Философский аспект анализа суицида

Когда человек может повторить, следуя логике пушкинских строк: "Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена?" - можно с уверенностью сказать, что такой человек ходит по краю пропасти, называемой самоубийством. Мысль о смерти не дана человеческому сознанию, по верному замечанию А.Камю, мы имеем только "опыт смерти других", поэтому, по известной легенде, индийский принц, впоследствии получивший имя Будды (просветлённого) не знал ничего о смерти, существование которой от него было скрыто, пока он не увидел труп - мертвого человека. Это произвело на него такое впечатление, после которого оп уже не смог вернуться ни в свой благополучный дом, ни к своим прежним обязанностям. В "Исповеди" Л.Н.Толстой писал: "Мысль о самоубийстве пришла мне так же естественно, как прежде приходили мысли об улучшении жизни. Мысль эта была так соблазнительна, что я должен был употреблять против себя хитрости, чтобы не привести ее слишком поспешно в исполнение... и это сделалось со мной в то время, когда со всех сторон было у меня то, что считается совершенным счастьем"..." Источником кризиса было четкое осознание невозможности искренней веры в Бога, понимание полной бессмыслицы бытия природы, обрекающей все свои творения на неизбежную смерть, невозможность рациональным путем ни доказать, ни опровергнуть адекватность миру столь личностного запроса о смысле жизни. "Положение мое было ужасно. Я знал, что ничего не найду на пути разумного знания, кроме отрицания жизни, а там в вере - ничего, кроме отрицания разума, которое еще невозможнее, чем отрицание жизни", - уточнял далее Толстой (См. Л.Н.Толстой. Полн.собр.соч., Т.ХV под редакцией П.И.Бирюкова С.14, С.31).

Уже упомянутый мной ранее американский философ и психолог У.Джемс рассматривал подобное кризисное состояние сознания как форму "религиозной болезни", когда на нормальный религиозный запрос не дается нормального религиозного ответа. Легче всего предположить, что дух либо не проявляется в природе, либо проявляется в ней неадекватно, по мысли Джемса, но, по его же утверждению, именно личности с развитым, "преизбыточным" интеллектом труднее всего следовать абсурдной логике бездоказательной веры. Возникает ситуация, когда индивидуальное человеческое сознание выступает в качестве основного источника дисгармонии внутри личности, которая оказывается глубоко несчастна, и в которой на место "инстинкта любви" выступает противоположный ему "инстинкт смерти", используя фрейдовскую терминологию. Парадигму "несчастного сознания" в русской культуре задолго до метаний Л.Н.Толстого воссоздал Ф.М.Достоевский, которому принадлежит несомненная заслуга раскрытия внутренней логики "умного самоубийства".

В воспоминаниях писательницы Л.Хохряковой можно прочитать любопытную оценку деятельности Ф.М.Достоевского: "Федор Михайлович был единственный человек, обративший внимание на факты самоубийства; он сгруппировал их и подвел итог, по обыкновению глубоко и серьезно взглянув на предмет, о котором говорил. Перед тем как сказать об этом в "Дневнике", он следил долго за газетными известиями о подобных фактах, а их, как нарочно, в 1876 году явилось много, - и при каждом новом факте говаривал: "Опять новая жертва и опять судебная медицина решила, что это сумасшедший! Никак ведь они (то есть медики) не могут догадаться, что человек способен решиться на самоубийство и в здоровом рассудке от каких-нибудь неудач, просто с отчаяния, а в наше время и от прямолинейности взгляда на жизнь. Тут реализм причиной, а не сумасшествие." (См. Полн. собр. соч. Достоевского, из примечаний к С.146. Л., Наука, 1981).

