Глава 11. В Дубнинской тюрьме

Солнце было уже над гладью реки Сулы, когда Онищенко подходил к местечку Лубны, что располагалось на ее высоком правом берегу. Блестели золоченые верхушки церквей, прыгали галки, перелетая из селения в рощу за рекой.

Войдя в село, Иван прошел мимо синагоги, миновал так называемую казачью тюрьму с темными стенами и глухими воротами, остановившись у двух сидящих стариков, спросил, где здесь можно переночевать. Старики в недоумении переглянулись, а затем один из них сказал:

— А ты пройди к заезжему двору. Вот так иди прямо к собору, там базар, а рядом этот двор, спросишь там.

Когда Иван зашел во двор, уже стемнело. С трудом пробравшись между тарантасами, лошадьми, заполнившими двор, он зашел в сенцы и заглянул в большую комнату. В табачном дыму едва различались фигуры людей: лежащих, сидящих, тех, которые стояли, двигались, что-то говорили. Он попытался войти, но все казалось столь диким, бессмысленным, что он остановился, не зная, что ему делать. Пойти искать ночлег у людей? Но кто пустит, кто откроет? Тем более,

что по ночам шатается много разного сброда. Кто решится пустить в дом бродягу? Летом он вышел бы за город и переночевал в степи, а теперь уже холодно, дожди. И вдруг он почувствовал себя одиноким, брошенным, отвергнутым человеком. Он лишний. И ему стало грустно и нашло уныние. Куда пойдут его ноги завтра?

Утомленный, он присел на корточки в углу сенцев. Мимо него туда и обратно сновали люди, со двора дуло. Впереди длинная ночь, а завтра снова надо идти.

А откуда силы?

А Христос говорил о радости, совершенной радости, которая никогда не должна переставать. Что же это за радость? На пути своем он знал радость, когда от его слова каялись десятки грешников. Была ли там радость совершенная? Он знал радость, когда его любили, ласкали, принимали как дорогого гостя. Всякий радуется, когда его ласкают. В чем же совершенная радость, доступная каждому? И вдруг его обдало радостью необычной, отошло осуждение кого-то, отошло огорчение, отошло уныние. Он понял, осознал себя не как человек, которому кто-то должен служить, а как наименьший раб, назначение которого служить, делать то, что поручил хозяин. И ему стало хорошо. Он вышел во двор, чтобы принести благодарность своему Хозяину - Богу.

Мирно жевали лошади. Из-за тучек иногда выглядывала луна. Он вышел на улицу. Хорошо как! И вдруг ясно пришла мысль: «Пойду в тюрьму! Пойду, попрошусь туда и там примут, должны принять».

Подойдя к воротам тюрьмы, Онищенко постучал. Через некоторое время раздался голос:

— Кто там?

— Свой. Свой я, откройте.

— Кто это, свой? Наши все дома, а ты кто?

— Отопри, узнаешь.

Заскрежетал замок, узкая дверь калитки в воротах приоткрылась,

и показалась голова стражника. Увидев одинокого путника, стражник открыл калитку полностью,

— Я ссыльный, иду пешком по документам, хочу переночевать.

Стражник впустил Онищенко во двор тюрьмы, запер калитку и, велев оставить здесь свои пожитки, потребовал заложить руки за спину и следовать за ним. Пройдя двор, он подошел к обитой войлоком двери и, постучав в нее, сказал:

— Господин начальник, вот человек просится в тюрьму ночевать. Я его под оружием привел к вам. Позволите идти? Вещи его находятся у ворот.

Дежурный по тюрьме взял у Ивана бумагу, внимательно прочел, наклонил голову и покачал ею в знак удивления. На его звонок пришел солдат.

— Отведите его в рабочую камеру. Вещи его у ворот. Осмотрите и отдайте ему.

