П.Р.Бермонт-Авалов. Документы и воспоминания

П.Р.Бермонт-Авалов. Документы и воспоминания

---------------------------------------------------------------

Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский

From: [email protected]

Date: 9 Feb 2004

---------------------------------------------------------------

Полковник П .Р. Бермонт-Авало

Дкументы и воспоминания

Убликация подготовдена докторами исторических наук

Ю. Г. Фельштинским (редактор-составитель),

Г.З. Иоффе (вступительная статья),

Г.И. Чернявским (подготовка текста и примечания)

Оубликовано в журнале "Вопросы истории"

Москва, 2003, NoNo 1, 2, 5, 6, 7

Содержание

Вступительная статья 3

Документы 22

Воспоминания 215

Примечания 255

Вступительная статья

Авалов: "Единственное спасение России в союзе с Германией"

Деникин: "К черту Авалова с его немцами"

Представленные в данном издании документы никогда раньше не

публиковались¹. Сами по себе они освещают локальное событие, не

получившее к тому же сколько-нибудь существенного развития. Но взятые в

контексте всей истории белого движения, они проливают свет на его все еще

малоизученные стороны. С точки зрения как географической, так и

военно-политической, белое движение в основе своей имело антантофильский

характер. Оно возникло и развивалось как борьба с большевистской властью,

которую, по убеждению белых, "насадила" в России Германия. Вследствие этого

война с большевиками во многом рассматривалась белыми как продолжение войны

против Германии совместно с союзниками России -- странами Антанты. По

существу, и "верхи" стран Антанты -- Англии, Франции и примкнувших к ним США

-- также склонны были видеть в белом движении продолжение войны

"национальной" России с общим врагом -- Германией и всем Четверным союзом. В

этом прежде всего и заключалась для Антанты главная ценность белого

движения. Именно в этом мотивы так называемой антантовской военной

интервенции в Россию (если не считать восстания Чехословацкого корпуса

весной 1918 г.; масштабы этой интервенции были малы, и вряд ли она

существенно повлияла на ход военных действий) и военно-экономической помощи,

оказанной белым на севере (генерал Е.К. Миллер), на востоке (адмирал А.В.

Колчак) и юге (генерал А.И. Деникин), значение которой было действительно

существенно.

Если красные, а впоследствии и советская историография изображали свою

борьбу с белыми чуть ли не как войну со всем "международным империализмом",

то белые (и особенно белоэмигрантская историография) считали, что союзники

России -- страны Антанты, руководствуясь своекорыстными политическими

соображениями, не оказали белому движению необходимой помощи и поддержки,

что во многом и объясняет его неуспех.

Такого рода оценки более громко зазвучали к концу гражданской войны, но

и в ходе ее они особенно не засекречивались в белогвардейском

лагере². Эти оценки порождали у белых разочарование в союзниках,

и антиантантовские настроения нарастали. Верховный правитель Колчак в узком

кругу говорил, что союзники (особенно после поражения Германии осенью 1918

г.) не стремятся к быстрой и решительной победе белых над большевиками,

потому что в их интересах ослабление России в ходе гражданской войны. Это

был взгляд, вероятно, не лишенный оснований.

Но и сами белые давали немало поводов для "осторожного" отношения к ним

союзников. Их отпугивали и отталкивали тенденции реакционности в белом

движении, проявление в нем реваншизма, неспособность объединить свои силы,

амбиции "полевых командиров" и т. д. Политические руководящие "сферы" стран

Антанты не могли не учитывать давление левого общественного мнения,

подозревавшего белых в желании восстановить царизм.

Вопрос о действительных целях политики Антанты -- вопрос особый. Ему

посвящена значительная историческая литература. Здесь важно констатировать

ту политическую и психологическую основу, на которой в белом движении

возникало недовольство бывшими союзниками России (Антантой) и стремление

найти новую опору для борьбы с большевиками во вчерашнем противнике --

Германии. Такие настроения особенно нарастали после подписания большевиками

сепаратного Брестского мира в марте 1918 года.

