Право и социальная революция
Огромные изменения за последние годы произошли также и в культуре, стиле жизни и социальном поведении. Эти изменения ушли далеко за рамки расовых ^отношений, хотя революция в области гражданских прав, возможно, явилась причиной или следствием некоторых из этих изменений. Произошла революция в привычках и обычаях жизни, а также пресловутая сексуальная революция, широко обсуждавшаяся в последние годы. Эта революция имела множество форм. Произошел заметный рост молодых пар и не столь молодых, живущих вместе и не заботящихся о том, чтобы придать своим отношениям официальный статус. Имеется движение за права гомосексуалистов, требующее легальности для «сексуальных меньшинств». Порнография продается более или менее в открытую, и это в большой степени защищено законом. Отношение к «грязной» речи как в общественном, так и в частном общении, а также к упадку двойного стандарта в оценке сексуальной нравственности смягчается, и так далее.
Мы интересуемся правом, если более точно, то ролью правовых институтов в содействии развитию или происхождению изменений, в сопротивлении им, в приспособлении к ним, в смене их форм. Конечно, мы должны быть более точными в описании предмета нашего рассмотрения. Конкретно: что же такое революция в социальных нормах и поведении? Каждый имеет об этом свое собственное представление. Сердцевиной представляется мысль о том, что определенные стандарты поведения, широко распространенные ранее в Соединенных Штатах, ныне разрушены. Изменения произошли, во-первых, в представлении о том, что единственный официальный кодекс поведения личности может управлять (или должен управлять) страной; во-вторых, что это кодекс более или менее совпадает с моральными нормами традиционного христианства, с добавлением определенной дозы викторианской нравственности; в-третьих — это является наиболее существенным для наших целей, — правительство имеет право (на самом деле обязанность) включать эти предписания в правовые нормы и проводить их в жизнь со всей решительностью.
Все три этих представления находятся под непрерывной атакой, и все они ныне значительно ослабили свою опору на закон. Множество иллюстраций на эту тему касается сексуальной морали, хотя, конечно, не все. Рассмотрим, например, правовое и социальное положение религиозных меньшинств. Конечно же, в Соединенных Штатах никогда не было официальной религии, и теоретически каждый пользовался полнной свободой в выборе вероисповедания. Первая поправка делала смелое утверждение: «Конгресс не должен издавать законов, устанавливающих какую-либо религию или запрещающих ее свободное исповедание». Некоторые конституции штатов подчеркивали это положение еще решительнее. Конституция Висконсина утверждала, что «право каждого человека поклоняться Всемогущему Богу согласно предписанию его собственной совести ни в коей мере не может быть нарушено»; штат не может «оказывать предпочтение» какой-либо одной религии или тратить какие-либо общественные деньги на любое «религиозное общество». Однако на самом деле в стране всегда существовала полуофициальная шкала религий; и американцам оказалось трудно терпеть «свободное исповедание» религий, казавшихся слишком странными, которые слишком сильно отличались от знакомого курса.
Беспокойная история церкви Иисуса Христа Современных Святых, или мормо-
нов, служит тому примером. Джозеф Смит основал эту религию около 1830 года. С самого начала его приверженцы подвергались преследованиям; сам Смит был убит толпой. Мормоны отправились на Запад в надежде найти там пристанище. Они основали сообщество в бассейне озера Грейт-Солт-Лейк, на территории современной Юты. Но их и там не оставили в покое. Мормоны практиковали полигамию, которая, как они считали, соответствует божьей воле. Эта практика слишком отличалась от той, которую принимала остальная страна. Мормонизм, как объявил один протестантский лидер, является «огромным потоком распутства, он представляет собой разложение земли, является борделем нации, адом, спустившимся на землю». «Свободное исповедание» полигамии слишком далеко отстояло от основного американского общественного мнения. Большинство ни в коем случае не могло терпеть полигамию — и, следовательно, терпеть самих мормонов.