В рабочей камере все уже спали, людей было немного. У каждого была своя койка с матрацом, подушкой и одеялом. Несколько коек были свободны. Подойдя

к одной из них, Иван преклонил колени и горячо поблагодарил Бога за все, затем лег, укрылся одеялом и сразу уснул.

Как обычно, утром после поверки все разошлись по работам, а Ивана только к обеду вызвал начальник тюрьмы Сахно для беседы. Узнав по документу, что это тот самый Онищенко, который наделал столько много шума в Херсонской тюрьме, он принял его особо и внимательно, обо всем расспросил.

— Такого, чтобы ссыльный сам шел в Сибирь, я не знаю. И это невероятно, это невозможно, - говорил старый казак, начальник тюрьмы, прохаживаясь по кабинету.

Но когда он сам выслушал ссыльного, увидел его лицо, понял всю его позицию, он поверил и счел все это правдоподобным.

— Но как это все удивительно! - повторял он. И, неожиданно начав на «вы», сказал: - Послушайте, Иван Федорович, у меня здесь тоже есть такая камера воров-рецедивистов. Останьтесь у нас на месяц, я вознагражу вас.

— Нет, я должен идти, - твердо сказал Онищенко, - я хочу уважать установленное мне законом. Мне указано: три дня можно задержаться на одном месте, но не больше.

— Тогда я попрошу вас об одном, и оно возможно для вас, останьтесь здесь еще на одну ночь. Спать вы будете в комнате дежурного, там есть постель и все нужные условия, а к вечеру я хочу познакомить с вами мою жену и несколько моих друзей. О вас много говорили, вы интересный и умный человек.

После полудня к воротам тюрьмы подъехала карета, и из нее вышли три наряженные дамы под вуалью. Это была жена начальника тюрьмы, светская дама Клавдия Петровна, и ее подруга со взрослой дочерью. Пришли еше пять человек близких Сахно. Они собрались в небольшом конференц-зале тюрьмы. Пришел и сам Сахно, сопровождая Онищенко. Войдя в зал, Иван поклонился и сказал:

— Здравствуйте!

Все поднялись и приветствовали поклоном головы этого удивительного ссыльного человека. Сахно предложил Ивану стул, но он отказался и продолжал стоять, взявшись руками за спинку стула. И тогда поднялась жена Сахно, Клавдия Петровна, и волнуясь сказала:

— Иван Федорович, мы о вас много слышали. И считаем, что вы самобытный, очень интересный человек. Об истине много говорят, много написано. Говорят, что истин много и даже, что у каждого человека есть своя истина. Как вы думаете, что же есть истина?

Онищенко тепло, понимающе улыбнулся, подвинул стул к себе поближе и, опершись на него, не торопясь заговорил:

— В настоящее время Евангелие, учение Иисуса Христа, ширится по всему миру. И нет силы, которая может удержать это движение. И это потому, что в нем, в Евангелии, Иисус сказал, что есть истина.

Он вытащил из кармана маленькую книгу и, быстро находя нужные места, стал читать:

— «Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь». «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего».

— Следовательно, истина здесь, в этом Евангелии. Что же это за истина? Это ответ на извечный вопрос: как мне жить, как поступать, что делать, чтобы быть счастливыми, жить благой жизнью, верной, достойной жизнью.

Лицо Клавдии Петровны стало тускнеть, и она сказала:

— Я дочь священника, с детства я любила читать Библию вслух. И дома всегда читала ее на славянском языке. Мне всегда казалось и теперь кажется, что славянский язык более мелодичен, более святой, чем русский. Такие красивые обороты речи. Плакать хочется! - и лицо Клавдии Петровны стало умиленным и блаженным.

— Я согласен с вами, что славянский язык мелодичней и красивее, как хорошая музыка. Но мы ведь теперь не говорим на нем и, не говоря на нем, туго

и слабо понимаем его. Знаем, что читаемое есть истина, умиляемся перед истиной, а не разумеем ее во всей глубине и серьезности. Умиляемся, но не рыдаем. Не судит нас Слово, не укоряет отчетливо и прямо. Я подарю вашей семье Евангелие, оно то же, но на русском языке. Пусть оно всегда будет говорить не только слуху вашему, но и разуму, и сердцу.

