Ты должна быть такой как все

Ты должна быть такой как все. Мать, перебирала одежду Крис, отделяя зерна от плевел. Если можно было придумать более садистский способ вторжения в хрупкий мир дочери, то мать тут же реализовала его. Для усиления контроля. Чтобы сторожевые псы оставались голодными. Чтобы ворота Трои были вечно закрыты, она убирала юбки выше колена. Она убирала юбки до пят. И куча слева, росла как голгофа. Туда же отправлялись топы кислотных цветов, черные майки, клетчатые ковбойские рубашки. Эти джинсы слишком расклешенные. Эти брюки недостаточно широкие. На кого ты похожа? Ты должна быть такой как все. Мать фильтровала заколки, отбирала бижутерию и затем переходила на косметику. С этим просто: тюбики, кисточки, флакончики просто исчезали, все без остатка.

– Мама, я взрослая женщина.

– Завтра в церковь, – отрезала маленькая сухая женщина и закрыла дверь с другой стороны.

И Крис оставалась посреди выпотрошенной как ритуальное животное комнаты одна. С пустыми клетчатыми сумками. С опустошенным чемоданом на колесах, из которого вывалился язык белой блузки. С пустой косметичкой, где осталась зубная щетка и нетронутый пробник французских духов из парижского торгового центра.

– Ты должна быть такой как все, – причитала в другой комнате мать, – такой как все. Господи, путь зла – прямая тропа. Я сама видела, как приезжая девочка, дочь той недалекой дикарки, что живет за мельницей, вышла на центральную площадь перед гастрономом и поправила волосы. Она поправила волосы, а ее колени были открыты, ее руки были открыты и шея с маленькими синячками была гола. Ее забили камнями, как животное, которое болеет бешенством и брызжет слюной. Я сама это видела. Она лежала не в силах подняться, и, как к больному, зараженному животному к ней никто не подошел.

– Она напуганная женщина, она всегда такой была, – говорила Кристина, – это не ее вина, это не моя вина. Когда она была в моем возрасте их насаживали на нравственность, на лишение, на несчастье. И вот такими они стали. Это не моя гордыня, это не ее глупость. Никто не виноват.

Так Кристина прощала мать. Так говорил с ней бог. И она молча, смиренно поджав колени под живот, пыталась заснуть на большой, но все-таки детской кровати.

ШОРТЫ

(короткие рассказы без начала и конца)

***

Она всегда вставляла «почти» - как лазейку чтобы улизнуть.

- Вот вдвоем живут тут, ну как, скорее двое почти вдвоем живут, слышишь?!

Показывает вверх.

Носила свое «почти», как Джери мышь, будто его можно прилепить к основанию плинтуса и сбежать из любого своего утверждения.

- Они может быть не женаты, но, ты знаешь, я в курсе почти всех новостей, я живу в этом доме давно, и, ты знаешь, они…ведь они почти разошлись…

И она прислушивалась к тому, что происходит на потолке. Старая одинокая молодая женщина, засохшая как корочка хлеба, оставленная на столе.

***

Они всегда забывают свои вещи. Бесконечные заколки, расчески, резиночки, фенечки, сережки. Полная вселенная женского поп-арта: совы, рыбки, перья. Золото, серебро, кость. Индийские и индейские украшения. Инфантильный кислотный пластик.

Они оставляют все: пиджаки, зарядки, сотовые телефоны. Уходят без сумок и рюкзаков.

В прихожей остаются шарфы и шапки, одна перчатка, иногда даже пара. Они забывают сигареты на балконе, газовое месторождение зажигалок.

Они приходят и уходят, аккуратно прикрывая дверь. Эти артистичные девчонки - настоящий ураган, стихийное бедствие. Заявляются с короткого ночного звонка, одной кривой смс.

Они забывают колготки в ванной, носочки, иногда пару, а иногда даже один. Часы и браслеты. Уходят в футболках, оставляя взамен водолазки и блузки.

Единственное что они не забывают - это голову, никогда не забывают голову, когда раз за разом приходят только на одну ночь.

***

Даже когда сетчатка отслоилась он продолжал вязать, его руки, руки прежде всего мужчины механически точно отбирали петли. Он отводил спицу захватывал нить и протягивал ее через маленькую, неощутимую лазейку, извлекая из пустоты полотно, ряд за рядом.

- Или вот помнишь, раньше, когда спрашивали, «ты на чем сидишь?», в ответ можно было услышать такой космос всего, составить химический атлас, узнать все о нейромедиаторах или внутренней солнечной системе изотерических наркоманов. Теперь, «ты на чем сидишь?» и в ответ только «на Android» или «на ios».