"Дневник писателя" было изданием, предпринятым самим Достоевским ради разговора со своим читателем на злобу дня, именно в нем в 1876 году писатель опубликовал выдуманную им предсмертную записку одного "самоубийцы от скуки", разумеется материалиста", под названием "Приговор". Публикации предшествовали события реальной жизни, описанные Достоевским в небольшой статье "Дневника", названной "Два самоубийства". Одно из самоубийств было описано в городской хронике "Нового времени", его совершила молодая московская швея, выбросившаяся из окна мансарды шестиэтажного дома с образом Божией матери в руках; второе сообщение о самоубийстве Достоевский получил в письме К.П.Победоносцева, рассказавшего ему о самоубийстве семнадцатилетней дочери А.И.Герцена во Флоренции, непосредственным толчком к которому явилась ее неудавшаяся любовь к сорокачетырехлетнему французскому социологу Ш.Летурно. Об этих самоубийствах Достоевский писал: "Об иных вещах как они с виду ни п р о с т ы, долго не перестается думать, как-то мерещится, и даже точно вы в них виноваты." (см. Достоевский. Собр. соч. Т.23, С.146). Результатом этих размышлений писателя явилось создание двух самостоятельных произведений: "фантастического рассказа" "Кроткая" и предсмертной записки самоубийцы "Приговор".

В "Приговоре" размышления материалиста удивительно напоминают логику рассуждения Толстого в "Исповеди", хотя по времени их разделяет почти десять лет (Толстой писал свою "Исповедь", когда Достоевского уже не было в живых). Удивительным образом воспроизводимая в "Приговоре" логика напоминает также и рассуждение американского психолога У.Джемса в работе "Воля к вере" (1897).

Самоубийца в "Приговоре" поначалу задается вопросом о некоем фундаментальном моменте человеческой несвободы: "...В самом деле: какое право имела эта природа производить меня на свет, вследствие каких-то там своих вечных законов.., какое право она имела производить меня, без моей воли на то, сознающего?... я все-таки должен... принять страдание в виду гармонии в целом и согласиться жить." Далее выясняется, что основной источник ощущения себя несчастным для будущего самоубийцы - это сознание, т.к. именно оно "задает беспрерывно вопросы" и обнаруживает, грозящий "завтра" нуль, т.е. смертность человеческой природы. "Не буду и не могу быть счастлив под условием грозящего завтра нуля", - заявляет этот материалист и продолжает свое рассуждение, доводя его до степени отчаяния в следующих строках: "...Невольно приходит в голову одна чрезвычайно забавная, но невыносимо грустная мысль "ну что, если человек был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы, чтоб только посмотреть: уживется ли подобное существо на земле или нет?" Грусть этой мысли, главное - в том, что опять-таки нет виноватого, никто пробы не делал, некого проклясть, а просто все произошло по мертвым законам природы, мне совсем непонятным, с которыми сознанию моему никак нельзя согласиться."

Заключительный вывод этого несчастного мыслителя в полном смысле слова самоубийственен: "...В моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдание, - вместе со мною к уничтожению... А так как природу я истребить не могу, то и истребляю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого".(Там же, С.146).

Итак, можно сделать вывод о том, что в парадигму "несчастного сознания" самоубийцы-интеллектуала обязательно включено следующее несоответствие: тоска по гармоничному устроению мира и полное отсутствие в самом мире, вне человека разумного начала; тоска о Боге и невозможность доказать его бытие.

Однако логика "умного самоубийства" имеет и еще одну сторону постановки проблемы. В романе Ф.М.Достоевского "Бесы" самоубийца Кириллов рассуждает несколько в ином ключе, чем несчастный из "Приговора". Образ Кириллова иногда пытаются связать с некоторыми идеями Ф.Ницше, подробную интерпретацию его мы встречаем в "Мифе о Сизифе" А.Камю. Интерес к этому литературному герою в среде философов, видимо, не может быть случайным. Кириллов к рассуждению о том, что "Бог необходим, а потому должен быть. Но я знаю, что его нет и не может быть. Человеку с такими двумя мыслями нельзя оставаться в живых", - добавляет еще рассуждение: "Если нет Бога, то я Бог. Если Бог есть, то вся воля его, и из воли его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие." Именно самоубийство и выступает для этого персонажа формой "заявления своеволия" (см. Ф.М.Достоевский. Собр. соч. Т.7. М., Худ. лит., 1957, С.641).

Своеволие героев произведений Достоевского русский философ Н.А.Бердяев связывает с раздвоенностью (расщепленностью) человеческого сознания, которая приводит личность к открытию парадокса рабства от абсолютизации собственной индивидуальной свободы (человек - раб своей свободы).