Этот мир спас большевистскую власть. Вместе с тем Брестский мир,

передав Германии и ее союзникам огромную территорию на западе бывшей

Российской империи (Прибалтику, часть Белоруссии, Польшу, Украину, часть

Закавказья), создавал для большевиков и потенциальную угрозу. В случае

падения большевиков Германия могла оказаться перед лицом такой власти,

которая (если бы она была составлена из представителей антантофильских --

демократических и либеральных -- партий) восстановила бы антигерманский

Восточный фронт. Учитывая такую возможность, германское военное и

политическое руководство на подконтрольных ему бывших российских территориях

стало оказывать поддержку тем антибольшевистским силам (преимущественно

правым, монархическим организациям и группировкам), которые готовы были

создать лояльную по отношению к Германии власть. "Русская политика" Германии

после Бреста была двойственной. Поддержание мирных отношений с большевиками

позволяло немцам избавиться от кошмара войны на два фронта, с этим

сочеталась помощь антибольшевикам из правого (монархического) лагеря,

консолидировавшим свои силы на оккупированной немцами территории и

придерживавшимся германской ориентации.

Центром осуществления второго направления политики стал Киев --

настоящая "Мекка" русских монархистов в 1918 году.

В Бресте Германия подписала с украинской Центральной Радой отдельный

мирный договор и ввела на Украину свои войска. Но уже в конце апреля 1918 г.

немцы, расценив деятельность Рады как недостаточно прогерманскую, устранили

ее. На Украине была установлена власть гетмана - быывшего царского генерала

П.П. Скоропадского, зависевшего от германских властей³.

"Украинская модель" всколыхнула в сердцах и умах многих русских

монархистов радужные надежды: почему бы немцам со временем не реализовать ее

в общероссийском масштабе? Многое, конечно, зависело от позиции гетмана и

его окружения. Кто он: "щирый украинец", сепаратист, отрывающий Украину от

России, или скрытый "великодержавник", вынашивающий планы восстановления

Российской империи с опорой на Украину? Вокруг гетмана шла напряженная

политическая борьбе. В Киеве побывал даже признанный антантофил, лидер

кадетской партии П.Н. Милюков, который вел здесь переговоры с некоторыми

гетманскими министрами и германскими представителями о совместном походе

немцев и белогвардейцев на Москву⁴.

Однако наибольшими силами располагала тогда Добровольческая армия М.В.

Алексеева и А.И.Деникина, базировавшаяся на Дону и Северном Кавказе и,

несмотря на определенное недовольство союзниками, твердо проводившая

антантофильскую линию. Склонить Алексеева и Деникина к перемене

внешнеполитической ориентации Милюкову не удалось. Несмотря на

многочисленность в Добровольческой армии офицеров-монархистов, ее

командование следовало лозунгу непредрешения государственного строя России

до разгрома большевиков. Считалось, что этот лозунг позволит сплотить вокруг

армии широкие антибольшевистские силы. По этой причине на совещании

общественных деятелей в Яссах (декабрь 1918 г.) была отклонена кандидатура

великого князя Николая Николевича на роль главы белого движения.

Между тем германские правящие круги еще не пришли к выводу о

необходимости отказаться и от расчета на большевиков: "завоевания"

Брестского договора еще представляли для них пока большую ценность, чем не

вполне ясные прожекты "похода" на Москву. Однако и от поддержки

косолидирующихся на "их" территории монархических сил они не считали нужным

отказаться. Те русские правые организации и группы, которые появлялись в

сфере их воздействия и влияния, получали помощь.

Значительную активность в Киеве и вообще на Украине развил союз "Наша

Родина", возглавленный герцогом Г. Лейхтенбергским. Если добровольческие

вожди отвергали содействие Германии и тех русских белых, которые искали у

нее покровительства, то донской атаман П.Н. Краснов, получивший свое

"атаманство" весной 1918 г. не без поддержки немцев, вел прогерманскую

линию. Благодаря ему на территории Богучарского и Новохоперского уездов

Воронежской губернии, захваченных у большевистской России донскими казаками,

"Наша Родина" начала формировать так называемую Южную армию. Краснов

рассматривал ее как возможное прикрытие своих северных рубежей, а немцы

видели в ней противовес антантофильской Добровольческой армии и не

отказывали Южной армии в снабжении оружием и деньгами. Помимо Южной армии, в

этом регионе под германским покровительством формировались еще два

соединения -- Астраханский и Саратовский корпуса. Существовали планы их

слияния с Южной армией, а в качестве командующего намечался кавалерийский

генерал граф Ф.А. Келлер.

