Летию со дня преставления посвящается.
Летию со дня преставления посвящается.
Андреевский кавалер – Митрополит Московский и Коломенский
Филарет (Василий Михайлович Дроздов).
Великий Святитель Московский, славный Архиерей и проповедник Филарет, в миру Василий Михайлович Дроздов, появился на свет Божий 26 декабря (8 января) 1782 года в городе Коломна Московской губернии в семье диакона, впоследствии священника Михаила Дроздова.
Начальное образование и первое послушание.
С восьми лет Василий Дроздов учился в Коломенской, а с марта 1800 года – в Московской Свято-Троицкой Сергиевой духовной семинарии, которую окончил на 12-м году от рождения 21 декабря (3 января) 1803 года в знаменательный день памяти Святителя Петра, Митрополита Московского и всея России чудотворца (1326), чтобы в последствии с помощью Божией самому стать великим Святителем Русской Православной Церкви.
По окончании семинарии Василий Дроздов назначен был преподавателем греческого и еврейского языков в Свято-Троицкую Сергиеву духовную семинарию.
С 30 августа (12 сентября) 1806 года в День Тезоименитства Государя Императора Александра I Павловича (1777-1825) назначен был преподавателем поэзии в той же семинарии и проповедником Свято-Троицкой Сергиевой Лавры.
С 14 (27) января 1808 года, в 25-летнем возрасте, в День отдания праздника Богоявления назначен был преподавателем риторики и высшего красноречия в Свято-Троицкой Сергиевой духовной семинарии.
Принятие пострига и служение.
16 (28) ноября 1808 года в самый первый день Рождественского поста 25-летний Василий Дроздов навеки принял монашеский постриг с именем Филарет, в память Святого праведного Филарета Милостивого (память 1 (14) декабря) Пафлагонянина (792), затворника и молитвенника из Малой Азии, известного своим смирением и нищелюбием.
21 ноября (4 декабря) 1808 года монах Филарет рукоположен был в иеродиакона, а первого (14) марта 1809 года в День памяти покровителя северных земель России Святого преподобного Мартирия Зеленецкого (1603) назначен был инспектором Санкт-Петербургской духовной семинарии и преподавателем философии в Санкт-Петербургской духовной академии.
В том же 1809 году, 28 марта (10 апреля), иеродиакон Филарет рукоположен был в иеромонаха, после чего, в августе того же года, на 28-м году жизни назначен был ректором Санкт-Петербургского Александро-Невского духовного училища.
Восьмого (21) февраля 1810 года 29-летний иеромонах Филарет определен был бакалавром Санкт-Петербургской духовной академии, а равно через год возведен в чин Архимандрита.
Настоятель Юрьевского монастыря.
В решающий для России 1812-й год 11 (24) марта на 31-м году от рождения иеромонах Филарет назначен был ректором и профессором Санкт-Петербургской духовной академии.
За три месяца до начала Отечественной войны, 27 марта (9 апреля) 1812 года, Архимандрит Филарет утвержден был настоятелем знаменитого Юрьевского мужского монастыря Санкт-Петербургской и Новгородской епархии с сохранением должности ректора и профессора академии. Так, промыслом Божиим, будущий Владыка был укрыт от разрушений и тягостей войны с Наполеоном I Бонапарте (1769-1821), но трагедия страны и великая победа в этом вселенском противостоянии буйству анархии и деспотизма, навсегда изменили Владыку Филарета. Он стал пламенным патриотом родного Отечества и Дома Романовых, верным охранителем и Пастырем их.
13 (27) августа 1814 года, на 33-м году от рождения в День икон Божией Матери «Беседная» и «Нарвская» Архимандрит Филарет признан заслуживающим ученой степени доктора богословия за совокупность созданных им научных трудов.
30 августа (12 сентября) 1814 года в День Тезоименитства Государя Императора Александра I Павловича «Благословенного» Архимандрит Филарет назначен членом Комиссии духовных училищ, а в 1816 года – членом Российского Императорского библейского общества.
Епископ Ревельский.
Пятого (18) августа 1817 года Архимандрит Филарет, в возрасте 36 лет, в День предпразднества Преображения Господня возведен в чин Епископа Ревельского, викария Санкт-Петербургской епархии.
А 21 сентября (4 октября) 1818 года в День отдания праздника Всемирного Воздвижения Животворящего Креста Господня и обретения мощей Святителя Димитрия, Митрополита Ростовского (1752) избран действительным членом Российской Императорской Академии наук.
