Научные знания - основа инновационного развития: методологические проблемы
2012.03. . МАСКИУЛЛИ Дж. ГЛОБАЛЬНОЕ УПРАВЛЕНИЕ В ТЕХНОЛОГИЧЕСКУЮ ЭРУ
MASCIULLI J. Global public leadership in a technological era // Bulletin of science, technology & society. – 2011. – Vol.31, № 2. – Р.71-80. - DOI: 10.1177/0270467611402812; http://bst.sugepub.com/content/31/2/71
Ключевые слова: глобальное управление, технологическая глобализация, технонаука, глобальные лидеры, сетевое лидерство, этическое лидерство.
Канадский автор считает самой большой проблемой современного развития, которое определяется феноменом технологической глобализации, дефицит эффективного и этического глобального управления – «дефицит эффективных и морально ответственных демократических лидеров глобального развития, работающих в тесной связке с видными морально ответственными и креативными консультантами от технонауки (technoscientific leaders)» (с.71).
Проблемы глобализации, в основе которой – технологическая глобализация, пишет автор, хорошо известны. Это – глобальные проблемы: потепления климата; апокалипсического терроризма и «кибервойны» (cyberwarfare); бедности и других форм человеческой незащищенности; финансовой нестабильности; ресурсного истощения; биотехнологических опасностей; разрыва между ростом населения и возможностями обеспечения занятости и благополучия людей; и так далее. В этом проблемном мире существуют и организации, призванные к управлению глобальными проблемами – такие, как: национальные государства; региональные правительственные организации вроде ЕС; глобальные правительственные организации, прежде всего, ООН; неправительственные организации по защите прав человека и окружающей среды. Все эти глобальные организации имеют своих публичных лидеров, прямо или косвенно вовлеченных в глобальное управление. Все эти публичные лидеры в тесном рабочем взаимодействии со своими советники – учеными, технологами, разного рода экспертами, - де-факто осуществляя глобальное управление, обязаны интерпретировать проблемные глобальные ситуации, выбирая из множества возможных интерпретаций наиболее вероятную версию. Глобальные ситуации многозначны, и требуется высокий уровень социального, экономического и политического «зрения», стратегического мышления, знания контекста и интуитивного знания, чтобы верно понять этот многозначный предмет и определить вероятные механизмы возникновения глобальных проблем.
Далее, требуемые необходимостью глобального управления лидеры не могут быть одиночками – тогда они не лидеры, но должны иметь общественную поддержку благодаря эффективному использованию технологии «связей с общественностью» (PR). «Лидер глобального управления – публичная фигура в смысле своей, полученной от общества, силы достигать реального адаптивного или инновационного результата в борьбе с вызовами глобальных проблем» (с.71). Вместе с тем, плохое лидерство в глобальном управлении составляет устойчивую опасность - исходящую от некомпетентных, коррумпированных, узко националистических, жестких и жестоких лидеров. Если бы публичное лидерство (public leadership) было каким-то образом отменено или все лидеры вдруг превратились в «слуг» (servant leadership), то ушла бы опасность и политической демагогии/тирании/квазидемократии. Однако «лидерство остается универсальной потребностью всех обществ – прошлых, настоящих и будущих» (с.71). Между тем некоторые теоретики в этой области вообще отрицают правомерность употребления самих терминов «лидерство» и «лидер» как выстраивающих людские группы по вертикали, предлагая взамен демократическое понятие «ведущие сотрудники» (collaborators for followers). Эти эксперты с позиций демократических ценностей утверждают, что нужно перестать видеть в «лидерах» каких-то особых людей с особыми талантами, так сказать «лидеров по рождению» и, скорее, рассматривать лидерство «как управленческую деятельность, которой могут с равным успехом заниматься и президент, и клерк» (с.72). Такую экспертную позицию можно понять. Она опирается на отличающий продвинутые технологические общества процесс «уплощения» (flattening) организационных иерархий. Вместе с тем, и в этих продвинутых обществах сохраняются ожидания сильного «вертикального» (top-down) лидерства в лице неординарных лидеров – особенно в кризисные времена. Иное дело, что современное технологически продвинутое общество ожидает и «продвинутых» лидеров – знакомых с моралью, ответственных, ментально расходящихся с теми (фанатиками, экстремистами), кто отвергает фундаментальную человеческую порядочность (decency), и полагающихся в принятии руководящих решений на достоверное знание ситуации.
Теоретики в организационно-управленческой области, признающие необходимость в этой области лидерства и лидеров, выдвигают в качестве идеала лидера конфуцианского добродетельного мудреца или платоновского добродетельного философа-правителя. Если принять этот идеал, то глобальными лидерами, в которых сегодня есть нужда, могли бы быть, например, Франклин Делано Рузвельт, Уинстон Черчилль, Махатма Ганди, Альберт Эйнштейн, Андрей Сахаров, Александр Солженицын, Маргарет Тэтчер, Рональд Рейган, Нельсон Мандела, Вацлав Гавел, Иоанн Павел II, Далай Лама. Однако все эти, безусловно, неординарные фигуры имели свои слабости. Например - Черчилль, который был великим лидером в военное время, но довольно посредственным премьер-министром в мирное время. Человеческие слабости лидеров «понижают» политику, и уже «пониженная» политика, в свою очередь, снижает уровень вступающих в нее лидеров. Поэтому, конфуцианский или платоновский идеал лидера – слишком высокая планка для отпечатавшей на себе все человеческие слабости политики. В политику происходит скорее отрицательный, чем положительный отбор: великих лидеров – очень мало, и несоизмеримо больше – великих людей. Были бы великие люди вроде Сахарова или Солженицына великими лидерами? Совсем не обязательно, а скорее всего – нет, из-за их моральных табу, мало совместимых с реальной (аффективной, грязной и релятивной) политикой. Даже такой лидер-идеалист, как Билл Клинтон, в качестве президента США никак не отреагировал на геноцид в Руанде в 1994 году – таковы были тогда «политические обстоятельства».
