Война в Испании. 1936–1937
Гражданская война в Испании и Муссолини
Политика войны
(продолжение)
Война в Испании. 1936–1937
В свое время Муссолини критиковал Наполеона за недостаток характера, и мечты об империи и военных победах в конце концов захлестнули его и привели к падению. Но к 1936 году многие заметили тот же порок и в самом дуче. Все реже и реже он прислушивался к голосу здравого смысла. Ивон Де Беньяк, журналистка, которой довелось довольно хорошо его узнать в этот период, была потрясена его ужасающей обособленностью и потерей какой-либо связи с обычными людьми, когда Муссолини не признавал даже спасительных советов, боясь, что это будет выглядеть как критика того, что он упустил сделать. Дуче предпочитал быть окруженным аплодирующими толпами и восхищенными противниками, которые всякий раз подтверждали бы незыблемость его авторитета.
Один из его старых и преданных соратников, коллега по работе в «Пополо д'Италия», Оттавио Динале, нашел в себе смелость предупредить дуче о необходимости теперь, когда он достиг вершины успеха, отмежеваться от международной политики, но не отгораживаться от людей или хотя бы чаще прислушиваться к своему внутреннему голосу. Муссолини ответил на это, что в отличие от других диктаторов у него есть иммунитет, предохраняющий его от опасности тщеславия или самообмана. Не страдая ложной скромностью, он сравнивал себя с Гарибальди и Чезаре Борджиа, ведь он – «непобедимый дуче»: прозвище, которое он когда-то считал скучным, теперь доставляло ему почти чувственное удовольствие. Он сказал Динале, что «завоевание Эфиопии не является само по себе целью, а лишь шагом к другим целям, которые уже окончательно созрели в моем мозгу». Тем не менее он находился «настороже, изучая историю, в ожидании нужного момента», управляя событиями не с помощью каприза, а направляющего провидения и довлеющего над ним осознания своей миссии.
Другой старый знакомый Муссолини, фашистский дипломат Роберто Канталупо, отсутствовавший три года, возвратясь в Италию в 1936 году, обнаружил, какой вес приобрел дуче, каким остекленевшим, рассеянным взглядом он скользил по лицам тех, с кем разговаривал, как будто вовсе их не замечал. Беседуя в частном кругу, он все чаще вел себя так, как будто читал лекцию перед большой толпой, стараясь показать, какое расстояние отделяет его от простых смертных. Муссолини излучал то же личное обаяние, которое Канталупо помнил с прежних времен, и производил то же впечатление собранности и силы, но теперь, казалось, он пребывал в ином измерении, где уже не желает или не нуждается в том, чтобы знать, что происходит в окружающем его мире.
Еще один большой поклонник Муссолини, бывший сквадрист Джузеппе Ботта, один из двух фашистских министров, занимавших свой пост довольно длительное время, записал в своем дневнике о произошедшей с диктатором перемене и о том, как он был обескуражен, обнаружив все возрастающую невозможность к нему подступиться. Согласно запискам Ботта, прежний заядлый спорщик, Муссолини превратился в человека, резко обрывавшего любую тему простой командой, как бы «с высоты своего величия». Он мог выслушать возражения, но никогда не принимал их к сведению, так как не мог позволить, чтобы кто-нибудь подумал, что у него есть сомнения или колебания. У Ботта были свои причины потворствовать чувству непогрешимости дуче. Это делали и многие другие, кто не хотел быть снятым с должностей, дающих выгоду и власть. Но большинство из них все-таки чувствовали, что делалось что-то не так, что Муссолини захвачен в плен созданным им самим мифом, который теперь преследовал его повсюду.