Одновременно с созданием "германофильского" войска в Донском районе (а

по некоторым данным -- раньше) такие же войска начали формироваться под

Витебском и Псковом, на северной оконечности германской оккупационной линии,

на русской территории, примыкавшей к Прибалтике. Здесь русские монархисты,

возглавляемые такими деятелями, как бывший премьер-министр А.Ф. Трепов,

правый думский депутат Н.Е. Марков и др., добились германской поддержки

формированию белогвардейской Северной армии. В командующие армией

проектировались генералы В.И. Гурко, Н.Н. Юденич или Келлер.

Кандидатура Келлера котировалась высоко. Он был одним из двух известных

генералов (другой -- Хан-Нахичеванский), в первые мартовские дни 1917 г.

выразивший отрекшемуся от престола Николаю II свою поддержку и готовность

"постоять за престол". Поскольку формировавшиеся в зоне германской оккупации

белогвардейские войска открыто провозглашали себя монархическими, Келлер как

один из очень немногих оказавшихся верными престолу монархистов пользовался

здесь большим авторитетом. Играли роль, конечно, и его боевые заслуги.

На германофильское направление в белом движении повлияло ухудшение

военного положения и, наконец, капитуляция Германии в ноябре 1918 года.

Германские войска начали эвакуацию из Украины. Зашатался и в декабре пал

"трон" гетмана Скоропадского. На Украину двинулись красноармейские части из

России. Резко активизировались "самостийные" войска С.В. Петлюры. Ушел

(февраль 1919 г.) с донского атаманства Краснов, связанный со Скоропадским.

Вместе с германскими и австро-венгерскими войсками Украину покидали и

многие русские офицеры, служившие либо в армии Скоропадского, либо через

специальные вербовочные пункты вступившие или готовившиеся вступить в Южную

или Северную армию. Часть из них уходила к Деникину, часть немцы

предусмотрительно перебрасывали в Германию. Вот среди этой части и находился

ротмистр П.Р. Бермонт-Авалов. Он был участником русско-японской войны, в

мировую войну воевал в казачьих (уссурийских) частях Юго-Западного фронта.

Вскоре после Февраля Бермонт-Авалов оказался в Петрограде и, что очень

любопытно, был участником какой-то заговорщической группы (или групп),

связанных с Колчаком, который после ухода с поста командующего Черноморским

флотом (июнь 1917 г.) прибыл в Петроград и находился здесь до начала

августа. О деятельности этой группы известно, к сожалению, мало, но, по

некоторым данным, можно предположить, что за ней стоял бывший военный

министр Временного правительства А.И. Гучков (он ушел из правительства в

начале мая). В одном из писем, написанных уже в эмиграции, Гучков слегка

приподнял завесу над своей деятельностью до и сразу после ухода в отставку.

Для него было ясно, писал он, что переворот, скорее всего, военный,

неизбежен, и потому он старался "стянуть" в столицу наиболее способных и

энергичных генералов. Особенно рассчитывал он на Колчака, однако не решился

"оголять" Черноморский флот, где Колчак "держал" матросскую массу в руках5.

Когда Колчак приехал в Петроград, Гучкова уже не было на посту военного

министра, но своей деятельности по сбору сил для будущего переворота он не

прекращал. Возможно, это он связал Колчака с "Республиканским центром" --

организацией, готовившей не только ликвидацию Советов, но и "перестройку"

правительства.

В августе Колчак убыл в США, откуда выехал в день большевистского

переворота; в Японии он узнал о подписании Брестского перемирия и решил в

Россию не возвращаться. А Бермонт-Авалов? Как сообщал он Колчаку в письме,

написанном, когда адмирал уже был "верховным правителем" в Сибири, первое

время он "работал" в столице, затем "перенес свою деятельность в Киев" и

помогал "группировать офицеров бывшей российской армии под флагом Южной

армии".