Архиепископское служение.
15 (28) марта 1819 года Владыка Филарет перемещен Архиепископом Тверским и на 38-м году жизни Высочайше утвержден членом Святейшего Синода.
26 сентября (9 октября) 1820 года владыка Филарет перемещен на кафедру Ярославских и Ростовских Архиепископов, но по прошествии восьми месяцев, третьего (16) июля 1821 года перемещен на Московскую кафедру в чине Архиепископа. Так владыка Филарет стал последним Архиереем Московским в чине Архиепископа.
Высочайший Рескрипт.
Принимая во внимание и эту Святую жизнь великого Архипастыря, и его многолетнюю деятельность на благо Церкви и России, и его личные достоинства и заслуги, Государь Император Николай I Павлович в день 50-летнего юбилея Святителя Филарета наградил его Высочайшим Рескриптом.
В словах этого Рескрипта заключалась высшая и наилучшая оценка и личности, и жизни, и деятельности, и заслуг Митрополита Филарета.
Дары Владыки Филарета.
Всеобъемлющий, глубокий, сильный, строго дисциплинированный ум славного Архиерея, его необыкновенная проницательность, мудрость, памятливость, его многолетняя опытность в делах всякого рода, замечательный во всем талант, администраторские способности, непоколебимость убеждения, твердость воли и строгая последовательность мышления и действий заставляли всех, имевших с ним те или иные дела и отношения, видеть в нем необыкновенного человека, самого выдающегося деятеля. Поэтому-то, когда Владыка скончался, все сразу почувствовали ничем невосполнимую пустоту. Неслись в Москву и Санкт-Петербург выражения глубокого сочувствия и сострадания, общерусской скорби об утрате, понесенной в лице Архипастыря, который более полвека служил украшением Церкви и Отечества, опорою той и другого, столпом Православия.
Вот что писал о Митрополите Филарете уже после его кончины Епископ Ладожский Гермоген (Добронравин) (1820-1893): "Велик был Московский Святитель как ученый деятель. Все, что возросло благого, что зрело и явилось плодоносным в вертограде нашем, все росло, зрело и приносило плоды под твоим мудрым надзором и попечением. Твоему проницательному взору предоставлено было обозреть первые опыты трудящихся в Академии и направить их стремления вернее к целям духовного образования. И с той поры доныне неусыпным взором ты следишь за всеми движениями мысли в области высшего учения и даешь немощному силу, благому преуспеяние. Под твоим охранением процветало и цветет здесь любомудрие, послушное вере; под твоим блюдением в уроках богословия всегда проповедовалась чистая истина Христова - не было колебаний, не было "ей" и "ни", но всегда твердое "ей".
Велик был Московский Святитель и как хранитель Православия, и как пастырь и благодетель бедных вдов и сирот, и как государственный муж, и как строгий инок. Везде и во всем чувствовалось величие этого Святителя. Как оратор – это образец истинно христианского витийства. Обилие, сила и высота мыслей, сжатость и своеобразие выражений - неотъемлемое свойство почти каждого его слова, каждой речи. Они "блещут мыслями, как алмазами, его слова как будто скованы из стали и золота".
Как литератор и проповедник Владыка стоял, и будет стоять, на высоте недосягаемой. Его литературные труды безсмертны, как все гениальные произведения, и очень разнообразны. Он был и оратор, и историк, и догматик, и экзегет, и апологет. Даже поэзия была не чужда ему.
Ревностный пастырь.
Владыка был защитником Православия во всей его чистоте, во всей заповеданной Вселенскими Соборами и Отцами Церкви неприкосновенности. Все сокровища православного вероучения, толкования духовных тайн, раскрытие силы таинств Церкви, руководящие пути к жизни духовной - все это, накопленное веками вдохновенной мудростью Святых учителей и пастырей церковных, весь этот многовековой опыт отразился в творениях Митрополита Филарета. По богословским трудам своим он может быть назван Отцом Церкви. По составленному им «Катехизису» училась вся подрастающая Россия.
О ревности его как епархиального Архиерея можно судить по тому, что он в сто дней успел объехать всю Тверскую епархию, причем проповедовал в каждой церкви.
В течение полувекового своего пребывания в Москве он совершенно перевоспитал и изменил духовенство. Поставил на значительную высоту духовно-учебные заведения своей епархии и подготовил целые поколения ревностного твердо-православного духовенства.