Психолог и прагматист У.Джемс называл гетерогенность сознания источником смертельной борьбы между двумя "Я": реальным и идеальным. Единственным исходом этой борьбы за смысл индивидуального существования является путь обретения веры ("воли к вере" - у Джемса), а одновременно с этим обретение "вершины сознания", с которой личности открываются новые перспективы ее жизни. Джемс настаивал на спасительном характере любой веры по отношению к суицидальным попыткам, русская религиозная мысль признавала путь только "живой" христианской веры в индивидуальное бессмертие. Достоевский прямо подчеркивал важность личности самого Христа в разрешении внутреннего конфликта сознания: в одном из своих писем он высказал своего рода формулу абсурда - если истина вне Христа, то я хочу остаться с Христом, а не с истиной.

Вера, воля, свобода выступают при таком видении проблемы как атрибуты человеческой природы, но у феномена индивидуальной веры сохраняется особая функция по отношению ко всему сознанию человека в целом, т.к. ее задача есть ограничение абсолютной индивидуальной свободы и придание смысла жизни личности, например, по принципу "вера сама себя оправдывает" у Джемса.

Т.о., вера - это принципиальная несвобода, но она же организующее (смысловое начало) и основной импульс к действию (к тому, чтобы жить). Л.Н.Толстой вполне подтверждает эту мысль, когда подводя мучительный итог своим исканиям, пишет: "...Я начинал понимать, что в ответах, даваемых верою, хранится глубочайшая мудрость человечества, и что я не имел права отрицать их на основании разума, и что главные ответы эти одни отвечают на вопрос жизни.'' (см. Там же С.35).

Подводя итоги, можно отметить следующее: суицид, являясь устойчивым в демографическом отношении явлением, имеет преимущественно индивидуальные корни. Суицид поднимает вопрос о вере как особой форме целостного знания, сопрягающего в себе интеллектуальную созерцательность и поведенческую активность (из этого проистекает неслучайность интереса американского прагматизма и русской религиозно-философской мысли, прагматичной по существу, к вопросам "второго рождения сознания"). Суицид преодолим, решение данной проблемы не безнадежно, если вспомнить, что почти в 80% случаев самоубийство - это результат дееспособной воли и рационально заостренного сознания. Конечно, поднимаемые в статье вопросы веры только обозначены, но правильно выбранный путь решения проблемы - это уже наполовину ее решение.

"Живая", личностная вера преодолевает конфликт человека и мира, а также раздвоенность человека на путях абсолютной свободы. Остается еще один важный момент внутреннего бытия человека, сопряженный с суицидальными попытками, - это решение проблемы существования зла и страдания в мире. Если суицид есть во многом следствие глубокой меланхолии от разочарования личности в возможности исправления наличного зла в мире, включая смерть, то необходимо решить проблему характера и основных источников зла. Зло, с философско-богословской точки зрения, можно истолковать по меньшей мере двояко: либо как самостоятельную субстанцию, либо как недостаток добра. Первое (представление о субстанциональном характере зла) можно связать с представлениями античного мира о судьбе (в русской философии наиболее интересны идеи Бердяева о существовании "меонической свободы" как основного источника зла). Зло в качестве недостатка добра - идея, наиболее глубоко проработанная в трудах Блаженного Августина, у нас в России имеет таких последователей, как Ф.Достоевский, В.Соловьёв, Н.Лосский и др.

В творчестве Достоевского, в частности, зло всегда имеет личностный характер (достаточно вспомнить персонажей романа "Бесы"), этой же идеи придерживался У.Джемс в “Плюралистической Вселенной”. Для преодоления суицидального пессимистического настроения необходимо, как мне видится, признание именно несубстанционального характера зла.

Только в христианстве судьба и свобода могут выступить вместе как провиденциальная реальность личностного бытия, когда провидение как видение вперед собственных возможностей сохраняет за личностью право на свободу выбора определенной судьбы для себя. В.Соловьёв писал о необходимости замены понятия судьбы на понятие провидения, оценивая судьбу Пушкина как акт свободного избрания самим поэтом своего трагического ухода (см. ст. "Судьба Пушкина"). В таком случае вера как источник целостности знания, включающего в себя не только рацио, но и интуицио, выступает в качестве той формы абсурдности постижения реальности, которая одна может стать приемлемым основанием для преодоления абсурдного же совместного нахождения человека и мира. Ведь в конце концов, нельзя долго находиться на пороге желания поверить во что-то, или в кого-то. Такое неравновесное для психики человека состояние толкает его к отчаянию, а от него к поднятию рук на себя, замучившегося "глупыми" вопросами. Толстой в таком неравновесном состоянии прячет сам от себя шнурок, чтобы не повеситься, Гоголь пускается в путешествия, Гёте пишет роман. Если интеллектуальное богатство личности оказывается недостаточным для того, чтобы мужественно пребывать в абсурде жизни, то поступь суицида уже слышна.

