Полковник П .Р. Бермонт-Авало
Дкументы и воспоминания
Убликация подготовдена докторами исторических наук
Ю. Г. Фельштинским (редактор-составитель),
Г.З. Иоффе (вступительная статья),
Г.И. Чернявским (подготовка текста и примечания)
Оубликовано в журнале "Вопросы истории"
Москва, 2003, NoNo 1, 2, 5, 6, 7
Содержание
Вступительная статья 3
Документы 22
Воспоминания 215
Примечания 255
Вступительная статья
Авалов: "Единственное спасение России в союзе с Германией"
Деникин: "К черту Авалова с его немцами"
Представленные в данном издании документы никогда раньше не
публиковались1. Сами по себе они освещают локальное событие, не
получившее к тому же сколько-нибудь существенного развития. Но взятые в
контексте всей истории белого движения, они проливают свет на его все еще
малоизученные стороны. С точки зрения как географической, так и
военно-политической, белое движение в основе своей имело антантофильский
характер. Оно возникло и развивалось как борьба с большевистской властью,
которую, по убеждению белых, "насадила" в России Германия. Вследствие этого
война с большевиками во многом рассматривалась белыми как продолжение войны
против Германии совместно с союзниками России -- странами Антанты. По
существу, и "верхи" стран Антанты -- Англии, Франции и примкнувших к ним США
-- также склонны были видеть в белом движении продолжение войны
"национальной" России с общим врагом -- Германией и всем Четверным союзом. В
этом прежде всего и заключалась для Антанты главная ценность белого
движения. Именно в этом мотивы так называемой антантовской военной
интервенции в Россию (если не считать восстания Чехословацкого корпуса
весной 1918 г.; масштабы этой интервенции были малы, и вряд ли она
существенно повлияла на ход военных действий) и военно-экономической помощи,
оказанной белым на севере (генерал Е.К. Миллер), на востоке (адмирал А.В.
Колчак) и юге (генерал А.И. Деникин), значение которой было действительно
существенно.
Если красные, а впоследствии и советская историография изображали свою
борьбу с белыми чуть ли не как войну со всем "международным империализмом",
то белые (и особенно белоэмигрантская историография) считали, что союзники
России -- страны Антанты, руководствуясь своекорыстными политическими
соображениями, не оказали белому движению необходимой помощи и поддержки,
что во многом и объясняет его неуспех.
Такого рода оценки более громко зазвучали к концу гражданской войны, но
и в ходе ее они особенно не засекречивались в белогвардейском
лагере2. Эти оценки порождали у белых разочарование в союзниках,
и антиантантовские настроения нарастали. Верховный правитель Колчак в узком
кругу говорил, что союзники (особенно после поражения Германии осенью 1918
г.) не стремятся к быстрой и решительной победе белых над большевиками,
потому что в их интересах ослабление России в ходе гражданской войны. Это
был взгляд, вероятно, не лишенный оснований.
Но и сами белые давали немало поводов для "осторожного" отношения к ним
союзников. Их отпугивали и отталкивали тенденции реакционности в белом
движении, проявление в нем реваншизма, неспособность объединить свои силы,
амбиции "полевых командиров" и т. д. Политические руководящие "сферы" стран
Антанты не могли не учитывать давление левого общественного мнения,
подозревавшего белых в желании восстановить царизм.
Вопрос о действительных целях политики Антанты -- вопрос особый. Ему
посвящена значительная историческая литература. Здесь важно констатировать
ту политическую и психологическую основу, на которой в белом движении
возникало недовольство бывшими союзниками России (Антантой) и стремление
найти новую опору для борьбы с большевиками во вчерашнем противнике --
Германии. Такие настроения особенно нарастали после подписания большевиками
сепаратного Брестского мира в марте 1918 года.