Подобную же историю рассказал один из преуспевающих фашистских послов Джузеппе Бастианини, оказавшийся в 1936 году после длительного отсутствия в непосредственной близости к Муссолини. Бастианини описывал дуче как человека, всеми силами старавшегося скрыть свою природную застенчивость, сознательно внушая страх к себе. В результате он стал неспособен вести свободную беседу с окружающими людьми. Это выглядело так, будто невидимая преграда отгораживала дуче от остальных, каждый, кто приближался слишком близко, мог быть подвергнут оскорблениям или даже наказанию. Живя в пустыне, он все меньше и меньше воспринимал политику как искусство поиска соглашений или, наоборот, создания к ним препятствий, а предпочитал наносить удары, пресекая проявления какой бы то ни было инициативы, и действовал так, как будто он один мог «взять штурмом весь мир». Если какой-нибудь министр осмеливался заметить, что Англия все еще оставалась державой, с которой следовало считаться, его могли гневно оборвать, посоветовав прикусить язык. Другие фашисты, по словам Бастианини, вообще перестали честно и открыто говорить с человеком, испытывающим такую настоятельную необходимость всегда сминаться правым. К счастью, Муссолини так часто менял свое мнение, что если кому-нибудь нужно было чего-то от него добиться, стоило лишь подождать, пока переменится ветер.
Привычку к лицемерной болтовне, равно как и быструю смену мнений, дуче пытался оправдать, заявляя, что это отражает сложность и утонченность его мыслей. Согласно утверждениям преданного режиму министра Альфредо Рокко, мысли дуче, по обыкновению, имели «не прямое направление, а зигзагообразное, так что у разных людей создавалось разное представление об одном и том же предмете, в отношении которого он, казалось, соглашался с ними, в то время как на деле имел о нем совершенно другое мнение». Другой, несколько более критически настроенный и менее преданный дуче коллега по министерству, барон Помпео Алоизи, наблюдая экстраординарный метод ведения иностранных дел с одновременным проведением двух разных, а иногда и противоположных политических направлений, сделал вывод, что Муссолини «верил в то, что сложности, которые могут при этом возникнуть, в конце концов освободят его от противоположных обязательств».
Казалось, дуче надоели внутренние проблемы: он говорил, что его время более чем когда-либо занято иностранными делами – то есть обдумыванием, как бы навязать свои взгляды другим странам. До сих пор итальянская международная политика определялась тенденцией сохранения равновесия сил в Европе. Но теперь она была в достаточной степени уверена в себе, чтобы помышлять о прекращении этого курса, чтобы еще больше дестабилизировать европейскую систему. Бросив вызов Лиге наций, Муссолини заставил остальной мир подчиниться его воле и не собирался давать итальянцам долго наслаждаться мирным существованием. Им следовало придать «более воинственные умонастроения». В 1936 году Муссолини уже видел в перспективе более крупную европейскую войну, которая явилась бы проверкой его личного опыта и силы фашистской революции.
Теперь многие поняли то, что Контарини заметил уже десять лет тому назад, что Муссолини никогда не был заинтересован в ведении переговоров как средстве решения международных конфликтов, а скорее в создании дополнительного напряжения с целью запугивания других стран. Он знал, что Франция и Англия не готовы к войне и рады заплатить высокую цену за мир, и поэтому мог спекулировать этим фактом у себя дома, создавая волнующую иллюзию того, как за границей все боятся Италии. В частности Муссолини надеялся, что англичане уступят некоторым его требованиям, если он пригрозит в противном случае заключить союз с Гитлером.