Герцог Лейхтенбергский в своих воспоминаниях характеризует Авалова как

"человека мелкого", к тому же германского агента. Авалов в своих мемуарах,

естественно, не прошел мимо этого последнего утверждения. "Будь это в

обстановке незыблемых традиций, на территории России, я не замедлил бы

предложить герцогу дать мне объяснение у барьера", -- писал он6.

Когда пал гетман Скоропадский и Киев занял "самостийный" Петлюра,

Авалов за свою "работу по воссозданию единой и неделимой России" угодил в

тюрьму. Впереди была еще худшая перспектива -- к Киеву уже подходили

большевики, и тогда распоряжением немецкого командования как разоруженные,

так и арестованные офицеры, в том числе и Авалов, были вывезены с эшелонами

германских войск, возвращавшихся на родину.

В письме Колчаку Бермонт-Авалов утверждал, что еще в Киеве его

деятельность снискала ему большой авторитет в среде офицерства. Но это

сомнительно. Имеются свидетельства7, что в эшелоне, где находились русские

офицеры, Бермонта фактически никто не знал. Тем не менее он "сделался"

комендантом эшелона, ходил в форме полковника, заявлял, что является

представителем генерала Деникина. По прибытии в лагерь для военнопленных

Зальцведель Бермонт объявил себя его комендантом, "бегал и наводил порядки".

Однако когда у офицеров стали проверять документы, "Бермонт в 24 минуты

скрылся из лагеря".

Он, по всем данным, был близок к тому типу авантюристов, которых

выбрасывали на поверхность волны анархии революционной эпохи и чьи головы

туманили мечты о наполеоновских лаврах. Этих людей было немало в обоих

противоборствующих лагерях. Были такие авантюристы и у зеленых, здесь они

чаще всего становились разбитными атаманскими батьками.

Об аваловском "наполеоновском синдроме" и непомерном тщеславии,

пожалуй, лучше всего говорят его мемуары "В борьбе с большевизмом". Этот

прекрасно изданный в Гамбурге в 1925 г. пухлый том, нашпигованный множеством

иллюстраций, должен был создавать представление об авторе как о чуть ли ни

одном из главных борцов с большевиками. Больше написали только Деникин и,

может быть, Врангель. Но они несопоставимы с Аваловым по той роли, которую

действительно играли в борьбе с большевиками, да и писали они (особенно

Деникин) не о себе и своей борьбе, а о революции и гражданской войне в

России вообще и на юге ее, в частности.

Довольно подробно Авалов рассказал о своей деятельности в Зальцведеле.

Еще в Киеве он познакомился с несколькими германскими офицерами, от которых

узнал, что "на севере, близ Петербурга, германцы тоже приступили к

совместной работе с русскими монархистами и намерены в ближайшее время

свергнуть общими усилиями большевистскую власть"8.

Планы эти, видимо, увлекли Бермонта. Там же, в Киеве, он, по его

выражению, "столкнулся" с группой общественных и политических деятелей,

которая называла себя "Советом обороны Северо-Западной области". Это были

отнюдь не первые "номера" российского антибольшевизма: те отвергали

германофильство. Из них лишь Гучков активно проводил идею привлечения

Германии на помощь для борьбы с большевизмом. К сожалению, о его

деятельности после ухода в отставку с поста военного министра в мае 1917 г.

известно очень немного. Между тем ее масштаб был немалый, и это относится

также к его попыткам мобилизовать антибольшевистские силы на Северо-Западе.

В отличие от Милюкова Гучков даже на время не менял своей ориентации,

оставаясь твердым антантофилом, но как реальный политик считал, что в борьбе

с большевиками нужно объединить все возможные силы. Одна из особенностей

Гучкова заключалась в стремлении (и умении) действовать "за сценой". Он не

очень верил в успех "массовых действий", на которой так или иначе надеялись

многие либералы (особенно левого крыла), и полагал, что "настоящая" политика

делается за кулисами. Не случайно еще в канун революции Гучков был одним из

тех, кто готовил дворцовый переворот с целью устранения Николая II. Таким

путем он рассчитывал предотвратить социальный взрыв. Оказавшись на посту

военного министра, он тоже исподволь готовил переворот, который, как он

думал, позволит остановить революционную анархию и сползание страны к

большевизму. Правда, ни первое, ни второе Гучкову не удалось, но взглядов

его это не изменило.