Можно было бы попытаться реализовать идею группового глобального лидерства – «конфуцианских (платоновских) мудрецов», которые бы, в том числе эксперты в науке и технологии, выбирались на конкурентной основе и по строго научным критериям. Однако для подобной лидерской группы с ее неделимой властной ответственностью и отсутствием над собой общественного контроля возникает проблема коррупции. Есть и другой вариант глобального лидерства. Индивидуального лидерства – в виде Манхэттенского проекта (Manhattan Project), объединившего в 1942-1945 годах под руководством Роберта Оппенгеймера ученых для создания первой атомной бомбы, или компьютерного проекта Apple, руководимого великим лидером Стивом Джобсом. Обоими глобальными лидерами принимались сложные глобальные решения, изменившие, в разных отношениях, планетарную жизнь. Прецеденты же группового глобального лидерства сегодня демонстрируются Организацией образования, науки и культуры объединенных наций (ЮНЕСКО), Экономическим и политическим форумом в Давосе (Davos Economic and Political Forum), различными экспертными (epistemic) организациями. Все эти организации выступают каналами циркуляции новых идей между обществом и правительством в странах, а также между странами (с.72).
Групповое глобальное лидерство, как и вообще групповое лидерство, связано с огромной проблемой индивидуальной дифференциации людей по их культуре, образованию, способностям, целям, психологическому складу, ментальности и т.д. Вообще говоря, это – синергетическая проблема, свойственная всякой статистической системе, в том числе обществу, и решаемая уже самим воспроизведением статистического порядка. Так автоматически происходит в обществе. Иное дело – синергетическая проблема внутри управляющей группы, требующая специальной работы по достижению консенсуса между всеми представителями группового лидерства. То есть групповое глобальное лидерство должно быть единой командой, что сделать именно в случае глобального лидерства, в отличие от группового лидерства на уровне страны (национального правительства), крайне сложно.
Вероятно, следует отказаться от идеи построения группового глобального лидерства как «вертикально» (иерархически) организованной команды. Публичные лидеры – политики, дипломаты, администраторы, лидеры некоммерческих организаций, лидеры крупнейших корпораций – с поддерживающей их (или оппонирующей им) общественностью непосредственно вовлечены в принятие политических решений не только на национальном, но и глобальном уровне. Ученые и технологи – для краткости, техноученые (technoscientists), - а также литераторы, пишущие на технонаучные темы, вовлечены в это косвенно, как консультанты в демократическом процессе принятия решений. Техноученые – единственные эксперты в отношении достоверности знания процессов, обеспечивающего принятие решений по этим процессам. И хотя достоверность знаний, например, по проблемам глобального потепления, предупреждения раковых заболеваний и т.д. – предмет регулярных дискуссий, лишь само научное сообщество может ставить в таких дискуссиях точку. Технонаучные лидеры, действуя в рамках профессиональных научных и технологических ассоциаций в качестве консультантов политиков или просто просветителей общества, выполняют необходимую функцию обеспечения публичных решений в отношении целей, которые должны преследоваться наличными научно-технологическими средствами. Разумеется, техноученые вольны выбрать и пассивную гражданскую позицию или, как это сделал А.Эйнштейн, творческую независимость.
Итак, очевидна центральная роль техноученых в прояснении механизмов, вызывающих глобальные проблемы, и обеспечении решений глобальных проблем. Однако ученые именно как ученые не вправе заниматься политико-этической проблемой выбора целей – сила научного знания может одинаково использоваться и в конструктивных, и деструктивных целях. «Конституционная демократия ставит перед всеми гражданами, включая техноученых и политических лидеров, задачу определения, какие цели должны преследоваться» (с.73). По мнению некоторых теоретиков в области организации и управления, на механизм демократического, всем обществом, определения целей указывает быстро развивающееся сегодня явление «сетевого лидерства» - лидерства не нескольких «великих персон», но лидерства, «рассеянного» среди многих сетевых субъектов. Это - лидерство именно сети субъектов как коллективного субъекта, эффективного тем, что он, в отличие от индивидуального лидера, охватывает общественный интеллектуальный ресурс. Сетевой лидер, включая в управление силы общества, собственно и выступает искомым механизмом общественного выбора целей – коль скоро цели выбирает лидер. Главное же – сетевой лидер соответствует сложности современного общества, которое выстраивается, благодаря компьютерным информационно-коммуникационным технологиям, именно глобальными сетями, о чем и свидетельствует появление сетевых организаций, активно вытесняющих пирамидально устроенные организации. Пирамидально организованное лидерство не способно решать задачи современного сложного – глобально сетевого – общества. Их может решать только адаптированный к такому обществу сетевой лидер. Сетевой лидер решает и этическую проблему постановки целей, поскольку представляет, в сущности, механизм общественного самоуправления в виде сетевой демократии, где стирается грань между управляющими и управляемыми, лидерами и «ведомыми» и где, таким образом, моделируется общественная постановка целей. Сетевой лидер – моральный лидер, поскольку включает в себя и общественный над собой контроль. Вместе с тем, сетевое лидерство не означает полной утраты своего «пирамидального» измерения – управленческая пирамида сохраняется постольку, поскольку полное общественное самоуправление невозможно, и так же как обычная демократия не может обойтись без управленческого аппарата в лице государственной бюрократии, сетевая демократия нуждается в сетевой бюрократии и, следовательно, в специальной управленческой структуре. Сетевое лидерство отличается от обычного демократического лидерства тем, что в сетевой демократии общественный контроль над лидерами гораздо эффективнее в смысле принуждения их к демократическому и социально ответственному управлению.
Иными словами, в сетевом лидерстве никуда не деваются индивидуальные лидеры – просто сетевая демократия повышает к ним требования. Индивидуальные лидеры сетевого лидерства должны доказывать обществу свое право на лидерство в режиме повседневной своей работы, обеспечивая или принимая решения, которые реально служат развитию общества. В современную эпоху компьютерных информационно-коммуникационных технологий, биотехнологии, нанотехнологии и глобализации востребован на обозримое будущее интеллект лидера, способный на основе аналитики и интуиции принимать не изолированные, узко специальные, «местные», но системные, «междисциплинарные», глобальные решения. «Современное общество основано на знаниях (knowledge-based society), и его лидеры – не только представители технонауки, но и политики, дипломаты, корпоративные лидеры и т.д. – обязаны владеть междисциплинарным знанием на достаточно высоком уровне» (с.75).
