Часть четвертая. лодка джека мэуина 6 страница

Выше голову!..

Он кинулся на свой корабль, собрал экипаж, добрался до того места, где произошло кораблекрушение. Удача сопутствовала ему, и он сумел вызволить оказавшуюся в бедственном положении маленькую флотилию, которую штат Массачусетс направил во Французский залив, чтобы отомстить за тех, кто пал жертвами абенаков, подстрекаемых французами. Одним из кораблей командовал Филе из Бостона, другим — английский адмирал Шеррилгэм собственной персоной.

Очутившись у безопасных берегов Голдсборо, адмирал с большой охотой воспользовался великодушным гостеприимством графа де Пейрака. Был он весьма изыскан на вид — в напудренном парике и со шпагой на боку, — и не скрывал, что это плаванье в глубинах Французского залива, где им приходилось гоняться за невидимым, постоянно ускользающим и прячущимся по маленьким бухточкам противником, не приводило его в особый восторг. Но необходимо было проучить этих чертовых французов! И добиться от правительства Квебека, чтобы оно сдерживало орды преданных им дикарей. Стало известно, что губернатор Акадии де Виль д'Авре отправился на реку Сен-Жан, навестить своего лучшего друга, шевалье де Гранбуа. Выловить его там и захватить в плен было бы большой удачей для английского правительства.

Пейраку не стоило большого труда доказать адмиралу, что подобная вылазка не могла закончиться ничем иным, кроме начала франко-английской войны, так как Квебек только и ждет повода раздуть конфликт. Для адмирала было бы самым лучшим присоединиться к нему, Пейраку, чтобы вместе вести охоту на пиратов, которые заполонили Французский залив и мешают рыбакам, — английским точно так же, как португальским и французским, — проводить свой ежегодный лов трески.

Зато бостонец Фипс, среди родных и близких которого оказалось немало тех, кто был скальпирован канадскими индейцами-абенаками, не захотел упускать добычу, и вышел в море, лишь только рассеялся туман. Но поскольку теперь он был один, и английского адмирала с ним не было, дипломатическое значение его миссии значительно поубавилось, и битва на реке Сен-Жан обещала быть не такой кровавой. Поразмыслив над тем, как ненадежнее обезвредить эту бомбу, Пейрак пригласил к себе вождей местных эчеминов и могикан.

Он договорился, что они отправят гонцов с двумя ожерельями к малеситам и восточным сурикезам с просьбой, если понадобится, помочь французам, с которыми их связывали узы дружбы и родства, но англичан, по возможности, не убивать. Ведь если во Французском заливе будет вырыт топор войны, индейским племенам, и так уже поредевшим после жестокого голода этой зимы, придется плохо. И кто будет охранять их от набегов ирокезов, которые вечно появляются здесь с наступлением лета?..

Внушив им эти мудрые мысли, Жоффрей поручил Кромлею предупредить об опасности ту небольшую группу англичан, что засели по своим углам в устьях рек Сент-Круа и Рескьяс.

Старик Солпрайс откажется, конечно, покинуть свой маленький форт, но для семейства Стрингтонов из Мерчнесбея лучше было бы укрыться на лето в Голдсборо.

Чтобы выполнить каждое из этих действий, Жоффрею де Пейраку вначале требовались сверхчеловеческие усилия, но мало-помалу, к нему пришло как бы второе дыхание, и порой ему казалось, что занятие всеми этими необходимыми и неотложными делами смягчает, подобно бальзаму, боль его кровоточащей раны. Он почти забывал обо всем.

Но тем не менее, каким бы насыщенным ни был этот стремительно летящий день, для Жоффрея время никогда еще не тянулось столь медленно, с такой тягостной жестокостью.

Он продолжал руководить подготовкой кораблей к завтрашней вылазке против Золотой Бороды.

Он не мог отступать!

Мстить он должен был хладнокровно, не забывая об общих интересах. Поступать по-другому он не имел права.

