Особенности уголовно–правовой нормы. Основные виды уголовных норм

По мнению Самигуллина В.К. норма права характеризуется как исходящее от государства общее правило поведения, выражающее согласованную волю социальных слоёв и групп населения, регулирующее определённый вид общественных отношений, гарантированное на случай возможного нарушения принудительной силой государства[6].

Норма права – начальная клеточка системы права, поэтому является носителем всех признаков и свойств, присущих и свойственных праву в целом. В норме права закрепляются такие социальные связи, которые имеют большое значение и ценность для личности, общества и государства.

Таким образом, правовая норма – это установленное государством и обеспечиваемое его принудительной силой общезначимое, формально–определенное правило поведения субъектов, определяющее меру их свободы и ответственности, регулирующее и охраняющее типовые общественные отношения. Поэтому любое государственно–организованное общество не может обойтись без норм права.

Уголовно–правовая норма — это правило поведения, установленное государством, предоставляющее участникам общественных отношений юридические права и возлагающее на них юридические обязанности.

Нарушение этих норм влечет за собой применение мер государственного принуждения в виде мер уголовного наказания. Уголовно–правовые нормы отражаются в статьях Уголовного кодекса. Таким образом, статья Уголовного кодекса — это письменная форма выражения уголовно–правовой нормы. Причем уголовно–правовая норма и статья уголовного закона могут не совпадать между собой. Можно выделить следующие варианты соотношения нормы и статьи закона:

1. Уголовно–правовая норма содержится в одной статье закона (или одна статья содержит одну норму).

2. Уголовно–правовая норма формулируется в нескольких статьях УК РФ.

3. Одна статья УК РФ содержит две (и более) уголовно–правовые нормы.

Следовательно, норма уголовного права – это общеобязательное правило, сформулированное в статье или части статьи уголовного кодекса или иного нормативно–правового акта, рассчитанное на неопределенный круг лиц и на неопределенное число случаев криминального характера. Большая часть норм уголовного права – охранительные нормы. Они регулируют общественные отношения, связанные с уголовной ответственностью и применением мер государственного принуждения. Регулятивные нормы свойственны уголовному праву в меньшей степени, они устанавливают права и обязанности участников отношений, связанных с совершением преступления[7].

Таким образом, можно выделить следующие признаки уголовно–правовых норм:

– общеобязательность, т.е. является государственно–властной мерой распространяемой на всех субъектов уголовного права.

– нормативность, т.е. правило поведения, носит общий характер, распространяемый на неопределенный круг лиц и неопределенное число случаев криминального характера.

– санкционированное государством, т.е. установленное государством и выраженное в предписаниях закрепленных в УК РФ[8].

– наказуемость. Несоблюдение или нарушение влечет такое правовое последствие как наказание, т.е. мера государственного принуждения, назначаемая по приговору суда.

Правильное понимание структуры уголовно–правовой нормы имеет не только теоретическое, но и практическое значение: применение уголовно–правовой нормы является главным моментом в квалификации преступлений и индивидуализации ответственности.

В уголовном праве, как практически и во всей юридической науке, получил распространение хрестоматийный взгляд о трехчленности правовой нормы. Авторы, отстаивающие эту концепцию, утверждают, что уголовно–правовая норма есть разновидность правовой нормы; ей, как и другим разновидностям последней, в равной мере присущи гипотеза, диспозиция и санкция. Гипотезой нормы (условием применения правила поведения) будет служить указание на факт совершения лицом деяния, содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного таким законом. Диспозицией нормы (самим правилом поведения) будет запрет совершать такое деяние. Санкцией нормы (неблагоприятными последствиями, которые наступят за неисполнения правила поведения) будет указание на возможные виды наказаний и их размеры, следующие за совершением запрещенного деяния[9].

Андреева О.И. указывает: Во–первых, санкция признается необходимым структурным элементом или атрибутом любой правовой нормы, придающей ей государственно–властный характер. Во–вторых, связь санкции с рядом правовых норм сложна, многогранна. Санкцию имеет любая норма права, но это вовсе не означает, что санкция включается в состав данной, отдельно взятой нормы[10].

