В доме повешенного не говорят о веревке

Утром, разглядывая трещины на потолке, Орест подыскивал причину для переезда более убедительную, чем несуществующая течь. Впрочем, никакой, даже самый веский, предлог не смог бы избавить фрау Ройфель от огорчений: плата квартиранта-офицера была едва ли не единственным для нее источником средств существования. Напрасно Еремеев призывал себя быть равнодушным к вдовам солдат вермахта; ему было жаль эту женщину, тихую, сухую и черную, как летучая мышь.

Фрау Ройфель вешала на кухне бельевую веревку, но никак не могла дотянуться до крюка, вбитого довольно высоко.

— Разрешите!

Орест взял у хозяйки веревку и сам влез на табуретку. Веревка была новенькая, беленькая, шелковистая… И тут Еремеев чуть не сверзился с табурета: веревка! Проклятая память сыграла одну из злых своих шуток. Орест вдруг вспомнил, как он отвязывал «вервольфа» от скобы мотоциклетной коляски. Тот прыгнул в колодец, обмотанный вокруг пояса прочнейшим шелковым линем. Когда достали его труп — веревки не было! Еремеев сейчас ясно вспомнил — не было! Да-да, не было! Но где же она? Сулай обвязал диверсанта куда как крепко, сползти веревка не могла.

Еремеев нахлобучил фуражку и выскочил из дома. По брусчатке хлестал дождь, но возвращаться за плащ-накидкой Орест не стал — опрометью бросился в комендатуру. Вбежав во флигель, он первым делом заглянул к себе, достал из папки фотографии трупа, сделанные у колодца. Веревки действительно не было!

«Раззява! Шляпа с капюшоном! Проморгать такую деталь! — Еремеев чуть не плакал от досады. — Хорош контрразведчик!..»

В расстроенных чувствах Орест заглянул в гараж, взял у Лозоходова «кошку» и тщательно протралил колодец. Веревки не было.

— Чего ищем, лейтенант? — любопытствовал шофер.

— Веревку, случайно, ведром никто не зацеплял?

Сержант такого не припомнил и пообещал Еремееву принести целую кучу всяких бечевок, дабы не выуживать их из колодцев, да еще в проливной дождь. Орест пропустил лозоходовское ехидство мимо ушей и с тяжелым сердцем отправился в кабинет начальника.

Майор Алехин выслушал его, задумчиво покусывая дужку очков, а в конце поинтересовался, известна ли Оресту Николаевичу пословица «хороша ложка к обеду»?

— Товарищ майор, разрешите мне в колодец спуститься! Не водолазу, а мне. Я его весь простучу, просмотрю…

— Оч-чень мудрое решение. — Алехин снял очки таким жестом, каким при покойниках снимают шляпу.

Еремееву вдруг очень захотелось поменяться судьбами с каким-нибудь обычным человеком, занимающимся простым и понятным делом. С сержантом Лозоходовым, например. Чистить карбюратор, менять фильтры, набивать смазку, а по вечерам крутить роман со знакомой регулировщицей, ничуть не заботясь, что подумают о тебе старшие начальники.

— А как у вас дела с архивом?

— Половину разобрали, товарищ майор. Ничего интересного.

— Ищите. Ищите внимательно, — сказал Алехин с тяжелым вздохом, и Еремеев понял, что ему дается последний шанс.

До обеда все той же троицей они сидели в подвале. Перекусив, Лозоходов и Куманьков помогли Еремееву перетащить нехитрые пожитки в дом пастора. Фрау Ройфель, к счастью, отсутствовала, так что объясняться с ней не пришлось. Орест с легким сердцем оставил записку, завернув в нее деньги за месяц вперед и ключ от комнаты.

— Я приготовила вам апартаменты наверху, рядом с кабинетом господина пастора, — встретила фрау Хайнрот квартиранта. Она проводила его по лестнице и вручила ключ. Комната Оресту понравилась, хотя и была раза в два меньше прежней. Единственное ее окно выходило в церковный дворик. Черный кожаный диван с откидными валиками и высокой спинкой призван был служить ложем. Над диваном висел резной домик часов, из окошечка которого выскакивала не кукушка, а трубочист. Индийская ваза поблескивала на застекленном книжном шкафчике. Орест поставил рядом с ней статуэтку танцующего бога.