Но что значили все другие люди, что значило все его дело, да и вся его жизнь… БЕЗ НЕЕ!..

К вечеру он снова собрал всех, кто присутствовал на вчерашнем совете, столь драматически прерванном появлением Курта Рица, и пригласил адмирала присоединиться к ним.

Все они, кроме этого последнего, бывшего не в курсе сложившейся тяжелой и щекотливой ситуации, входили с осторожностью, не поднимая глаз.

Пейрак ожидал их, стоя за столом резного дерева, на котором находились чернильница, баночка с песком, перья, измерительные инструменты, и, как и накануне, были разложены карты.

Он учтиво пригласил всех подходить и садиться.

Слыша его спокойный, с обычной хрипотцой, голос, они постепенно осмеливались поднять глаза, и, хотя в его внешности не появилось ничего необычного, невольно вздрагивали.

На нем был великолепный костюм из атласа цвета слоновой кости, собранного мелкими складками, закрепленными жемчужной прошивкой в виде ромба, и при каждом его движении эти складочки расходились, и между ними вспыхивали проблески алой подкладки. Костюм этот он привез на «Голдсборо» из Лондона, так же как и узкие сапоги из красной кожи и перчатки с крагами. Пейраку очень нравилась английская мода с ее приверженностью к камзолам, коротким штанам и узким сапогам. Она гораздо больше подходила к его полной приключений жизни, чем французские куртки, полукафтаны и сапоги с непомерно широкими отворотами. Но зато галстук его и манжеты были на французский лад украшены кружевом и жемчугом.

Его покрытое шрамами лицо корсара, обрамленное черными пышными волосами, удивительным образом контрастировало с утонченностью и изысканностью одежды. Сейчас па лицо это падал лунный свет, придавая смуглой, обожженной солнцем и ветром коже искателя приключений неожиданную мягкость. Может быть, бледность не была видна из-за смуглой кожи, а под бесстрастным выражением скрывалось волнение? Может быть, страдание таилось за этим пронизывающим, полным отваги взором, который он устремил на них? Никому не было дано узнать это! А вот они отводили свои взгляды и, казалось, смертельно страдали.

«Это был урок нам всем! — не раз повторял впоследствии Жиль Ванерек. — Урок, который преподнес нам в тот вечер этот Пейрак! Нам, мужчинам, самой судьбой с рожденья предназначено украситься в один прекрасный день рогами… Но уверяю вас, что еще ни один из рогоносцев не держался с таким достоинством!..»

— Господа, — сказал им Пейрак, — вы знаете, что я должен отправиться в сражение, и неизвестно, какая судьба уготована мне Небом. Опасности грозят нам со всех сторон. Но в любом случае я хочу, чтобы вы точно знали ситуацию, справиться с которой вам должны помочь ваша ловкость, храбрость и здравый смысл. И еще, сказал бы я, стремление к миру. У нас нет врагов, и это может стать источником вашей силы.

Особая моя надежда на вас, ларошельцы. Я вручаю в ваши руки судьбу всего нашего дела и его защиту на суше. Со мной отправятся д'Урвилль, Ванерек и наш английский союзник, сэр Шеррилгэм, и мы будем преследовать этого пирата, который нам всем доставил столько неприятностей, пока наконец не покончим с ним. Сейчас мы обсудим планы обороны, преследования и нападения. Прежде всего, мы должны подсчитать и распределить вооружение, которым располагаем.

Поглощенные этими планами и расчетами, они не заметили, как опустилась ночь. Вошедший слуга-испанец зажег свечи в канделябрах и чугунной люстре, подвешенной к потолку.

Занявшись своими обычными делами, они мало-помалу забыли о том, что случилось накануне. И поэтому им показалось, что они очутились во власти кошмарного сна, когда вдруг в дверях, точно так же, как и накануне, возникла перепуганная физиономия часового, и он прокричал Пейраку:

— Монсеньор! К вам пришли!