Противоречивость и некоторая искусственность этих позиции, очевидны. Если условием (гипотезой) применения нормы выступает факт совершения лицом преступления, то самим правилом поведения не может признаваться запрет совершения преступления, так как бессмысленно запрещать то, что уже произошло. Названной гипотезе должна соответствовать иная, по сути, диспозиция, в ней должно содержаться указание на неблагоприятные последствия для лица в случае совершения им преступления.

Не согласованы между собой содержание диспозиции и санкции. Если лицо воздержалось от совершения преступления, то в этом случае неблагоприятных последствий для него быть не может. Значит, для реализации санкции должно быть предусмотрено иное поведение виновного. Созвучен с изложенным критический анализ трехчленной структуры нормы, проделанный Е.Я. Мотовиловкером. Он писал, что, реализуясь в правоотношении, юридическая норма должна являться в полном наборе своих элементов. Конкретизация нормы есть конкретизация ее компонентов. Однако нормальный ход правоотношения вовсе не сопряжен с актуализацией санкции. Осуществление обязанностей, соблюдение запрета, т.е. реализация диспозиции, не обусловливает, не влечет санкцию. Юридический факт, выраженный в гипотезе, рождает субъективные права и обязанности, но их претворение не влечет, а прекращает правоотношение. Правоотношение, таким образом, вроде бы уже имело место в действительности, а санкция осталась не конкретизированной. Она, следовательно, функционально себя не оправдала, а потому вряд ли может считаться элементом соответствующей этому правоотношению нормы. Санкция актуализируется, если произойдет факт, препятствующий реализации первоначальных прав и обязанностей. Но это уже новый факт, отраженный другой гипотезой, а возникшее правоотношение есть другое правоотношение[11].

Так структура нормы состоит из трех элементов: гипотезы, диспозиции и санкции. Если это так, то, поскольку они представляют собой структурные части целого, значит, они взаимосвязаны. Однако ни гипотеза, ни диспозиция логически непосредственно с санкцией не связаны: гипотеза – потому, что она есть условие, влекущее диспозицию; диспозиция – потому, что она как структурное образование является правовым последствием, заканчивающим нормативное предписание. Диспозиция сама по себе логически не способна вызвать санкцию. Таким образом, санкция в указанной триаде остается без своего логического основания. Получается, что концепция трехчленности юридической нормы не в состоянии в полной мере выразить правовую норму как структурное образование, как способ связи определенных элементов. Ее модель структуры нормы содержит в себе логический пробел в отношении диспозиция – санкция. Значит, требуется еще один нормативный элемент, способный устранить разрыв в структуре и логически обусловить санкцию. Им может выступать отрицание диспозиции, т.е. указание на обстоятельства, исполнение первичных юридических прав и обязанностей. Разумеется, что этот элемент диспозицией не охватывается, а находится за ее пределами[12].

Так по данной теории, уголовно–правовая норма – это есть разновидность правовой нормы, и ей, как и другим разновидностям юридических норм, в равной мере присущи гипотеза если (т.е. условия применения правила поведения), диспозиция то (т.е. само правило поведения) и санкция иначе (т.е. те неблагоприятные последствия, которые наступают за неисполнение правила поведения). И точно так же уголовно–правовую норму, как и любую другую правовую норму, можно анализировать только через категорию логической правовой нормы, мысленно воссоздаваемой из целого ряда нормативных предписаний различных источников и не сводимой к единственной статье закона (в данном случае — к статье Особенной части УК)[13].