Покончив с переездом, Еремеев увел свою команду в подвал ратуши. Если раньше бумаги расползались от сырости, то теперь они подсохли и слиплись так, что разделять их приходилось очень осторожно. Работа двигалась медленно. Еремеев сидел на корточках, спина затекла, но никаких планов, схем или описаний подземных коммуникаций Альтхафена не попадалось. Куманькову тоже изрядно надоело копание в бумагах, он вяло перекладывал папки из одной стопы в другую. Пуще всех, пожалуй, скучал Лозоходов. Сначала он прохаживался по коридору и распевал:

Броня крепка, и танки наши быстры,

И девки пляшут по четыре в ряд…

Потом спустился вниз и тоже стал рыться в бумагах, но, не найдя в них ничего для себя интересного, начал приставать с разговорами и вопросами:

— А как по-немецки: «я вас люблю»? — экзаменовал он Куманькова. — А переведи на русский «едрихен-штрихен». Не можешь? Хочешь, я переведу?

Он мешал работать, и Еремееву пришлось прикрикнуть. Сержант слегка расстроился:

— Эх, жизнь…

Лозоходов присел на ступеньки, чтобы закурить, но тут же вскочил: из-за груды архивных папок с шумом и свистом ударила вода. Один из карбидных фонарей опрокинулся, потух и зашипел, распространяя резкий запах. Другой Куманьков успел подхватить.

Сначала все бросились на бумажные кипы смотреть, откуда топит и нельзя ли перекрыть воду. Пока карабкались и раскидывали тяжелые связки, вода поднялась вровень с краями голенищ.

— Саперы, боговы помощники — осушили, называется! — клял Лозоходов цыбулькинскую гвардию. — Заделать до конца не могли!

Он первым перепрыгнул на бетонные ступеньки, изрядно черпанув сапогом.

— От, черт! Дверь закрылась…

Сержант бил в нее сапогами, потом прикладом автомата: толстый щит из мореного дуба глухо отзывался на все удары.

— Товарищ лейтенант! — закричал Лозоходов сверху. — Дверь сзади подперли!

Сержант отступил чуть вниз и почти в упор всадил в дверь короткую очередь — одну, другую, третью… Пули вязли в сырой древесине.

— Стой, Лозоходыч! Побереги патроны. Может, пригодятся в коридоре… Гранаты есть?

— Да не взял я сегодня сумку, тяжесть эту таскать… Орясина! — обругал себя сержант.

Еремеев обескураженно присвистнул:

— Веселые дела!

Вода поднялась до середины лестницы. Оресту стало не по себе. Такого глупого конца он и представить себе не мог.

— У меня есть граната! — заявил вдруг Куманьков.

— Что ж ты молчал, тютя?! — накинулся на него Лозоходов, но, заполучив в руку тяжелый рубчатый «лимон», мгновенно сменил гнев на милость.

Они вошли в воду по грудь. Замирая от холода, прижались к стене. Лозоходов вырвал чеку, положил под дверь и прыгнул с лестницы.

Рвануло!

Шарахнуло фонарь о стенку. Секанули по воде и сводам осколки. Еремееву показалось, что он ослеп и оглох, когда вынырнул в кромешную темень и тишь подвала. Едкая вонь ацетилена и сгоревшей взрывчатки забивала ноздри. Рядом плескались Лозоходов и Куманьков.

— Живы?

— Да пока не зарыли! — весело откликнулся сержант. Вылезли на лестницу, ощупали дверь — нижнюю половину вышибли, а верхняя крепко держалась в проеме.

— Ригель задвинули, сволочи!

Лозоходов отодвинул засов и распахнул огрызок двери. Полоснув из автомата в темноту коридора, сержант, словно в уличном бою, бросился вперед, пригибаясь и прижимаясь к стенкам. Еремеев с Куманьковым последовали за ним. Наверх выбрались благополучно, и серая сеть дождя показалась им самым прекрасным видением в жизни…

Лунный дождь

Доложив дежурному по отделу подробно, под запись, о происшествии в подвале и сообщив заодно свой новый адрес, Еремеев, дрожа от холода, в отжатом, но все еще сыром обмундировании побежал домой, не прячась от дождя. Свет в верхних окнах не горел. Дверь, как и днем, открыла фрау Хайнрот. Орест попросил ее вскипятить чайник, взлетел к себе в комнату, разделся и крепко растерся старым шерстяным свитером. Натянул сухое белье, с великим удовольствием облачился в серый клетчатый костюм. В дверь постучали.