Один из психотерапевтических подходов к разрешению проблем внутренней готовности личности к суициду - это переключение сознания личности на какие-то заботы альтруистического характера. Хорошо известно, что суицид по самому своему существу есть проявление глубочайшего эгоцентризма. Некоторые христианские богословы рассматривают суицид не только как впадение в глубочайший грех отчаяния (см. об этом любопытную легенду о 2-ух послушниках в "Трёх разговорах" В.Соловьёва), не только как совершение непоправимого греха убийства, но и как своего рода дезертирство с поля битвы жизни, наполненной страданием, смысл которого открыт только Творцу. "Принять крест внутрь себя", - так писал Н.Бердяев в ответ на распространившиеся самоубийства в среде русских эмигрантов, имея в виду принятие воли Творца со смирением, столь не свойственным гордому интеллекту. Бердяев оценивал самоубийство как "духовное падение и слабость", подчеркивая, что психология самоубийства "не знает выхода из себя к другим", он рефреном повторял: "можно сочувствовать самоубийце, но не самоубийству" (см. Н.Бердяев. "О самоубийстве (психологический этюд)". Переизд. МГУ 1992, С.21, 9, 5).

Т.о., можно построить рассуждение следующим образом: гордиться может и должен один человек перед другим человеком, но не перед Богом. "Тот, кто борется с Богом становится превыше всех", - писал С.Кьеркегор (см. С.Кьеркегор. "Страх и трепет." Л., 1991, С.16). Суицид как никакая другая ситуация высвечивает это внутренне богоборчество и ставит во главу угла проблему внутренней свободы, а также поднимает проблему качества индивидуальной веры (можно верить как Муссолини верил в национальную избранность, или раскольники в то, что царь Пётр - Антихрист, а можно - как Бл.Августин верил в Бога). На плечах этих проблем вырастает проблема соотношения свободы, воли и веры в сознании одного человека, а также соотношения временного и вечного. Именно размышления о природе суицида натолкнули таких мыслителей как Достоевский, Джемс, Бердяев и др. на мысль о сугубо индивидуальном характере всякого источника человеческой религиозности; и хотя оценка религии в плане "многообразия религиозного опыта" во многом и по сей день остается спорной, тем не менее для философского анализа феномена суицида она является важной и продуктивной по своим эвристическим возможностям.

На исходе ХХ столетия необходимость выработки синтетического подхода в оценке спорных философских проблем с очевидностью назрела; с этих позиций и выстраивался материал данного исследования.

Библиография.

  1. А.Ф.Кони. Собр. соч., М., 1967, Т.4.
  2. Э.Дюркгейм. Самоубийство. Социологический этюд. М., 1994.
  3. А.Смирнов (проф., прот.). Самоубийство и христианский взгляд на жизнь (публичная лекция). СПб., 1914.
  4. Л.Трегубов, Ю.Вагин. Эстетика самоубийства. Пермь, 1993.
  5. И.А.Алиев. Актуальные проблемы суицидологии (уголовно-правовой и криминологический аспект). Баку, 1987.
  6. Н.Е.Бачериков и др. Философские вопросы психиатрии. Киев, 1985.
  7. Л.Н.Толстой. Полн. собр. соч. под ред. П.И.Бирюкова. М., 1913, Т.15.
  8. Ф.М.Достоевский. Полн. собр. соч. Л., 1981, Т.23.
  9. Ф.М.Достоевский. Собр. соч. М., 1957, Т.7.
  10. Н.Бердяев. О самоубийстве (психологический этюд). Переизд. МГУ, 1992.
  11. С.Кьеркегор. Страх и трепет. Л., 1991.

Красненкова И.П.

Опубликовано в сб. "Идея смерти в российском менталитете".

Изд-во "Русский гуманитарный христианский институт" СПб, 1999.

[ Следующий документ | Предыдущий документ | На главную страницу ]

© 1999 Красненкова И.П.

[email protected]

Наши рекомендации