Противоречивость этой позиции, очевидна. Если условием (гипотезой) применения нормы выступает факт совершения лицом преступления, то самим правилом поведения не может признаваться запрет совершения преступления, так как бессмысленно запрещать то, что уже произошло. Названной гипотезе должна соответствовать иная, по сути, диспозиция, в ней должно содержаться указание на неблагоприятные последствия для лица в случае совершения им преступления. Не согласованы между собой содержание диспозиции и санкции. Если лицо воздержалось от совершения преступления, то в этом случае неблагоприятных последствий для него быть не может. Значит, для реализации санкции должно быть предусмотрено иное поведение виновного.

Гипотеза, диспозиция и санкция – основные элементы логической нормы. Выявление логических норм имеет важное теоретическое и практическое значение, позволяет видеть в норме права юридический, государственно–принудительный регулятор общественных отношений. Логическая норма обязывает законодателя при формулировании правовых предписаний учитывать весь спектр юридического регулирования – держать в поле зрения все элементы логической нормы, следовательно, в каждом случае четко решать вопрос и о самом правиле, и об условиях его действия, и о государственно–принудительных мерах его обеспечения[14].

Нормы–предписания в зависимости от выполняемых функций принято делить на регулятивные и охранительные. К регулятивным (правоустановительным) принадлежат предписания, которые непосредственно направлены на регулирование общественных отношений путем предоставления участникам прав и возложения на них обязанностей. Охранительные предписания направлены на регулирование мер юридической ответственности, а также специфических государственно–принудительных мер защиты субъективных прав.

Структурное построение норм–предписаний отражает главное – обеспечение детального и точного нормирования поведения людей. Она состоит из двух частей:

а) гипотезы – части нормы, указывающей на те условия, т.е. те фактические обстоятельства, при наступлении или не наступлении которых норма вступает в силу (т.е. субъекты должны поступать так, как указано в диспозиции или санкции нормы);

б) диспозиции или санкции – части нормы, указывающей на те юридические последствия, которые наступают при наличии предусмотренных нормами условий. В регулятивных (правоустанавливающих) нормах эта ее часть признается диспозицией; она образует содержание самого правила поведения, указывает на права и обязанности, которыми наделяются участники регулируемого отношения. В охранительных нормах рассматриваемая часть выступает санкцией; она указывает на государственно–принудительные меры, применяемые к правонарушителю. Таким образом, логическая норма уголовного права, состоящая из регулятивной и охранительной нормы–предписания, включает в себя четыре элемента. Именно такая структура логической нормы позволяет достичь задач, стоящих перед уголовным законом (ст. 2 УК РФ). Так, согласно Н.С. Таганцеву, уголовно–правовая норма содержит описание того посягательства, которое запрещается под страхом наказания, — часть определительная, или диспозитивная, и указание на саму ответственность — часть карательная, или санкция[15].

Следовательно, можно сделать следующий вывод, уголовно–правовая норма представляет собой общеобязательное правило социального поведения, установленное государством, выраженное в предписаниях Общей и Особенной частей уголовного кодекса и охраняемое органом государства путем контроля за его соблюдением и применением наказания или иных мер уголовно–правового характера за совершение преступления. Следовательно, правовая норма представляет собой определенное правило поведения, которое установлено и охраняется государством. Статья закона (ее часть и пункт) является формой существования (фиксации) правовой нормы. В любом случае это система правовых предписаний.

нятие глобализация употребляется сегодня широко, даже слишком широко. Именно поэтому необходимо уточнить о глобализации в каком смысле пойдет речь. Поскольку в центре нашего исследования находится право, мы будем говорить о глобализации в широком смысле как совокупности устойчивых тенденций мирового развития, заключающихся в непрерывном и стремительном росте взаимодействия и взаимозависимости в таких сферах социальной жизни, как торговля, технологии, финансы, коммуникации, наука, культура, безопасность и т.п.

тенденции в процессах глобализации: интенсификация товарных и финансовых потоков, идущих через границы национальных государств; формирование сферы транснациональной политики; целевая переориентация международных организаций с государственных на гуманитарные проблемы; коммуникационная революция. Как отмечает Д.В. Иванов: Таким образом, в середине XX в. обозначился контраст между старым и новым типами политики, характеризуемыми, соответственно, закрытостью, основанной на принципе национально–государственного суверенитета, и открытостью, основанной на принципе супра– и субнациональной взаимозависимости*(4).