Владение междисциплинарным (общим) знанием обеспечивает современным лидерам «контекстуальный интеллект» (contextual intelligence), способный нащупывать широкие, неожиданные решения, с которыми потом будут работать технонаучные лидеры, доводя общие идеи решений до того вида, когда решения могут быть приняты. То есть сетевое лидерство представляет исследовательское сообщество нового типа – продуцирующее сложные, основанные на междисциплинарном знании, управленческие решения. В этом исследовательском сообществе во многом выравниваются среди лидеров разной профессиональной специализации технонаучные, как и управленческие, компетенции. Такое выравнивание и вносит этический компонент в сетевое лидерство – за принятые решения делит ответственность вся лидерская сеть и, значит, максимально вовлеченное в нее общество, поэтому решения получаются не только научно обоснованными, но и социально ответственными. Сетевое лидерство решает проблему поиска глобальных всезнающих и моральных лидеров-одиночек тем, что вместо этого безнадежного поиска моделирует, в сетевых структурах и организациях, участие общественного интеллекта в подготовке и принятии управленческих решений, которые в такой модели неминуемо оказываются глобальными решениями.
Сетевое лидерство – это глобально-управленческая модель общества, основанного на знаниях. «Глобальные лидеры сегодня – сетевые лидеры, обязанные понимать, что такое глобальная политика, глобальная экономика, глобальное этнокультурное многообразие, иметь базовое представление о дискуссиях в технонаучном сообществе вокруг глобальных проблем. Сегодня не то время, когда эффективным считался лидер, который «занимается своим делом» и «не лезет в науку». От современных лидеров требуется хорошо осознавать свои рабочие теоретические допущения» (с.75).
Мы живем во времена, пишет автор в заключение, вызова глобальных технологий благу человечества, других видов, биосфере. Сегодня существуют массовые опасения, что, глобальные политические и корпоративные лидеры производят фундаментальные технологические изменения в отношениях общества с внешней природой и в самой человеческой природе, не заботясь о получении более достоверных знаний в отношении долгосрочных последствий научного и технологического развития для человека, других видов живого, планетарной среды. «Неожидаемым и нежелательным эффектом технонаучного прогресса вполне может стать «постчеловеческое» будущее, в котором людям больше не будет места среди их же собственных технологических творений. В эти неопределенные и сложные времена нужда в эффективном, творческом и моральном лидерстве остра как никогда. Современная сетевая организационная тенденция подсказывает решение проблемы. Решение - в переходе к сетевому лидерству, адекватному сетевой организации современного, глобального и основанного на знаниях, общества. Сетевое лидерство справится с великими системными угрозами, перед которыми стоит современный мир» (С.78).
А.А.Али-заде.
2012.03. . ПИРС К. БУДУЩЕЕ ТЕХНОНАУЧНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ: АТЕИЗМ И ЭТИКА В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
PEARCE C. Future technoscientific education: Ateism and ethics in a globalizing world // Bulletin of science, technology & society. – 2011. – Vol.31, № 2. – Р.81-102. - DOI: 10.1177/0270467611399743; http://bst.sugepub.com/content/31/2/81
Ключевые слова: глобализация, образование, просвещение, атеизм, фидеизм, технология, метафизика, прогресс, либерализм, позитивизм.
Исследователь из Канады считает, что традиционная идея о том, будто идеология образования – идеология простой преданности научному прогрессу, неадекватна в мире XXI века.
Со времен катаклизма 11 сентября 2001 года, пишет автор, на глобальной сцене воцарилась «Война с Террором», вылившаяся в войны в Ираке, Афганистане и геополитические решения Соединенных Штатов и их союзников. «Декларируемая цель этих войн и решений – добиться глобального мира и глобальной стабильности через построение светских и правовых государств там, где таких государств нет» (с.81). Идеологический фон этих устремлений часто описывается как защита светских западных ценностей от ценностей исламского фундаментализма и джихада (Jihadism).
Один из наиболее громких пропагандистов «войны с террором» и авантюр (ventures) в Ираке и Афганистане – бывший троцкист, а ныне «неопротестант» (neocon), комментатор Кристофер Хитченс (Hitchens). После событий 11 сентября 2011 года (9/11) Хитченс совершил резкий поворот от квазимарксистской критики капиталистического Запада к решительной защите превосходства западной либеральной цивилизации над радикальным исламом. При этом события 9/11 только укрепили Хитченса в атеистическом мировоззрении. В 1997 году он написал атеистическую книгу «Миссионерство: теория и практика Матери Терезы» (The missionary position: Mother Teresa in theory and practice), где разрушил сложившийся в мире образ армянской монахини. А в 2007 году увидели свет два его откровенно атеистических произведения – «Портативный атеист: необходимое чтение для неверующих» (The portable atheist: Essential readings for the non-believer) и «Бог – не Великий» (God is not Great). Хитченс неустанно напоминает, что США всегда были атеистической страной, поскольку знаменитая фраза «с нами Бог» была включена в американский «Обет Патриотизма» (The Pledge of Allegiance) только в 1954 году на пике холодной войны с атеистическим коммунизмом. То есть Хитченс подчеркивает, что религиозность светских Соединенных Штатов, как и светского Запада в целом, - скорее политика, чем реальная религиозность, что, в общем-то, правда, если иметь в виду историческое возникновение современного Запада как технологического общества в процессе секуляризации.
Что же касается стран «незападной» культуры, то в целом их народы далеки от того прямолинейного атеизма, о котором говорит Хитченс. Достаточно посмотреть на индийский «лик» великого современного «двуликого Януса» - Китай-Индию. Обе наиболее населенные страны символизируют два параллельных, с точки зрения дихотомии атеизма/религиозности, процесса глобализации-модернизации. Если и есть страна, которая отличается религиозностью своего населения, то это – Индия. Нельзя не упомянуть и «азиатских тигров» - Японию, Южную Корею, Тайвань и Сингапур, - которые с 1945 года выросли в сильные экономики, и которые при этом имеют глубокие религиозные традиции. «А освобождение России от коммунизма со времен «падения стены» лишь показывает, что 70 коммунистических лет ничего не могли поделать с российской религиозной традицией» (с.82). Как же так получается, что при всех трудностях во взаимоотношениях с этими странами Запад не видит в них такой же для себя проблемы, какую видит в исламском мире? Дело, очевидно, в событии 9/11, проблеме Израиля/Палестины, ядерном факторе Ирана и, несомненно, в жизненно важных для Запада нефтяных интересах в исламских странах. Однако сравнительно мало публичных дебатов о глобальной роли Китая, чья глобальная мощь несоизмеримо выше глобальной силы мусульманских стран вместе взятых. Между тем Китай, проведший в 2008 году Олимпийские игры, пославший человека в космос, показавший самые высокие в мире темпы экономического роста, построивший самую большую в мире дамбу, и самую высотную железную дорогу, связывающую Тибет со всей китайской континентальной территорией, заслужил право проводить глобальную политику в соответствии со своей глобальной ролью.