Этот мир спас большевистскую власть. Вместе с тем Брестский мир,
передав Германии и ее союзникам огромную территорию на западе бывшей
Российской империи (Прибалтику, часть Белоруссии, Польшу, Украину, часть
Закавказья), создавал для большевиков и потенциальную угрозу. В случае
падения большевиков Германия могла оказаться перед лицом такой власти,
которая (если бы она была составлена из представителей антантофильских --
демократических и либеральных -- партий) восстановила бы антигерманский
Восточный фронт. Учитывая такую возможность, германское военное и
политическое руководство на подконтрольных ему бывших российских территориях
стало оказывать поддержку тем антибольшевистским силам (преимущественно
правым, монархическим организациям и группировкам), которые готовы были
создать лояльную по отношению к Германии власть. "Русская политика" Германии
после Бреста была двойственной. Поддержание мирных отношений с большевиками
позволяло немцам избавиться от кошмара войны на два фронта, с этим
сочеталась помощь антибольшевикам из правого (монархического) лагеря,
консолидировавшим свои силы на оккупированной немцами территории и
придерживавшимся германской ориентации.
Центром осуществления второго направления политики стал Киев --
настоящая "Мекка" русских монархистов в 1918 году.
В Бресте Германия подписала с украинской Центральной Радой отдельный
мирный договор и ввела на Украину свои войска. Но уже в конце апреля 1918 г.
немцы, расценив деятельность Рады как недостаточно прогерманскую, устранили
ее. На Украине была установлена власть гетмана - быывшего царского генерала
П.П. Скоропадского, зависевшего от германских властей3.
"Украинская модель" всколыхнула в сердцах и умах многих русских
монархистов радужные надежды: почему бы немцам со временем не реализовать ее
в общероссийском масштабе? Многое, конечно, зависело от позиции гетмана и
его окружения. Кто он: "щирый украинец", сепаратист, отрывающий Украину от
России, или скрытый "великодержавник", вынашивающий планы восстановления
Российской империи с опорой на Украину? Вокруг гетмана шла напряженная
политическая борьбе. В Киеве побывал даже признанный антантофил, лидер
кадетской партии П.Н. Милюков, который вел здесь переговоры с некоторыми
гетманскими министрами и германскими представителями о совместном походе
немцев и белогвардейцев на Москву4.
Однако наибольшими силами располагала тогда Добровольческая армия М.В.
Алексеева и А.И.Деникина, базировавшаяся на Дону и Северном Кавказе и,
несмотря на определенное недовольство союзниками, твердо проводившая
антантофильскую линию. Склонить Алексеева и Деникина к перемене
внешнеполитической ориентации Милюкову не удалось. Несмотря на
многочисленность в Добровольческой армии офицеров-монархистов, ее
командование следовало лозунгу непредрешения государственного строя России
до разгрома большевиков. Считалось, что этот лозунг позволит сплотить вокруг
армии широкие антибольшевистские силы. По этой причине на совещании
общественных деятелей в Яссах (декабрь 1918 г.) была отклонена кандидатура
великого князя Николая Николевича на роль главы белого движения.
Между тем германские правящие круги еще не пришли к выводу о
необходимости отказаться и от расчета на большевиков: "завоевания"
Брестского договора еще представляли для них пока большую ценность, чем не
вполне ясные прожекты "похода" на Москву. Однако и от поддержки
косолидирующихся на "их" территории монархических сил они не считали нужным
отказаться. Те русские правые организации и группы, которые появлялись в
сфере их воздействия и влияния, получали помощь.
Значительную активность в Киеве и вообще на Украине развил союз "Наша
Родина", возглавленный герцогом Г. Лейхтенбергским. Если добровольческие
вожди отвергали содействие Германии и тех русских белых, которые искали у
нее покровительства, то донской атаман П.Н. Краснов, получивший свое
"атаманство" весной 1918 г. не без поддержки немцев, вел прогерманскую
линию. Благодаря ему на территории Богучарского и Новохоперского уездов
Воронежской губернии, захваченных у большевистской России донскими казаками,
"Наша Родина" начала формировать так называемую Южную армию. Краснов
рассматривал ее как возможное прикрытие своих северных рубежей, а немцы
видели в ней противовес антантофильской Добровольческой армии и не
отказывали Южной армии в снабжении оружием и деньгами. Помимо Южной армии, в
этом регионе под германским покровительством формировались еще два
соединения -- Астраханский и Саратовский корпуса. Существовали планы их
слияния с Южной армией, а в качестве командующего намечался кавалерийский
генерал граф Ф.А. Келлер.