Политическое измерение глобализации прочно ассоциируется с Вашингтонским консенсусом, Давосским форумом, другими встречами на высшем уровне и, конечно, движением антиглобализма. И хотя политика как таковая находится вне сферы нашего непосредственного рассмотрения, мы все же укажем на ряд факторов, от которых зависит успешное развитие экономики в век глобализации.

Стратегия развития, предложенная Вашингтонским консенсусом*(5), была ориентирована главным образом на формирование свободного рынка и была особенно популярна в 1990–е годы. Хотя Россия в эти годы также взяла курс на свободный рынок, Вашингтонскому консенсусу принятый курс соответствовал далеко не по всем параметрам. Не выполнялись, в частности, такие необходимые условия, как снижение предельных ставок налогов, дерегулирование экономики и защита прав собственности. С другой стороны, само по себе отклонение от вашингтонского курса вряд ли можно расценивать как недоработку или неправильно избранную экономическую стратегию.

Тезис Вашингтонского консенсуса о свободном рынке как единственно возможной основе экономического роста и благосостояния сегодня уже не кажется столь однозначным и подвергается серьезной критике. В числе критиков стоит назвать известного американского философа Ноама Хомского (Noam Chomsky) и нобелевского лауреата Джозефа Стиглица (Joseph Stiglitz).

В 1990 году, т.е. через год после появления Вашингтонского консенсуса, Н. Хомский публикует свою книгу Прибыль на людях, в которой рассматривает требования по либерализации рынка как основу неолиберальной политики и способ открытия рынка труда развивающихся стран для его эксплуатации со стороны стран с развитой экономикой. Как откровенно заявляет американский теоретик: Главными архитекторами неолиберального Вашингтонского консенсуса являются хозяева частной экономики, преимущественно гигантские корпорации, контролирующие значительную часть международного хозяйства и обладающие средствами, позволяющими им как определять политику, так и формировать мысли и мнения людей*(6).

Может ли освоение заменить собой разработку технологий? Конечно, нет, но, исходя из практики последних десятилетий, освоение является неизбежным переходным этапом на пути к преодолению серьезного отставания в технологической сфере. Точно так же можно и нужно осваивать достижения в образовании и науке, если данные сферы находятся в стагнации или имеются очевидные симптомы постепенной деградации (снижение качества образования, количества и уровня научных разработок). Как показывают проводимые исследования, переход в категорию стран с центральной экономикой всегда сопровождается качественным изменением показателей по высшему образованию, инновациям и технологической подготовленности*(9).

Такие понятия, как знания, научные исследования, инновации и т.п. завоевали свое место в экономических исследованиях далеко не сразу. Поскольку и процесс получения знания, и сам результат являются нематериальными, их измерение в количественных величинах оказывается сложной задачей.

Отдача от развития институтов, строительства инфраструктуры, повышения эффективности рынка труда, финансового и товарного рынков имеет тенденцию к уменьшению. В долгосрочной перспективе рост уровня жизни может быть обеспечен только (курсив наш. – Е.В.) технологическими инновациями*(11). Иными словами, если менее развитые страны еще могут рассчитывать на улучшение производительности за счет освоения существующих технологий и развития в иных сферах, то для стран, которые достигли инновационной стадии развития, разработка новых технологий собственными силами становится критически необходимой.

положение*(12).

стандарты) и сорегулирование (кооперация между публичными субъектами и бизнесом по различным вопросам регулирования, делегация полномочий с сохранением контроля за их осуществлением и др.).

Упомянутая неустойчивость понятия суверенитет связана с зависимостью его истолкования и применения от исторических и политических условий*(25). Более жесткую позицию по вопросу суверенитета занимал Н. Луман, который был убежден в независимости юридической и политической систем. Поскольку правовая система справляется с проблемами собственными средствами, она не нуждается в суверене. Суверен и суверенитет – понятия политические, а когда в качестве суверена выступает народ, то с концептуальной точки зрения ситуация еще больше осложняется, поскольку народ ничего не решает, а именно в этом заключается основная функция политической власти*(26).