В служении был неутомим. Во все многочисленные дни памятных Москве и Лавре праздников служил неопустительно сам.
После Божественной Литургии, не взирая на множество народа, он благословлял каждого поодиночке, произнося слова: "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа", - осеняя неспешным крестным знамением. Совершая богослужение в присутствии Митрополита Филарета, служащие старались "даже не переминаться с ноги на ногу", чтобы не получить замечания со стороны Владыки.
Истинный монах и подвижник.
По жизни своей Владыка Филарет был истинный монах, строгий подвижник.
Никто не знал, сколько времени он отдыхал. Келейник, уходя от него поздно вечером и приходя ранним утром, одинаково заставал его за занятиями.
Нося имя Святого праведного Филарета Милостивого, Владыка являлся истинным его подражателем в делах милосердия. Нескончаемым потоком текла бедным его милостыня. Денег личных Владыки после кончины его не осталось.
Во многих проповедях Святителя Филарета чувствуется стремление его в пустыню, вдаль от многомятежных, но необходимых дел правления. Эти наклонности к уединенному подвижничеству он удовлетворил, создав близ Лавры Гефсиманский скит.
Святитель Филарет являлся самым усердным, горячим почитателем великого подвижника земли русской Святого преподобного Сергия Радонежского и словами редкой силы и вдохновения рисовал в своих проповедях дивный образ основателя Свято-Троицкой Лавры.
Портрет Владыки.
Сильное впечатление производил вид Святителя Филарета.
Очень небольшого роста, весь истонченный постом, Владыка был полон духовной силы и энергии. Острого взгляда его проницательных очей никто не мог выдержать.
Православный народ чтил Святителя Филарета как теплого молитвенника.
Еще при жизни, притекавшие к нему с верой и просившие его Святых молитв, получали исцеления. Также продолжаются они и по кончине его.
Милости и награды
Митрополит Филарет за свою ученость, мудрость и смирение был избран действительным или почетным членом многих других научных, просветительных и благотворительных учреждений. Почетным членом Императорской Академии Наук избран 13 (26) декабря 1827 года. Ординарным академиком Императорской Академии Наук по отделению русского языка и словесности Владыка избран 19 октября (1 ноября) 1841 года.
В разное время своей долгой жизни он Высочайше пожалован был многочисленными высокими церковными и Императорскими наградами.
Так, 19 апреля (2 мая) 1839 года Митрополит Филарет пожалован был высшим Императорским орденом Святого Апостола Андрея Первозванного. А высшая степень награды – бриллиантовые знаки ордена – пожалованы ему Государем Императором Николаем I Павловичем третьего (16) апреля 1849 г. в День иконы Божией Матери «Неувядаемый цвет», на 66-м году от рождения. Однако и после того 18-ть с лишним лет, когда уже не было более в России иных наград, какими бы мог быть пожалован выдающийся Архиерей и патриот Отечества, Монархи Всероссийские жаловали ему свои личные милости и награды.
Охранитель Самодержавия.
О жизни и деятельности Митрополита Филарета имеется обширная литература. К сожалению, потомки столь славного пастыря в лице современных Архиереев и священников редко вспоминают и пишут о том, что Святитель Филарет являлся истинным и горячим приверженцем начал Самодержавия в русском обществе.
Его искренние и глубокие проповеди, а также духовное покровительство Императорской Фамилии, оказываемое им безусловно и постоянно все годы жизни и управления Московской Митрополией. При нем нельзя было и помыслить о насаждении в умах русского общества и русского священства идей, трудов и проповедей в пользу т. н. демократии и либерализма, свободы и равенства, что стало стремительно разрастаться и распространяться уже после его кончины и до сего дня имеет сторонников в том числе и в церковной ограде.
Кончина Святителя.
Истинный и безстрашный защитник и духовный охранитель Монархии, Императорской Фамилии и самодержавных устоев и традиций России, скончался 19 ноября (2 декабря) 1867 года так же благочестиво, как и жил, всегда оставаясь истинным монахом-подвижником,
"Епископом с утра до вечера и от вечера до утра", по выражению богослова о. Георгия Васильевича Флоровского (1893-1979) был Владыка Филарет до самой последней минуты жизни.
О смерти своей Владыка заранее предупрежден был явившимся ему в видении отцом, сказавшим: "Береги девятнадцатое число". И, действительно, 19 ноября (2 декабря) 1867 года – в третье после видения "19-е число", отслужив воскресную Божественную Литургию в домашней церкви, он через несколько часов безболезненно отошел к Господу.