Казалось бы, Китай – сильнейший глобальный конкурент Запада. Но взаимоотношения Запада и Китая, временами напряженные, не характеризуются агрессивной конфликтностью. Напротив, западные правительства часто прибегают к помощи Китая в их проблеме с Северной Кореей и в отношении других дипломатических проблем. Получается, что и близко не имеющим таких глобальных достижений, какие имеет Китай, исламским странам приписывается Западом незаслуженно высокое геополитическое значение. Запад более спокойно относится к Дальнему, чем Среднему Востоку, притом, что западная религиозная традиция восходит именно к религии Среднего Востока – богу Авраама, Исаака и Якова, А Моисей упоминается в Коране не менее 100 раз. Какие же глобальные новости нашей эпохи действительно велики – событие джихада 9/11 или атеистические Олимпийские игры-2008? Допустим, ответ – в пользу события 9/11. Будет ли это означать, что Хитченс прав, рассматривая атеистическую идеологию фактором научного, технологического, социального и экономического прогресса общества, которое в лице атеистического западного общества, конкретно – США, навлекло на себя атаку религиозного фундаментализма как идеологии, препятствующей общественному прогрессу? Иными словами, действительно ли глобализация создала глобальный конфликт между атеистическим «миром прогресса» и религиозным «миром застоя и регресса»?
Проясняющий ответ на этот вопрос дал бывший президент Китая Джианг Земин (Jiang Zemin), который сказал, что он атеист как президент КНР и член коммунистической партии (с.82). В сущности, он дал понять, что атеизм – принадлежность китайской властной элиты, бесконечно малой в сравнении с огромным «религиозным» китайским населением, и эта элита, тем не менее, сумела сообщить стране «атеистический» вектор научного, технологического и экономического прогресса. «Можно ли утверждать, что атеизм, полагаемый Ф.Ницше судьбой Запада, необходимо связан с технологическим и научным знанием, которое Китай и другие страны заимствовали на Западе, прокладывая свой будущий курс? И не является ли исламский мир здесь исключением?» (с.83). То есть вопросы – о глобализации атеизма, тождественной глобализации (глобальной передаче) технологического и научного знания, в отношении которой исламские страны занимают позицию малого или большого «сопротивления». При этом, несомненно, лишь мизерное меньшинство из миллиарда мусульман склонно вовлечься в прямой джихад против Запада. Однако оно – очень активное и надеется приобщить к джихаду весь миллиард своих собратьев по религии. Так что есть основания видеть конфликт эпохи глобализации в конфликте исламский мир/Запад. Можно и уточнить западную сторону конфликта, расширительно определив ее как «Запад и другие страны», поскольку «не относящиеся к мусульманскому миру и участвующие в процессах глобализации-модернизации страны «незападной» культуры испытывают не больше симпатий к исламскому фундаментализму, чем мистер Хитченс» (с.83).
Какова же в таком случае глобальная ситуация «атеизм против фидеизма» в долгосрочной перспективе? Прежде всего, это – вопрос о стандартах, опираясь на которые постмодернистский глобальный атеизм будет судить о своих успехах или неудачах в противостоянии с «фидеистским» миром. Ясно, что вопрос - к системе образования, которая обеспечивает атеистическим технонаучным и бюрократическим элитам несение их политической ответственности, их уверенность в своей правоте. Притом, что ислам – фактически боковая ветвь «еврейско-христианской традицией» и что Запад в долгу перед исламским Просвещением X-XII веков за передачу классических греческих текстов Европе, есть все основания признать интеллектуальное наследие Платона и Аристотеля общим для ислама и Запада. И это особенно важно потому, что «Аристотель в своих текстах призывает осторожно относиться к технологическим изменениям, которые неизбежно влекут за собой изменения в управлении (изменения законодательства), что может вызвать смятение в государстве» (с.83). Чтобы понять, к чему Аристотель клонит, вспомним о новых областях правовых исследований, которые возникли в результате научного и технологического развития, - таких, как право, связанное с Интернетом, космосом, новыми репродуктивными технологиями, правами животных и т.д. Притом, что Аристотель реально объединяет культурные коды Запада и исламского мира, нет основания, почему оба мира не должны понимать друг друга.
Американский политолог Ф.Фукуяма, известный своим тезисом о «конце истории», сконструировал разъясняющий этот тезис аргумент, сказав, что история с ее человеческим капиталом не закончится, пока не иссякнет питающая историю энергия человеческого капитала. А имя этой энергии – современная наука, которая все еще на марше. Значит, фактор, препятствующий «концу истории», - человечество с его родовым оружием выживания «наука». Наука жива, пока жив человек, и пока он жив, будет длиться его история. Аргумент оказался эффективным в защите тезиса о «конце истории» - Ф.Фукуяма, который с 2002 года по 2005 год был членом Президентской комиссии по биоэтике (The President’s Council on Bioethics), увидел в биотехнологиях инструмент изменения человеческой природы, т.е. возможность мира без человека и, следовательно, без науки. Тогда-то и наступит «конец истории», и это сделает технология, которая убьет (переродит) человека, а вместе с ним – и науку. Разве нет здесь прямого сходства с рекомендацией Аристотеля осторожного отношения к технологическому развитию, которое «может вызвать смятение в государстве»? Аристотель высказал эту рекомендацию и от имени будущего Запада, и от имени будущего исламского мира. Получается, что и Ф.Фукуяма высказывается от имени обоих миров. И далеко не только он один, но и все те исследователи во всем мире, кто предупреждает об опасности некритического отношения к технологическому развитию.
Это и означает, пишет автор в заключение, что «атеизм против фидеизма» никогда не был и сейчас, в эпоху глобализации, не является аргументом в объяснении, почему одни страны сделали ставку на научное и технологическое развитие, а другие – нет. Безусловно, историческая секуляризация Запада способствовала его научному и технологическому развитию. В светском государстве, естественно, развитие приобретает больший импульс, чем в фидеистском государстве – просто потому, что религия представляет консервативную подсистему общественной системы, в отличие от подсистемы науки-технологии, представляющей именно развивающую общество подсистему. Однако светскость не тождественна атеизму, как и религиозность – фидеизму. Дело в другой дихотомии – критического/некритического отношения к технологическому развитию.