Одновременно с созданием "германофильского" войска в Донском районе (а
по некоторым данным -- раньше) такие же войска начали формироваться под
Витебском и Псковом, на северной оконечности германской оккупационной линии,
на русской территории, примыкавшей к Прибалтике. Здесь русские монархисты,
возглавляемые такими деятелями, как бывший премьер-министр А.Ф. Трепов,
правый думский депутат Н.Е. Марков и др., добились германской поддержки
формированию белогвардейской Северной армии. В командующие армией
проектировались генералы В.И. Гурко, Н.Н. Юденич или Келлер.
Кандидатура Келлера котировалась высоко. Он был одним из двух известных
генералов (другой -- Хан-Нахичеванский), в первые мартовские дни 1917 г.
выразивший отрекшемуся от престола Николаю II свою поддержку и готовность
"постоять за престол". Поскольку формировавшиеся в зоне германской оккупации
белогвардейские войска открыто провозглашали себя монархическими, Келлер как
один из очень немногих оказавшихся верными престолу монархистов пользовался
здесь большим авторитетом. Играли роль, конечно, и его боевые заслуги.
На германофильское направление в белом движении повлияло ухудшение
военного положения и, наконец, капитуляция Германии в ноябре 1918 года.
Германские войска начали эвакуацию из Украины. Зашатался и в декабре пал
"трон" гетмана Скоропадского. На Украину двинулись красноармейские части из
России. Резко активизировались "самостийные" войска С.В. Петлюры. Ушел
(февраль 1919 г.) с донского атаманства Краснов, связанный со Скоропадским.
Вместе с германскими и австро-венгерскими войсками Украину покидали и
многие русские офицеры, служившие либо в армии Скоропадского, либо через
специальные вербовочные пункты вступившие или готовившиеся вступить в Южную
или Северную армию. Часть из них уходила к Деникину, часть немцы
предусмотрительно перебрасывали в Германию. Вот среди этой части и находился
ротмистр П.Р. Бермонт-Авалов. Он был участником русско-японской войны, в
мировую войну воевал в казачьих (уссурийских) частях Юго-Западного фронта.
Вскоре после Февраля Бермонт-Авалов оказался в Петрограде и, что очень
любопытно, был участником какой-то заговорщической группы (или групп),
связанных с Колчаком, который после ухода с поста командующего Черноморским
флотом (июнь 1917 г.) прибыл в Петроград и находился здесь до начала
августа. О деятельности этой группы известно, к сожалению, мало, но, по
некоторым данным, можно предположить, что за ней стоял бывший военный
министр Временного правительства А.И. Гучков (он ушел из правительства в
начале мая). В одном из писем, написанных уже в эмиграции, Гучков слегка
приподнял завесу над своей деятельностью до и сразу после ухода в отставку.
Для него было ясно, писал он, что переворот, скорее всего, военный,
неизбежен, и потому он старался "стянуть" в столицу наиболее способных и
энергичных генералов. Особенно рассчитывал он на Колчака, однако не решился
"оголять" Черноморский флот, где Колчак "держал" матросскую массу в руках5.
Когда Колчак приехал в Петроград, Гучкова уже не было на посту военного
министра, но своей деятельности по сбору сил для будущего переворота он не
прекращал. Возможно, это он связал Колчака с "Республиканским центром" --
организацией, готовившей не только ликвидацию Советов, но и "перестройку"
правительства.
В августе Колчак убыл в США, откуда выехал в день большевистского
переворота; в Японии он узнал о подписании Брестского перемирия и решил в
Россию не возвращаться. А Бермонт-Авалов? Как сообщал он Колчаку в письме,
написанном, когда адмирал уже был "верховным правителем" в Сибири, первое
время он "работал" в столице, затем "перенес свою деятельность в Киев" и
помогал "группировать офицеров бывшей российской армии под флагом Южной
армии".
Герцог Лейхтенбергский в своих воспоминаниях характеризует Авалова как
"человека мелкого", к тому же германского агента. Авалов в своих мемуарах,
естественно, не прошел мимо этого последнего утверждения. "Будь это в
обстановке незыблемых традиций, на территории России, я не замедлил бы
предложить герцогу дать мне объяснение у барьера", -- писал он6.