Но на этот раз это был не Курт Риц, отощавший пленник пиратов.

Теперь это была ОНА.

Повернувшись к двери, они увидели, как из ночной темноты возникло восхитительное видение.

Они увидели ЕЕ!..

Глава 13

Она смотрела на них с сияющей улыбкой и была ослепительно прекрасна. Глаза ее сразу отыскали на другом конце зала высокую фигуру графа де Пейрака. Жоффрей!.. В каком-то незнакомом костюме. Он здесь…

Присутствующие ошеломленно смотрели на нее, не произнося ни слова.

Мягкий и золотистый отблеск тюленьего меха ее длинной шубы подчеркивал нежную смуглость кожи, а светлые волосы на фоне ночной темноты светились вокруг ее головы ореолом, Маленький Лорье Берн привел Анжелику к дверям большого зала форта. Он знал, что его отец и другие представители знати отправились туда на совет, созванный графом де Пейраком, где присутствовали также капитан флибустьеров и английский адмирал.

Она не узнавала изменившегося Голдсборо. На песчаном берегу, таком пустынном в прошлом году, теперь до позднего вечера кипела жизнь, и она решила бы, что попала в какую-то другую колонию, если бы не встретила тут же своих приятельниц, Абигель и Северину Берн.

Ей так не терпелось поскорее найти своего мужа, убедиться, что он находится здесь, в Голдсборо, что она не сразу обратила внимание на ту скованность и холодность, с какими встретили ее эти бывшие жительницы Ла-Рошели. Позднее она вспомнит об этом и поймет причину их поведения. Один маленький Лорье, подбежавший к ним с корзиной, наполненной раковинами, кинулся к ней на шею со всей непосредственностью своих десяти лет:

«Мадам Анжелика! О, мадам Анжелика!.. Какое счастье!..»

Она попросила его провести ее по улицам этого нового Голдсборо. Подходя к форту, они увидели идущего им навстречу человека с алебардой.

— Это швейцарец, — прошептал Лорье, — он прибыл вчера вечером…

— Эй! Мы что, с вами встречались когда-нибудь? — окликнула его Анжелика, неприятно пораженная свирепым взглядом, который он кинул ей, проходя мимо.

— Да, сударыня! — ответил он. — Встречались. В его грубом голосе прозвучало презрение. Но Лорье увлек ее по деревянным ступенькам, и она оказалась перед дверью зала Совета.

И вот теперь она шла через этот зал среди глубокой, напряженной тишины, уже поняв, что происходит что-то необычное. Знакомые лица отчужденно смотрели на нее.

Приветствую вас, мессир Маниго… О мэтр Берн, как я рада вас снова увидеть!… Дорогой Пастер, как вы себя чувствуете?..

Здесь были протестанты в черных камзолах, какие-то незнакомцы в ярких платьях, французский флибустьер, английский офицер, францисканец в серой монашеской одежде…

И ни один из них ей не ответил!..

Никто ей не отвечал. Никто… Никто… Они молча провожали ее взглядами. И все эти люди…

Все эти люди были похожи на каменных истуканов. И сам Жоффрей неподвижно смотрел, как она идет к нему.

Подойдя, она попыталась заглянуть в его глаза, но безуспешно, хотя он неотрывно и мрачно смотрел на нее с какой-то необычной пристальностью. Кошмарный сон! Жоффрей склонился к ее руке, но она не почувствовала прикосновения его губ, это была лишь дань вежливости…

Она спросила, слыша свой дрогнувший голос как бы со стороны:

— Что происходит? В Голдсборо какое-то несчастье?

Тут среди присутствующих произошло движение. Друг за другом они откланивались и исчезали. Без единой улыбки. Все было, как накануне, и то же чувство катастрофы.

Очутившись за порогом. Жиль Ванерек спросил, задыхаясь от волнения:

— Это она?