Мормоны хотели только мирно жить согласно своей вере. Конгресс полагал по-другому. В 1862 году Конгресс принял закон Моррила, направленный непосредственно против мормонов; он делал полигамию федеральным преступлением на всей территории, включая Юту. Человек по имени Джордж Рейнолдс был осужден согласно этому акту и приговорен к тюремному заключению. Он апеллировал к Верховному суду Соединенных Штатов. Он защищал свободу религии — свое право, гарантированное Первой поправкой.
В решении по делу Рейнолдс против Соединенных Штатов Верховный суд подтвердил приговор Рейнолдсу. Полигамия являлась «одиозной». Конгресс имел право объявить ее преступлением. То, что полигамия являлась догматом какойлибо религии, не извиняло практику: если некое лицо верило, что «человеческая жертва является необходимой частью религиозного исповедания», могло ли это быть оправдано? Или если жена «свято верила, что ее обязанность состояла в том, чтобы, согласно ритуалу, сжечь себя во время похорон своего мужа», мог ли штат позволить произойти такому?
Мормоны возражали, с определенной долей справедливости, что они вообще не являются беспутными людьми, они являются религиозными людьми, имеющими высочайшие моральные стандарты. Они делали сильный акцент на благотворной традиционной семейной жизни. Но остальная страна отказывалась им верить. Полигамия для обычного американца представлялась варварским обычаем, кроме того, социально опасным. В деле Рейнолдса Суд отметил, что полигамия является «исключительно признаком жизни азиатов и африканцев», она также «ведет к установлению патриархального принципа, который сковывает людей самым деспотичным образом».
Здесь, как и в обычном деле, Суд, без сомнения, отражал общие настроения в стране. Дело Рейнолдса продемонстрировало пределы национальной терпимости, которая не заходила так далеко, чтобы мириться с многоженством. Терпимость означала право — для белых людей по крайней мере — быть погруженными в доминирующую культуру и не ощущать касты и классов. Она не означала «делать все, что угодно», жить, как свободный, не связанный ничем дух. Никогда не было так, чтобы выходцы из Азии или Африки могли требовать того же уровня цивилизации — и законности, — как белые христиане, выходцы из Северной Европы.
Дело Висконсин против Йодера является современным случаем, касающимся неугодной религии. Контраст с делом Рейнолдса в определенном смысле поразителен. Джонас И одер являлся представителем религиозного меньшинства — Амишей Старого Порядка. Еще один обвиняемый, Адин Юцы, принадлежал к Консервативной Церкви Меннонитов Амишей. Обвиняемые жили в Висконсине. Согласно законодательству штата, дети до шестнадцати лет должны ходить в школу. Подзащитные отказались отдавать своих детей в школу после восьми лет. Они были оштрафованы на пять долларов и апеллировали по этому поводу. Дело — очевидно, пробное дело — проделало весь путь до Верховного суда Соединенных Штатов.
Защищалась — в который раз! — свобода религии. Общественная высшая школа
или любое передовое учение были настроены «против религии Амишей и образа жизни ее представителей». Если бы подзащитные повиновались закону Висконсина, это «подвергало бы опасности их собственное спасение и спасение их детей». Амиши настаивали на том, что они имеют право жить в своем собственном сообществе, «отдельно от всего остального мира и его влияния».
На этот раз Верховный суд пожелал принять иск. Первая поправка гарантировала право жить вне «общепринятого основного потока». Государство по своей воле не имело власти накладывать ограничения на образ жизни, «кажущийся странным или даже ошибочным, но не взаимодействующий с другими правами или интересами других». Закон о школах Висконсина являлся правовым использованием власти штата в общем; но Амиши также имели права и должны были быть освобождены от выполнения этого закона.