глобализация, которая охватывает как экономическую, так и политическую сферы и заставляет государства адаптироваться к новым условиям.

Прежде всего, речь идет о так называемых негосударственных организациях (NGO), которые оказывают значительное влияние на разработку и принятие международных стандартов. Передача части государственных полномочий таким организациям становится сегодня уже не исключением, а правилом.

Европейский союз представляет собой осязаемое выражение того факта, что сложность современных экономических отношений разворачивается в масштабе слишком большом для охвата в рамках территориальной сферы самостоятельного национального государства*(29). Теоретической и практической проблемой для современного права является квалификация правовой системы Европейского союза. С ортодоксальной точки зрения такая система не является национальной, поскольку суверенитет государств–членов ограничен, но она не является также и международной, поскольку центральные органы управления не имеют достаточно полномочий. Нередко высказываются точки зрения, согласно которым в случае Европейского союза необходимо говорить о правовой системе sui generis*(30).

Как и в науке права в целом, в международном праве получают распространение комплексные исследования, в которых наряду с предметной областью традиционного международного права анализируются вопросы из сферы сравнительного правоведения, информационного права, коллизионного права, международного гражданского процесса и т.п. Очевидно, что такие исследования должны носить междисциплинарный характер и использовать данные и методологию таких дисциплин, как социология, политика, экономика, антропология и культурология.

Глобальная экономика, наука, технология, СМИ и т.п. сегодня образуют особые сегменты мирового сообщества, которые испытывают настоятельную потребность в регулятивных нормах. Обращает на себя внимание тот факт, что в перечисленных сегментах мы наблюдаем активное формирование частных правовых режимов, которые лежат за пределами национального законодательства или международных договоров*(31). Дело в том, что глобализация приводит к качественному усложнению отношений, регулируемых правом. Проблемы, которые при этом возникают, с трудом поддаются решению стандартными механизмами международного и частного международного права.

Сети.

служил материальный мир: понятия территории, местонахождения, времени, которое отводится на осуществление того или иного значимого с точки зрения права действия и т.п. коренятся в условиях, продиктованных законами природы и связанным с ними мировоззрением.

Необходимо признать, что большая часть государств в той или иной мере стремится оказывать воздействие на информационные потоки в Сети. Это вызвано сразу несколькими причинами: возрастающей экономической и политической ценностью информации, угрозами в отношении безопасности государства, ущемлением имущественных и иных интересов граждан и организаций, находящихся под юрисдикцией государства. Отметим, что сегодня такое понятие, как информационный суверенитет, получает свое развитие не только в теории*(34), но и зафиксировано в ряде законодательных актов*(35).

Взаимодействие между технологиями, экономикой и правом может быть одновременно и запутанным и сбивающим с толку. Проще говоря, технология устанавливает границы нашим действиям, правовые нормы определяют затраты на альтернативные решения, а экономические стимулы указывают, какую из альтернатив мы, вероятнее всего, выберем. Здоровое экономическое развитие возможно только тогда, когда скоординированы все три элемента.

Брюс Абрамсон*(41)

Предварительные замечания

исправлены/добавлены, чтобы достичь такого результата (нормативный анализ)*(44). Экономико–правовой анализ оказывается востребован и тогда, когда правовое регулирование преследует неэкономические цели, к примеру, защиту персональных данных или окружающей среды. В этом случае его задачей является не только оценка косвенного влияния регулирования на экономическую систему, но также выявление и оценка правовых инструментов, используемых для приведения во взаимное соответствие или баланс конкурирующих целей (например, справедливая конкуренция в сравнении с общественными интересами, экономический рост в сравнении с окружающей средой)*(45).