Как и некоторые другие деятели, пришедшие к власти после Февральской

революции, Гучков рассчитывал примкнуть к Добровольческой армии,

действовавшей на Юге России. Однако прибыв в ее расположение весной 1918 г.,

он встретил не только холодное, но и откровенно враждебное отношение к себе.

Были случаи, когда офицеры нападали на Гучкова, и дело заканчивалось

рукоприкладством и оскорблениями. Причина была ясна: Гучкова считали лично

ответственным за отречение Николая П. Действительно, 2 марта он и Шульгин

прибыли в Псков, где находился царь, и фактически убедили его в

необходимости отречения от престола. Этого монархически настроенные офицеры

Гучкову не могли забыть.

Работать в Добровольческой армии Гучков, по-видимому, не смог. Но он

нашел иной путь борьбы -- стал одним из инициаторов организации

антибольшевистских сил на Северо-Западе России с целью нанесения удара по

большевистскому Петрограду. Две наиболее мощные белые армии -- деникинская

на юге и колчаковская на востоке -- были нацелены на Москву. Гучков считал,

что необходимо нанести "быстрый и смертельный удар в направлении Москвы и

Петербурга". Для этого, однако, необходимы были значительные людские

резервы, причем такие, которые не ослабили бы приток военной "массы" в

Добровольческую армию. Гучков видел эти резервы в лагерях для русских

военнопленных, находившихся в Германии. Было очевидно, однако, что вербовка

русских пленных в белые войска будет зависеть не только от германских

властей, но и от властей стран-победительниц, прежде всего Англии и Франции.

В январе 1919 г. Деникин направил Гучкова в Западную Европу. Его миссия

имела обшую цель -- активизировать помощь Антанты белому движению и цель

более конкретную -- решить вопрос о развертывании вербовки солдат и офицеров

в германских лагерях для военнопленных. Так пути Гучкова должны были

пересечься с путем Бермонта-Авалова.

Деятельность Гучкова и других русских политиков (преимущественно

правого лагеря), стремившихся организовать белое движение не только при

поддержке стран Антанты, но и с покровительством Германии, еще мало

освещена. Однако некоторые результаты этой деятельности известны.

Гучков поступал как прагматик. Он считал, что формирование белых войск

на северо-западном направлении должно происходить вне зависимости от

внешнеполитической ориентации, лишь бы оно было успешным. Базой для этих

формирований могла стать Прибалтика: отсюда лежал путь для нанесения

"стремительного удара" по Петербургу, и эта территория, в отличие от

Украины, не находилась под советским контролем. Однако политическая ситуация

в Прибалтийском регионе к концу 1918 -- началу 1919 г. была невероятно

сложной. Переплелись по крайней мере шесть взаимодействующих факторов.

Первый фактор -- германская оккупация Прибалтики, начавшаяся в феврале

1918 г. и продолжавшаяся и после подписания Брестского мира (демаркационная

линия с Советской республикой была установлена лишь в конце лета 1918 г.).

Германские войска оставались в Прибалтике и после капитуляции Германии в

ноябре 1918 г. Попытка Москвы оказать давление на новую власть в Германии, с

тем чтобы она убрала свои войска из Прибалтики, не удалась, ибо

послекайзеровская Германия предпочла "слушаться" Антанту. По Версальскому

мирному договору они должны были находиться там до тех пор, пока

страны-победительницы будут считать это целесообразным. Цель этого

"оставления" была ясна: германские войска должны были препятствовать

продвижению большевизма.

Второй фактор -- функционирование национальных правительств Литвы,

Латвии и Эстонии, созданных под покровительством германских оккупантов, но

после поражения Германии вынужденных, с одной стороны, ориентироваться на

Антанту, а с другой -- учитывать присутствие на своей территории немецких

войск.

Третий фактор -- военное (флот), политическое и дипломатическое влияние

Антанты, стремившейся контролировать всю ситуацию в Прибалтике: действия

остававшихся там германских войск, политику национальных правительств Литвы,

Латвии и Эстонии, созданных ими вооруженных сил, деятельность русских

белогвардейцев.