Поклониться гробу Святителя собралась вся Москва, говорившая: "Другого Филарета не будет".
Завершить главу о великом Святителе Московском и Андреевском кавалере Филарете (Дроздове) необходимо уникальным историческим свидетельством известного в XIX веке автора: богослова, историка и публициста Графа Андрея Николаевича Муравьева (1806-1873), которому посчастливилось быть свидетелем торжественного и славного отпевания и погребения Святителя Московского.
Он оставил нам подробное и несравненное по искренности и сердечности переживания описание общенационального траура по почившему Архипастырю, которого так любили вся Москва и благодарная Россия.
В этом полном и эмоциональном свидетельстве передано без изъянов и идеологических купюр вся полнота единения Царствующего Дома, Церкви и народа во время торжественного и величественного прощания России со своим Предстоятелем, несколько десятилетий своей молитвой окормлявшего престол Династии и свою боголюбивую паству от бунта, ересей и расколов.
Сей труд глубоко воцерковленного автора станет достойным завершением повествования о Святителе Московском Филарете еще и потому, что он публикуется в таком виде и содержании для любознательного читателя, чтящего память великих Архипастырей Русской Церкви.
А. Н. Муравьев.
Впечатления кончины и погребения Митрополита Московского Филарета (Дроздова)
Когда отходит от земли такая вековая личность, каков был усопший Владыка, невольный страх объемлет сердце, от сознания той безотрадной пустоты, какую он по себе оставляет.
Одного лишь человека не стало в мире, и едва ли целое поколение может наполнить собою эту пустоту! Водворяется некое таинственное безмолвие, как бы в ожидании новых, подобно сему громовых ударов; и наипаче внимательна Церковь к такому безмолвию, ибо сдвинуть со свещника ярко горевший ее светильник, во свете коего она еще надеялась утешаться многие годы; самая продолжительность времени его сияния заставляла забыть, что он может когда-либо погаснуть. Мы верим солнцу, что оно и завтра будет еще согревать нас, хотя, и видим вечерний его закат. Тяжело пало на душу чувство нашего сиротства при оскудении сего света, в темную годину вещественного брожения умов, обольщаемых суетною философией, по преданиям человеческим и по стихиям мира, но не по Христу, как предварял нас Апостол языков (Колос. II, 8).
Возблагодарим, однако, хотя и с сокрушенным сердцем, Господа, даровавшего нам и в последние сии времена столь великого Святителя, напоминавшего собою древних Отцов Церкви; возблагодарим и самого усопшего за его праведную, многолетнюю жизнь между нами, в продолжение коей, своими деяниями, как и ныне. В смертном своем покое, он постоянно как бы возглашал и гласит нам Апостольское увещевание: «Подобни мне бывайте, яко же аз Христу» (1 Кор. IV, 16).
Время, предшествовавшее его блаженной кончине, служило для нас назидательным приготовлением к тому тяжкому лишению, какое нам предстояло, дабы мы умели достойно оценить дарованное нам сокровище, к обладанию коего мы уже как будто привыкли с давших лет, но которому издали приходили дивиться даже Цари иноземные. Вселенская же Церковь, в лице своих Патриархов, единодушно воздала ему должную хвалу, хотя и бывшую бременем его смирению. Юбилей Московского Первосвятителя был юбилеем всего православного Востока, которому не чужд был и самый Запад, и поистине подобало так прославиться нашему священному старцу прежде его отшествия в вечность, ибо, как выразился красноречивый Богослов в надгробном слове великому Афанасию: «Прославляя его, мы прославляем добродетель».