Об исторических корнях изучения взаимосвязи права и экономики существуют различные мнения. Одни считают, что экономика и право как новая наука берет свое начало в 19 веке и развивалась преимущественно немецкими юристами, историками, социологами и экономистами, чтобы затем быть незаслуженно забытой*(46). По другой версии первыми, кто открыл тесную связь между экономикой и правом, были представители Шотландского Просвещения 17 века, такие как Дэвид Юм, Адам Фергюсон и Адам Смит. В 18 столетии, хотя уже и в иной перспективе, об экономике и праве писал Иеремия Вентам. Далее следует целая плеяда американских мыслителей, а непосредственным предшественником современной экономики и права является Чикагская школа права начала 20 века*(47).

также привести к однозначному пониманию политические вопросы, которые специальная терминология может скрывать*(51).

и, наконец, так и не преодоленное сомнение в отношении научного статуса экономического анализа права. Предложенная авторами гипотеза о непосредственной связи между утилитаризмом и методологией междисциплинарных исследований, на наш взгляд, является слишком смелой и недостаточно обоснованной. С другой стороны, антиутилитаризм немецкой философии и правовой мысли в сочетании с утилитаристскими корнями экономики и права вполне можно рассматривать как одно из наиболее серьезных препятствий на пути освоения и дальнейшего развития экономического анализа в континентальной Европе.

В заключение подчеркнем, что, по нашему мнению, в современную эпоху значение экономики права только возрастает. Неопределенность того, каким должно быть право в цифровую эпоху, поиск новых инструментов регулирования, нового баланса интересов умножающегося и усложняющегося субъектного состава делает не только оправданным, но и необходимым обращение к методологии смежных дисциплин и прежде всего методам экономической науки. Именно этим, как представляется, можно объяснить широкое распространение и растущий интерес к экономике права.

Без большого преувеличения мы можем назвать 21 столетие веком сетей. Сети становятся нервной системой нашего общества, и мы можем ожидать, что эта инфраструктура окажет большее влияние на всю нашу социальную и личную жизнь, чем оказало в прошлом строительство дорог для транспортировки товаров и людей.

Ян ван Дайк*(58)

Как часто бывает, умелая популяризация получает большую известность, чем первоначальная публикация оригинальных результатов научного исследования. В случае Ян ван Дайка свою негативную роль сыграл также язык, поскольку первая книга по сетевому обществу была переведена на английский только в 1999 году, т.е. почти через десять лет после ее первого издания.

Широко известным и популярным понятие сетевое общество стало благодаря американскому исследователю Мануэлю Кастельсу. Под названием Становление сетевого общества (The Rise of Network Society) в 1996 году увидел свет первый том его трилогии Информационный век. Неудивительно, что возмущенный Ян ван Дайк назвал сетевое общество Кастельса одномерным*(59).

И информация и сети всегда имели свое значение для организации жизни общества. Основы сетевого общества как нового типа социальной структуры были заложены в 70–80 годах 20 века, когда господство системы иерархических отношений уступило место децентрализованным сетям. Определяющим фактором для кардинальной смены типа социальной организации стала технологическая революция. Если средоточием технологий индустриальной эпохи был топливно–энергетический комплекс, то технологическую основу сетевого общества составляют информационно–коммуникационные технологии и генная инженерия.

Новая экономика заимствует свои основные черты у информационных технологий: она является информационной, глобальной и сетевой. То есть непосредственно зависит от эффективного производства и использования знания, организует производство, потребление и обмен в мировом масштабе, при котором все экономические процессы оказываются встроенными в глобальную сеть взаимодействия между локальными бизнес–сетями.

Если в начале информационные технологии были неотъемлемой частью телекоммуникаций и финансовых услуг, то сегодня без них не может обойтись не только ни одна сфера бизнеса, но и ни одна сфера культуры. Образование, научные исследования и разработки, работа по сохранение культурного наследия, кино и театральные постановки, разнообразные услуги в сфере культуры – всем этим процессам информационные технологии придали новое качество.