Четвертый фактор -- присутствие в Прибалтике некоторых уже

сформированных русских белогвардейских частей и политических групп,

смотревших на Прибалтику как на неотъемлемую часть Российской империи и лишь

вынужденных в силу конъюнктурных обстоятельств не демонстрировать свои

истинные намерения (положение еще больше осложнялось претензией Польши на

некоторые территории Литвы).

Пятый фактор -- давление Советской России и вторжение Красной армии в

Прибалтику с целью установления там большевистского режима.

Наконец, шестой фактор -- позиция лидеров основных сил белого движения,

генералов Деникина и особенно Колчака, который летом 1919 г. был признан

всеми другими "белыми" вооруженными силами в качестве Верховного правителя и

главнокомандующего. Твердо придерживаясь антантофильской линии, эти лидеры

не были склонны открыто поддерживать те формирования и группировки, которые

ориентировались на Германию.

Между тем для германофильских белых (Бермонт-Авалов и др.) важно было

добиться признания их Верховным правителем Колчаком. Поэтому многие белые

генералы и высшие офицеры в Прибалтике (Юденич, Родзянко, Ливен и др.)

оказывались в противоречивом положении. С одной стороны, манила возможная

помощь со стороны Германии, от которой трудно было отказаться, с другой --

необходимо было "вписаться" в общую политическую линию белого движения, по

преимуществу антантофильского. При том, каким запутанным узлом различных

интересов являлась Прибалтика, от германофильских антибольшевистских сил

требовалось особенное искусство лавирования.

Публикуемые материалы интересны, между прочим, и тем, что раскрывают,

показывают кулисы белого движения, что позволяет понять его реальное

состояние, без идеологической окраски как со стороны пропаганды красных, так

и самих белых.

Белые лидеры, идеологи и историки в эмиграции много размышляли о

причинах неудачи белого дела. Высказывались различные точки зрения, несущие

на себе, как правило, отпечаток либо самооправдания, либо обвинения

"инокомысляших". И все-таки общую причину крушения белого дела

"белоэмигрантская" мысль обнаруживала, если так можно сказать, в

политической сфере. В предисловии к книге Деникина "Путь русского офицера"

проф. Н.С. Тимашев писал: "Цель белого движения была в сущности та же, что и

у Столыпина в 1905--1911 гг... Но осуществление ее было неимоверно более

трудным, чем тогда. Тогда еще общественная ткань не была разорвана, и надо

было предупредить ее разрыв. Во время гражданской войны нужно было

восстановить разорванную ткань, но, конечно, не по-старому, а по какому-то

новому образцу. Но какому? На этот вопрос ответа у белого движения не было,

потому что оно было идеологически раздробленным и к разрешению задачи не

подготовленным... Революционные взрывы приводят к стихийным распадам, а

новые формы кристаллизации даются нелегко"9.

Но ведь сумели красные из "разорванной ткани" создать абсолютно новые

"формы кристаллизации", а это было, пожалуй, не менее трудным делом. Почему

же им, красным, это удалось, а белым -- нет? Сама постановка такого вопроса,

как это ни парадоксально, приводит к мысли, что "белоэмигрантская" (да и

западная) историография в сущности разделяла "советскую концепцию"

гражданской войны, согласно которой большевики одержали верх потому, что их

политика так или иначе выражала интересы "широких народных масс".

Но неужели интересы "масс" состояли в развале промышленных предприятий,

сельскохозяйственной продразверстке, насильственных мобилизациях, чекистском

терроре и т. п.? Нелепость постановленного вопроса очевидна. Можно

возразить, что от многого из перечисленного, характерного для красного

лагеря, не был свободен и белый. Это так, и признаний самих белых немало. Но

именно это и свидетельствует: коренную причину победы одних (красных) и

поражения других (белых) надо, по-видимому, искать не столько, так сказать,

в объективных, сколько в субъективных факторах.

В 1929 г. генерал Д. Филатов, воевавший в Сибири, а в эмиграции

писавший мемуары, обратился к Гучкову с просьбой высказать свое мнение о

Верховном правителе. Ответ Гучкова представляет большой интерес. По его

словам, когда Колчак стал Верховным правителем, ему (Гучкову) порой

казалось: "да тот ли это Колчак, которого я знал, не подменен ли он?"