И Иван подал Клавдии Петровне свое Евангелие. Она торжественно взяла его в свои руки и прижала к груди. Начальник тюрьмы поднялся и сказал:

— Спасибо, мы будем хранить его.

— И читать, - добавила Клавдия Петрова.

И тогда он открыл Евангелие и прочитал притчу о блудном сыне.

Читал Иван внятно, сильно, вкладывай всю душу в чтение. И говорил из жизни, говорил, волнуясь сам, волнуя других. И не было вопросов, потому что все слова Ивана уже были ответом. Он отвечал на вопросы их души. И каждому казалось, что именно к нему относится все то, что говорил этот удивительный человек, это дитя Бога живого.

— Необходимо читать Евангелие и жить по нему. Как я понял, ваш вопрос ко мне заключается в трех вытекающих отсюда вопросах: правильно ли вы любите Евангелие Иисуса Христа, как его надо любить, чем доказывается любовь к Евангелию, к Иисусу Христу?

Вначале отвечу словами Иисуса Христа: «Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди», «Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня», «Нелюбящий Меня не соблюдает слов Моих».

— А где взять мудрости, чтобы правильно понять заповеди и исполнять их? - спросила подруга Клавдии Петровны.

— Молитва, постоянное молитвенное состояние. «Доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его». Пост, труд, молитва - вот мощные рычаги взятия бастилий греха, - улыбнувшись, торжественно сказал Онищенко.

Несколько человек вздохнуло, кто-то из мужчин прокашлялся. Иван тоже вздохнул, оглядел всех и решительно продолжил:

— А теперь разрешите мне задать вам несколько вопросов.

— Пожалуйста, пожалуйста, - зашевелились все и приготовились отвечать.

— В Евангелии записана истина. Истина - это то, как мы должны жить, как должны поступать, чтобы иметь подлинное благо, подлинный мир души. Вот Иисус Христос, говоря истину, сказал: «Не судите, да не судимы будете». Все учение об истине пронизано этой золотой нитью: прощайте и прощено будет вам;

а Я говорю - не гневайтесь; снимут верхнюю одежду - отдай и рубашку; не требуй взятого в долг; не противься злому. В этом корень истины: прощайте, миритесь, побеждайте добром. Если мы любим Иисуса - должны любить и заповеди Его и жить по ним. А где мы сейчас с вами находимся? Кто мы? Страшно сказать, но находимся мы в темнице, где томятся те, кого осудили. И мы - прямые участники этого.

Иван с любовью и состраданием посмотрел на лица присутствующих. Сахно теребил свои казачьи усы и поглядывал из-под нависших бровей на свою жену, которая вытащила платок и украдкой поднимала его к глазам. Молодая дочь и другие блестящими глазами поглядывали на всех и, казалось, сама задавала этот страшный вопрос. Око Господа над всеми людьми. И в свете Его каждый видел себя таким, какой он есть. И Ивану стало жалко всех. Но он знал, что вопрос поставлен, и ответ, сегодня ли, завтра, должен быть дан Богу, Судье справедливому и милостивому.

Первой поднялась Клавдия Петровна. Она поцеловала Евангелие, подошла к Ивану и привлекла его голову к своей груди. На глазах ее были слезы.

— Да будешь ты благословенно, дитя мое. Родился ты на страдания, но путь твой благословен. Я буду о тебе молиться до последнего моего часа. И верю: Бог - твой проводник, твоя истина, твой меч и светоч. Иди с Богом.

Кто-то из мужчин заплакал. Все оглянулись. У окна стоял Сахно, и плечи его вздрагивали. Все приглашенные, стараясь ступать тихо, выходили из зала. Совершилась великая тайна покаяния, сознание греховности, рождение правды. И над всем этим было око Господне, был Дух истины.