Когда пал гетман Скоропадский и Киев занял "самостийный" Петлюра,
Авалов за свою "работу по воссозданию единой и неделимой России" угодил в
тюрьму. Впереди была еще худшая перспектива -- к Киеву уже подходили
большевики, и тогда распоряжением немецкого командования как разоруженные,
так и арестованные офицеры, в том числе и Авалов, были вывезены с эшелонами
германских войск, возвращавшихся на родину.
В письме Колчаку Бермонт-Авалов утверждал, что еще в Киеве его
деятельность снискала ему большой авторитет в среде офицерства. Но это
сомнительно. Имеются свидетельства7, что в эшелоне, где находились русские
офицеры, Бермонта фактически никто не знал. Тем не менее он "сделался"
комендантом эшелона, ходил в форме полковника, заявлял, что является
представителем генерала Деникина. По прибытии в лагерь для военнопленных
Зальцведель Бермонт объявил себя его комендантом, "бегал и наводил порядки".
Однако когда у офицеров стали проверять документы, "Бермонт в 24 минуты
скрылся из лагеря".
Он, по всем данным, был близок к тому типу авантюристов, которых
выбрасывали на поверхность волны анархии революционной эпохи и чьи головы
туманили мечты о наполеоновских лаврах. Этих людей было немало в обоих
противоборствующих лагерях. Были такие авантюристы и у зеленых, здесь они
чаще всего становились разбитными атаманскими батьками.
Об аваловском "наполеоновском синдроме" и непомерном тщеславии,
пожалуй, лучше всего говорят его мемуары "В борьбе с большевизмом". Этот
прекрасно изданный в Гамбурге в 1925 г. пухлый том, нашпигованный множеством
иллюстраций, должен был создавать представление об авторе как о чуть ли ни
одном из главных борцов с большевиками. Больше написали только Деникин и,
может быть, Врангель. Но они несопоставимы с Аваловым по той роли, которую
действительно играли в борьбе с большевиками, да и писали они (особенно
Деникин) не о себе и своей борьбе, а о революции и гражданской войне в
России вообще и на юге ее, в частности.
Довольно подробно Авалов рассказал о своей деятельности в Зальцведеле.
Еще в Киеве он познакомился с несколькими германскими офицерами, от которых
узнал, что "на севере, близ Петербурга, германцы тоже приступили к
совместной работе с русскими монархистами и намерены в ближайшее время
свергнуть общими усилиями большевистскую власть"8.
Планы эти, видимо, увлекли Бермонта. Там же, в Киеве, он, по его
выражению, "столкнулся" с группой общественных и политических деятелей,
которая называла себя "Советом обороны Северо-Западной области". Это были
отнюдь не первые "номера" российского антибольшевизма: те отвергали
германофильство. Из них лишь Гучков активно проводил идею привлечения
Германии на помощь для борьбы с большевизмом. К сожалению, о его
деятельности после ухода в отставку с поста военного министра в мае 1917 г.
известно очень немного. Между тем ее масштаб был немалый, и это относится
также к его попыткам мобилизовать антибольшевистские силы на Северо-Западе.
В отличие от Милюкова Гучков даже на время не менял своей ориентации,
оставаясь твердым антантофилом, но как реальный политик считал, что в борьбе
с большевиками нужно объединить все возможные силы. Одна из особенностей
Гучкова заключалась в стремлении (и умении) действовать "за сценой". Он не
очень верил в успех "массовых действий", на которой так или иначе надеялись
многие либералы (особенно левого крыла), и полагал, что "настоящая" политика
делается за кулисами. Не случайно еще в канун революции Гучков был одним из
тех, кто готовил дворцовый переворот с целью устранения Николая II. Таким
путем он рассчитывал предотвратить социальный взрыв. Оказавшись на посту
военного министра, он тоже исподволь готовил переворот, который, как он
думал, позволит остановить революционную анархию и сползание страны к
большевизму. Правда, ни первое, ни второе Гучкову не удалось, но взглядов
его это не изменило.