Видимо, его "организм, и физиологический, и духовный, вконец износился,

сгорбился. Разбитым, надломленным, потерявшим самообладание, забрался он на

ту высоту, на которой как раз и требовались те высокие качества, какими он

обладал в предшествующий период (Гучков имеет в виду дореволюционный период

и 17-й год. -- Г.И.). Сохранилось, правда, многое -- его пламенный

патриотизм, кристаллическая чистота его побуждений, его рыцарство, его

героизм. Но эти качества... далеко недостаточны, чтобы творить историю,

особенно в наше смутное время". В результате в окружении Колчака оказывались

в основном мелкие люди, а подчас и просто проходимцы, умевшие использовать в

корыстных интересах некоторые благородные качества "надломенного" Верховного

правителя. Гучков считал, что именно это и является "одной из центральлных

причин крушения белого дела в Сибири, а следовательно, и в России"10.

Другие вожди белого движения? Деникин, по широко распространенному

мнению, был весьма способным во всех отношениях человеком, но в его

характере было много "уступчивости, покладистости", то есть, говоря прямее,

не хватало воли и решительности. Тут его превосходил Врангель, но ему были

свойственны излишнее честолюбие, властолюбие, даже тщеславие, что также

"сужало" его личность -- по масштабам, как писал Гучков, "нашего смутного

времени".

О других белых вождях -- Юдениче, Е.К. Миллере и др. -- с точки зрения

этих масштабов не приходится и говорить. На минуту представим себе такую

невероятную трасформацию: Ленин (и Троцкий) -- этот, по словам М. Алданова,

"заряд бешеной энергии" -- оказываются во главе белого лагеря, а Колчак,

Деникин и др. "переходят" в красный. Каков был бы ее итог?

Но если даже лидерам главной, антантофильской ориентации не хватало

"масштабности", то мелкотравчатость германофильских белых, как это хорошо

показывают "аваловские документы", просто бьет в глаза. Интриги и грызня

политических и общественных "деятелей", выражавшаяся в создании различных

"правительств", "советов", "комитетов" и т. д., вели к расколу и

неспособности создать даже видимость единства и централизации. Не отставали

и военные вожди. Почти каждый из них лелеял свои амбиции, не желал

подчиняться другому, вследствие чего создать сколько-нибудь значимый

Северо-Западный или Западный фронт, нацеленный на Петроград, оказалось

невозможным. Реально ли было русским германофилам в такой ситуации

рассчитывать на серьезную поддержку германских правящих кругов? Что касается

правительств независимых прибалтийских государств, то они, естественно, с

полным основанием, питали неприязнь к российским политикам и военным, даже

не слишком скрывавшим своих реваншистских -- монархических и имперских --

побуждений, желания использовать помощь прибалтов для достижения собственных

целей.

Тут не могли помочь никакие объединяющие заседания и совещания

(подобные, например, совещанию в Риге 26 августа 1919 г.). Как правило, они

заканчивались широковещательными декларациями, но ничего, в сущности, не

изменяли.

Летом 1919 г. особенно обострились отношения между Аваловым,

командовавшим Западной Добровольческой армией, и командующим Северо-Западной

армией генералом Юденичем. Юденич был антантофилом и отвергал германскую

помощь, считая, что немцы виновны перед Россией, так как "насадили в ней

большевизм", да и неспособны обеспечить ту поддержку, которая необходима

белому движению. Юденич требовал, чтобы аваловское русско-германское

воинство перешло из района Митавы под Нарву для совместного наступления на

Петроград. Но Авалов не торопился, явно саботируя приказы Юденича. Он имел

собственную цель: выйти под Двинск, где, как он считал, его войска (около 55

тыс., в том числе почти 40 тыс. германских солдат и офицеров) сыграют

"решающую роль в борьбе с большевизмом". Самомнение Авалова было велико.