— К вам можно, господин лейтенант?

Дита принесла поднос с кофейником, тремя кусочками сахара, ломтиком серого хлеба и розеткой, наполненной джемом из ревеня. Еремеев поблагодарил. Девушка сделала книксен.

— О, вас трудно узнать в этом прекрасном костюме! Носите его всегда! Господину лейтенанту ничего больше не нужно?

— Спасибо, Дита. Кстати, зовите меня по имени. Это проще. Меня зовут Орест.

— О-рэст?

— Чуть мягче — Орест. Греческое имя, у него смешной перевод — «дикий».

— Фуй! — наморщила Дита носик. — Вы совсем непохожи на дикого зверя!

— Очень приятно… Сколько я помню, фрау Хайнрот зовут Хильда?

— Да. Вы можете звать ее тетушка Хильда, ей будет приятно.

— Дита, а как звали господина пастора?

— Удо Мария Вольфганг.

— Удо?

— Да, Удо.

— Неудобно как-то жить в доме человека и не знать его имени. Пусть даже его нет…

— Да, господин Цафф был очень хороший человек.

— Лотта говорила, он жил в Индии…

— Да, много лет.

— А вот интересно, лютеранским священникам разрешается жениться?

— Разрешается. Но господин Цафф всю жизнь был холост.

— Как и я. Я тоже холост всю жизнь.

— О, господин лейтенант! — рассмеялась Дита. — У вас все впереди!.. Мне пора. Меня ждет тетушка. А то она подумает что-нибудь нехорошее… Если я вам зачем-то понадоблюсь — моя дверь напротив вашей. До свидания!

Орест погрел руки о кофейник, затем выпил подряд несколько чашек горячего желудево-черемухового варева.

Дурацкий день! Сплошные неудачи и разочарования. Сначала эта проклятая веревка, потом купание в подвале, теперь вот разлетелась в пух и прах вся его идиотская версия, построенная всего лишь на совпадении фамилий бравого подрывника и благообразного пастора. Да, и Вишну-бог и Вишну-оборотень не что иное, как то же самое примитивное совпадение. Нельзя же так дешево покупаться!

Еремеев вдруг с ужасающей ясностью понял: все, что он до сих пор предпринимал по «делу Ульриха Цаффа», — все отдавало махровым дилетантизмом, все было удручающе непрофессионально. Нет у него никакой интуиции и никакого чутья. Да что там чутья! Нет элементарных офицерских навыков: вместо того чтобы заставить Лозоходова нести свою сторожевую службу, позволил ему шататься без дела и трепать языком. В глазах майора Алехина это будет выглядеть именно так: «Лейтенант Еремеев не смог организовать охрану места работ, в результате чего…»

Хорошо еще, что без потерь обошлось. А то точно — на контрразведчике Еремееве поставили бы большой крест.

Орест вспомнил, как гоголем ходил, когда ему вручили красное «смершевское» удостоверение. И с чего это он возомнил себя контрразведчиком?! Память дырявая, собранности никакой, выдержка плохая, интуицию заменяет воображение.

Он легко верит, во что хочется верить. В последнее время развилась болезненная мнительность: готов подозревать в связях с «вервольфами» кого угодно — доктора Гекмана, Лотту, фрау Хайнрот, Сабину и даже эту козьеглазую немочку, которая так отчаянно с ним флиртует. Ну, конечно же, ради того, чтобы соблазнить советского офицера, сделать его своим агентом и выуживать военные секреты. Есть тому и неоспоримые доказательства: шоколад летчиков люфтваффе с тонизирующим орехом кола. Откуда он у бедной девушки, племянницы пасторской экономки? Ну-ну, поехали… Кстати, шоколад могла принести и Сабина. А что она уносила в свертке? Вещи, дорогой мой, вещи для продажи на «шварцмаркете». Папенька их, дядя Матиас, заболели и не смогли прийти сами… Не мешало бы прокачать и папеньку…

Тьфу, черт! Так и свихнуться недолго.

— Господин лейтенант, вы не спите? — в дверь заглядывала легкая на помине Дита. — У меня маленькое несчастье. Никак не могу расстегнуть сережку.

Дита подставила маленькое розовое ушко. Серебряная застежка оказалась совершенно исправной, и Орест легко ее расстегнул.

