоторые историки напоминают, что огромный Путиловский завод бастовал за несколько дней до забастовки на Выборгской стороне и реакция властей на это была достаточно жест­кой. Был объявлен локаут, то есть предприятие фактически приостановило работу. Это гигантский завод, и мероприятия затронули десятки тысяч рабо­чих, но все-таки Путиловский завод находился на рабочей окраине, сравни­тельно далеко от центра. Выборгская сторона — это, во-первых, необычайно развитый индустриальный район города, с огромной концентра­цией промыш­ленных предприятий и рабочей силы. А во-вторых, он находится в двух шагах от центра города. Достаточно пересечь Неву по Литейному мо­сту — и вы уже находитесь в самом центре: здесь правительственные здания, недалеко нахо­дится и Государственная дума, и особняки, доходные дома — место прожива­ния элиты страны.

Итак, 23 февраля старого стиля, 8 марта нового стиля. День не был случайным. Еще до начала Первой мировой войны Интернационал[2] объявил его Между­народным днем солидарности трудящихся женщин. В годы войны эта ини­циатива была забыта — почти везде, но не в России. И различные социали­сты — и большевики, и меньшевики, и социалисты-революционеры, и пред­ставители более мелких групп — планировали какие-то акции на этот день, печатали листовки, готовили речи. Но они не ожидали, что их выступле­ния приведут к такому результату. Предполагалось, что для большой революции это время неподходящее. Подпольщики готовились к каким-то большим ак­циям поздней весной 1917 года, в мае.

Но 23 февраля несколько фабрик забастовали. Инициаторами выступления неожиданно для активистов-социалистов стали не рабочие-металлисты — грамотные, политизированные, так называемый авангард рабочего класса, — а работницы-текстильщицы, в значительной части своей неграмотные, ранее политикой не интересовавшиеся. Они очень часто принуждали своих товари­щей принять участие в забастовке, шли на соседние фабрики и снимали их с работы.

Почему инициаторами российской революции стали простые женщины? Есть две причины. Во-первых, женщины испытывали особые трудности: на них лежало обеспечение семьи продуктами, а это становилось все более трудным делом. Во-вторых, женщины очень часто не боялись в тех ситуациях, когда мужчины побаивались. Чего же боялись мужчины? Многие мужчины, ра­бо­тающие на промышленных предприятиях, были освобождены от военной службы. А к 1917 году все меньше людей хотело оказаться на фронте. Этого боялись и рабочие, в том числе и политизированные. Однако столкнувшись с тем, что их снимают с работы, некоторые, с большей или меньшей охотой, присоединялись к забастовкам. Постепенно, одна за другой, фабрики Выборг­ской стороны начинали бастовать. Когда толпы возбужденных забастовщиков хлынули на улицы, они смешались с очередями, стоящими перед лавками, булочными. Часто это выливалось в погромы булочных, иногда во время погромов в магазинах находили припрятанные продукты. Это подстегивало самые невероятные слухи: продукты припрятывали иногда для того, чтобы получить потом лучшую цену, но ходили слухи, что голод провоцируется наме­ренно и сознательно.

Когда забастовщики хлынули на улицы, то сил полиции просто не хватило, чтобы их сдержать. И это была серьезная проблема. Дореволюционную Россию можно назвать полицейским государством, но с недостаточным количеством полиции. Хорошая полиция стоит дорого. Поэтому в России очень часто для различных целей, в том числе и для решения полицейских задач, использова­лись вооруженные силы, в первую очередь казаки. Память об этом существо­вала, как и напряжение между казаками и городским населением. Когда за­бастовщики и манифестанты встретили отряды чубатых всадников на лоша­дях, ожидание было достаточно напряженным. Но неожиданно казаки дей­ствовали по принципу итальянской забастовки. Они беспрекословно выпол­няли приказы своих офицеров, но никакой инициативы не проявляли —ника­ких жестоких атак, ударов нагайками. Люди почувствовали, что в казаках они препятствия не встретят.

Правда, существовала другая проблема. Выборгская сторона была отрезана от центральной части города Невой, и полиция, действуя в соответствии с раз­работанным уже планом, попыталась блокировать Литейный мост, чтобы не допустить забастовщиков в центр города. В значительной степени это уда­лось, однако Нева была покрыта льдом, и группы забастовщиков ринулись по реке в центр города. Интересно, куда же они пошли. Рядом, фактически на той стороне Невы, находилось здание Государственной думы — Таврический дво­рец. И к нему призывали идти многие меньшевики: они хотели использо­вать это для поддержки депутатов-оппозиционеров и для того, чтобы под­толкнуть Думу к более решительным действиям. Но большая часть манифе­стантов пошла иным путем.

Традиционным местом политического протеста в городе был Невский про­спект, в особенности площадь перед Казанским собором. Манифестанты знали, куда идти, — полиция знала, где их встречать. И первые группы протестую­щих пробивались именно на Невский проспект. Но тут очень многое зависело от по­ведения публики. Невский проспект — место демонстративного потребле­ния, здесь находятся рестораны, дорогие магазины, театры, банки, правитель­ствен­ные ведомства. Здесь студенты, офицеры, банковские клерки, дамы, делающие покупки в магазинах. Отношение публики Невского проспекта было непред­сказуемым, но очень часто она сочувственно относилась к манифестан­там-забастовщикам. А те останавливались на каких-то перекрестках, кричали «Хлеба, хлеба!» Иногда появлялись импровизированные красные флаги, иногда начинали петь куплет революционной песни. Полиция первоначально доста­точно быстро справлялась с этими небольшими группами, но они появлялись вновь и вновь, возникали импровизированные манифестации, пользовавшиеся поддержкой публики.

Невский проспект притягивал протестующих и в последующие дни. 25 февраля он превратился в место гигантской манифестации. Полиция не могла практи­чески ничего сделать, а казаки занимали позицию, близкую к нейтраль­ной. Власть не могла контролировать самую главную улицу столицы империи. И мне кажется, что изложение хода событий в эти первые дни революции по­зволяет нам дать ответ на вопрос, который был задан в начале этого разговора.

Если бы революция действовала в соответствии с замыслами заговорщиков, то они бы избрали целью своих действий инфраструктуру власти. Однако в эти дни — 23, 24 и 25 февраля — участники антиправительственных манифестаций не атаковали министерства и ведомства, не уделяли внимание почте, телефону, телеграфам. Роль стихийного начала в возникновении Февральской револю­ции — когда множество людей нескоординированно действовали в одном направле­нии, руководствуясь только политической традицией радикального протеста, — что-то говорит нам о ходе российской революции.