А.А.Али-заде.
2012.03. . ВАН ДЕР СТЕЕН Дж. АДАПТИВНАЯ ИНЖЕНЕРИЯ
VAN DER STEEN J. Adaptive engineering // Bulletin of science, technology & society. – 2011. – Vol.31, № 2. – Р.134-143. - DOI: 10.1177/0270467610396694; http://bst.sugepub.com/content/31/2/134
Ключевые слова: адаптивная инженерия, инженерное образование, инженерный образовательный курс, техника.
Автор из Канады говорит о необходимости реализации проекта адаптивной инженерии – инженерной науки, которая бы совмещала достоинства строгой научной дисциплины и междисциплинарной науки. Таков, по мнению автора, спрос современного общественного развития – спрос на междисциплинарные научные исследования, призванные именно к тому, чтобы приблизить науку к потребностям общественного развития, сделать науку прямым фактором общественного развития. Тем более этот спрос актуален для прикладных научных дисциплин вроде инженерной науки.
Сложно характеризовать наше время, пишет автор. С одной стороны, очевидны технический прогресс и глобальное процветание. С другой стороны, мир находится на пороге коренных изменений. Общество и биосфера испытывают все большее напряжение развития. И человечеству требуется отвечать на этот вызов – люди должны принимать адекватные потребностям напряженного развития решения. Однако этому не способствуют ни наше формальное образование, ни в целом наша практика социализации. У всех нас – дефицит практического понимания взаимозависимости между нами и фундаментальным механизмом существования и развития объединенной системы общества и биосферы. Все мы должны задуматься о решении проблемы этого дефицита.
Прежде всего, эта проблема касается инженеров – профессиональных технологов. Они непосредственно выстраивают искусственную – технологическую - среду обитания человека, выстраивают технологическое общество и, тем самым, задают объединенной системе общества и биосферы параметры развития, которые могут противоречить фундаментальному механизму развития этой объединенной системы. Так возникает проблема инженерного (технологического) знания – инженерного (технологического) образования, именно проблема технологического образования в эпоху глобализации. Глобальная экономика создала спрос на новые специальности, способные работать в условиях ускоренного технологического развития, взрывного информационного пространства, огромной организационной сложности и возникновения глобально-национальных проблем.
Сегодняшние выпускники инженерного образования оказываются лицом к лицу с совершенно другим миром, чем мир их родителей. Современные преподаватели технологической науки обязаны разъяснять студентам, в каком мире им предстоит работать, однако и сегодняшние образовательные программы составлены так, какими они были для прошлого поколения, - с упором на «чистую» науку, мало приспособленную для решения прикладных задач в обществе эпохи глобализации.
В эпоху технологического общества и его органической части – экономики знаний - инфраструктура знаний (образование) играет очень важную роль во «вторичной социализации». Ж.Эллюль утверждал, что университеты готовят людей для технологического общества, между тем как их роль должна быть шире – они должны не только преподавать технологическое знание, но и учить критическому анализу технологии. Иначе можно будет осуществлять технологическое развитие, но невозможно – управлять им, т.е. видеть его социальные проблемы и решать их. Тем самым Ж.Эллюль проектировал новое технологическое образование, именно такое, которое заслуживает определения «адаптивного инженерного образования» - выпускающего специалистов не просто с профессиональным знанием, но «превентивным» знанием социальных проблем, связанных с практической реализацией профессионального знания. Таким образом, адаптивное технологическое (инженерное) знание – это знание «превентивное», высоко рефлексивное и междисциплинарное. В целом это – знание «неуверенное», поскольку его носитель осознает свои образовательные пределы перед решением технологической задачи с учетом всех возможных социальных последствий этого технологического решения (с.141).
В современную эпоху нового разнообразия профессий молодежь хорошо чувствует, что университетское образование необходимо для конкурентоспособности на рынке труда. Вместе с тем, сегодняшние студенты университетов хотят получить более полные знания о социальных механизмах, чтобы быть не просто профессионалами, но социально ответственными профессионалами – профессионалами-гражданами. Это и есть общественный спрос на технологическое в широком смысле (в том числе социально-технологическое) знание, адаптированное к решению непосредственных задач социального развития. Это спрос на новую в широком смысле инженерную науку как науку о технологическом развитии, сочетающую специальное технологическое знание и общее знание - механизмов социального развития. Пришло время новой модели технологического развития и, соответственно, новой модели технологического (инженерного) знания – адаптивной инженерии. Что такое адаптивная инженерия?
Во-первых, это – превентивная технологическая практика, когда технологами осознается не только техническая, но и социальная задача. Разумеется, технологу не обязательно осознавать свою социальную задачу, но в нынешней модели технологического образования он элементарно не получает ресурса для того, чтобы быть превентивным технологом – чтобы мыслить шире, чем просто «техник». В отсутствие адаптивной инженерии превентивный – т.е. социальный – подход к технологии может работать только локально, в отношении конкретных технологий, когда есть настоятельная необходимость «обратной связи» с технологией. Подобные прецеденты превентивной инженерии хотя и одиночны, но представляют важный шаг в формировании нового понимания технологической деятельности. Адаптивный инженер станет насколько это возможно расширять информацию о своем «изделии», вводить именно социальную информацию, хотя бы минимально гарантируя, что технологическое развитие не создаст особых проблем для человека, общества, окружающей среды. Превентивная инженерия – это, в конце концов, очень важное осознание ограниченности отдельной научной дисциплины, которое будет мотивировать переход к междисциплинарному мышлению.
Во-вторых, адаптивный технолог – рефлексивный технолог, который не просто делает хорошо известную ему техническую работу, но постоянно «относится» к ней в контексте социальной цены технологического прогресса. Подобно превентивной инженерии, рефлексивная инженерия осуществляется с «обратной связью», ценностным сознанием, что заставляет рефлексивного технолога весьма заинтересованно зондировать социальные последствия своей работы.