— Ну, конечно, она, кто же еще? — проворчал Маниго.

— О! но она.., она восхитительна! Она просто очаровательна!.. Это совсем меняет дело… Мессиры, такая красивая женщина просто не может не покорять сердца на каждом шагу, и неужели вы хотите, чтобы она ни разу не ответила на те чувства, которые вызывает?.. Это было бы просто безнравственным… Я и сам чувствую… Ох, боже мой, что же теперь будет?.. Это все ужасно! Лишь бы… Ну, нет, она слишком красива, чтобы он убил ее… У меня просто ноги подкашиваются… Знаете, я такой чувствительный…

Ему пришлось сесть прямо на песок.

Глава 14

— Что происходит? — повторила Анжелика, повернувшись к мужу. — Кто-нибудь умер?

— Очень может быть!.. Где вы были?.. Глядя на мрачное и холодное лицо Пейрака, она пыталась понять, что могло произойти.

— Как? Где я была?.. Разве вы не видели Жана? Разве он вам не сказал, что…

— Да, он сказал… Он сказал, что вас похитил Золотая Борода… Он и еще кое-что рассказал… И Курт Риц тоже.

— Кто это?

— Это швейцарский наемник, который у меня служит, и он тоже попал в плен к Золотой Бороде в прошлом месяце… Три дня назад ему удалось бежать… Но он успел увидеть вас на корабле Золотой Бороды… Он пробирался ночью через верхнюю палубу… Окно было открыто… И он вас увидел… Там, на корабле.., в штурманской рубке.., с ним.., с НИМ…

Глухой, прерывающийся голос Жоффрея де Пейрака был страшен, и с каждым его словом ужасная правда открывалась Анжелике.

Застыв в удивлении и ужасе, она чувствовала, как эта правда надвигается, словно какой-то чудовищный зверь, который вот-вот прыгнет на нее и разорвет своими когтями… Тот мужчина!.. Мужчина, который сбежал прошлой ночью в заливе Каско…

Значит, это был швейцарский наемник… Человек Пейрака… И он видел ее… Он видел, как в рубку вошел Колен и обнял ее…

Хриплый голос Пейрака доносился до нее, словно издалека:

— Окно было открыто… И он вас увидел, сударыня. Вы были без одежды… Без одежды, в объятиях Золотой Бороды. И вы отвечали на его поцелуи.., на его ласки!..

Что он хотел услышать в ответ?.. Крики негодования, яростные отпирательства, или, может быть, смех?.. Но нет!.. Ответом ему была тишина!

И какая тишина!.. Это было самое ужасное, что он мог услышать после сказанных им слов.

Тишина текла медленно, капля за каплей, и каждая секунда ее давила свинцовой тяжестью. Жоффрею казалось, что он умрет от боли.

А время уходило. И прошел уже тот момент, когда еще можно было все спасти. Секунды падали каплями расплавленного свинца, приближая неизбежное. Подтверждая признание, которое он читал на ее смертельно побледневшем лице, в затравленном взгляде ее широко распахнутых глаз.

Мысли Анжелики путались. Все смешалось в каком-то ужасном тумане.

«Колен! Колеи!.. Надо сказать ему, что это был Колен… Нет! Так будет еще хуже… Он уже и так ненавидит его…»

Даже если бы она захотела что-то объяснить, она не в силах была бы вымолвить ни единого слова. Ни звука не могло вырваться из ее горла. Ее всю трясло, голова закружилась, и она прислонилась к стене, прикрыв глаза. Глядя на это лицо с опущенными веками, на котором появилось то выражение нежности и тайной боли, которое его так часто трогало, но иногда и злило, граф не смог больше сдерживать своей ярости.

— Не опускайте глаза! — прокричал он, с такой силой ударив рукой по столу, что чуть не проломил его. — Смотрите на меня!

Он схватил ее за волосы и резко запрокинул ей голову.