В мае 1935 года Германии было сделано предложение о сближении обеих стран, встреченное Гитлером без особого энтузиазма. Хотя он и симпатизировал Муссолини и очень нуждался в каком-нибудь друге в Европе, но относился к фашистской Италии с некоторым пренебрежением и предпочел бы союз с англичанами. Позднее, в том же году итальянские представители присутствовали на нацистском съезде в Нюрнберге, который произвел на них очень сильное впечатление. В сентябре состоялись переговоры между главами немецкой и итальянской верхушки. К концу 1935 года Муссолини допускал, что возвращение сильной Германии в Европу было бы на пользу Италии: он все еще верил что время, сможет остановить процесс изменения равновесия сил, чтобы не дать ему зайти слишком далеко. После того как в Эфиопии разразилась война, Муссолини обронил .еще один намек на желательность заключения союза с Германией, выдвинув аргумент, что фашистская идеология создает общее звено между этими двумя странами. При этом он льстиво называл Гитлера гением и говорил, что между ними есть связь, «продиктованная неизбежным ходом событий, которая будет становиться крепче и крепче». Гитлер все еще не принимал намека – возможно, он знал, что фашисты в это же время делали полностью противоположные предложения Франции. Он не хотел, чтобы итальянцы были разбиты в Эфиопии, он не хотел также и их чрезмерного успеха. Поэтому, продавая дуче оружие и уголь, Гитлер тайно помогал и эфиопам и был рад, когда затянувшаяся война дала ему шанс на завоевание итальянских рынков на Балканах.
Гитлер воспользовался также благоприятной возможностью эфиопского кризиса, чтобы ввести немецкие войска в демилитаризированную Рейнскую зону. И хотя успех этого дерзкого вызова демократической Европе очень удивил и действительно встревожил Муссолини, он вместе с тем укрепил его заинтересованность в союзе с Германией. Несколько дней спустя, первого апреля 1936 года, Муссолини приказал итальянской прессе сделать поворот кругом и взять прогерманский курс. Одновременно шеф его полиции Боччини подписал соглашение с Гиммлером о тесном сотрудничестве с гестапо. Затем последовали переговоры между генеральными штабами двух армий.
Между тем Муссолини продолжал давать формальные гарантии Франции и Англии в том, что он действительно на их стороне, а не на стороне Германии. Когда немцы обнаружили это и выразили свое негодование его двойственной политикой, Муссолини попросил их не обижаться, если уж ему и пришлось солгать Лондону. С одинаковым притворством он продолжал утверждать, что никогда не допустит союза между Германией и Австрией, знал, что австрийской независимостью, может быть, придется пожертвовать ради дружеского соглашения с Германией.
В июне 1936 года Муссолини назначил на пост министра иностранных дел 33-летнего Галеаццо Чиано, своего зятя: поклонника и подхалима. Чиано принадлежал к той фракции фашистской партии, которая пришла к убеждению, что Италия, вместо того чтобы служить противовесом в европейском равновесии сил или маятником, качающимся от одной группы держав к другой, должна выбрать открытый союз с Германией.
Галеаццо Чиано
Первостепенной задачей Чиано было сделать так, чтобы интервенция Италии в Испанию перешла в гражданскую войну в этой стране. У Муссолини сложилось неблагоприятное мнение об испанцах, так как в них была, по его мнению, большая примесь арабской крови. Его занимали мысли о том, как, не дав Испании возможности стать слишком мощной державой, вовлечь ее в фашистскую орбиту в качестве «козыря, с которого можно будет пойти против Англии». Муссолини уже послал оружие в эту страну в помощь местным правым и предоставил возможность обучения в Италии военному делу испанским группам, нацелившимся на свержение правительства в Мадриде. После того как Муссолини оказал поддержку одному из мятежей, который провалился, он не был расположен помогать восстанию генерала Франко, но убедив себя, что этого будет достаточно для быстрой и полной победы, согласился послать несколько транспортных самолетов.
Его расчет оказался в корне неправильным. Так как это могло задеть престиж итальянского фашизма, Муссолини вынужден был послать усиленную помощь, несмотря на утверждение, что он сохраняет в испанских событиях строгий нейтралитет и не собирается иметь с Франко никаких дел. Военные лидеры в Италии, осведомленные о реальной слабости своих сил, не могли обрадоваться перспективе этой новой военной интервенции с ее эйфорическими мечтами о быстрой победе. Но Муссолини держал план операции подальше от них и от Чиано.