Его спицы были всегда точны и экономны: даже когда перестал видеть, он мог дважды уколоть всего одним высказыванием.

***

Зимой она редко выходила из дома и всегда отправляла мне списки продуктов в «телеграмме».

Списки продуктов – интимные и красивые, как изысканная поэзия без художественных средств.

Виктор Непомнящих, 20 лет, студент

В ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ

С первыми лучами солнца Антон Павлович открыл глаза, чтобы вновь почувствовать свое забытое существование в этом мире. Но как не странно, его это нисколько не тяготило. Он широко улыбался и, словно маленький ребенок, которому предстоит еще многое узнать об этом мире, радовался каждому Божьему дню. Антон Павлович не спеша поднялся с кровати, и его уставший от жизни взгляд встретился с небольшой фотографией в рамочке, которая в полном одиночестве стояла на поверхности тумбочки. На этом снимке был изображен стройный, еще в полном расцвете сил, сильный юноша со своей горячо любимой женой. Наше свадебное путешествие. Ох, как же мы тогда были счастливы, казалось, это никогда не закончится, но война решила иначе… Мне тебя так не хватает Настасьюшка… Время идет так медленно, когда нет любимого человека рядом. Сегодня мне уже исполняется 98 лет и поверь мне, не было ни одной секунды чтобы я не вспоминал нашу первую встречу, когда Господь воссоединил два пылающих сердца вместе. Отца и мать убили пока я воевал на фронте. Только Отцу Небесному теперь и нужен. Увы…жизнь порой бывает несправедлива и беспощадна. – так каждое утро разговаривал Антон Павлович со своей женой, обращаясь к старой фотографии. После недолгого каждодневного монолога старик протянул руку в сторону настенного календаря, чтобы сорвать еще один прожитый день. Вместо черной невзрачной восьмерки, появилась красная торжественная девятка. Антон Павлович посмотрел на часы, которые стояли на дальнем круглом столике и принялся собираться на ежегодный парад посвященный долгожданному дню победы. Немного перекусив хлебом и водой, старик направился к пыльному деревянному шкафчику, где каждый год, в одно и тоже время, ждала своего часа чистая, увешанная заслуженными орденами и медалями - военная форма. Среди всех наград особенно выделялись своим блеском: Орден «Боевого красного знамени»; орден «Красной звезды» и орден «Отечественной войны»; медаль «Золотая Звезда» Героя Советского Союза; медаль «За боевые заслуги» и медаль «За взятие Берлина». Через короткий промежуток времени сверкающий военный китель сидел уже на плечах Антона Павловича и дожидался выхода на свежий воздух. Входная дверь захлопнулась и Антон Павлович маленькими шагами, опершись на твердую трость, двинулся к парадной площади. Несмотря на то, что старик рисковал собственной жизнью, бросался не раз под пули, только бы будущее поколение увидело вместо черного задымленного купола - чистое и ясное небо, старика никто не замечал. Будто бы он и вовсе не существует. На его глазах выступили слезы не столько от усилий, которые он прикладывал для того, чтобы снова ощутить радость победы, побывав на параде, сколько от терзающей его душу, обиды. Каждый сделанный им шаг равнялся подвигу, а каждый вздох мог для него стать последним глотком воздуха. Война научила Антона Павловича на половине пути никогда не сдаваться, но всегда идти до самого конца, до победного крика, не жалея своей жизни. Так, выжимая из себя последние силы, старик достиг парадной площади. Повсюду играла громкая музыка, пытаясь выразить ту малую частичку безграничной радости, которую Антон Павлович испытал, услышав в далеком 1945 году радостное восклицание: «Мы победили!». После парада Антон Павлович по своему обыкновению шел к каменной плите, на которой были увековечены имена погибших героев. Вот мы снова и встретились, мои родненькие. Все вы спокойно уже спите, один я еще дышу земным воздухом. Ванька – лучший друг с соседнего села, ушел на фронт и не вернулся. Гена – вместе были в плену. Испустил дух после последнего бесчеловечного допроса. А вот Серега – был убит за год до того, как мы взяли Берлин. – так, стоял старик на коленях и со слезами целовал навечно высеченные в его сердце имена, разговаривая со своими былыми товарищами. В одно мгновение время для Антона Павловича остановилось, он последний раз согрел своим теплым дыханием каменные буквы, и навеки воссоединился с ушедшими героями…