— Пожалуйста.

Он был слишком подавлен, чтобы поддаваться чарам фрейлейн Хайнрот.

Дита ледяным голосом пожелала ему спокойной ночи.

В довершение ко всем проколам не хватало еще завести интрижку в пасторском доме!

Нет, надо было решительно определяться, как быть дальше и кем быть — расписаться в собственной беспомощности или еще раз попытаться удержать шальную жар-птицу, утвердиться в настоящем мужском деле?

Наверное, не все так безнадежно. Ведь если взяться за себя как следует — делать каждое утро гимнастику, стать, хотя бы на месяц, беспощадно к себе строгим, закалять волю, вырабатывать терпение, тренировать память — неотступно, ежечасно, ловя любой подходящий момент, ведь если по-настоящему захотеть, неужели не получится?

Как всегда, когда Еремеев начинал «новую жизнь», действовать захотелось немедленно, сразу, ничего не откладывая на завтра. Для начала надо было подыскать место для утренней зарядки. В комнате тесно — негде рукой взмахнуть. Во дворе — Орест выглянул в окно — не хочется гимнастировать на глазах прохожих.

Он вышел в коридорчик. Дверь в галерею была полуоткрыта. Пригибаясь, прошел под низким сводом и очутился в поворотной камере с овальным зевом узкого лестничного спуска. Живо припомнилась ловушка в подвале. Еремеев метнулся в галерею и в одну секунду оказался в уютном коридорчике мансарды. Но, уличив себя в трусости, взял пистолет, карманный фонарик, снова вернулся в поворотную камеру, осторожно спустился по крутым и высоким ступенькам.

Внутристенная лестница вывела его в алтарную часть кирки. Орест облегченно вздохнул и выключил фонарик. Лунный свет падал на плиты молитвенного зала. Под хорами громоздился штабель, составленный из скамей прихожан. В углу близ алтаря отливали холодным мрамором надгробные плиты отцов церкви и города.

Орест прошелся по пустынному храму: ну чем не спортзал? Вот здесь можно подтягиваться, там — отжиматься. Да тут и пробежки есть где устраивать!

Сквозь проломы в крыше сеял мелкий дождь. Еремеев задрал голову и удивился: дождь при луне! Чудной все-таки этот город — Альтхафен…

Начинается новая жизнь

Встал Еремеев раньше всех в доме — в шесть утра, спустился в «спортзал» и отработал до хруста в костях весь комплекс армейской гимнастики. Взбодрив тело, Орест приступил к тренировке памяти. Начинать надо было с простого — с заучивания стихов. Еремеев открыл стеклянный шкафчик и вытащил наугад несколько томиков. Все книги оказались духовного содержания. Хорошо бы найти Гёте. Недурственно цитировать «Фауста» в подлиннике.

И тут фортуна, словно в награду за начало праведного образа жизни, преподнесла приятный сюрприз. Из потрепанного «Катехизиса», который Орест снял, чтобы добраться до второго ряда, выпала фотокарточка. Простоволосый фенрих[7]радостно улыбался в объектив-аппарата. Лицо довольно приятное, высокий лоб, тонкий нос, твердо очерченный подбородок. Лишь глубоко посаженные глаза придавали юноше вид слегка угрюмоватый и настороженный.

В петлицах фенриха Орест разглядел эмблемы инженерных войск, на обороте карточки прочел карандашную пометку: «Карлхорст. 1937». Полустертую надпись можно было прочитать и как Карл Хорст, то есть как имя фенриха. Кто он, этот веселый Хорст, и как он попал в книгу пастора? Поклонник Диты? Сколько ей было в 37-м? Лет шестнадцать-семнадцать. Ну что ж, вполне возможно…

Спрятав карточку в «Катехизис», Еремеев постучал в дверь соседки.

— Вы уже встали, фрейлейн Хайнрот?

— Да, войдите.

Дита расчесывала перед зеркалом волосы.

— Я нашел фотографию вашего возлюбленного, — начал Орест как можно вальяжнее. — Что мне за это причитается?

— Возлюбленного?

— Ну конечно! Разве можно не полюбить такого парня? — Еремеев раскрыл книгу с карточкой фенриха. По лицу девушки пробежала тень. Она схватила фото и спрятала в сумочку.