Когда появилась необходимость послать в Испанию солдат, дуче надеялся использовать в основном не регулярные войска, а чернорубашечную милицию, и это оказалось второй его ошибкой. Он отдал приказ подбирать рослых «добровольцев», они могли бы служить рекламой фашизму. Но некоторых завербовали против их воли, а многие не имели элементарных навыков обращения с оружием. И опять, как в Эфиопии, все пришлось взять на себя регулярной армии. В какой-то момент была сделана попытка убедить немцев совершить совместное нападение на Испанию и тем самым привести войну к быстрому концу, но те не поддержали этот план, понимая, что если Италия окажется связанной еще одной войной на истощение и еще больше настроит против себя западные демократические державы, Германия только выиграет.
Быстрым успехом итальянцев была оккупация Балеарских островов, где Муссолини планировал устроить постоянную военную базу для будущего использования ее против Франции. Один из наиболее жестоких руководителей фашистской милиции, Арконовальдо Бонаккорси, был послан губернатором на Майорку. За несколько недель он залил ее кровью, воскрешая память о самых зверских расправах времен «сквадризма». То же самое происходило в Восточной Африке, где получивший одобрение Муссолини за свое фашистское рвение маршал Грациани продолжал ежедневно уничтожать мирных людей.
В сентябре 1936 года Муссолини был приглашен в Германию. Он принял приглашение, но попросил подождать, пока не будет должным образом подготовлена основа для встречи – всякий визит дуче должен был сопровождаться буйной пропагандистской шумихой. Он сделал предварительный, но бесполезный запрос, чтобы нацисты прекратили кампанию «вражды к католицизму»; не слишком беспокоясь об антисемитизме немцев, он верно понимал, что нацистская религиозная политика может затруднить заключение союза с ними из-за итальянской общественности. Другие политические противоречия были менее важными. Муссолини пытался убедить немцев, что Италия имеет превосходство в воздушных силах, и поэтому английский средиземноморский флот находится полностью в его власти. Он соглашался удовлетворить любое требование Германии относительно колоний, но предупреждал нацистов против заключения любых соглашений с Англией и Францией за его спиной. Дружеское соглашение с Германией было как раз то, чего он хотел исключительно для Италии.
В октябре Муссолини послал в Берлин Чиано подтвердить существование того, что он уже открыто называл итало-германской «осью». Чтобы воздвигнуть более основательный барьер между Германией и Англией, он послал вместе с Чиано копии перехваченных английских документов, свидетельствующих о подготовке англичан к войне против двух фашистских государств (что абсолютно не соответствовало действительности). К счастью, так говорил Чиано, Италия теперь превосходит в военной силе как Англию, так и Францию, так что бояться реакции англичан не приходится.
В ответ Гитлер снова подтвердил, что германская экспансия нацелена исключительно на Восточную Европу и Прибалтику, так что Италия может забрать себе Средиземноморье, добавив с хорошо рассчитанной лестью, что «Муссолини является ведущим политическим деятелем мира, с которым и близко нельзя никого сравнить».
Чиано возвратился из Берлина уверенным, что «немцы у меня в кулаке», а Гитлер – всего лишь легкомысленный, поверхностный человек, полностью зависящий от подачек Муссолини, которым можно вертеть как угодно в интересах Италии.
Образование «оси» взволновало Муссолини, и он опять заговорил о страстном желании показать себя военным лидером. К октябрю 1936 года у него уже была четкая идея не-о/киданного нападения на английский флот на Мальте. По его подсчетам эта война закончилась бы в течение нескольких недель. Ведущие журналы режима подхватили тему и повторяли без конца о новом разработанном фашистами стиле нападения, основанном на методе «сквадризма» – так называемой «молниеносной атаке», с помощью которой можно было нанести поражение любой другой стране. Демократы теперь должны узнать, что их идея о коллективной безопасности – просто иллюзия. Фашизм, чтобы получить львиную долю мировых богатств, предпочитает полагаться на свою вооруженную мощь.