Не странно ли, что в продолжение последнего года его жизни будущие Властители Пруссии, Англии, Италии, Дании и иные владетельные Князья Царственных родов Европы приходили целовать его благословляющую десницу и слышать от него слово назидания, ибо никто из них не почитал возможным посетить первопрестольную столицу нашу и не видать ее великого старца. Примас, Архиепископ Шотландии, и один из старших Епископов дальней Америки посетили также смиренного подвижника в его уединенном скиту, и целое миссионерское общество Англии, ищущее союза с Востоком, приветствовало его окружным посланием в день юбилея. Грамоты к нему Вселенского Патриарха Григория и прочих трех Патриархов умилительны тем глубоким чувством благоговения, каким они были проникнуты к своему священному собрату, который, не будучи равным им Патриархом по чину, казался, однако, свыше всех Патриархов и Отцем Отцев, по древнему выражению церковному. Слышно ли было когда, чтобы ради кого-либо из Епископов, торжественная Литургия совершалась в определенный день всеми Епископами Православия, во всех соборных церквах, начиная от Сиона и Голгофы, матери всех Церквей, и чтобы даже радостными огнями горел над нею самый Крест, на куполе Иерусалимском? И что же? Виновнику всех сих необычайных торжеств дано лишь было столько времени до его мирной кончины, сколько необходимо для того, чтобы возблагодарить всех и каждого за изъявление ему сей вселенской любви. Собор окрестных Епископов соединился на место его подвига в великую Лавру, чтобы приветствовать его в день радостного юбилея, и такой же Собор сошелся опять в ту же Лавру, чтобы воздать ему последний долг, когда довершил он свое течение.
Сам он чувствовал необычайность своего положения в последние дни жизни и обременялся славою своего юбилея, который называл тяжким бременем для своей немощи. «Непонятно для меня, - писал он в одном из своих писем, - какое это знамение, что 5-му дню августа дано так много значения, и чего в сем хощет воля Божия? Только с новою силою дает мне чувствовать, как много от меня требуется и как много недостает меня для удовлетворения».
Праведному старцу, который всю свою жизнь готовился к блаженному отшествию в вечность, было и необычайное извещение о близком его исходе. В сонном видении явился ему родитель за два месяца до кончины и велел быть внимательным к определенному дню, таинственно обозначив его только числом 19. С тех пор всегда приступал он в этот заветный день к приобщению Божественных Таин, и сам имел утешение совершить оныя в последний день своей жизни. Как объяснить этот сон или видение? Не свидетельствует ли это о степени его духовности, ежечасно совершенствовавшейся, которая сближала его все более и более с миром духовным? А между тем до последней минуты не оставляла его жизненная деятельность, и тогда только угасла лампада, когда догорела до последней искры. Он и совершил с бодрыми силами Божественную Литургию, и приветствовал назидательным словом посетителей, и еще, стоя, начертал предсмертные свои мысли. Тогда лишь, умыв лице и руки, встретил грядущего к нему Ангела смерти и поклонился ему до земли, давно уже готовый, душевно и телесно, идти вслед за ним, чтобы предстать Господу своему, Которого пришествие он возлюбил от юности своей, и Которому он работал со страхом и трепетом до последнего часа. Если кому-либо, то, конечно, сему усопшему, могут быть усвоены слова откровения Иоаннова: (XIV, 13) «Блажени мертви умирающи о Господе. Ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих, дела бо их ходят вслед их».
Погребение Святителя было поистине торжественным шествием дел его вслед за ним: с паствою, последующею за его гробом, назидание коей было полувековым делом пастырского его слова, и с предшествующим ему клиром, который весь, от старшего пресвитера до последнего иподьякона, был духовным делом рук его, не исключая и самих Епископов, им же рукоположенных: в сию печальную минуту можно было повторить слова Деяний Апостольских: «Народу, веровавшему бе сердце и душа едина» (Деян. IV, 32); ибо все мысли и сердца были устремлены к несомому Архипастырю, который ныне, как и всегда, руководил их на путь спасения. Умилительно зрелище представляла необъятная столица, вся собравшаяся, как бы один человек, в Священный Кремль и на погребальный путь. Не только все улицы, но и все крыши были унизаны народом, как бы стаею голубей, слетевшихся для сей духовной пищи, и все это несметное множество молилось об усопшем, испрашивая и себе загробных его молитв; такое зрелище было лучшим свидетельством Православия той Церкви, которая могла явить пред лицем всего мира, каких великих пастырей даровал ей Пастыреначальник Христос.