— Он обещал жениться? — продолжал Орест шутливый допрос. — Куда же он делся, этот коварный Карл?

— Карл? — растерянно переспросила Дита. — Он погиб. В Польше… — И поспешно добавила: — Еще до войны с вами. В тридцать девятом.

— Он был летчиком? — ревниво уточнил Орест.

— Нет, кажется танкистом. Да, танкистом…

«С каких это пор танкистов готовят в инженерных училищах?» — вертелось у Еремеева на языке, но расспросы и без того затянулись.

— Так что мне причитается за находку? Я жду награды.

— Вы ее не получите! Вчера вы меня совершенно не замечали!

— Простите, Дита! Вчера у меня были большие неприятности… Нет ли у вас стихов Гёте?

— У меня есть Шиллер.

* * *

Второй сюрприз поджидал Еремеева на углу Кирхплатца и Флейшгассе. Едва он пересек церковную площадь, навстречу ему вышла взволнованная Лотта Гекман.

— Господин лейтенант, я прошу вас зайти в нашу библиотеку!

— Что случилось, Лотта?

— Я не могу сказать вам это здесь, на улице… Вы должны к нам зайти! Это не отнимет у вас много времени!

— Хорошо. Идемте.

— Только идите позади меня… Пожалуйста. Я не хочу, чтобы нас видели вместе. Поймите меня правильно. У нас в городе на женщин, которые ходят с русскими офицерами, смотрят… Вы понимаете?

— Хорошо, — согласился Еремеев, пытаясь угадать, что за подвох может крыться в таком приглашении. — Я приду минут через пять после вас.

Они встретились у дверей читального зала. Лотта возилась с ключом, никак не могла открыть замок. Орест помог. В зале ничего не изменилось, только заметно подросли стопы разобранных книг. На глаза опять попался этот странный прибор с U-образной трубкой на палисандровой дощечке.

— Как называется по-немецки этот прибор?

— Сифонный барометр, — ответила Лотта, роясь в книжном шкафу.

— Да-да! Сифонный барометр… Именно сифонный.

— Это очень старый прибор… Когда-то он принадлежал основателю нашего университета доктору Артензиусу…

Фрейлейн Гекман нервно теребила в руках толстую книгу в переплете с кожаными уголками.

— Господин лейтенант, вы единственный русский офицер, которого я знаю. Поэтому я обращаюсь именно к вам… В городе много говорят о «вервольфах». Они прячутся там, под землей… — Лотта понизила голос. — Я нашла в наших фондах вот эту книгу. Она о старинных подземельях Альтхафена. Тут есть чертежи уличных водостоков, фонтанов, каналов. Если вы передадите книгу тем, кто ищет «вервольфов», она может быть им полезна.

Еремеев перелистал книгу. Замелькали фотографии и рисунки фонтанов, мостов, обводных каналов, сводов монастырских подвалов, подземных галерей замков, тоннелей средневековых водостоков… Орест разыскал рисунок фигурного колодца во дворе комендантского особняка. Оказалось, он действительно был фонтаном — фонтаном святого Себастьяна. К рисунку прилагался и чертеж водонапорного устройства, но Еремеев не усмотрел в нем ничего особенного, никаких камер-секреток, никаких средневековых фокусов. Зато в конце книги Орест нашел бумажную «гармошку» с планом подземных сооружений центральной части города. Это была находка, с которой не стыдно появиться перед майором Алехиным!

— Я могу взять эту книгу с собой?

— Да. Только одна просьба. Пусть мое имя останется в тайне. Вы сами наткнулись на эту книгу здесь. Пусть этих негодяев, которые стреляют в неповинных людей, найдут как можно быстрее…

Еремеев хотел было сказать о том, что Лотта — настоящая патриотка обновленной Германии, и что-то еще не менее возвышенное, но из груди вырвалась лишь фраза:

— Лотта! Вы очень… хороший человек!

* * *

Майор Алехин долго листал книгу. Две главы он пометил крестиками:

— Сделайте мне подробный перевод.

План с раскладной «гармошки» майор перенес на карту города сам.

Еремеев рассказал все, что знал о главном смотрителе мостов — Матиасе Вурциане. И снова вызвал одобрительный кивок Алехина:

— Этот человек мог бы нам пригодиться…

— Я знаю, где живет его дочь.

— Вот и хорошо. Разыщите…

Наши рекомендации