Из зарубежной прессы и перехваченной информации Муссолини знал, что его все больше не любят и высмеивают в Лондоне. Не привыкший к критике и насмешкам, он иногда впадал в безудержный гнев. Для него было оскорбительно, когда фашизм сравнивали с латиноамериканскими диктатурами, особенно если это сравнение делали «низшие расы» Северной Европы, введенные в заблуждение лживыми сочинениями таких историков, как Юм и Гиббон, учившими неуважительно относиться к Италии. Англичане, возможно, завидовали новой мощи Италии, приобретенной во время фашистского режима, или же они просто неспособны были понять, что лежавшую на Британской империи задачу защиты западной цивилизации и белой расы унаследовала теперь новая, итальянская империя.
Недовольство Муссолини англичанами усиливала уверенность в том, что они побоялись вступиться за Эфиопию в сентябре 1935 года. Он пошел еще дальше и распространялся повсюду о том, что англичане – убогое общество декадентов, не изменившееся со времен Диккенса. В статьях его ежемесячных журналов подчеркивалось, что у англичан нет ни литературы, ни искусства, ни науки; они ничего не знают о других странах и заняты лишь заботой о материальном благополучии. Средний англичанин глуп и неделю будет разбираться в том, что итальянец поймет мгновенно. Дуче говорил, что не удивится, если в Англии распространится коммунизм – подходящее учение для этой страны. Ее флот больше нельзя считать действенным, а это означает, что Лондон теперь беззащитен. Более того, итальянские воздушные силы настолько сильны, что в войне против Англии не потребуется даже актов террора.
Дуче добавлял, что Англии и Франции не только не хватит мозгов и материальных ресурсов, но у них очень низкий уровень рождаемости. По мнению Муссолини – а в министерстве статистики под его личным наблюдением был тщательно подсчитан уровень спада рождаемости в каждой из крупных держав – снижение этого уровня было для них «проблемой проблем». Рост населения намного важнее, чем увеличение производства оружия. Лишь решение этой проблемы дает стране возможность выиграть следующую войну. Дуче был уверен, что только по этой причине Соединенные Штаты скоро прекратят свое существование как серьезная нация, а через двадцать лет население Франции и Англии снизится почти наполовину и будет состоять преимущественно из стариков. К тому же в Англии женщин уже на четыре миллиона больше, чем мужчин, – сексуально неудовлетворенных и, следовательно, пацифисток по своей природе, боящихся родовых болей и поэтому не представляющих ценности для своей империи. Говоря на эту тему, он становился возбужденным и неистовым до такой степени, что порою его слушателям оставалось только диву даваться.
Муссолини вкладывал всю свою душу в «битвы за рождаемость». Ежегодно он отмечал девяносто пять наиболее плодовитых итальянских матерей на изысканной торжественной церемонии в палаццо «Венеция», вручая каждой денежную премию и бесплатную страховку. В 1939 году он добавил к этому специальную медаль с серебряным знаком за каждого ребенка. К его досаде, нацисты преуспевали больше в деле повышения рождаемости, но он старался убедить себя, что итальянцы в конце концов превзойдут более склонных к индивидуализму немцев, и через короткое время население обеих наций по численности будет почти одинаковым.
К сожалению, в итоге Муссолини вынужден был признать, что ошибся. За тридцать лет, начиная с 1924 года, Италия потеряла «из-за снижения рождаемости эквивалент, равный пятнадцати армейским дивизиям». В этом он обвинял «буржуазный эгоизм», порождающий стремление к комфорту и удобствам. Более того, число работающих женщин постоянно необъяснимо увеличивалось, несмотря на следовавшие одно за другим постановления. Когда дуче составлял список верхушки фашистской иерархии, желая проверить их исполнительность, он ужаснулся, обнаружив, что некоторые неженаты, а остальные имеют только по двое детей. Это был постыдный пример снижения «рождаемости по всей линии».