отношении производства, потребления, воспроизводства, опыта и власти, выраженные в содержательной коммуникации, которая кодируется культурой*(63).

Из приведенного определения еще неясно, что же представляет собой сеть. Отметим, что ни Кастельс, ни Ван Дайк не дают строгого определения сети с исчерпывающим перечнем характеристик. Вместо этого читателю предлагается неопределенный ряд аналогий между телекоммуникационными сетями и Интернетом, с одной стороны, и организацией социальных и экономических структур, с другой стороны. Если попытаться обобщить рассуждения ученых, то можно сказать, что под сетью понимается взаимная связь (коммуникация), организующая обмен информацией, между узлами.

Узлы не существуют как самостоятельные величины помимо сети. Напротив, они представляют собой относительные величины, возникающие на линиях пересечения информационных потоков. Сокращение количества узлов или их увеличение, следовательно, не может осуществляться локально, но означает всегда перестройку сети в целом.

Последнее описание очень напоминает определение языка, введенное в начале 20 века Фердинандом де Соссюром. Реальностью обладает только язык в целом, тогда как значение каждого слова является результатом его отличия от всех других слов, т.е. отрицательной или относительной величиной. Отсутствие центра и бинарная логика включения/исключения, с другой стороны, могут быть ассоциированы с теорией аутопойетических систем*(64), которую Никлас Луман успешно применил к социальным структурам.

эффекты.

Наверное, первым, кто обратил внимание на особые свойства сетей, был основатель коммерческого радио и телевидения в США, белорус по происхождению, Давид Сарнов (David Sarnoff). В начале 20 века он выдвинул формулу, согласно которой ценность сети радио– или телевещания пропорциональна числу ее пользователей (слушателей или зрителей).

В 1980 году Роберт Меткаф (Robert Metcalfe), один из изобретателей сети Ethernet, установил закономерность роста ценности сети в зависимости от количества составляющих ее узлов. Совокупная ценность сети прямо пропорциональна квадрату числа узлов. В 1993 году Джордж Гильдер, заменив в формуле узлы на присоединенных к сети пользователей, назвал выявленную закономерность закон Меткафа. На практике закон Меткафа применяется не только к расчетам стоимости сетей, но прежде всего в отношении слияния социальных сетей, которое при успешной реализации приводит к многократному увеличению их ценности.

конференции или реализации совместного проекта), ценность растет с экспоненциальной зависимостью, т.е. в геометрической прогрессии*(69).

получают новое толкование, критикуются, изменяются и дополняются.

Единой экономической теории сетевых эффектов до сих пор не выработано. Более того, сами экономисты склоняются к необходимости междисциплинарного подхода к изучению сетей и, в частности, сетевых эффектов*(71).

В силу известного консерватизма права сложно предположить, что относительно недавно открытое явление получит признание у юристов. Но именно это и происходит. Далекие от экономики юристы ссылаются на сетевые эффекты в судебных делах и в доктрине в сфере антимонопольного регулирования, регулирования телекоммуникаций, интеллектуальной собственности и договорного права*(72).

соглашение решало только часть, и притом не основную, проблем, связанных с антиконкурентной практикой мирового лидера*(74).

С самого начала необходимо также сделать оговорку относительно сознательного ограничения предмета исследования. Поскольку область права интеллектуальной собственности является крайне широкой и разнородной, а наша цель заключалась в том, чтобы проследить общую закономерность в эволюции правового мировоззрения, исследование ограничивается сферами авторского и патентного права как исторически первыми и системообразующими.

С нашей точки зрения, задача адекватного понимания происходящего, выявления и прояснения объективных причин, которые привели к сложившейся ситуации, требует переосмысления тех идей в области интеллектуальной собственности, которые составляют основу ее правового регулирования, однако не в малой степени обусловлены причинами исторического, экономического и социально–политического характера. Для достижения поставленной цели необходимо заново задать ряд общих вопросов, ответы на которые кажутся само собой разумеющимися.