Позднее он договорился до того, что если бы его армии не помешали союзники,

он бы смог захватить Петроград и, возможно, Москву, чем и обеспечил бы

победу всему белому движению11. В антантовских союзников он не верил. Если

бы они действительно хотели помочь белым, -- считал он, -- они бы это

сделали. Как писал он позднее, одного только слова их было бы "достаточно,

чтобы положить конец гражданской войне в России". Но этого слова они не

хотели произносить в силу сугубо корыстных интересов, в жертву которым они и

приносили интересы России.

Свою точку зрения Авалов разными путями доводил до сведения Колчака и

Деникина, на что всегда следовал ответ, суть которого изложена в одной из

резолюций Деникина: "К черту Авалова с его немцами". Авалову категорически

предлагали подчиниться Юденичу. Но он уже прочно вошел в роль, которую

играл. В октябре 1919 г. его войска нанесли удар по латышским и эстонским

войскам, обстреляли Ригу и ее предместье. Авалов фактически начал войну с

Латвией, поддержанной союзниками. Юденич объявил Авалова изменником России.

Мотивы были очевидными: Авалов -- ставленник недавнего противника России,

Германии, ныне, вопреки Версальскому договору, стремящийся закрепиться в

Прибалтике. Своими действиями Авалов резко ухудшает взаимоотношения "белой"

России с "окраинами", в данном случае прежде всего с Латвией, но также с

Эстонией и Литвой, и в сильнейшей мере осложняет борьбу с большевизмом.

Как и следовало ожидать, Авалов потерпел поражение. В 20-х числах

ноября 1919 г. его войска начали отход к германской границе. В декабре они

были уже на территории Германии (г. Нейссе), где их под названием

"Avaloff-Truppen" интернировали.

Авалов заявлял, что его "Truppen" отныне должны присоединиться к силам

Деникин. Но было поздно. Войска Деникина стремительно откатывались на юг, к

Черному морю. Не лучше обстояло дело и на восточном направлении: войска

Колчака в середине ноября оставили Омск и под ударами 5-й красной армии

откатывались все дальше на восток. Белое дело было проиграно.

Авалов поселился в Берлине, затем в Гарце, поносимый как левой, так и

правой эмигрантской прессой. Даже возникший в 1921 г. так называемый Высший

монархический совет во главе с Марковым, дипломатично, но решительно

отклонил сотрудничество с Аваловым и остатками его "армии". Да и

послевоенной Германии не нужны были "вчерашние люди" бывшей Российской

империи. Шла перестройка всей системы внешнеполитических отношений в Европе.

История "аваловщины" проливает свет на довольно запутанный

внешнеполитический аспект гражданской войны в России и раскрывает содержание

так называемой реальной политики -- "нет ни врагов, ни друзей; есть только

интересы". Как Антанта, так и Германия с ее союзниками выстраивали свою

позицию, отнюдь не руководствуясь своей приверженностью к белым или красным.

Перед ними была страна, ввергнутая в смуту и распад, и их политика

преследовала собственные интересы в данный текущий момент, и, может быть,

главным их интересом было ослабление России как государства в

общеевропейской системе. Красные понимали это лучше белых, ко многим из

которых прозрение пришло позднее, уже в эмиграции.

Журнал "Современные записки" писал по этому поводу: "Что касается

русского общественного мнения, то под влиянием событий последних лет оно

утратило первоначальную свою страстность и в озлоблении против немцев --

виновников войны и творцов Брестского мира, и в крайней идеализации

союзников. Германию покарала историческая Немезида, а наивной вере в

бескорыстие и доброжелательство союзников нанесли ряд жестоких ударов прежде

всего сами же союзники. Русскому национальному самосознанию, созревшему и

обогащенному горьким опытом, равно чужды как одностороннее антантофильство,

так и беспричинное германофильство"12.

Сознание старых ошибок пришло тогда, когда уже не было возможности их

исправлять.

*

Публикуемые документы хранятся в архиве Гуверовского института войны,

революции и мира при Стенфордском университете (США) в фондах Гольдера и

Николаевского. Документы штаба Бермонта-Авалова была взяты в виде трофеев

правительством Латвии и до передачи в Авхив Гуверовского института хранились

в архиве Министерства иностранных дел Латвии в Риге. Документы публикуются

впервые. Редактором-составителем данной публикации