Как и некоторые другие деятели, пришедшие к власти после Февральской
революции, Гучков рассчитывал примкнуть к Добровольческой армии,
действовавшей на Юге России. Однако прибыв в ее расположение весной 1918 г.,
он встретил не только холодное, но и откровенно враждебное отношение к себе.
Были случаи, когда офицеры нападали на Гучкова, и дело заканчивалось
рукоприкладством и оскорблениями. Причина была ясна: Гучкова считали лично
ответственным за отречение Николая П. Действительно, 2 марта он и Шульгин
прибыли в Псков, где находился царь, и фактически убедили его в
необходимости отречения от престола. Этого монархически настроенные офицеры
Гучкову не могли забыть.
Работать в Добровольческой армии Гучков, по-видимому, не смог. Но он
нашел иной путь борьбы -- стал одним из инициаторов организации
антибольшевистских сил на Северо-Западе России с целью нанесения удара по
большевистскому Петрограду. Две наиболее мощные белые армии -- деникинская
на юге и колчаковская на востоке -- были нацелены на Москву. Гучков считал,
что необходимо нанести "быстрый и смертельный удар в направлении Москвы и
Петербурга". Для этого, однако, необходимы были значительные людские
резервы, причем такие, которые не ослабили бы приток военной "массы" в
Добровольческую армию. Гучков видел эти резервы в лагерях для русских
военнопленных, находившихся в Германии. Было очевидно, однако, что вербовка
русских пленных в белые войска будет зависеть не только от германских
властей, но и от властей стран-победительниц, прежде всего Англии и Франции.
В январе 1919 г. Деникин направил Гучкова в Западную Европу. Его миссия
имела обшую цель -- активизировать помощь Антанты белому движению и цель
более конкретную -- решить вопрос о развертывании вербовки солдат и офицеров
в германских лагерях для военнопленных. Так пути Гучкова должны были
пересечься с путем Бермонта-Авалова.
Деятельность Гучкова и других русских политиков (преимущественно
правого лагеря), стремившихся организовать белое движение не только при
поддержке стран Антанты, но и с покровительством Германии, еще мало
освещена. Однако некоторые результаты этой деятельности известны.
Гучков поступал как прагматик. Он считал, что формирование белых войск
на северо-западном направлении должно происходить вне зависимости от
внешнеполитической ориентации, лишь бы оно было успешным. Базой для этих
формирований могла стать Прибалтика: отсюда лежал путь для нанесения
"стремительного удара" по Петербургу, и эта территория, в отличие от
Украины, не находилась под советским контролем. Однако политическая ситуация
в Прибалтийском регионе к концу 1918 -- началу 1919 г. была невероятно
сложной. Переплелись по крайней мере шесть взаимодействующих факторов.
Первый фактор -- германская оккупация Прибалтики, начавшаяся в феврале
1918 г. и продолжавшаяся и после подписания Брестского мира (демаркационная
линия с Советской республикой была установлена лишь в конце лета 1918 г.).
Германские войска оставались в Прибалтике и после капитуляции Германии в
ноябре 1918 г. Попытка Москвы оказать давление на новую власть в Германии, с
тем чтобы она убрала свои войска из Прибалтики, не удалась, ибо
послекайзеровская Германия предпочла "слушаться" Антанту. По Версальскому
мирному договору они должны были находиться там до тех пор, пока
страны-победительницы будут считать это целесообразным. Цель этого
"оставления" была ясна: германские войска должны были препятствовать
продвижению большевизма.
Второй фактор -- функционирование национальных правительств Литвы,
Латвии и Эстонии, созданных под покровительством германских оккупантов, но
после поражения Германии вынужденных, с одной стороны, ориентироваться на
Антанту, а с другой -- учитывать присутствие на своей территории немецких
войск.
Третий фактор -- военное (флот), политическое и дипломатическое влияние
Антанты, стремившейся контролировать всю ситуацию в Прибалтике: действия
остававшихся там германских войск, политику национальных правительств Литвы,
Латвии и Эстонии, созданных ими вооруженных сил, деятельность русских
белогвардейцев.
Четвертый фактор -- присутствие в Прибалтике некоторых уже
сформированных русских белогвардейских частей и политических групп,
смотревших на Прибалтику как на неотъемлемую часть Российской империи и лишь
вынужденных в силу конъюнктурных обстоятельств не демонстрировать свои
истинные намерения (положение еще больше осложнялось претензией Польши на
некоторые территории Литвы).
