Берривилл, Западная Виргиния

Оставлять Тину в отеле было очень нелегко, но Слоун твердо знал, что взять ее с собой так же невозможно. Помимо того что это было бы опасно, ему предстояло наладить собственную жизнь. Он добыл из офиса свой ноутбук и укрылся под вымышленным именем в отеле. Целый день он потратил на поиски в Интернете, на резервирование билетов на самолеты, номеров в отелях, аренду автомобилей и звонки в отделение «Фостер и Бейн» в Лос-Анджелесе. Все это было очень похоже на то, с чего начинались его адвокатские дела. Клиент приходил к нему с той или иной проблемой. Ему предстояло найти решение. Прежде чем определить путь, каким он это сделает, надо было выяснить факты — каждую деталь, независимо от того, какой бы мелкой или незначительной она ему ни казалась. Все факты становились кусочками головоломки и, поставленные на свое место, обнаруживали некую связь. Теперешнюю ситуацию отличало лишь то, что сейчас он являлся клиентом и адвокатом одновременно. Оставалось надеяться, что распространенное мнение, будто адвокаты делают карьеру, дурача клиентов, не соответствует действительности.

Первым объектом его розысков стал Джо Браник, и недостатка информации об этом человеке Слоун не испытывал. Браник окончил Джорджтаунский университет, где его соседом по комнате на первом курсе стал второкурсник факультета политологии Роберт Джон Пик, которого его приятели называли Робом. В последующие четыре года эти двое крепко сдружились. Их сближали общая квартира и интерес к политике и спорту. Оба окончили университет в числе лучших студентов. Пик пошел по стопам отца и стал работать в ЦРУ, а так как старший Роберт Пик имел возможности ему помочь, Роберт получал награды одну за другой, как породистый пудель на выставках; он был самым молодым из начальников отделений, работая в Лондоне, Германии и Мехико. Он стал заместителем начальника оперативной службы в сорок пять лет, заместителем начальника всего Управления в сорок восемь и начальником — в президентство Джорджа Маршалла, когда его отец был в кабинете министров. К верхнему эшелону политиков Роберт Пик был причислен, когда Маршалл уступил свои шансы на переизбрание, проиграв Гордону Миллеру, чем оставил Пика без работы. Четыре года спустя Пик баллотировался в вице-президенты во время предвыборной кампании Томаса Макмиллана, где соперником Макмиллана был Миллер. Кампания прошла успешно, и Миллер был смещен. По прошествии двух президентских сроков Пик сменил Макмиллана на посту президента.

Жизнь Джо Браника была не столь впечатляющей. Будучи инженером, он женился на своей университетской подруге, служил в ряде национальных и транснациональных нефтяных компаний. За тридцать пять лет брака они с женой родили двух дочерей и сына. После трехлетнего контракта между американским производителем нефтяного оборудования «Энтарко» и мексиканской нефтяной компанией «Пимекс», когда он работал на совместном предприятии, Браник вернулся в Штаты и перевез семью обратно в Бостон, чтобы быть поближе к восьми своим братьям и сестрам из ирландского католического анклава. Вместе с четырьмя своими братьями он занялся делами импортно-экспортной компании, которой владела их семья. Его жизнь казалась налаженной. Но потом его друг Роберт Пик объявил о своем желании баллотироваться в президенты и слезно попросил, как утверждали некоторые, Джо Браника руководить предвыборной кампанией. Учитывая интересы троих своих детей — взрослых и учившихся в колледже, — Браник согласился и удостоился бесчисленных похвал, когда Пик выиграл кампанию. Многие полагали, что Браник станет главой администрации Белого дома, но тут вмешалась политика. Республиканская партия положила глаз на вышедшего в отставку с тремя звездами генерала Паркера Медсена, быстро набиравшего силу удачливого игрока на поле вашингтонской политики. Поговаривали, что на перевыборах Республиканская партия намерена выдвинуть Медсена в вице-президенты. Браник хотел вернуться домой, но Пик опять соблазнил его остаться, создав специально для него должность советника президента по особым поручениям. Больше о Бранике мало что было слышно, пока полиция Национального парка не обнаружила его тело.

