Жизнь в Чечне сегодня не гарантирует никто

Автобус ехал из Грозного в райцентр Ач-хой-Мартан — вез людей. Недалеко от Гроз­ного, по дороге к селению Алхан-Юрт (там по обе стороны асфальта — лес), автобус остановили «бородачи». Так в Чечне назы­вают ваххабитов. На сей раз это были чет­веро вооруженных и характерно одетых мужчин. В автобусе ехали сотрудники че­ченской милиции. Началась драка. И когда один из милиционеров схватил «ваххабита» за бороду — та осталась у него в руках. Борода была приклеенной. Вскоре пассажи­ры и милиционеры вместе скрутили налет­чиков, и выяснилось, что маскарадные боро­ды—у всех четверых, двое из них — рус­ские, а двое — чеченцы. В автобусе приняли решение: вернуться на ближайший блокпост и сдать там нападавших. Но очень скоро, на дороге, машину опять остановили — во­оруженные военные на трех УАЗиках. Они освободили липовых «ваххабитов» — и вмес­те укатили в сторону Грозного...

Ингушетия — соседняя с Чечней маленькая республика, когда-то, во времена СССР, часть единой Чечено-Ингуш­ской АССР со столицей в Грозном. С самого начала войны Ингушетия поставила себя особняком по отношению к по­литике федерального центра, касающейся методов так на­зываемой «антитеррористической операции».

Во-первых, в сентябре 1999 года, с началом бомбежек Грозного и большинства сел, Ингушетия, по указу своего президента Руслана Аушева, открыла все свои границы для многотысячного потока беженцев, и очень быстро на ин­гушской земле их оказалось почти 200 тысяч, поселенных, в лучшем случае, в наспех организованных лагерях и палат­ках, а в худшем — в трансформаторных будках, на авто­станциях, в гаражах, на заброшенных фермах и даже в кладбищенских подсобках. И это при том, что население самой Ингушетии — чуть более 300 тысяч, с соответ­ственными мощностями в обеспечении водой, электриче­ством и продуктами.

Во-вторых, Ингушетия поступила так единственная из всех других близлежащих республик, и в противовес им. Самый показательный пример прокремлевского поведения окрестных Чечне территорий — Кабардино-Балкария. По приказу президента Валерия Кокова, полностью подкон­трольного Москве человека, в сентябре 1999 года на грани­цах КБР просто-напросто выставили заградительные кор­доны, и обезумевшие от всего пережитого, уставшие и го­лодные люди, с младенцами и стариками на руках, нужда­ющиеся в срочной медицинской помощи, вынуждены были поворачивать назад... Но куда? В Чечню дороги не было, и

беженцы шли все в ту же Ингушетию, принявшую на себя главный удар чеченского исхода.

Наконец, в-третьих, Ингушетия и дальше совершала этот свой подвиг, как могла. Заботилась о беженцах по­чти три года, несмотря на нападки подконтрольных Крем­лю СМИ и на беспрецедентное давление и шантаж из Мос­квы, которому подвергался все это время президент Аушев, что и привело, в конце концов, к его отставке в январе 2002 года, внеочередным президентским выборам, череде тяжелейших испытаний и воцарению в апреле 2002 года в Ингушетии в качестве президента генерала ФСБ Мурата Зязикова — ставленника и Кремля, и лично Путина, и в целом отечественных спецслужб, к этому времени оконча­тельно, по проииюму советскому образцу, окрепших во всех властных щелях нашей страны...

Однако пока — конец февраля 2000-го. До смещения Аушева еще очень далеко, и мы разговариваем в Магасе — недавно отстроенной ингушской столице, в президентском дворце. Наш разговор происходит на фоне льющегося через СМИ потока кремлевских бредней о том, что теперь, пос­ле штурма Грозного и ухода оттуда боевиков во главе с Масхадовым и Басаевым, — наступает «конец войне». Как известно, конца войны нет до сих пор... Но тогда мы же этого еще не знали.

— Так конец войне или нет?

— Нет, конечно, — все только начинается. Боевые дей­ствия продолжаются по всему периметру. В Грозном — боевики. В селах — тоже... А где террористы? В моей систе­ме координат «антитеррористическая операция» может заканчиваться только тем, что заложники выходят на свободу, а террористы задержаны, наказаны или унич­тожены.

— Но ведь часть заложников уже освобождена? Воен­ные показывают их по телевизору.

— Это те, кто мог быть вызволен из неволи и без крупномасштабных боевых действий. Более того, я уве­рен: без войны они бы вышли из плена еще быстрее.

— Так как бы вы назвали нынешний этап войны?

— Я не знаю, потому что вообще никакого этапа не вижу. Базы террористов не уничтожены — они по-пре­жнему по всей территории Чечни. Объявленная парти­занская война продолжается.