Пятый фактор -- давление Советской России и вторжение Красной армии в
Прибалтику с целью установления там большевистского режима.
Наконец, шестой фактор -- позиция лидеров основных сил белого движения,
генералов Деникина и особенно Колчака, который летом 1919 г. был признан
всеми другими "белыми" вооруженными силами в качестве Верховного правителя и
главнокомандующего. Твердо придерживаясь антантофильской линии, эти лидеры
не были склонны открыто поддерживать те формирования и группировки, которые
ориентировались на Германию.
Между тем для германофильских белых (Бермонт-Авалов и др.) важно было
добиться признания их Верховным правителем Колчаком. Поэтому многие белые
генералы и высшие офицеры в Прибалтике (Юденич, Родзянко, Ливен и др.)
оказывались в противоречивом положении. С одной стороны, манила возможная
помощь со стороны Германии, от которой трудно было отказаться, с другой --
необходимо было "вписаться" в общую политическую линию белого движения, по
преимуществу антантофильского. При том, каким запутанным узлом различных
интересов являлась Прибалтика, от германофильских антибольшевистских сил
требовалось особенное искусство лавирования.
Публикуемые материалы интересны, между прочим, и тем, что раскрывают,
показывают кулисы белого движения, что позволяет понять его реальное
состояние, без идеологической окраски как со стороны пропаганды красных, так
и самих белых.
Белые лидеры, идеологи и историки в эмиграции много размышляли о
причинах неудачи белого дела. Высказывались различные точки зрения, несущие
на себе, как правило, отпечаток либо самооправдания, либо обвинения
"инокомысляших". И все-таки общую причину крушения белого дела
"белоэмигрантская" мысль обнаруживала, если так можно сказать, в
политической сфере. В предисловии к книге Деникина "Путь русского офицера"
проф. Н.С. Тимашев писал: "Цель белого движения была в сущности та же, что и
у Столыпина в 1905--1911 гг... Но осуществление ее было неимоверно более
трудным, чем тогда. Тогда еще общественная ткань не была разорвана, и надо
было предупредить ее разрыв. Во время гражданской войны нужно было
восстановить разорванную ткань, но, конечно, не по-старому, а по какому-то
новому образцу. Но какому? На этот вопрос ответа у белого движения не было,
потому что оно было идеологически раздробленным и к разрешению задачи не
подготовленным... Революционные взрывы приводят к стихийным распадам, а
новые формы кристаллизации даются нелегко"9.
Но ведь сумели красные из "разорванной ткани" создать абсолютно новые
"формы кристаллизации", а это было, пожалуй, не менее трудным делом. Почему
же им, красным, это удалось, а белым -- нет? Сама постановка такого вопроса,
как это ни парадоксально, приводит к мысли, что "белоэмигрантская" (да и
западная) историография в сущности разделяла "советскую концепцию"
гражданской войны, согласно которой большевики одержали верх потому, что их
политика так или иначе выражала интересы "широких народных масс".
Но неужели интересы "масс" состояли в развале промышленных предприятий,
сельскохозяйственной продразверстке, насильственных мобилизациях, чекистском
терроре и т. п.? Нелепость постановленного вопроса очевидна. Можно
возразить, что от многого из перечисленного, характерного для красного
лагеря, не был свободен и белый. Это так, и признаний самих белых немало. Но
именно это и свидетельствует: коренную причину победы одних (красных) и
поражения других (белых) надо, по-видимому, искать не столько, так сказать,
в объективных, сколько в субъективных факторах.
В 1929 г. генерал Д. Филатов, воевавший в Сибири, а в эмиграции
писавший мемуары, обратился к Гучкову с просьбой высказать свое мнение о
Верховном правителе. Ответ Гучкова представляет большой интерес. По его
словам, когда Колчак стал Верховным правителем, ему (Гучкову) порой
казалось: "да тот ли это Колчак, которого я знал, не подменен ли он?"