Самым примечательным из всего, что удалось выяснить Слоуну, было абсолютное отсутствие какой бы то ни было логической причины такому, по-видимому, благоразумному, твердо стоящему на ногах человеку и хорошему семьянину приставлять к голове заряженный пистолет и спускать курок. Детали происшествия были скудны. Сообщалось, что Браник ушел со службы в четверг немногим позже половины четвертого пополудни. Никому, включая секретаря, он не сказал, куда направляется. Жена его забеспокоилась вечером, когда он не позвонил ей, как было у них заведено. В джорджтаунскую квартиру, куда он удалялся, когда работал допоздна и не хотел, чтобы его тревожили, она не смогла дозвониться. Почти на рассвете тело его было найдено в Национальном парке «Медвежий ручей»; в руке Браник держал пистолет. Расследованием занялось Министерство юстиции, хотя «Вашингтон пост» и писала, что местные правоохранительные органы были не слишком довольны таким решением, и намекала даже, что министерство отдало распоряжение местной полиции прекратить расследование. Министерство не посчитало нужным оправдываться. Помощник генерального прокурора Риверс Джонс, ответственный за расследование, отказался комментировать события, перенаправив любопытствующих к пресс-службе Министерства юстиции и заметив, что официальное заявление было бы неуместно до окончания следствия. Белый дом также хранил молчание. Единственное заявление озвучил Паркер Медсен, оказавшийся в Восточном крыле в то утро, когда было обнаружено тело Джо Браника; Медсен зачитал кое-что из заготовленного текста, где упомянул о «потрясении», пережитом президентом и первой леди, и «глубокой скорби», которую вызвала у них утрата дорогого друга и выдающегося общественного деятеля. Слоуну слова эти показались штампованными и лишенными искреннего чувства, что было странно для человека, потерявшего своего давнего друга, но, может быть, иного и трудно было ожидать от видной политической фигуры, которой как-никак приходилось думать о своем гражданском долге.

Выдоив из Интернета все, что было возможно, Слоун отыскал на набережной магазин мужской одежды, где купил кое-что из вещей, а потом стал колесить по побережью, раздобывая себе посадочные талоны. Он позвонил Тине на мобильник из автомата уже перед самой посадкой на ночной рейс в Даллес.

— Извини, что я не смог попрощаться с тобой, — сказал он.

— И не надо. Лучше сообщи, когда будешь возвращаться.

— Я вернусь, — сказал он, — когда разберусь с собой.

— Дэвид, я не это имела в виду.

— Ты была совершенно права, Тина. И положись на меня.

— Хорошо.

Три мили до Берривилла на арендованной машине Слоун проехал с опущенным стеклом. В воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения, что предвещало день жаркий и безветренный. Густые древесные кущи сменились порыжелыми от летней жары лугами, по которым там и сям были разбросаны фермы с пасущимися возле них лошадьми. Съехав вниз с холма — первый ориентир, — он сбавил скорость, повернул на шоссе округа и проехал до череды почтовых ящиков на столбах — второй его ориентир, — после чего свернул на грунтовую полосу отвода. Белый двухэтажный фермерский дом с мансардой, ярко-зелеными ставнями и изогнутой по фасаду верандой стоял в окружении густого, как ковер, газона. Позади него маячили красный сарай и обширное пастбище, где щипали траву гнедые и темно-гнедые лошади.

Разговор с родственниками покойного всегда требует особой деликатности, потому что реакция их может быть непредсказуемой, однако Слоун надеялся, что родные Джо Браника имеют с ним, Слоуном, и нечто общее — желание знать, отчего погиб Браник. Он покосился на лежавший на соседнем сиденье бурый конверт — информация, в нем содержащаяся, рождала больше вопросов, чем ответов.