Дело Йодера, как часто отмечалось, имело некоторые спорные моменты. Амиши были крайне религиозными, сельскими, старомодными людьми. Их поведение не оскорбляло большинства; в некотором смысле они представляли собой экстремальные проявления ценностей, вызывающих восхищение в доминирующей культуре. Но много из этого могло бы быть сказано и о мормонах. Полигамия сама по себе являлась варварской практикой. Несмотря на разницу между делами Рейнолдса и Йодера, все выглядело так, будто в 1970 году Суд не столь рьяно придерживался идеи культурной ассимиляции, был более открыт к чужому мнению, более терпим к группам, отличающимся своим образом жизни от остальной страны.
Однако имеются некоторые органичения для свободы религии. Ни один суд даже сегодня не принял бы человеческие жертвоприношения или сожжение вдовы от имени религии в большей степени, чем это было в 1878 году. Споры, касающиеся вопросов культа, сильно возросли после ужасных событий в Джонстауне (Гайяна) в ноябре 1978 года: сотни последователей своего странного лидера совершили самоубийство по его приказу, выпив отравленный напиток. Нестандартные религии все еще вызывают у большинства американцев страх и подозрение. Церковь Унификации («муна») также провоцировала интенсивную юридическую деятельность. Церковь находится под крылом Первой поправки — но до какой степени? Находится ли тактика этой церкви — ее агрессивная вербовка, ее диктаторские притязания на своих членов — под защитой закона? Отчаявшиеся родители вырывают своих детей из когтей этой церкви и «депрограммируют» их. Поскольку все эти «мунисты» старше восемнадцати, какое законное право имеют на это родители? Не является ли поведение их детей образом жизни, который молодые люди вольны свободно выбирать? Если это так, то родители не могут настаивать на том, чтобы их дети подвергались депрограммированию. По крайней мере на этом последнем моменте довольно ясно сошлось одно калифорнийское дело. Но хотя подобные моменты разрешены, они, очевидно, вызывают появление вопросов, напоминающих вопросы, возникавшие в делах Рейнолдса и Йодера.
Изменения в законах о распутстве и сексуальных отклонениях также столкнули правовую систему лицом к лицу с социальной революцией. Глава 9 была посвящена обсуждению возникновения и падения законов, направленных против преступлений без жертв и возобновившемуся интересу в принуждении традиционному моральному кодексу начиная с конца 19 века. Законодательство о сексе и распутстве ужесточилось, аборт был признан приступлением; были приняты более строгие законы об азартных играх и пьянстве. Это движение, начавшееся примерно в 1870 году, представляло собой, возможно, последний вздох умирающего социального порядка. Оно являлось последним боем, данным осажденной концепцией представлениям о том, что существует или должен существовать единый основной моральный кодекс для всей страны, а именно кодекс протестантской Америки.
Поток иммигрантов, в основном из Южной и Восточной Европы, совсем недавно прибыл в страну. Эти иммигранты имели свою собственную культуру; их культуры отличались от культуры старых американцев самым решительным образом.
Джозеф Гасфилд использует столкновение культур, для того чтобы объяснить, почему движение за сдержанность набрало силу в тот период. Он рассматривает его в качестве реакции протестантов на происходящие события, которая росла, как снежный ком, пока не достигла своего максимума с принятием сухого закона.
Закон Харрисона о наркотиках (1914) явился еще одним «триумфом» нравственности; он ставил вне закона наркоманов и, возможно, принес больше разрушений в долгосрочной перспективе, чем сухой закон. Культура столкнулась с фактором войны против наркотиков и наркоманов. Ранние законы о наркотиках — например, в Калифорнии — были направлены против «опиумных притонов», этими притонами управляли китайцы, и для белой Калифорнии опиум был одним из аспектов «китайской проблемы». Движение против марихуаны также было направлено в основном против единственной этнической группы, чиканос; марихуана считалась «непосредственным побочным продуктом несдерживаемой мексиканской иммиграции». В «районах, где концентрировались мексиканские иммигранты, опасность марихуаны была крайне велика».