Видимо, его "организм, и физиологический, и духовный, вконец износился,
сгорбился. Разбитым, надломленным, потерявшим самообладание, забрался он на
ту высоту, на которой как раз и требовались те высокие качества, какими он
обладал в предшествующий период (Гучков имеет в виду дореволюционный период
и 17-й год. -- Г.И.). Сохранилось, правда, многое -- его пламенный
патриотизм, кристаллическая чистота его побуждений, его рыцарство, его
героизм. Но эти качества... далеко недостаточны, чтобы творить историю,
особенно в наше смутное время". В результате в окружении Колчака оказывались
в основном мелкие люди, а подчас и просто проходимцы, умевшие использовать в
корыстных интересах некоторые благородные качества "надломенного" Верховного
правителя. Гучков считал, что именно это и является "одной из центральлных
причин крушения белого дела в Сибири, а следовательно, и в России"10.
Другие вожди белого движения? Деникин, по широко распространенному
мнению, был весьма способным во всех отношениях человеком, но в его
характере было много "уступчивости, покладистости", то есть, говоря прямее,
не хватало воли и решительности. Тут его превосходил Врангель, но ему были
свойственны излишнее честолюбие, властолюбие, даже тщеславие, что также
"сужало" его личность -- по масштабам, как писал Гучков, "нашего смутного
времени".
О других белых вождях -- Юдениче, Е.К. Миллере и др. -- с точки зрения
этих масштабов не приходится и говорить. На минуту представим себе такую
невероятную трасформацию: Ленин (и Троцкий) -- этот, по словам М. Алданова,
"заряд бешеной энергии" -- оказываются во главе белого лагеря, а Колчак,
Деникин и др. "переходят" в красный. Каков был бы ее итог?
Но если даже лидерам главной, антантофильской ориентации не хватало
"масштабности", то мелкотравчатость германофильских белых, как это хорошо
показывают "аваловские документы", просто бьет в глаза. Интриги и грызня
политических и общественных "деятелей", выражавшаяся в создании различных
"правительств", "советов", "комитетов" и т. д., вели к расколу и
неспособности создать даже видимость единства и централизации. Не отставали
и военные вожди. Почти каждый из них лелеял свои амбиции, не желал
подчиняться другому, вследствие чего создать сколько-нибудь значимый
Северо-Западный или Западный фронт, нацеленный на Петроград, оказалось
невозможным. Реально ли было русским германофилам в такой ситуации
рассчитывать на серьезную поддержку германских правящих кругов? Что касается
правительств независимых прибалтийских государств, то они, естественно, с
полным основанием, питали неприязнь к российским политикам и военным, даже
не слишком скрывавшим своих реваншистских -- монархических и имперских --
побуждений, желания использовать помощь прибалтов для достижения собственных
целей.
Тут не могли помочь никакие объединяющие заседания и совещания
(подобные, например, совещанию в Риге 26 августа 1919 г.). Как правило, они
заканчивались широковещательными декларациями, но ничего, в сущности, не
изменяли.
Летом 1919 г. особенно обострились отношения между Аваловым,
командовавшим Западной Добровольческой армией, и командующим Северо-Западной
армией генералом Юденичем. Юденич был антантофилом и отвергал германскую
помощь, считая, что немцы виновны перед Россией, так как "насадили в ней
большевизм", да и неспособны обеспечить ту поддержку, которая необходима
белому движению. Юденич требовал, чтобы аваловское русско-германское
воинство перешло из района Митавы под Нарву для совместного наступления на
Петроград. Но Авалов не торопился, явно саботируя приказы Юденича. Он имел
собственную цель: выйти под Двинск, где, как он считал, его войска (около 55
тыс., в том числе почти 40 тыс. германских солдат и офицеров) сыграют
"решающую роль в борьбе с большевизмом". Самомнение Авалова было велико.
Позднее он договорился до того, что если бы его армии не помешали союзники,
он бы смог захватить Петроград и, возможно, Москву, чем и обеспечил бы
победу всему белому движению11. В антантовских союзников он не верил. Если
бы они действительно хотели помочь белым, -- считал он, -- они бы это
сделали. Как писал он позднее, одного только слова их было бы "достаточно,
чтобы положить конец гражданской войне в России". Но этого слова они не
хотели произносить в силу сугубо корыстных интересов, в жертву которым они и
приносили интересы России.