В-третьих, адаптивный технолог – широкий мыслитель, стремящийся строить междисциплинарное исследовательское поле. Притом, что существующая сегодня инфраструктура знания очень плохо приспособлена для выполнения междисциплинарной работы. Учитывая, что в настоящее время система научного знания в целом остается фрагментированной на отдельные научные дисциплины, можно вообразить технолога, владеющего знаниями нескольких отдельных дисциплин, но именно не много-, а междисциплинарное знание связано с реальной широтой мышления. Поэтому переход к адаптивной инженерии требует формирования системы междисциплинарного знания. Этот процесс идет, и такая система формируется под влиянием глобализации, перестраивающей поликультурную социальную среду – сосуществования многих культур – в межкультурную среду – тесного взаимодействия многих культур. Интегрирующее давление глобализации испытывает и научное мышление. Поэтому – дело времени, чтобы адаптивная инженерия с ее спросом на междисциплинарное мышление стала частью системы междисциплинарного знания.
В-четвертых, адаптивная инженерия работает на социальную справедливость. Глобализация, активизировав в мировом обществе интеграционные, коммуникационные процессы социального обмена, способствовала осознанию людьми проблемы социальной справедливости – глобальных социальных неравенств. Ясно, что адаптивная инженерия, поскольку она – адаптивная, т.е. чувствительная к социальным механизмам, должна быть чувствительна к механизмам, воспроизводящим социальные неравенства, и должна направлять технологическое развитие на их устранение и, значит, восстановление социальной справедливости. Действительно, если адаптивный технолог думает о социальной цене своей работы, он не может не думать о социальной справедливости – например, о том, что человек важнее машины, что технологическое развитие не должно вредить социальному обмену, порождать социальные неравенства и т.д.
В-пятых, адаптивный технолог – «социально включенный» деятель. Глобализация поставила перед инженерами традиционной школы проблему создания глобальных технологий. Это – проблема, поскольку создание глобальных технологий требует междисциплинарного знания, которым узко образованные инженеры традиционной школы не владеют. Адаптивные же технологи, нуждаясь в междисциплинарном знании, через такое знание «включаются» в глобальный социум и получают соответствующую (глобальную) социальную информацию, необходимую для создания глобальных технологий с минимальными социальными издержками.
«Адаптивная инженерия, пишет автор в заключение, освобождает технологов из-под власти технологии и возвращает им контроль над технологическим развитием. Сама генеральная общественная тенденция эпохи глобализации – формирования глобальной среды социального обмена, межкультурной среды – подсказывает, что пришло время адаптивного научного знания, социально включенного междисциплинарного знания. Глобализация принесла с собой и надежды, и проблемы, в том числе и такую великую надежду, как социально включенное научное и технологическое развитие» (с.141).
А.А.Али-заде.
2012.03. . КОРНЕЛЛ К. ПОМНЯ ДРЕВНИХ: ТЕХНОНАУКА В ПРОИЗВЕДЕНИИ КАРЕЛА ЧАПЕКА «У.Р.Р.» (УНИВЕРСАЛЬНЫЕ РОБОТЫ РОССУМА)
CORNELL C. Remembering the ancients: Observations on technoscience in Capec’s R.U.R. (Rossum’s universal robots) // Bulletin of science, technology & society. – 2011. – Vol.31, № 2. – Р.103-112. - DOI: 10.1177/0270467610391289; http://bst.sugepub.com/content/31/2/103
Ключевые слова: технонаука, слава, человеческая природа, научная фантастика, У.Р.Р., Чапек.
Исследовательница из Канады находит, что научно-фантастическое произведение Карела Чапека «У.Р.Р.» (Универсальные роботы Россума), сатирически подающее устремленность современных «героев технонауки» к технонаучной славе, заставляет вспомнить античную литературу с ее героями, столь же увлеченными трагической для себя гонкой за славой, и понять неизменность человеческой природы. Понять, что человек, неизменно, по своей природе, устремленный к горизонту славы – античной, технонаучной, любой – угрожает самому же себе.
Именно как Макиавелли, пишет автор, стремился утвердить вместо мнимой классическими философами теоретической политики реальную политику, Френсис Бэкон стремился к тому же в отношении науки, полагая, что в действительности научные теории служат утилитарным целям эффективного для общества технологического развития. Ф.Бэкон называл древнегреческую мудрость «рассуждающей, но не работающей наукой» (с.103).
В связи с этим поразительно найти древнегреческую «научную фантастику» повествующей о «работающей науке» (вполне в смысле Ф.Бэкона) в победе над Троей – в виде такого технологического (робототехники) чуда, как «троянский конь». И этот же античный «технологический прецедент» открывает истину о технологическом развитии не только во благо, но и во зло – ведь технология погубила троянскую цивилизацию. И так было всегда – проект Ф.Бэкона «технологически плодотворной» науки реализован абсолютно, в том числе в массе проблем, создаваемых технологическим развитием. При этом глобальное технологическое развитие подсказывает «технологическую» же идею решения своих проблем – с помощью еще более сложных и, значит, еще более проблемных технологий. Ученые вроде Ф.Фукуямы (Fukuyama) и Л.Касса (Kass) многое сделали, чтобы привлечь общественное внимание к опасностям технологического развития в таких областях, как фармакология, генная инженерия, клонирование человека. Притом, что эта технологическая опасность – относительно недавнего времени, представляется важным посмотреть на предупреждение о ней в научно-фантастической литературе начала XX века, в работах Хаксли, Оруэлла, но особенно Карела Чапека, идеи которого шире будущих наблюдений Фукуямы и Касса.
Пьеса чешского сатирика и драматурга К.Чапека «У.Р.Р.», впервые опубликованная в 1921 году, - об уничтожении человечества роботами, человечеством же созданными. В пьесе звучит тема роботов как представителей системы «расчеловечивания» работников массового производства – системы «безмозглого» труда. В то же время тема роботов указывает на проблему порожденного Франкенштейном монстра – проблему порождаемых наукой технологических монстров. При этом пьеса содержит неоднократные ссылки на античность и в частности на драму Трои.
Безусловно, в пьесе Чапека узнаваемы ведущиеся в современной философии науки дискуссии. Однако многие из них ведутся вокруг технологических монстров второй мировой войны – таких, как концентрационные лагеря и атомная бомба. А это не очень актуально для поколений, которые пришли спустя много времени после войны – они не видят в этих технологиях смерти «водораздела», спрашивая даже, исключительны ли в истории человечества такие технологии. В пьесе же Чапека главное - то, что она осмысливает вопросы технологического развития, поставленные второй мировой войной, в «вечном» контексте, понятном любому поколению. В контексте человеческой природы, объединяющем технологических монстров всех времен – от времени Трои до наших дней.