Старый моральный кодекс практически несомненно вступил в полосу увядания. Поведение, как обычно, предшествует новому законодательству и является решающим в создании нового закона. Но изменения в понятиях — позициях — происходят вместе с поведением. Одно время имелись стандартные представления о том, что означает респектабельное поведение. Респектабельные люди вели скромную половую жизнь в границах христианского брака. Они не принимали пьянства и беспорядка. Они не играли в азартные игры и не принимали наркотики. Они упорно трудились и повиновались закону. Конечно, в обществе было множество грязных и темных закоулков. Имелись миллионы горьких пьяниц. Проститутки торговали своим телом на улицах городов. Азартные игры и порок были доступны в каждом городе. Имело место бродяжничество. Но никто не защищал порок и пьянство. Люди или вели себя согласно моральному кодексу, или — что более важно — принимали его в качестве официального кодекса; они заверяли всех в лояльности по отношению к нему, даже если нарушали каждое его отдельное предписание.
С конца 19 века произошли, возможно, малозаметные изменения в законодательной роли традиционного кодекса. Больше людей стали ставить его под сомнение, и не просто своим поведением; они также подвергли его сомнению в качестве нормы, идеала; они подвергали атакам его официальный статус. Итальянские католики, например, не видели ничего плохого в стакане вина. Другие вели более интенсивный огонь по «пуританизму» и «лицемерной щепетильности». Большинство норм и привычек иммигрантов вовсе не было преступным — ничего общего с полигамией мормонов или с китайской опиумной культурой. Тем не менее старая элита, возможно, чувствовала, что солнце заходит над империей старых ценностей — что старый добрый дом американской культуры подвергается гниению.
Они не принимали такой судьбы. Если гниль атакует дом, то он подлежит ремонту. Большинство повернулось к праву, для того чтобы усилить влияние своего кодекса и поддержать монополию морального законодательства. Право действует в качестве заменителя неформальных норм в каждом сложном обществе. Оно используется для того, чтобы держать разнообразное население в соответствии с некоторым разумным работающим порядком, несмотря на все различия ценностей и привычек. Оно заменяет неформальные методы, которые достаточно хорошо работают на крошечном островке Тристан-да-Кунья, или среди маленького сообщества охотников или собирателей плодов, или клубах, семьях, и группах друзей.
Общество обращается к праву за помощью в деле сохранения дома — предотвращения дальнейшего разрушения. Но право не обязательно работает так, как ожидается. То же самое обстоятельство, которое вызывает использование права, — культурное разнообразие — обрекает правовой процесс на совершенное исполнение.
Если право отдает предпочтение какой-либо стороне — если оно ставит вне закона кодексы и обычаи меньшинства, — оно, вероятно, встретится с суровым сопротивлением. Многие люди считают, что сухой закон потерпел сокрушительный провал. Закон Харрисона имел еще более худшую историю. Многие непредвзятые люди соглашаются с этим. Он создал черный рынок наркотиков и сделал жизнь наркоманов преступной; он внес свою лепту в упадок городов. Политика не только провалилась, она еще и принесла неисчислимый вред. Возможно, в то время не существовало иной разумной альтернативы, но это не меняет того факта, что законы о наркотиках не достигли своей цели.
Что касается сексуальной морали, закон был еще более неэффективным. Социальная революция, как оказалось, — это не буря в стакане воды. В практической жизни старая мораль переживает упадок; раздаются все более и более резкие призывы узаконить другой образ жизни. В последнем поколении силы, настаивающие на изменениях, стали столь сильны, что вынудили общество и право частично уступить своим требованиям. Последнее слово, конечно, еще не сказано. Силы «морали» в свою очередь перешли в контрнаступление. Порнография все еще остается предметов споров. То же относится к правам «голубых». То же вредно для абортов — легализованных Верховным судом, но подвергающимся атакам со стороны движения «в защиту жизни». Администрация Рональда Рейгана привержена традиционным ценностям. Многочисленные юридические сражения еще предстоят в Конгрессе, судах и умах общественности.