Расскажу только, что видел и слышал. Приехав в Москву в самый день и час первого выноса усопшего Святителя с Троицкого подворья в кафедральную его обитель Чудова, я застал уже погребальное шествие на половине дороги и мог к нему присоединиться только от ворот Саввинского подворья. Поразительно было перенестись внезапно из шума северной столицы на это шествие, вместе скорбное и светлое, которое отзывалось иным миром и гласило о вечности. Оно открывалось тихим колебанием златокованых хоругвей древних Кремлевских соборов с сияющими на них ликами Святых, которые впереди всех указывали путь в небесную обитель. Медленно они продвигались, и казалось издали – это был священный лес мачт тихо плывущих кораблей по волнам житейской пучины в безбурную последнюю пристань, но, увы! Уже без своего великого кормчего, уснувшего сном вечным на самом кормиле, не выпустив руля из старческой десницы. За движением хоругвей следовало пение ликов – голос сиротствующей Церкви, сетующей о своем отце, как некогда плачь древней Рахили о своих чадах, «не хотевшей утешитися, яко не суть!». Потом шли выборные люди всех сословий и общин Московских; далее безконечный ряд всех степеней священства в черных облачениях, о коих мог псаломски воззвать несомый за ними Архипастырь: «се аз и дети, яже ми дал есть Бог!», ибо они все были чадами его по духу; и здесь с изумлением можно было видеть, какое несметное число служителей Алтаря в первопрестольной столице; оно неопределенно с народе «сороком сороков», как и тьмами тех, исчисляются Ангелы, обстоящие небесный престол их Творца.
Сонм всех настоятелей Московских обителей и окрестных и за ним собор Архиереев, сошедшихся в столицу из ближайших епархий, имея во главе маститого старца, Митрополита старшей кафедры Русской, Киева, предшествовали кипарисовому гробу, который был несом на руках пресвитерских, под сению репид, священников и хоругвей, с знамением Креста впереди. На этот малый кивот устремлены были все взоры: в нем лежало сокровище, на полвека дарованное сердцу всея Руси, первопрестольной Москве, и на веки у нее похищенное, или лучше сказать, взятое от земли на небо в нетленную сокровищницу Подателя всех благ!
На каждой площади, пред каждою церковью останавливалось погребальное шествие для краткой литии, и тут особенно теснился народ, домогаясь прикоснуться ко гробу любимого Архипастыря, некоторые же и в надежде исцеления; ибо еще заживо уже привыкли смотреть на него, как на угодника Божия, и давно ходила молва о получаемых по его молитве облегчениях от различных недугов. Как только проходило шествие, следовавшие за ним собрали с пути можжевельник, так что опоздавшие не могли уже найти для себя ни одной ветки. При Иверской часовне, со ступеней коей так часто благословлял он народ, несколько долее остановились. Во внутрь часовни внесен был усопший, и пред чудотворною иконою Богоматери лики возгласили умилительный напевом гимн Пресвятой Деве: «Высшую небес, Владычицу мира песньми почтим».
Едва можно было пробиться Воскресенскими воротами, хотя и двойными, на Красную площадь, и там опять, пред Казанским собором и у Лобного места пред Василием Блаженным, повторились литии о упокоении Святителя. На каждом шагу было воспоминание. Ах, мы шли обратным путем его Крестных ходов, во главе которых так часто он шествовал сам из Кремля на Лобное место, чтобы с высоты его благословить свою паству и вместе с нею на все страны всю Русскую землю; и он, также как и мы, останавливался у каждой церкви, чтобы поклониться выносимым ему храмовым иконам; иконы сии выносились и теперь к нему навстречу по древнему чину, но уже не целовал их добрый пастырь, и заупокойная о нем молитва заменяла его живое лобзание.
Открылись пред ним и Спасские врата впервые после их обновления; красная их башня, восстановленная по древнему образцу, освятилась погребальным шествием. Не исходил он ими на сей раз, но входил на пути к дому своих предместников - Петра, Ионы, Филиппа, под родственную сень чудотворца Алексия, где на краткий срок должен был успокоиться. Ярко осветило солнце всю Кремлевскую Святыню при входе в его заветную ограду и все Замоскворечье, которое как бы тонуло в золотистом паре вечерних лучей; белые его колокольни подымались из сего светлого тумана вместе с белыми столбами волнистых облаков как бы дым кадильный. Был вечер, и вечерним вдохновенным гимном Софрония, Патриарха Иерусалимского, проводили лики вечереющий день: «Свете тихий Святыя славы, Безсмертнаго, Отца небеснаго, Святаго, Блаженнаго, Иисусе Христе: пришедшее на запад солнца, видевшее свет вечерний, поем Отца и Сына и Святаго Духа Бога». Своевременно возгласилась сия умилительная песнь вместе с умирающим днем и заходящим солнцем; мы созерцали пред собою и другое яркое светило: духовное, которое только что закатилось пред нами, осияв нас невечерним светом долгой праведной своей жизни и православного учения.