Анжелике показалось, что у нее треснул затылок. Наклонившись над ней, он впился своими горящими глазами в ее лицо, вдруг ставшее для него чужим и загадочным. Может быть, он говорил еще что-то; но она уже больше ничего не слышала. «Так, значит, это правда! И это ты, ты… Которую я ценил так высоко!..»

Он яростно тряс ее в безумном желании сломать, стряхнуть с нее эту фальшивую оболочку, найти под ней ту, другую, которую он так сильно любил.

И вдруг, со всего размаха, он с такой силой ударил ее, что голова Анжелики, мотнувшись, стукнулась о деревянную перегородку. Перед глазами ее возникла красная пелена. Выпустив, он оттолкнул ее от себя, так что она с трудом удержалась на ногах.

Жоффрей де Пейрак шагнул к окну, и, глядя сквозь стекла в ночной сумрак, сделал несколько сильных вдохов, чтобы взять себя в руки.

Когда он снова повернулся к своей жене, она стояла все так же неподвижно, закрыв глаза. Из тонко очерченной ноздри медленно стекала струйка крови.

— Вон! Вон отсюда! — проговорил он ледяным топом. — Вы внушаете мне отвращение. Уходите отсюда! Я не хочу вас больше видеть! Я боюсь не выдержать.., и убить вас…

Глава 15

Неровными, спотыкающимися шагами, задевая за углы и за какую-то мебель, она пробиралась сквозь полумрак комнаты, куда проникал лишь бледный свет изредка выглядывавшей из-за облаков луны. Гонимая желанием куда-нибудь спрягаться, навсегда исчезнуть, Анжелика забралась в самую отдаленную часть деревянного форта. Как раненый зверь прячется в глушь, чтобы умереть, так и она не в силах была выйти на простор, на глаза местных сплетниц, в это ужасное одиночество, где ей некуда будет укрыться от всеобщей враждебности. Она шла, повинуясь инстинкту, по лестницам и коридорам, шла к этой просторной и укромной комнате и, даже не видя ее, поняла, что это была «их» комната, комната, где они в прошлом году любили друг друга; и где она мечтала о новой встрече с ним.

Наощупь, ушибаясь об острые углы, она дошла, наконец, до центра комнаты и остановилась. И тут вдруг сквозь адский грохот окружавшей ее тишины, до нее впервые долетел какой-то звук. Казалось, двое людей громко дышали рядом с ней. Она испугалась, но вскоре поняла, что это всего лишь отзвук ее собственного прерывистого дыхания, смешивающегося с шумом волн, бьющих о каменные волнорезы у подножия форта.

Она была одна.

Только что пережитый страх заставил ее все забыть, но теперь на его место приходил другой, всепоглощающий страх непоправимости катастрофы. Ей казалось, что одна половина ее головы выросла до непомерных размеров, как будто на ней образовался огромный бесформенный нарост, какие бывают на тыквах, и половина ее лица так горела, словно эта опухоль была из раскаленного Докрасна чугуна. Она осторожно дотронулась рукой до потерявшей всякую чувствительность кожи. Опухоли не было, но зато, при одном только прикосновении пальцев, ее пронзила острая боль. И тут же, с неумолимой ясностью, перед ней встало все происшедшее. Колен!.. Она вспомнила, как он обнимал ее, как его руки ласкали ее тело, как его губы прижимались к ее губам в бесконечном поцелуе.

А спрятавшийся человек наблюдал за ними, видя их при свете горевшей свечи… И теперь об этом знает Жоффрей… И он обвиняет ее в самом худшем!.. Как заставить его понять, как объяснить ему, чтобы он поверил…

Если она только заикнется о Колене, он убьет ее. Он и так сегодня мог убить ее. Она чувствовала это всем своим перепуганным существом и никак не сопротивлялась, не сделала ни единого жеста, чтобы защищаться. Он мог уничтожить ее, превратить ее в прах. И все потому, что ОН БЫЛ ДЛЯ НЕЕ ВСЕМ!