УПАДОК АВТОРИТЕТОВ
Что лежит за социальной революцией? Некоторые рассматривают ее в качестве части долговременной тенденции, общего ослабления авторитетов в Соединенных Штатах. Оно началось, возможно, в самом начале нашей истории. В пуританских колониях особый вес имели священники, но эта ситуация длилась не слишком долго. Когда страна сделалась независимой, ее населяла нация, не имеющая установленной церкви, знати, аристократии по рождению или жалованной. Такие люди, посещающие страну, как Алексис де Токвиль, были изумлены тем, насколько «демократичной» предстала перед ними страна; это означало помимо прочего, что население выказывало минимальное почтение традиционным авторитетам по сравнению со странами типа Франции. Это была страна социального и политического равенства; или по крайней мере так казалось европейцу, несмотря на рабство, процветавшее на Юге. (Подчиненное положение женщин являлось моментом, корый большинство мужчин никогда не замечали.)
Каждое общество имеет свою структуру авторитетов. В каждом обществе есть высокое и низкое. Ни одно общество даже близко не подошло к полному равенству. В стране имелось множество разновидностей авторитетов, множество форм иерархии. Миллионы американцев были глубоко религиозны и следовали слову своих церквей. Уважалась ученость. То же было верно и для денег. И для политической власти. Существовала также власть обычая и власть традиционной морали. Они представляли собой вид внутренней монархии, чье слово проводилось родителями, учителями и священниками. Для многих людей традиции являются могущественным источником контроля.
Авторитет трудно измерить. Представляется, что некоторые традиционные формы авторитетов с течением времени теряют свою власть. Ведутся значительные споры, например о судьбе авторитета семьи. Очевидно, семейный авторитет ни в коем случае не мертв. Слово отца, возможно, и не является больше «законом», но большинство детей подчиняются своим родителям. Они выполняют свою домашнюю работу и слушаются учителей в школе, даже если они и не проявляют старомодного уважения или послушания в духе маленьких пруссаков. Большинство людей
следует определенному кодексу поведения. Упадок авторитетов — это вопрос уровня. Исследования демонстрируют уменьшение почтения к власти правительства, уменьшение доверия, кризис законности, но эти проблемы, возможно, носят избирательный характер.
Законодательный процесс в некотором смысле мгновенно заполняет вакуум. Он в различной степени заменяет собой другие формы авторитетов. В колониальный период официальные лица давали клятву на верность королю; они имели личные обязательства перед короной. Президент Соединенных Штатов клянется поддерживать Конституцию. Его «королем» является юридический документ, символ права, а не авторитет человека. В этой стране высшая власть предполагается основывающейся на людях, а конкретнее, она расположена в структурах права. Мы провозглашаем лояльность флагу, но истинная лояльность проявляется не к флагу, или президенту, или какому-нибудь священному тексту, или даже Богу. Скорее, мы привержены способам управления, процессам, наборам процедур, способам принятия решений — праву, другими словами. Многие разделяют понимание того, что мы подчиняемся и относимся с почтением к правилам игры.
Эти правила скрепляют общество. Они представляют собой те самые необходимые гайки и болты, которые удерживают структуру от распада. Когда другие авторитеты ослабевают, роль права в качестве беспристрастного, объективного арбитра по спорным вопросам становится более важной. Право — это способ найти выход из политических дилемм и споров. Даже если это представление о праве как о чем-то, что находится над и вне политики всего лишь миф, оно все же является ценным инструментом, позволяющим апеллировать к внутренним голосам людей, к мотивациям, более высоким, нежели их грубый эгоизм. Все это, возможно, объясняет и тенденцию, о которой так много говорилось: тенденцию выносить правовое суждение по всем типам социальных и экономических вопросов. Вопрос получает ответ в суде; и обе стороны обыкновенно уважают решение, принимающееся судами. В других странах нет точно такой же системы. Де Токвилль отмечал, что американский обычай находился в эмбриональном состоянии в 19 веке. Он отмечал также, что в Америке не существовало политических или социальных вопросов, которые не превращались бы в юридический вопрос. Сегодня наблюдения де Токвилля кажутся даже более точными. Многих людей беспокоит существующий поворот событий; другие же гордятся тем, что произошло.