Простые, на первый взгляд, вопросы в процессе исследования могут привести к нетривиальным концептуальным проблемам, анализ которых представляет собой сложную научную задачу. Стремление к научной объективности требует, прежде всего, освобождения от идеологических штампов, а также от штампов доктринальных. Исследование должно отвечать условиям беспредпосылочности, поэтому все предварительные оценки и тезисы выносятся за скобки. Особое значение в контексте настоящего исследования приобретает экономический анализ права. Отличительной чертой экономического анализа является его применимость не только для оценки наличного состояния, но и для прогностического моделирования.

Простые, на первый взгляд, вопросы в процессе исследования могут привести к нетривиальным концептуальным проблемам, анализ которых представляет собой сложную научную задачу. Стремление к научной объективности требует, прежде всего, освобождения от идеологических штампов, а также от штампов доктринальных. Исследование должно отвечать условиям беспредпосылочности, поэтому все предварительные оценки и тезисы выносятся за скобки. Особое значение в контексте настоящего исследования приобретает экономический анализ права. Отличительной чертой экономического анализа является его применимость не только для оценки наличного состояния, но и для прогностического моделирования.

знаменуют начало формирования новой парадигмы регулирования. Наконец, третья часть раскрывает основные направления формирования новой парадигмы в праве интеллектуальной собственности. Особый акцент в заключительной части сделан на то, что в своей основе требования различных категорий субъектов права и наиболее актуальные цели государственной политики в странах Европейского союза, России и США имеют много общего.

Выводы, которые представлены в заключении, дают лишь общую характеристику новой парадигмы и не претендуют на полноту. Единственной точкой зрения, исходя из которой предпринятое исследование вообще возможно, является точка бифуркации, когда вследствие неустойчивости системы неизбежность изменений уже можно констатировать, но их сценарий (время, способ и содержание изменений) не поддается точному прогнозу. Поэтому по своему замыслу настоящая книга представляет собой лишь посильный вклад автора в процесс правовых преобразований в надежде, что такие преобразования, в конце концов, совершают конкретные люди, а отсутствие предопределенности, когда речь идет о человеке, означает не что иное, как свободу сознательного выбора.

Я, конечно, признаю, что якобы стабильная система суверенитета, территориальности и мирового порядка, которой, по общему мнению, делает вызов глобализация, может быть, никогда и не существовала в действительности. И все же одним из преимуществ изучения права и глобализации является то, что такое изучение помогает нам вдумчиво относиться как к тем категориям, которые мы заранее предполагаем существующими, так и к тому, каким образом рассуждения о глобализации способны сделать действительной, законной и более прочной эту мистическую эпоху порядка.

Джоэль Пол*(2)

Понятие глобализация употребляется сегодня широко, даже слишком широко. Именно поэтому необходимо уточнить о глобализации в каком смысле пойдет речь. Поскольку в центре нашего исследования находится право, мы будем говорить о глобализации в широком смысле как совокупности устойчивых тенденций мирового развития, заключающихся в непрерывном и стремительном росте взаимодействия и взаимозависимости в таких сферах социальной жизни, как торговля, технологии, финансы, коммуникации, наука, культура, безопасность и т.п.

тенденции в процессах глобализации: интенсификация товарных и финансовых потоков, идущих через границы национальных государств; формирование сферы транснациональной политики; целевая переориентация международных организаций с государственных на гуманитарные проблемы; коммуникационная революция. Как отмечает Д.В. Иванов: Таким образом, в середине XX в. обозначился контраст между старым и новым типами политики, характеризуемыми, соответственно, закрытостью, основанной на принципе национально–государственного суверенитета, и открытостью, основанной на принципе супра– и субнациональной взаимозависимости*(4).

Политическое измерение глобализации прочно ассоциируется с Вашингтонским консенсусом, Давосским форумом, другими встречами на высшем уровне и, конечно, движением антиглобализма. И хотя политика как таковая находит<