Она долго просидела так в темноте, стараясь дышать потише, чтобы не вызвать вместе со жгучей физической болью обрывки этих ужасных видений: Жоффрей! Жоффрей! Какое у него было ужасное лицо! Когда он двигался, в складках его шитого золотом камзола из атласа цвета слоновой кости мелькали проблески алой подкладки, и Анжелике казалось, что там двигаются и переливаются капли крови, падают кровавые слезы. Кровь лилась по ее лицу. И ее пальцы были испачканы кровью, и, облизнув языком свои онемевшие губы, она почувствовала солоноватый привкус, и ее охватило какое-то недоверчивое удивление. Неужели он ударил ее?!

Да, он ударил ее, она это заслужила! И под их ногами разверзлась бездонная пропасть…

Она сидела в тревожной темноте, дрожа всем телом и вглядываясь в эту зияющую пропасть, и ее опять охватывал страх. Теперь он полз на нее оттуда, из пропасти, словно целая орда хихикающих чудовищ со злобно горящими глазами…

Все это случилось слишком неожиданно и именно тогда, когда она считала, что то, что было в Вапассу, связало их вновь и навсегда, что любовь их нерушима, неприступна и неизменна.

Это было, как ураган, как землетрясение, и в то же время подобралось к ним исподтишка.

Зверь, исторгнутый адом, жестоких глаз которого она вовремя не распознала, подкравшись, напал на них.

Оба — оба они — попали в капкан, сути и устройства которого она не понимала, но уже ощущала, как ее начинают сдавливать безжалостные клещи. Все было так ловко подстроено, что и Жоффрей, и она сама, были ранены первым же выстрелом, и в самое сердце.

«Жоффрей! Жоффрей прийди, я молю тебя!.. Не оставляй меня одну! Мне страшно!»

Комната наполнялась какими-то устрашающими призраками, и она вдруг четко представила себе всю неодолимость той преграды, что выросла между ней и ее мужем, которого она так любила и так смертельно оскорбила.

Ей казалось, что чья-то рука, взяв за горло, душит ее, ей стало трудно дышать. Боясь потерять сознание, она прижала обе руки к своим распухшим губам, чтобы заглушить готовые вырваться рыдания, и, вызвав приступ невыносимой боли, удержать гаснущее сознание. Пока наконец, под воздействием боли и острого осознания того, что она потеряла, ее страдания не прорвались детскими отчаянными всхлипами… «Если он меня не любит больше.., если он меня больше не любит.., что же со мной.., будет?»

Глава 16

Жоффрею казалось, что он переживает самый ужасный момент своей жизни.

В нем боролись с безумным неистовством два существа, разрывая его пополам. Если бы он не прогнал ее, смог ли бы он устоять перед охватившим его желанием заключить ее в свои объятья, которое было не менее сильно, чем желание убить ее? .. В эти ужасные мгновения два этих чувства разрывали надвое его тело, кровь и душу, словно расчленяя его; одно из них жаждало мести, а другое было полно желания и любви.

Кровь в его венах кипела и ненавистью, и обожанием.

Когда он схватил ее за волосы, рука его невольно наслаждалась прикосновением к их нежной шелковистости» их мягким теплом, а когда он наклонился, глядя в ее запрокинутое лицо, на этот высокий и гладкий, словно перламутровый, лоб, губы его, изрыгавшие проклятья, горели страстным желанием целовать его… И в мозгу, как молния, мелькнула мысль: «Какой прекрасный у нее лоб!..»