— Однако мирная жизнь, уверяет Кремль, кое-где в Чечне налаживается?

— Где? Покажите! У нас в Ингушетии по-прежнему более 200 тысяч беженцев! Все южные районы — здесь. Грозный — тоже. Почему люди так и идут из Чечни к нам? Почему вместо возвращения домой — новые пото­ки беженцев? Лично для меня это главный признак, что ситуация нестабильна.

Вспомните первую войну. Когда шли интенсивные бомбежки Самашек, Ачхой-Мартана и Грозного, в Ин­гушетию тоже пришли тысячи людей. Но это продолжа­лось совсем недолго, мы даже палатки не развертывали. И только бои прекращались — люди двигались к себе домой. Мы их не гнали — они сами так хотели, потому что тогда ощущалась хоть какая-то элементарная ста­бильность. Люди верили, что пусть плохо, но жить мож­но. Сейчас ничего этого нет, люди не надеются на луч­шее — и поэтому продолжают оставаться в Ингушетии. При этом некоторые из них делали попытки вернуться, но попадали под бомбежки и «зачистки» и опять прихо­дили к нам.

Вторая причина, почему беженцы не идут домой в Чечню, — там нет никакой реальной власти. Например, ответьте на вопрос: кто вам в Чечне гарантирует жизнь? А ведь эта главное конституционное требование челове­ка к государству! Ответ прост: никто не гарантирует! Кто будет отвечать, если придет боевик и убьет вас? Никто. А если пожалует контрактник и ограбит? Никто. Вот поче­му до последнего люди намерены сидеть в Ингушетии, где есть стабильность и власть. Если у нас кого-то оскор­бят или обидят, тут же работают все положенные госу­дарственные структуры — милиция, прокуратура, суд...

- Тем не менее и в лагерях беженцев на территории Ингушетии прекращена раздача горячего супа и бесплат­ного хлеба...

- Нам очень трудно, это правда. Хотя большинство беженцев продолжают находиться в Ингушетии, средств на их содержание мы из федерального бюджета не полу­чаем. При этом Москва знает: наша кредиторская задол­женность по беженскому содержанию — 450 миллионов! Как она образовалась? Чтобы кормить пришедших к нам голодных людей, мы в долг (а как еще могли мы посту­пить?) закупали продукты, пекли хлеб и т.д. Вы ведь по нескольку раз в день едите и пьете? Так и они. В результа­те мы — должники своим хлебозаводам, тем поварам, которые варили обеды, поставщикам продуктов. Дальше так продолжаться не могло. Если бы не помощь гумани­тарных организаций, я и не знаю, что бы мы сейчас делали... Кроме того, я уверен, большинство ингушей, живших до войны в Чечне, обратно туда уже не вернутся. Останутся здесь и многие чеченцы и русские. И мы дол­жны их обустраивать на постоянное жилье! За счет каких средств?

- Федеральный центр пока видит, как известно, лишь один выход из беженского тупика — в насильственном переселении людей обратно.

- Если человек хочет, создайте ему условия и он пере­едет. Это моя позиция. И главные слова здесь — создайте условия. Однако подавляющее большинство чиновников слышать о подобном повороте не желает, а силовыми методами ничего не добиться. Перед нашим, ингушским, правительством я поставил следующую задачу: выяснить реальную картину, кто же в лагерях беженцев куда хочет ехать, и доложить ее мне. Если окажется, что, например, 40 тысяч человек намерены остаться в Ингушетии на по­стоянное жительство, значит, у нас необходимо закла­дывать новые города и поселки, финансируя это из де­нег на восстановление Чечни после проведения «анти­террористической операции». Или, например, выяснит­ся, что 20 тысяч решили перебраться в другие регионы России. Так вот, в зависимости от того, куда они отпра­вятся, тот регион и должен получить под них средства, обеспечивая жильем. Это будет справедливо.

- Почему такой работой занимается не федеральное правительство, начавшее войну, результатом которой всегда бывает беженский исход, и, значит, несущее ответ­ственность за ее последствия, — а ингушское прави­тельство?

- Я не знаю, почему. Они не делают — и все. А для меня очень важна такая ревизия, чтобы видеть ясную картину и в зависимости от этого действовать.

- Как вам кажется, когда будет конец войне?

- Силового решения чеченской проблемы нет и не будет. Надо искать только политический выход. И он — тот же. Надо договариваться с Масхадовым. А что мы про­должаем слышать? Он — нелегитимный, возбудили уго­ловное дело, подали в международный розыск... Это ста­вит крест на политическом процессе, и тогда придется воевать до последнего, терять солдат, офицеров, мирных людей. Результат — заплатим за войну втридорога.

- Хорошо, сели за стол переговоров. И о чем бесе­дуем?

- Сначала о прекращении огня. Потом — о базах тер­рористов, незаконных формированиях и т.д. И по всем вопросам вместе работаем...