Человечество в череде своих поколений склонно скорее забывать, чем помнить, что и зафиксировано в известном выражении «история ничему не учит». Тема исторического беспамятства людей – важнейшая в «У.Р.Р.». В пьесе Чапека есть персонажи, именно роботы, носящие имена известных древнеримских деятелей – Сулла и Марий. Сулла – женский робот, а Марий – мужской. К управляющему этими роботами на остров, где располагается соответствующий «технологический парк», приезжает некая Елена с инспекцией в отношении условий содержания роботов, и между ней и управляющим происходит следующий диалог.
Елена: Почему вы назвали ее Суллой?
Управляющий: Вам не кажется, что это – красивое имя?
Елена: Но это мужское имя. Сулла был римским полководцем.
Управляющий: О, а мы думали, что Марий и Сулла были любовниками.
Елена: Нет, Марий и Сулла были полководцами и воевали друг с другом в то время, когда… – впрочем, я не помню когда (с.104).
Этот короткий диалог очень плотен по свидетельствам человеческого беспамятства. Управляющий, во-первых, «забывает» вопрос Елены, переводя разговор на другой предмет и, во-вторых, не помнит, кто такие Сулла и Марий. В свою очередь Елена не помнит времени, в котором действовали исторические Сулла и Марий. И управляющий и Елена забыли о роботах и стали обсуждать реальные исторические фигуры. Наконец, в диалоге «забывчивых» людей присутствуют роботы, по определению лишенные человеческой памяти. Однако диалог символизирует не только историческое беспамятство людей, превращающее их в тех же роботов, что и есть прямой символ «расчеловечивания» технологического общества – подчинения человека созданной им техникой. Этот основательно «нагруженный» сверхзадачей диалог символизирует, в самих именах Суллы и Мария, также и фатальную человеческую слабость – стремление к славе. Чапек не случайно назвал Суллой и Марием именно роботов и не случайно выбрал именно эти имена, желая показать исторических Суллу и Мария как тех, кого жажда славы лишила разума и превратила в подобие «технологических монстров», несущих обществу беду. Действительно, римские полководцы Луций Корнелий Сулла и Гай Марий, находясь во власти своих политических амбиций, ввергли римлян в гражданскую войну, что стало концом республиканских свобод и началом диктатуры и империи.
Отсюда - ключевая идея пьесы Чапека. Коль скоро человеческая природа страдает двумя пороками – слабостью исторической памяти и опасным стремлением к славе, - то снизить негативные социальные эффекты этих пороков можно лишь постоянным обращением к истории, упорным изучением ее уроков. И только так «короткая» историческая память, делающая людей беззащитными перед творимой ими же социальной реальностью, способна стать «длинной», непрерывной памятью. Это не дает 100%-ной гарантии от повторения очередным поколением ошибок прошлых поколений, но вооружает людей бдительностью в отношении возможности такого повторения. Бдительное в этом отношении общество в любом случае снижает для себя вероятность быть «пойманным на тот же крючок» (с.104).
Волнующая Чапека человеческая проблема исторической амнезии присутствует в пьесе и в виде символов троянской войны. Во-первых, центральный женский персонаж пьесы носит имя Елена, которая, подобно троянской Елене, пользуется абсолютной властью над мужчинами, влюбляющимися в нее, стоит ей только показаться им на глаза. Во-вторых, Чапек идет на временной разрыв действия пьесы, когда сразу после появления Елены на «острове роботов» действие «пропускает» 10 лет – именно столько, сколько длилась троянская война. В-третьих, в кульминационный момент пьесы – революции роботов, - когда появляется ожидаемый людьми острова корабль, и люди радуются своему спасению, выясняется, что корабль везет роботов, которые будут людей истреблять. Ссылка на троянского коня и греческую атаку очевидна.
Для чего Чапеку понадобились эти аллюзии – объясняет Гомер в «Илиаде» и «Одиссеи». Важнейшим для древних греков было понятие kleos – «слава». Рискуя своей жизнью в битве, воин делает этот риск осмысленным как риск во имя чести, славы. Причем, Kleos – не только военная слава, но и слава изобретательного ума. Обоими этими «славами» и отличался гомеровский Одиссей, который был и отважным воином и «хитроумным». Ссылка в пьесе Чапека на сильнейшую жертвенную мотивацию древних греков славой более чем прозрачна – драматургическая Елена имеет фамилию «Слава» (Helen Glory). Притом, что славы в образе Елены желают все мужчины, и это – жертвенное, крайне рискованное (на кону - жизнь) желание.
Идея Чапека – не в том, что современное развитие преодолело все границы в жажде славы как своей критической мотивации, но в том, что современное развитие демонстрирует полное замещение самой области приобретения славы. «Теперь это «поле славы» - не война, а технонаука как современная комбинация науки, технологии и инженерии» (с.105). Управляющий, показывающий Елене «остров роботов», буквально переполнен гордостью за вверенное ему технонаучное производство, восклицая, что «старая добрая Европа только о нас и говорит» (с.105). Он видит себя не меньше чем хранителем репутации человечества и даже на пороге катастрофы бунта роботов продолжает защищать свою мечту: «Я делал это для себя, для своего удовлетворения! Я хотел, чтобы человек стал Творцом!». Это прямо перекликается с амбициями Виктора Франкенштейна – представителя «технонауки» в научно-фантастическом произведении Мэри Шелли «Франкенштейн». Это и отсылка к мифу о Прометее, связывающему технологическое развитие человечества в образе огня с амбициями, которые завели Прометея слишком далеко – он пошел на обман богов, чтобы выманить у них «огненную технологию», за что богами и было наказано все человечество. Сегодняшний очевидный смысл мифа: людские «игры с огнем» - технологическим развитием – не доводят до добра; технологическое развитие не должно быть игрой человеческих амбиций, иначе гарантирован результат, какой получил Виктор Франкенштейн, создав технологического монстра.