Густая живая изгородь по краю подъездной аллеи закрывала поворот, и ему пришлось резко затормозить, чтобы не врезаться сразу в патрульную машину, припаркованную возле входа в стоявший на отлете гараж. С крыльца спрыгнул, возвещая его приезд, золотистый ретривер — собака лаяла и виляла хвостом. Слоун запихнул конверт обратно в портфель и, повернувшись, обнаружил собачьи лапы на оконном стекле, а ее голову с высунутым языком — в машине.

— Ну, как дела? — спросил он. — Как насчет того, чтобы позволить мне вылезти?

Собака заскулила и опустилась на землю.

Слоун вышел из машины, наклонившись, позволил собаке обнюхать свою руку, а потом почесал ее за ушами и под подбородком. В ответ животное стало подпрыгивать, ставя лапы ему на бедра. Приласкать любимца семьи никогда не мешает — по крайней мере, будет с чего начать разговор.

К нему подошел полицейский в форме.

— Чем могу быть полезен? — осведомился он.

— Все в порядке, офицер.

Со ступенек веранды спустилась женщина приметной наружности; на ней были хлопковые брюки цвета хаки, синяя шелковая блузка и туфли без каблуков. Подойдя к Слоуну, она оттянула от него собаку, ухватив ее за ошейник: «Довольно, Сэм! Сидеть!» Она взглянула на Слоуна:

— Простите! В последнее время он скучает, — говорила женщина с выговором уроженки Новой Англии, глотая звук «р».

— Ничего страшного. Такой красавец.

— Это собака брата. Вы Дэвид Слоун?

Слоун протянул ей руку.

— Зовите меня Дэвид.

Она крепко, не по-женски, стиснула руку Слоуна так пожимают руку женщины, привыкшие обмениваться рукопожатиями с мужчинами. В ней не было ничего женственного, примиряюще мягкого.

— Эйлин Блер.

Возраст Блер Слоун определил как примерно пятьдесят с лишком. Она была высокой, спортивного сложения, каштановые с золотистым отливом волосы свободно и естественно лежали по плечам. Слева от пробора заметны седоватые пряди. Но лицо было моложавым, лишь возле глаз пролегла мелкая сеточка морщин. С шеи свешивалась нитка жемчуга. Привлекательная женщина.

— В доме есть чай со льдом, — сказала она.

Вслед за Эйлин Блер Слоун поднялся по двум деревянным ступенькам веранды, ступеньки заскрипели под его тяжестью. В углу висели без движения качели, рядом стоял плетеный стол. По краям веранды стояли горшки с цветами, уже слегка подвядшими. Сэм последовал за ними, но за сетчатую дверь Блер собаку не пустила.

— Стоять! — приказала она, и собака осталась за дверью. — Собака просто прекрасная. Стыдно, что они не могут оставить ее у себя. Не знаете, может, кому-нибудь нужна собака?

— Боюсь, что не знаю таких, — сказал Слоун.

Через сетчатую дверь он прошел за Блер. В доме было темно — главным образом из-за дубовых полов и темных узорчатых обоев. Пахло свежим тестом — не то печеньем, не то пирогом. Из других комнат доносились голоса, но в прихожую к ним никто не вышел. Раздвинув темные двери, Блер вошла в кабинет, зеленый, с закрытыми белыми ставнями на окнах. Две темно-красные кожаные кушетки, стеклянный кофейный столик и травянисто-зеленое кресло с подголовником расположились вокруг дубового стола. За одной из кушеток стоял зеленый бильярдный стол, а возле него большая, в человеческий рост, картонная фигура — Ларри Берд, бывший игрок бостонской баскетбольной команды «Селтикс», живая легенда. Баскетбольного фаната Слоуна, как магнитом, потянуло к этой фигуре, он разглядывал Берда, пока Блер закрывала дверь. Предстоял конфиденциальный разговор.