В любом случае право и (что довольно неожиданно) суды стоят в самом центре самых важных решений в Соединенных Штатах. Эти решения касаются политики во многих областях жизни, включая крупные социальные вопросы и такие весьма щепетильные аспекты, как распутство, аборты, сексуальные отклонения, личная нравственность, законодательство по наркотикам, — короче говоря, всей социальной революции.
СОВРЕМЕННЫЙ ПРИМЕР: СЛУЧАЙ ПАЛИМОНИИ
Социальные силы постоянно создают и пересоздают право. Мы часто становимся свидетелями того, как это происходит буквально на наших глазах. Еще один пример такого рода представляет собой дело о «палимонии» Марвин против Марвина. Ли Марвин, актер кино, и певица Мишель Триола жили вместе в течение семи лет. Они никогда официально не состояли в браке. Но Мишель Триола называла себя Мишель Марвин, и они вели себя во всех отношениях как муж и жена. Потом их отношения прекратились. В 1970 году Мишель Марвин подала в суд на Ли Марвина, требуя половину заработанных им за эти семь лет денег — более миллиона долларов. Она утверждала, что он в свое время обещал ей эту долю дохода за ее обещание прийти к нему и жить с ним, что она и сделала.
Процессуальный суд Лос-Анджелеса не принял дело к рассмотрению. Он осно-
вывался на длинной череде прежних решений, которые отказывались подводить судебную основу под такого рода соглашения. Жить вместе вне брака в глазах закона считалось аморальным; и любой предполагаемый договор о такого рода поведении не должен был иметь юридической силы. Мишель Марвин апеллировала к высшему суду Калифорнии, и тот с соотношением голосов шесть к одному пересмотрел решение низшего суда. Процессуальный суд, гласило заключение, действовал слишком поспешно; Мишель вправе была ожидать лучшего обращения. Ей должно было быть разрешено отстаивать свой иск в суде. Суд отослал дело обратно в низший суд для слушания.
Мнение высшего суда Калифорнии было техническим и изобиловало юридическими нюансами. Эти тонкости, конечно, прошли мимо внимания миллионов людей, прочитавших о деле в газетах или услышавших о нем в вечерних новостях. Только горстка адвокатов читали настоящий текст. Общественность поняла, однако, одно: дело Мишель открыло дверь новому виду судебных тяжб. Статус совместного проживания больше не являлся внеправовым, стоящим на краю респектабельности и законности. Он являлся или мог создавать определенные правовые отношения, из него могли вытекать некоторые права и обязанности, и суд должен был придавать силу любым соглашениям, которые могли заключаться партнерами.
Высший суд Калифорнии придал юридической доктрине новое направление — но какое? Один момент кажется очевидным как простому обывателю, так и адвокату:
изменились представления о нравственности. Бюро переписи населения оценивало число пар, живущих вне брака в 1978 году, примерно в 2,2 миллиона человек. Их число резко возросло с 1970 года; совместное проживание становилось год за годом все более популярным.
Члены высшего суда Калифорнии живут в том же обществе, что и все мы. Судьи имеют глаза и уши, они читают газеты и смотрят телевизор. Они определенно знакомы с людьми — возможно, это их собственные дети, — которые живут вместе вне брака. Сожительство является образом жизни, как к нему ни относиться, и оно распространено во всех социальных слоях общества. Нет ничего удивительного в том, что, когда социальное устройство меняется, юридические права и обязанности тоже претерпевают изменения. Суд Калифорнии в каждом пункте своего решения утверждал, что дело Марвин против Марвина на самом деле не порывало с прежним правом. Суды вообще любят подчеркивать непрерывность права, даже в тех случаях, когда они создают новые доктрины. Но суд также честно сослался на изменившийся социальный контекст, на «радикальные» перемены, имеющие место в «общественных нравах».
