Односторонность всех теорий.

Какое же положение занять нам во всем этом ученом споре? Нужно ли при­стать к какой-нибудь из высказанных теорий и уже от нее отправляться в дальнейшем уяснении русской исто­рии? Я лично держусь того мнения, что в этом нет надобности. На мой взгляд, в каждой из названных теорий есть доля истины, и нам надобно только выде­лить эти доли и скомбинировать из них связное и цель­ное воззрение. Каждая из перечисленных теорий от­правлялась от наблюдений над некоторыми фактами, каждая уловила и подметила действительные черты вре­мени. Спор произошел в науке от того, что каждая тео­рия стремилась быть исключительной, обобщала свои частные наблюдения и переносила свои обобщения на все явления эпохи. Все перечисленные мной теории, так сказать, искусственно упрощали быт восточного славян­ства накануне его политического объединения, предпо­лагали его однородным и не считались совсем с возмож­ной сложностью его. Это — постоянная методологическая ошибка, от которой не уберегаются и самые талантли­вые исследователи нашей старины. Поясним это приме­рами на рассматриваемом случае.

Остатки родового быта.

Родовой быт, говорят нам, уже не существовал на Руси накануне политического объединения славянства. Так говорил в свое время Ак­саков, так говорил в недавнее времена Ключевский. Как на доказательство разрушения родовых союзов указыва­ли на наше древнейшее наследственное право, как оно отразилось в договорах Олега и Игоря с греками и в Русской Правде. «Уже в Олеговом договоре с грека­ми, — говорит Ключевский, — наследование по завеща­нию является господствующим среди Руси. Это, как известно, не служит доказательством свежести и крепо­сти родового союза». Ключевский указывал далее, что и порядок наследования без завещания по договорам с греками и в Русской Правде свидетельствует о том же: имущество переходит к своим, т. е. к семье в тесном смысле, к сыновьям, а при неимении их — к дочерям, и только при неимении своих переходит «к малым ближикам», т. е. боковой родне, братьям и племянникам. У князей,— замечает названный автор, — «родствен­ные отношения по женской линии не только ставятся наравне с отношениями по мужской линии, но даже иногда как будто бы берут над ними перевес». «Итак, — заключает он, —расселение восточных славян по рус­ской равнине сопровождалось юридическим разрушени­ем родового союза».

На мой взгляд, это утверждение страдает двумя не­достатками. Во-первых, оно исходит из чисто схемати­ческого представления о роде как субъекте права соб­ственности, представления выработанного главным образом при наблюдениях над переживаниями родового быта у греков и римлян. Как показывают наблюдения над пережитками родового быта у славян, к славянско­му роду совершенно неприменимо это схематическое представление: и при общем родовом владении и пользо­вании каждый член рода считался субъектом права соб­ственности в известной доле, которой в известных слу­чаях он мог распоряжаться по своей воле. Это во-первых. Во-вторых, если даже подмеченные явления и служат признаками разрушения родового союза, то нельзя обоб­щать их в такой мере, в какой сделано это Ключевским. По договорам с греками, по Русской Правде, по княжес­ким отношениям нельзя умозаключать о том, как обсто­яло дело с родовыми союзами в народной массе. Догово­ры с греками отражают те юридические отношения, какие существовали в городском, торговом классе, ибо договоры разумеют именно торговую русь, ездившую в Царьград. В торговых городах родовой строй действи­тельно мог очень рано разложиться, ибо такие города по самому происхождению своему были скопищами разно­го люда, сошедшегося с разных сторон, между прочим и из Скандинавии. Точно так же и указываемая статья Русской Правды говорит о порядке наследования, суще­ствовавшем в верхах общества в княжеской дружине. Но то, что существует на верхах общества, не непремен­но существует и на низах, в народной массе. В народной массе в различных местностях родовые союзы могли еще оставаться в полной силе и неприкосновенности. Это предложение можно подтвердить как общими сооб­ражениями, так и некоторыми фактами более позднего времени.