— Джо обожал «Селтикс», а особенно Ларри Берда, — сказала Блер, чуть приоткрывая ставни, чтобы в щели проник свет. — Он бредил зеленым цветом их формы. И он, и его братья боготворили землю, по которой ступала нога этого человека. Они не пропускали ни одной игры в «саду» и рыдали как дети, когда «сад» сровняли с землей. Не знаю, где Джо это раздобыл, и даже не понимаю, как удалось ему уговорить жену держать здесь эту фигуру, но мой брат умел быть очень убедительным, когда хотел чего-то добиться. — Она отошла от окон. — Как, впрочем, и я.

Слоун повернулся к ней.

— Не ждите от меня рассказов из семейной истории, мистер Слоун. Я человек деловой. — Она подняла глаза на все еще не снятую со стены семейную фотографию. Пятеро мужчин в заляпанных грязью бутсах и формах игроков в регби стояли, положив руки на плечи друг другу. Джо Браник был в середине. — А область спорта и разговоры о нем предоставим братьям Джо.

Зона-Роза, Мехико

Телефонный звонок как ударом вывел его из глубокого сна. Джо Браник был настроен серьезно: «Одевайся. Через пять минут выходи из дома».

Чарльз Дженкинс повесил трубку и уже через несколько секунд стряхнул с себя сон и, скинув одеяла, встал. Ему понадобилось одно мгновение, чтобы тело привыкло к вертикальному положению вместо горизонтального, после чего он ступил на холодный кафель ванной, ополоснул теплой водой лицо и помочился. Он натянул джинсы, надел рубашку на пуговицах — одежду он выбрал из валявшейся на полу груды, — и спустя четыре минуты после того как повесил трубку, был уже в дверях и накидывал на ходу синюю ветровку с тисненной золотом надписью «Энтарко» на правой стороне груди. Он ждал в круге света от уличного фонаря. Еще не было трех часов утра, но лоб его уже покрывался потом. День обещал быть жарким и влажным — в Мехико этому удивляться не приходилось. В такие дни смог густел и становился совсем уж нестерпимым. К концу дня, если дышать глубоко, болела грудь.

Дженкинс снимал небольшую квартиру над уличным кафе в Зона-Розе, богатом пригороде, полном живописных лавочек и ресторанов, так нравившихся ему за то, что жизнь в них била ключом и навещали их красивые посетительницы. Но сейчас Зона-Роза спала, чернея неосвещенными витринами, а мостовые, не запруженные непрекращающимся потоком машин и сигналящими такси, были пусты. Он грыз зеленое яблоко, следя за фарами направлявшегося к нему форда; машина подрулила к обочине.

— Говори, как ехать, — бросил Браник, когда Дженкинс уселся рядом с ним.

— А куда едем-то? — с полным ртом осведомился Дженкинс.

Браник съехал с обочины, обогнул багажник такси «фольксваген-жук», сейчас единственного транспортного средства на улице, кроме их машины, и прямо на красный свет повел машину в южном направлении.

— В деревню, — сказал он.

Дженкинс перестал жевать. В сумеречном утреннем свете он только сейчас обратил внимание на напряженно-взволнованное лицо Браника. Тот выглядел расстроенным и хмурым.

— Что случилось, Джо?

— Мне кажется, вечером там что-то произошло. — Браник произнес это тихо, почти шепотом, как молитву. — Что-то плохое. Очень плохое. — Он взглянул через плечо на Дженкинса.

Дженкинс опустил стекло на окне и выбросил на улицу недоеденное яблоко. В последние несколько недель он тоже чувствовал приближение чего-то плохого — так начинают ныть кости в преддверии гриппа. Но тут боль сосредоточивалась не в теле, болело что-то внутри, что-то, составлявшее самую его суть, заботливо выпестованную годами сидения на церковной скамье в баптистской церкви, — в душе зрело беспокойство.