Густо, глухо гудел Иван Великий, не как во дни торжеств, но унылым гулом одного лишь большого колокола, и этот глагол времен, металла звон, гласил нам о смерти; ему вторил печальный перезвон всех церквей столицы. На площади, в среде соборов, обителей и палат Царских, возгласилась последняя всенародная лития, и сквозь железные врата Чудова по медным его ступеням поднялось погребальное шествие в его мрачную готическую трапезу; там стал кипарисовый гроб, и в нем бывший настоятель сей обители, но и во гробе как бы живой, по живому участию, какое возбуждал к себе во всех сердцах, - более, нежели все его окружавшие в сию печальную минуту; он один господствовал над всеми с высоты своего смертного ложа, ибо Филаретом еще дышала вся Москва, даже и бездыханным! Совершилась панихида, разошелся собор священнослужителей, остались одни народные молитвенники внимать день и ночь читаемому Евангелию над усопшим; не переставал тесниться народ на площади, чтобы пробиться сквозь железные затворы Чудова, чтобы приложиться к пастырской деснице, и многие, однако, не могли достигнуть сего утешения. Таков был этот знаменательный вечер, таково и следующее утро и весь этот день, канун торжественного отпевания, и во все сие время не умолкали непрестанные панихиды над почившим Святителем, частные и соборные.
Едва ли повторится когда-либо подобное отпевание, какого мы были свидетелями в Чудове, 25 ноября, в день, посвященный памяти двух также великих Святителей, Климента, Папы Римского и Петра, Патриарха Александрийского, которых величает Церковь «столпами благочестия и недвижимым своим оплотом»: эти выражения любви и признательности можно было равномерно отнести и к усопшему. Усердный к его памяти Митрополит Киевский, неутомимо Священно действовавший каждый почти день в сию погребальную седмицу, совершал и на сей раз Литургию с двумя Епископами, Тульским и Можайским. На время оной тело усопшего владыки было внесено из церковной трапезы во внутрь самой церкви. Чудотворец Алексий – в серебряной своей раке и в кипарисовом гробе – новопреставленный подвижник, около полувека занимавший его кафедру, - какое умилительное сближение! Вместо причастного стиха ученый ректор Академии произнес трогательное слово в похвалу своему учителю, которого неутомимые подвиги сравнивал с подвигами Апостола языков: ибо подобно ему он старался быть всем для всех; и ни одна страждующая церковь, ближняя или дальняя на окраине России или на Востоке, не укрылась от его любвеобильных забот и ревности, поистине Апостольской; повсюду сыпались его щедроты, как некогда от руки тезоименитого ему милостивого Филарета. Девять надгробных слов произнесено было во время девятидневного, можно сказать, погребения, лучшими проповедниками столицы или блюстителями образования духовного; в каждом из них изливалось глубокое благоговение к великому Святителю и то чувство сиротства, какое он по себе оставил; и если кто-либо, не постигавший доселе сих родственных отношений доброго Пастыря к своей пастве, мог бы еще сомневаться в высоком значении Митрополита Филарета для всей Русской Церкви, - пусть только прочтет это посмертное излияние искренних к нему чувств и тогда составит себе истинный образ, редко повторяющийся в летописях церковных, гения и характера покойного владыки.
По окончании Литургии вынесен был опять усопший в трапезу церковную для торжественного отпевания. Семь Архиереев вышли из Алтаря соборно совершить оное, как верные сыны над отшедшим родителем. Подвигся вместе с ними и слепой девяностолетний старец, благочестивый Архиепископ Евгений, чтобы воздать последний долг многоуважаемому им собрату. Трогательно было видеть, как вели иподиаконы одряхлевшего и почти держали на руках своих, ибо и самая свеча казалось тяжелою для его бессильной руки, и единственный его возглас слышался как бы из-за могилы. И в нескольких шагах от сего полуотжившего, близ ступеней Архиерейского амвона, отрадно было видеть во всей юношеской красе распустившийся цвет Царского Семейства (речь идет о наследнике Цесаревиче и Великом Князе Александре Александровиче, будущем Императоре Александре III Миротворце – прим. А.Р.), которого был Он представителем, при гробе того, кто венчал на Царство Его Августейшего родителя. Благоговейною своею скорбию утешительно свидетельствовал Он первопрестольной столице о Царственном сердечном участии к ее глубокой скорби.