Победа Мишель Марвин в высшем суде Калифорнии не удовлетворила ее иск. Теперь в судебном разбирательстве должны были быть оценены факты. Новый судебный процесс был долгим и жарким. Он украшал заголовки газет и сопровождался сплетнями и скандалами. С юридической точки зрения конечный продукт был в некотором роде мизерным. Мишель Марвин одержала весьма скромную победу, настолько скромную, что она была сродни поражению. Она выиграла что-то порядка 100 000 долларов. Это было мелочью по сравнению с размером ее иска. Вероятно, она не смогла выиграть больше, поскольку ее доказательства были слабы. Она настаивала на том, что она и Ли Марвин пришли к «соглашению», но она не имела никаких свидетельств этого. В конце концов обе стороны надеялись на победу. Один момент однако был ясен, хотя от этого Мишель Марвин не было ни тепло, ни холодно: закон изменился. Никакие моральные или юридические барьеры не стояли более на пути исков, подобных этому, по крайней мере в Калифорнии.
Социальная революция затронула одну область права, в одной точке пространства и времени. Система прав и обязанностей была перестроена. Но такая перестройка не проходила, насколько мы можем судить, с предписанной железной логикой. Распространение сожительства означало, что этот вопрос всплывет где-то на поверхности правовой системы. Юридические изменения должны были произой-
ти; но решение калифорнийского суда ни в коем случае не было неизбежным или предопределенным. Никто не может сказать, какую конкретно форму примет очередная правовая модель в данное время и что она будет отражать наилучший способ управления ситуацией. Мы можем только сказать, что ранее существовавшая схема была обязана принять новую лучшую форму, более подходящую новым фактам, чем прежняя.
Какое воздействие в свою очередь оказало дело Марвин против Маркина на общество? Дело было известным, точнее, пресловутым. «Нью-Йорк тайме» опубликовала семнадцать статей по этому делу в период с 1976 по 1979 год. Журнал «Тайм» отразил это все в рассказе, и то же сделал «Плейбой»; комики шутили по этому поводу по телевидению, в журналах появлялись карикатуры. Слово или по крайней мере некоторые слова получили распространение. Миллионы людей узнали, что закон изменился. Их знания были туманными и неточными, но они реально почувствовали, что нечто случилось.
То, что произошло потом, вряд ли может вызвать удивление. Уже другие разочаровавшиеся любовники стали брать свои реплики из дела Марвин против Марвина. За два года, следующих за калифорнийским делом, около 100 судебных процессов подобного рода было зарегистрировано. Во многих штатах дела доходили до высших судов по аппеляции. Здесь конечный продукт был разным. Некоторые штаты хватались за свои ружья; другие — Орегон, Миннесота, Нью-Джерси и Аляска — взбирались на новую лошадь и следовали курсом, проложенным прецедентом решения по делу Марвин против Марвина. Эти дела и определили общую тенденцию.
Изменилось ли что-то, помимо права, после дела Марвинов? В некотором смысле да. Некоторые богатые люди, имеющие «сожителей», несомненно, стали более осторожными в своих поступках и словах. Дело побудило ряд людей проконсультироваться со своими адвокатами; некоторые пары, проживающие вместе, составили контракты, в которых оговаривались права и обязанности каждой стороны и претензии, которые каждая сторона, возможно, могла бы предъявить на денежные доходы партнера. В который раз мы можем обратиться к метафоре места. Социальные силы направляют закон в одном направлении, но раз уж закон изменился, то новые силы и новые построения вступают в игру, право само начинает влиять на поведение людей. Высший суд Калифорнии отреагировал на социальные перемены;
он формализовал и по-новому заявил о проблеме, вновь определил вопрос и (в свете гласности) вызвал новые ожидания. Это дело также, вероятно, помогло, хоть и в меньшей степени, придать законность образу жизни, который в прошлом возмущал всех респектабельных людей. Конечно, многие люди продолжают думать, что сожительство аморально. Без всякого сомнения, они не одобряют того, что сделал высший суд Калифорнии. Но суд не изобретал и не способствовал распространению сожительства.