Так гнев и желание попеременно овладевали им, он дрожал от унижения, и его душила ярость при мысли о том, что она заставила его открыть в себе этого другого человека, оказавшегося способным на слепую жестокость, идущего на поводу у плотских желаний, готового трусливо все простить, вопреки разуму поддавшись порыву чувств и желаний…

Совершенное создание любви!.. Вот что подумал он, вот что подумали все они, когда она возникла из ночной темноты на пороге зала, и ее женственность и красота поразили их, как удар грома. В одно мгновение для пораженных и покоренных мужчин исчезло все — злость, подозрение, возмущение, презрение, недоверие — осталось только восхищение этой несказанной красотой.

Совершенное создание любви!.. Все мы, мужчины, идолопоклонники! Чувственные болваны, только и ждущие возможности пасть на колени перед какой-нибудь богиней!..

Повинуясь бессознательному порыву, он вышел на улицу, в ночную тьму.

В тускло-серебряном свете луны, выглядывавшей из-за бегущих облаков, покачивались на воде залива темные силуэты корабельных мачт. Кое-где на ветру дрожали огоньки — это медленно прохаживались редкие часовые.

Мир безмолвствовал.

Где она сейчас? «Анжелика! Анжелика!., любовь моя!»

Он вернулся в здание форта и молча взбежал по деревянной лестнице. Он услышал за дверью ее громкие рыдания, и его снова охватил дикий огонь желания, такого острого, что тело его чуть не разрывалось от боли. Желания открыть эту дверь, войти, быть рядом с ней, склониться над ней, заключить ее в свои объятья, прижать к своему сердцу, и забыть, все забыть, чтобы осталось только блаженство ласк, прикосновений, тихий шепот, два смешавшихся дыханья, ответные поцелуи, тихие и пылкие слова: «Любовь моя! Любовь моя! все это ерунда!.. Я люблю тебя!..» И забыть, все забыть…

Он снова оказался внизу, в зале, где уже оплывал воск в светильниках, и прижался лбом к окну, за которым вставал бледный рассвет.

«Нет, Анжелике не удастся превратить его в ничтожество, находящееся под каблуком у недостойной женщины!

Нет, этого он не допустит!..

Но почему она так сильно рыдает?.. Там, наверху… Она ведь знала, на что идет, когда отдавалась ласкам того, другого… И это женщина, которую он так высоко ценил!! Разве она не понимала, что все разрушает?.. Нет! Конечно, нет! Ничего она не понимала!.. Самка, просто глупая самка, как все они!

«Они» хотят иметь сразу все. И все разрушают!

Я не должен был ничего ей прощать тогда… Все они одинаковы!.. Все одинаковы!..»

Как только поднимется прилив, он выйдет со своими кораблями в открытое море. Он разыщет Золотую Бороду и загонит его в самую глубь моря… И прежде, чем убить его собственными руками, он сорвет с этого ненавистного и неизвестного лица маску, узнает, что за прошлое было у этого другого мужчины, который узнал любовь Анжелики.

«Ах! Если бы я мог вырвать ее из своего сердца! Я должен сделать это!»

Совершенное созданье!..

На «Голдсборо» привезли для нее французские платья.

Жоффрей подошел к сундуку, стоящему в глубине комнаты, и откинул крышку. Он перебирал переливающийся муар, воздушные кружева, и пальцы его невольно придавали тяжелым складкам юбок и корсажам формы тела женщины, для которой они предназначались.

«Как она была бы прекрасна во всем этом! Это серебристо-розовое платье подчеркнет красоту ее королевских плеч!.. Я взял бы ее с собой в Квебек… Она всех покорила бы там!..»

Пальцы его судорожно сжались, словно желая уничтожить, стереть, смять этот женский образ.

Он порывисто поднес скомканную материю к своему лицу, и долго стоял так, отрешенный от мира, с грустью вдыхая запах цветов, запах женщины, который шел от этих роскошных нарядов.

В утреннем тумане возникли два бегущих силуэта. — Мессир! Сам Бог нам помогает. Корабль этого проклятого пирата, Золотой Бороды, недалеко отсюда…

Его видели у архипелага.