При своем расселении славяне, в силу естественных условий страны и своих промышленных занятий, долж­ны были разбрасываться по стране мелкими поселками. Ключевский справедливо указал, что при таком расселе­нии должны были нередко порываться установившиеся родовые связи. Но вместе с тем — добавим от себя, — должны были нарождаться и новые: семьи, отделивши­еся от родов, с течением времени ведь размножались, сами превращались в роды. У этих разросшихся семей много было причин жить вместе и сообща действовать. Вместе легче было обороняться от любого зверя, от чужого человека; вместе легче было теребить пашню из-под леса, сообща можно было шире развернуть экономическую деятельность, полнее воспользоваться благами окружающей природы: одному члену рода можно было пахать, другому следить за пчелами, третьему — за ловищами и перевесищами, четвертому — за рыбьими язами и т. д. При разнообразии промыслов, при разносто­ронней эксплуатации природных богатств соединение рабочих сил необходимо. Род был естественным, при­родным соединением таких сил. Поэтому родовые со­юзы в народной массе крепко держались у нас на Руси. Особенно крепки они были там, где крестьяне были первыми заимщиками земли, где создалось известное крестьянское право на землю и где ни развитие крупно­го землевладения, ни другие обстоятельства не застав­ляли их кочевать с место на место. Так было, например, на крайнем севере и в западнорусских землях. Почи­тайте акты XV-XVI веков, относящиеся к крестьянам западной Руси, и вы на каждом шагу встретите родовые крестьянские гнезда, которые сообща владеют землей, сообща эксплуатируют ее со всеми «ухожаями», сообща отправляют повинности. В Украине, т. е. Киевщине, та­кой порядок вещей дает себя выследить до самого конца XVIII века. Этим объясняется и факт существования в западной Руси множества сел с именами на ичи, овичи. В рассматриваемое древнейшее время — надо думать, — родовые союзы в сельской народной массе были частым явлением, и села, и деревни были сплошь и рядом родо­выми поселками или селениями нескольких родов. Ро­довая организация могла оставаться и при синойкизме, совместном жительстве родов. Чем же иначе объяснить, что родовая месть сохранилась у нас до половины XI века, пока ее не отменили дети Ярослава? Поэтому, я думаю, что летописец, писавший, что славяне по расселении в нашей стране стали жить каждый с родом своим, от­правлялся в этом утверждении от того, что давала ему и современная жизнь. По быту населения сел и разных глухих местностей, которое по культуре стояло ниже населения торгово-промышленных центров, летописец естественно заключал о том, что было в старину повсе­местно на Руси.

Если исходить из предположения, что родовой быт держался в народной массе восточного славянства ко времени появления князей, то легко будет объяснить и существование в то время многочисленных городков в южных областях Руси. Здесь города и городки, можно сказать, были преобладающим типом поселков. Вот по­чему и неизвестный географ Баварский IX века так свое­образно описывает нашу страну: «Уличи, — читаем у него, — народ многочисленный: у него 318 городов; бужане имеют 231 город, волыняне (Veluncani) — 70, се­веряне — 325». Скандинавам, приезжавшим на Русь, она представлялась страной городов, и они так и велича­ют ее в своих сагах — Гардарикия. С этими показания­ми вполне согласуются и показания нашей летописи о городах уличей и тиверцев, о многих городах, существо­вавших в Черниговской и Рязанской землях и т. д., а также и археологические данные о многочисленных городищах на юге нашей страны. Но кто мог строить эти городки? Едва ли семьи, как думает Ключевский. Для отдельных семей эта работа в большинстве случаев дол­жна быть непосильной. Скорее всего, городки воздвига­лись объединенными усилиями нескольких семей и имен­но таких, которые соединены были друг с другом уже ранее поселения, т. е. родственных. Другими словами, многочисленные городки, скорее всего, были не чем иным, как именно родовыми поселками. Так смотрит на дело отчасти и составитель сказания о начале Руси. Киев, по этому сказанию, был первоначально городком трех братьев, которые поселились в нем со своими рода­ми, т. е. семьями. Утверждая это, автор сказания, оче­видно, имел перед глазами некоторые современные ему данные о маленьких городках и перенес эти данные в отдаленные времена.

Итак, на основании всех вышеприведенных сообра­жений мы не будем отрицать существования родового быта у восточных славян накануне объединения их под властью князей. Не будем только подобно Эверсу и его последователям обобщать наши наблюдения и отрицать существование в то время и других общественных союзов. Весьма вероятно, что уже и в то время в некоторых местах были мелкие общественные союзы чужеродцев, организовавшиеся по типу родовых. Такое предположение можно сделать по аналогии с тем, что приходится наблюдать в позднейшем быту западнорусского крестьянства. Наряду с чисто родовыми организа­циями можно встретить там и товарищества чужеродцев, организовавшиеся по типу родовых, наряду с родичами так называемых сябров или шабров, или чужеродцев.