Бесконечный ряд Архимандритов и пресвитеров с возженными свечами стоял по сторонам гроба до самого Алтаря, и этот многолюдный собор священнослужителей, весь проникнутый горем своей потери, громогласным хором заменял, большею частию, лики певчих, менее слышных с отдаленных клиросов. Особенно торжественны были густые басовые звуки сего священного хора, как бы глас для многих, когда возгласили они надгробный канон великой Субботы: «Волною морскою»; но мертвенные антифоны со сладкопением вторили друг другу на клиросах одни только лики. Это Святительское погребение было как бы соединением двух знаменательных служб Страстной седмицы, великих Пятка и Субботы. Умилительные антифоны многократным чтением Евангелия напоминали отчасти сию высокую крестную утреню, хотя повесть Евангельскую о страстях Господних заменяли здесь утешительные обетования о Воскресении. Но возвышенные ирмосы субботнего канона гласили единственно о том бессмертном Мертвеце, который вместе был и начатком усопших и начальником жизни, и, казалось, светлая Его Пасха уже разсветала пред нами из глубины гробового мрака. Когда же весь торжественный хор священнослужителей пропел обычный кондак «Со Святыми упокой», началось возвышенное по духу и мысли чтение последующих стихов или икосов, которые звучным голосом произносил Сакелларий соборный, с трогательным припевом «Аллилуя» после каждого из них. Это была как бы замогильная беседа усопшего с предстоящими о смерти и загробном мире с глубоким о них созерцанием: «Восставши все, соберитесь, и седиши услышите слово: страшное, братие, удилище, которому все имеем предстать; нет там раба, ни свободнаго, нет малаго, ни великаго, но все нагими предстанем…».
«Обольемся слезами, видя мощи пред нами лежащия, и, приблизившись к ним для последняго целования, будем говорить: для чего оставил ты любящих тебя, о друже! Что не говоришь с нами, как бывало, говорил прежде?..».
«Куда идут ныне души и где там пребывают? Желал бы ведеть сию тайну, и никто не может объяснить; поминают ли и оне своих, как и мы их поминаем, или оне уже забыли плачущих о них и поющих Аллилуя?..».
«Если помиловал человек человека, и Тот тебя там помилует; если сострадал какому-либо сироте, и Тот избавит тебя там от нужды; если в жизни прикрыл нагого, и Тот тебя там прикроет».
«Если приходящии из чуждой страны требуют себе вожатых, что будем делать, когда идем в страну, которую не знаем? Многих тебе нужно тогда вожатых, многих тебе молитв сопутствующих, чтобы спасти окаянную душу доколе достигнешь Христа».
«Безмолвствуйте, братие, безмолвствуйте пред лежащим: великое Таинство узрите, ибо страшен час сей; умолчите, да с миром отойдет душа, ибо в подвиге великом обретается».
«Разжигаемся духом, когда слышим, что там свет вечный, там источник жизни и вечное наслаждение, там есть Рай, о котором всякая душа праведных радуется».
Внимая такой загробной беседе, невольно пришли мне на мысль те умилительные слова, которые некогда написал мне сам усопший, когда собирался я в далекий путь на Запад, ибо слова сии относились прямо к настоящей горькой минуте: «Когда Вы увидите или услышите мое отхождение в путь всея земли, вспомните тогда Ваше отхождение от меня, и стою же близостию души к душе, умилостивительным словом вознесите мое имя и память пред лице Судии моего и Вашего. Как просто и паче других снисходительно смотрите Вы на меня, так проста и свободна будет Ваша о мне молитва, и такую молитву не уничижить Заповедавший: да будем яко дети».
Ах, это был как бы загробный стих антифона, до времени исторгшийся из Святой его души, в которой было столько же чувства, сколько и гения!
Последняя стихира перед торжественным гимном: «Слава в вышних Богу», в разительных чертах изображала высокое достоинство усопшего Святителя и как бы нарочно была для него составлена:
«Жительствовав в благочестии и украшен священник Твой, Христе, жрец и приноситель Божественных Таинств, Твоим Божественным повелением прейде от житейских молв к Тебе; его же яко священника, Спасе, приим, спаси и с праведными упокой, его же приял еси, великия ради Твоея милости».
Соборное пение «Слава в вышних Богу», заключающее каждую воскресную утреню, было особенно торжественно вокруг предстоящего гроба, ибо так оно возглашается и пред плащаницею в день великой Субботы. Во время пения прощальных стихир совершилось горькое прощание с усопшим Пастырем, который, казалось, никогда бы не должен был оставлять своей паствы. Много искрен