Свою точку зрения Авалов разными путями доводил до сведения Колчака и
Деникина, на что всегда следовал ответ, суть которого изложена в одной из
резолюций Деникина: "К черту Авалова с его немцами". Авалову категорически
предлагали подчиниться Юденичу. Но он уже прочно вошел в роль, которую
играл. В октябре 1919 г. его войска нанесли удар по латышским и эстонским
войскам, обстреляли Ригу и ее предместье. Авалов фактически начал войну с
Латвией, поддержанной союзниками. Юденич объявил Авалова изменником России.
Мотивы были очевидными: Авалов -- ставленник недавнего противника России,
Германии, ныне, вопреки Версальскому договору, стремящийся закрепиться в
Прибалтике. Своими действиями Авалов резко ухудшает взаимоотношения "белой"
России с "окраинами", в данном случае прежде всего с Латвией, но также с
Эстонией и Литвой, и в сильнейшей мере осложняет борьбу с большевизмом.
Как и следовало ожидать, Авалов потерпел поражение. В 20-х числах
ноября 1919 г. его войска начали отход к германской границе. В декабре они
были уже на территории Германии (г. Нейссе), где их под названием
"Avaloff-Truppen" интернировали.
Авалов заявлял, что его "Truppen" отныне должны присоединиться к силам
Деникин. Но было поздно. Войска Деникина стремительно откатывались на юг, к
Черному морю. Не лучше обстояло дело и на восточном направлении: войска
Колчака в середине ноября оставили Омск и под ударами 5-й красной армии
откатывались все дальше на восток. Белое дело было проиграно.
Авалов поселился в Берлине, затем в Гарце, поносимый как левой, так и
правой эмигрантской прессой. Даже возникший в 1921 г. так называемый Высший
монархический совет во главе с Марковым, дипломатично, но решительно
отклонил сотрудничество с Аваловым и остатками его "армии". Да и
послевоенной Германии не нужны были "вчерашние люди" бывшей Российской
империи. Шла перестройка всей системы внешнеполитических отношений в Европе.
История "аваловщины" проливает свет на довольно запутанный
внешнеполитический аспект гражданской войны в России и раскрывает содержание
так называемой реальной политики -- "нет ни врагов, ни друзей; есть только
интересы". Как Антанта, так и Германия с ее союзниками выстраивали свою
позицию, отнюдь не руководствуясь своей приверженностью к белым или красным.
Перед ними была страна, ввергнутая в смуту и распад, и их политика
преследовала собственные интересы в данный текущий момент, и, может быть,
главным их интересом было ослабление России как государства в
общеевропейской системе. Красные понимали это лучше белых, ко многим из
которых прозрение пришло позднее, уже в эмиграции.
Журнал "Современные записки" писал по этому поводу: "Что касается
русского общественного мнения, то под влиянием событий последних лет оно
утратило первоначальную свою страстность и в озлоблении против немцев --
виновников войны и творцов Брестского мира, и в крайней идеализации
союзников. Германию покарала историческая Немезида, а наивной вере в
бескорыстие и доброжелательство союзников нанесли ряд жестоких ударов прежде
всего сами же союзники. Русскому национальному самосознанию, созревшему и
обогащенному горьким опытом, равно чужды как одностороннее антантофильство,
так и беспричинное германофильство"12.
Сознание старых ошибок пришло тогда, когда уже не было возможности их
исправлять.
*
Публикуемые документы хранятся в архиве Гуверовского института войны,
революции и мира при Стенфордском университете (США) в фондах Гольдера и
Николаевского. Документы штаба Бермонта-Авалова была взяты в виде трофеев
правительством Латвии и до передачи в Авхив Гуверовского института хранились
в архиве Министерства иностранных дел Латвии в Риге. Документы публикуются
впервые. Редактором-составителем данной публикации является доктор
исторических наук Ю.Г.Фельштинский. Вступительная статья написана доктором
исторических наук Г.З.Иоффе. Текст подготовлен к печати и примечания
написаны доктором исторических наук Г.И.Чернявским.
Мы выражаем сердечную благодар