Изменения в морали, нравственности, образе жизни — изменения в культуре и ожиданиях — создают новые потребности, которые оказывают давление на правовые институты, включая суды. Эти институты затем также изменяют свое поведение согласно тому, куда их тянут и толкают соперничающие социальные силы. Правовые нормы, процессы и способы поведения перемещаются вправо или влево, вверх или вниз. Новая юридическая ситуация придает обычаям более жесткие формы, усиливает определенные ожидания, несет в себе новые идеи, тонко изменяет культуру. Она меняет образ мышления и взгляды на жизнь, как призма изменяет направление световых лучей. Этот процесс непрерывно происходит в обществе.
Рассмотрим еще один пример. Законодательство по вопросам окружающей среды является целой новой областью, расцветшей в последние годы. Оно зародилось в основном вместе с движением в защиту окружающей среды. Это движение появилось не внутри правовой системы. Оно началось вовне, в обществе. Оно зародилось в умах и вылилось в закон. Но сегодня эта область права представляет
большую, важную и осязаемую реальность. Адвокаты и общественность говорят об «официальных отчетах о воздействии на среду», «списках видов, находящихся под угрозой», «поправках о чистом воздухе» и так далее. Законодательство по окружающей среде в свою очередь дает механизмы в руки групп, выступающих в защиту окружающей среды, которые эти группы могут использовать для того, чтобы оказывать давление на общество, подвигая его еще дальше в выбранном ими направлении.
Дорога социальных перемен не является ровной и безболезненной. В лучшем случае она просто ухабиста. Движение в защиту окружающей среды, например, постоянно вызывает споры. Многие люди полагают, что «дела зашли слишком далеко». Они считают, что «экстремисты нанесли вред экономике, и все это ради нескольких деревьев или рыб. В 1970-е годы стало заметным важное контрдвижение. Некоторые из его лидеров получили политическую власть. Джеймс Ватт, министр внутренних дел при президенте Рейгане до конца 1983 года, вышел из этого движения. Споры бушевали и бушуют вокруг выдачи лицензий нефтяным компаниям на добычу нефти в прибрежных водах Калифорнии, вокруг добычи угля на общественных землях, вокруг ядерных отходов, вокруг строительства каналов и так далее. Обе стороны тянут и толкают — в судах, законодательных органах, во время предвыборных кампаний. Они борются за доктрины и нормы, сырой материал законодательства. Область права, касающаяся окружающей среды, находится в постоянном движении.
Каждая крупная перемена в социальном поведении оказывает влияние на закон. И каждая крупная перемена в области права имеет свои корни в изменениях, происходящих вне ее, в социальном поведении. «Кризис недобросовестной медицинской практики» на поверку выглядит как чисто юридический кризис. Вдруг возник всплеск судебных тяжб против докторов и больниц, это побудило или напугало страховые компании, взметнувшие ставки страхования для докторов на небывалую высоту; доктора обратились к законодателям, чтобы те обуздали процессы по деликтам. Но в целом кризис был бы немыслим без глубоких изменений в организации медицины. Взаимодействие докторов и пациентов, структура медицинской практики, рост специализации, развитие современной хирургии и фармакологии совместными усилиями изменили взаимоотношения докторов и пациентов; и юридические нормы этих сумасшедших дней неизбежно должны были быть сметены.
Борьба вокруг смертной казни также демонстрирует то, как суды и право подвергаются воздействию внешнего давления. В сражениях вокруг высшей меры наказания суды часто оказывались в самом центре внимания в качестве главного действующего лица. Но они на самом деле не являлись центральными персонажами в этом сражении. Уровень преступности, его влияние на общественное мнение, далеко идущие изменения в расстановке политических сил — вот что определяет исход этой борьбы.
Однако в любом случае видимая масса, объем права, продолжает расти. Куда это ведет нас? И можем ли мы сказать что-нибудь о тенденциях?