Возможно, постигшее разочарование вкупе с неожиданно затянувшейся гражданской войной в Испании способствовали решению Муссолини не сжигать корабли в своих связях в Западом. В ноябре 1936 года он предложил англичанам «джентльменское соглашение», по которому обе стороны отказались бы от любых изменений в статус-кво на Средиземном море, то есть как раз в том самом месте, где он тайно решил провести такие изменения. Это соглашение было подписано в январе 1937 года, хотя Энтони Идену, секретарю министерства иностранных дел Англии, совсем не понравилась ссылка на джентльменство со стороны человека с «интеллектом гангстера». В то время как Гранди героически продолжал отрицать, что производится вербовка итальянских солдат для войны в Испании, дуче использовал переговоры с англичанами, чтобы запутать их и отвлечь от факта интервенции в эту страну – весь январь он продолжал ежедневно посылать в Испанию на кораблях людей и снаряжение, о чем английская секретная служба тотчас узнавала во всех подробностях.
Некоторые итальянские эксперты, особенно посол в Испании Канталупо, почти сразу же осознали, что участие Италии в гражданской войне в Испании было дорогостоящей ошибкой, основанной на наивном просчете, что Франко сможет одержать победу в течение нескольких недель. В начале 1937 года Канталупо посоветовал дуче выйти из боя, но он уже успел убедить себя, что Мадрид вот-вот падет. У него была также притянутая за уши идея убедить Франко принять для Испании итальянского короля. Наилучшим вариантом была бы чисто итальянская военная победа, и в надежде выиграть гонку за Мадрид Муссолини пошел против желаний Франко, побуждая итальянские экспедиционные войска слишком быстро продвигаться вперед. В результате они потерпели поражение при Гвадалахаре. О фашистской военной доблести писалось так много, что этот незначительный провал был воспринят как страшное потрясение для боевого духа всей нации. Более всего дуче угнетало то, что победителями оказались антифашисты, среди которых было много итальянцев. Они даже не были обученными солдатами, а представляли наскоро сколоченные из добровольцев многочисленные отряды.
Фашистская солдатчина в Испании так зарекомендовала себя, что Франко намекнул Муссолини, что не будет особенно печалиться, если итальянцы уберутся восвояси. Но у дуче не было альтернативы, кроме как оставаться до победного конца – до такой степени идеологические соображения перевесили национальные интересы.
Разоблачения военной слабости Италии приводили диктатора в неописуемую ярость. Это был зловещий и опасный симптом.
На фоне этих событий по миру громом прокатилось убийство Карло Росселли, военного лидера оппозиции в Испании и, как считалось, самого опасного из итальянских антифашистов. В июне 1937 года Росселли и его брат были предательски убиты во Франции. Впоследствии стало известно, что убийство было организовано итальянской военной разведкой. Документальных свидетельств, подтверждающих непосредственное отношение к этому делу дуче нет. Позднее он признавался, что убийство – подобно тому, как это было с Маттеотти и Амендолой,– сильно ему повредило, но это тщательно спланированное преступление не могло совершиться, если бы на то не было его воли.
Нет сомнения, что именно по личному приказу Муссолини итальянские подводные лодки летом 1937 года начали торпедировать нейтральные корабли, которые, по их подозрениям, перевозили припасы для испанских республиканцев. Муссолини втайне гордился этими пиратскими действиями, хотя упорно отрицал ответственность за них Италии. При атаках не делалось никакого предупреждения, а подводным лодкам не разрешалось подниматься на поверхность и спасать тех, кто уцелел, – факт, вызвавший негодование во всем мире. Лишь тогда, когда дуче узнал от немцев, что англичане из радиоперехватов поняли, кто ответственен за эти преступления, когда они заявили о намерении топить все подозрительные подводные лодки, дуче был принужден отказаться от пиратских действий.
СОЮЗ С ГЕРМАНИЕЙ
(начало)