Несомненно, реальные честолюбивые ученые породили свои ужасные литературные образы вроде образа Виктора Франкенштейна. Но насколько эти литературные ужасы отражают реальность? Действительно ли имеет значение, что персоны технонаучного сообщества ищут славы? Приписывание ученым честолюбия – не литературный вымысел. Например, авторитетный химик и философ Майкл Поланьи признавал проблему честолюбия в науке, полагая, что «честолюбия ученый должен иметь ни слишком мало, ни слишком много» (с.105). Поланьи вспоминает, как однажды сподобился опубликовать в четырех статьях сумасбродную идею, думая, что она ведет к великому научному открытию, но позже понял, что ошибся и отнес этот свой ложный порыв на счет чрезмерного честолюбия. В среде авторитетных ученых существует и такое мнение, что личный успех не обязательно «мошеннический» мотив ученого, но, скорее, мотив добиться научной репутации и уважения коллег. В целом, честолюбие играет в научном сообществе важную противоречивую роль, не только «пришпоривая» научное развитие, но и создавая возможность «подмены науки».
Неявно присутствующие в пьесе Чапека античные истории славы дают понять, что стремление к славе может вести к великим подвигам, но оно, в конечном счете, деструктивно. Античное стремление к воинской славе, как оно символизировано в пьесе Чапека, - это стремление к славе в абсолютно деструктивном поле, насколько война деструктивна в отношении жизни воинов и общества, где она ведется. Это – стремление к славе не во имя жизни, но во имя смерти. Тем самым получается, что проводимая Чапеком аналогия между античным стремлением к воинской славе и мотивацией современного технонаучного развития хромает. Ведь конечная цель науки – благо человечества, в отличие от деструктивных целей античных войн. Чапек оспаривает подобный взгляд на науку, примерно так, как это делает философ науки Дж.Кавалис (Couvalis), который не согласен с популярным мнением, будто научный поиск морально нейтрален и не отвечает за аморальное употребление своих продуктов (с.106). Этот морально нейтральный взгляд на научное знание представлен в «У.Р.Р.» фигурой управляющего, носящего символическое имя Домин (Domin), за которым угадываются претензии на роль Господа, Владыки. Он хочет занять это место и потому высмеивает такие же претензии старого Россума - автора проекта «острова роботов». Со слов Домина, старый Россум всегда считал, что в Боге нет необходимости и, чтобы доказать это, решил выполнить работу Бога – сотворить существа, похожие на нас до последнего волоса. И Чапек показывает экспансию претензий науки-технологии занять место Бога. Если старый Россум пытался повторить божественную инженерию, то его сын, молодой Россум, стремится к инновационной инженерии, в которой не только Бог не нужен, но и природа не нужна. Зачем воспроизводить слишком сложную человеческую анатомию, если хороший инженер способен упростить ее. Домин и молодой Россум олицетворяют эгоистически-честолюбивое использование инструмента науки, которое оборачивается бедой для всех, и Чапек демонстрирует эту беду финальным в осуществлении научно-технического проекта «острова роботов» истреблением людей роботами.
Наука, технологическое развитие «приватизированы» человеческим честолюбием, которому дела нет до того, что Аристотель называл финальной причиной каждой вещи, - вот что, скорее всего, хотел сказать Чапек. Аристотелевская наука базировалась на представлении о том, что все имеет четыре причины – материальную, формальную, действенную и финальную причину. Финальная причина (цель) вещи отвечает на вопрос, для чего существует эта вещь. Наука Ф.Бэкона отвергла науку Аристотеля именно в том, что лишилась своей финальной причины. Для чего существуют современная наука и современное технологическое развитие – это решают те, кто задумывает научно-технические проекты. Во всяком случае, со времен Ф.Бэкона утвердилось представление, что наука не несет в себе, в том числе технологическое развитие, не несет в себе никакой финальной цели – что ее просто отличает ничем не ограниченная экспансия познания, а для чего, не ее вопрос. Поэтому «для чего» - и решают конкретные авторы научно-технических проектов и, по Чапеку, как правило, решают честолюбивые мотивы этих людей. Если бы «остров роботов» задумывался с научно-технологической целью освобождения людей от тяжелого физического труда, произошло бы восстание роботов? Неизвестно. Но, согласно Чапеку, оно точно должно было произойти, поскольку научно-технический проект мотивировался эгоистически-честолюбивой целью – то есть заведомо делался не для общественного блага, и наказание стало неизбежным.
Чапек – не «луддит». Он не призывает остановить технологическое развитие. Он призывает к введению технологического развития в координаты исторической памяти людей. Это необходимо, поскольку современное научное и технологическое развитие в принципе «беспамятно» по своей инновационной природе – новое знание и новая технология не «помнят» своих предшественников. Инновация на то и инновация, что совершает разрыв с тем, что было. Аристотелевская парадигма науки не была инновационным развитием. В парадигме Ф.Бэкона научное и технологическое развитие стало инновационным, утратив свою историческую память и позволив честолюбцам обращаться с собой как с роботом, выполняющим любые их команды. Роботы в пьесе Чапека – это робот современного научного и технологического развития на службе у честолюбцев. Драматургическое восстание науки-робота – наказание честолюбцев, которые держали науку за робота. Однако Чапек показывает, что роботы, завоевавшие свободу, не стали и не могли стать людьми – наука, отомстив за себя своим честолюбивым «пользователям», осталась современной наукой, «беспамятным» инновационным развитием.
В финале пьесы, пишет автор в заключение, среди обретших свободу роботов появляются два – мужской и женский – с многозначащими именами Адам и Ева. Они не такие, как остальные роботы. Они инновации, созданные еще до восстания как экспериментальные образцы и обладающие некоторыми человеческими эмоциями – способностью мечтать, смеяться, любить. Так Чапек помещает научное и технологическое развитие в вечный контекст человеческой истории, начатой с Адама и Евы, - истории, где честолюбие и беспамятство соседствуют с ответственностью и исторической памятливостью. И это – скорее оптимистический, чем пессимистический драматургический финал. Человеческая природа неделима. Пустой и опасный мотив честолюбия так же свойствен человеку, как и мотив ответственности. Никуда не денется ни то, ни другое. Поэтому риски социальных издержек научного и технологического развития будут и дальше сохраняться. Единственное, что можно сделать для их снижения – осознавать их, и такому осознанию помогает историческая память, т.е. та «длинная» память, которая отличает человеческий род от всех других родов живого (с.110).
А.А.Али-заде.