- Но вряд ли Масхадов уже на это согласится. Он скажет: «Нет».

- Ну почему вы так считаете? Позиция Масхадова была такой с самого начала.

- При любых переговорах уже ясно: Масхадов не бу­дет президентом Чечни. Люди его не хотят.

- Вы правы. Но и это вопрос политического диалога, хотя следующий после военного. Не хочет чеченский на­род Масхадова, пусть изберет себе другого, и Москва будет разговаривать с тем, новым. Однако пока чеченца­ми избран Масхадов, надо сидеть за столом с ним... Не исключено, что после всего происшедшего Масхадов и сам примет какое-то решение. Но дайте сделать ему это с достоинством.

- А с кем-то, кроме Масхадова, сейчас возможны мирные переговоры?

- Нет. Пока он — президент республики.

- Республики, которой фактически нет?

- Есть республика или нет, а он — президент, юри­дическое лицо. Плохой, хороший, слабый, но первое лицо

для переговоров — Масхадов. Не надо повторять наш рос­сийский дурдом с презрением к закону. Представьте, вы приходите на завод, он весь разбит, зарплаты нет, кру­гом воры. С кем вы будете разговаривать?

- С директором.

- Так о чем же вы меня в который раз спрашиваете?! У Масхадова — печать, флаг и все остальное. Какую еще силу вы желаете найти в Чечне? Конечно, можно еще какого-нибудь чеченца привезти из Москвы и посадить в большое кресло — но он будет нелегитимным.

- Много разговоров об отсчете нового времени с 26 марта 2000 года, с выборов президента в России. Что будет значить для Чечни этот рубеж?

- Ничего. Абсолютно. После 26 марта наступит 27-е, 28-е... 1 апреля. Солнце, тепло — а значит, интенсив­ность боевых действий увеличится в два-три раза.

- Это ваша теория?

- Нет, практика 1996 года. Тогда было не более трех тысяч боевиков на всю Чечню. 800 человек вошли в Гроз­ный и решили всю проблему. До нынешней войны, если послушать военных, бойцов бандформирований насчиты­валось 25—26 тысяч. Если уже пять тысяч уничтожено (хотя у меня другие цифры, меньшие), куда делось 20 тысяч? Где остальные?

- Растворились...

- Правильно. Они ждут своего часа.

- Но с пустыми руками воевать нельзя. Откуда бое­припасы у боевиков?

- Им помогают...

- Кто? Ведь все окружено? Так по телевизору сказали.

- Продолжайте слушать телевизор, а реальность в том, что полного кольца нет. Все, что требуется, они получают. Оружие и боеприпасы у них есть.

- Как вы относитесь к информации о беспрецедент­ной жестокости федералов по отношению к гражданско­му населению?

- Ненависть в этой войне с обеих сторон — просто бешеная, ошеломляющая. Военные люто ненавидят че­ченцев и при первой возможности делают, что хотят. Чеченцы в ответ также ненавидят федеральные войска.

Я не представляю, как дальше они будут говорить друг с другом.

- Как сбить эту волну взаимного отвращения? Жить-то дальше надо? Причем рядом?

- Это не сегодняшний вопрос, я убежден. Но пока будут воевать, ненависть только увеличится. Сбить волну сейчас можно только одним способом — перестать уби­вать друг друга и прекратить болтологию по телевидению о всех чеченцах как о бандитах. Хватит оскорблять народ скопом! И еще — не надо больше обманывать свой народ. Если в течение месяца антитеррористическая операция не удалась, оказались невыполнены поставленные зада­чи — то все! Ну не бывает антитеррористических опера­ций на протяжении семи месяцев...

- Вы — часть политического истеблишмента страны. Знаете ли вы сейчас кого-то из политической элиты Рос­сии, кто исповедует здравомыслие в чеченском вопросе?

- Что-то здравое говорит лишь Явлинский. У всех ос­тальных — националистический угар. В том числе и у на­рода, который говорит: «Бомбите». Что касается Ингу­шетии, то мы людей в беде не бросим. Но главное для меня по-прежнему — убедить власть, что военного ре­шения в Чечне нет. Будут переговоры — будет стабиль­ность — рассосется беженская проблема. Вот принципы здравомыслия.

Остается добавить немногое: все, о чем говорил тогда Аушев, сбылось — все так и получилось.

За одним исключением: Аушева нет в президентском кресле. И, так и не сумев справиться с беженской пробле­мой, в мае 2002 года, когда преграда в виде президента Аушева окончательно пала с воцарением в Ингушетии но­вого президента — генерала ФСБ Мурата Зязикова, Мос­ква просто-напросто стала насильно переселять беженцев обратно в Чечню, на пепелища и под пресс «зачисток», похищений и бессудных казней.