Глава 12. Лохвица

Путь Онищенко от Лубен до Лохвицы не был радостен. Везде он называл себя ссыльным. И люди, мало знакомые с таким названием, смотрели на него с недоверием и часто с неприязнью. Как это ссыльный? И он, подавляя в себе горечь отчуждения, шел с Богом и Бог шел с ним. И на всем пути при встрече с разными людьми от него исходило слово истины, свет очей просвещенного человека. И это было доброе в очах Бога.

Заканчивалась осень, подступала зима. Надо было остановиться, надо было заняться трудом, надо было пережить суровую пору морозов, метелей, непроходимых дорог. С таким намерением он зашел в город Лохвицы.

Лохвица - уездный город Полтавской губернии, расположенный на низменных берегах рек Луговицы и Сулины, в ста шестидесяти пяти верстах от губернского города и в двенадцати верстах от железной дороги. Как узнал Онищенко, в городе было пять православных церквей, синагога, насчитывалось полтора десятка мелких промышленных заведений, три водяные мельницы, два кирпичных завода. Улицы были грязные, неблагоустроенные. Типичный город восточной Украины.

Пройдя несколько кварталов по центральной улице, он остановился у группы молодых людей:

— Скажите, где можно остановиться в вашем городе, чтобы переночевать?

— Это мы не знаем, - ответил один из стоявших. - Но по этому вопросу лучше всего обратиться к нашему квартальному старосте. Он в этом деле человек сведущий.

— А как к нему пройти?

— Да вот, пройдете два квартала, свернете налево в переулок и на следующей улице влево за углом - его дом: большая крыша и много голубей. Его зовут Петр Петрович, господин Лозович.

При этих словах все заулыбались.

— А что это за человек?

— Да человек он хороший, - отозвался другой, и снова все стали улыбаться.

— Он неплохой человек, - сказал третий, - только немного это... - и говорящий приставил палец к своему виску.

— Он много читает Библию и все знает. Вот иди к нему, он и тебя научит, как надо жить на свете.

Подойдя к дому квартального, Онищенко увидел много голубей и самого хозяина на дворе. Войдя во двор через открытую калитку, Иван снял шапку, поклонился и спросил:

— Вы будете Петр Петрович?

— Да, я, - сказал пожилой мужчина с длинными усами. - Проходите, садитесь. Вижу, по делу.

— Да, по делу, - просто ответил Онищенко и, вытащив из кармана бумагу, подал ее квартальному. Одев очки, Петр Петрович внимательно прочел поданное.

— За что осудили?

— За то, что читал людям Евангелие.

На лице Петра Петровича выразилось крайнее удивление. Он снял очки, медленно сложил бумагу и подал ее ссыльному.

— Да, такого в наших краях еще не бывало. В Сибирь, на ссылку, за Евангелие, сам, без конвоя. Это, брат, к тебе особая милость. Да, Бог милостив. Ну ты с дороги, я проведу тебя к жинке, она накормит тебя, а я побегу. Сегодня пристав всех собирает. Ну да, это тебя не касается. Поговорим потом. Захочешь - почитаешь Библию, жинка тебе даст, только она на славянском.

Хозяин привел Ивана на кухню, передал его хозяйке, быстро парадно оделся

и ушел.

В управе все были в сборе. В Лохвицы приехал сам губернатор. За день до сбора он долго говорил с главою управы. Выслушивал донесение головы и спрашивал сам об интересующих его вопросах и людях. Спросил и о Лозовиче, что это за человек и как он держит себя в обществе.

— О, это наш квартальный Петр Петрович, господин Лозович, так его у нас называют.

— Что же он, в здравом уме?

— Он-то в здравом, но такой уж он есть.

— Так зачем такого держать на службе?

— Он по службе хорош.

— Дерзок?

— Самый смирный, сядет кто на шею - рассудит, а если надо - повезет. А расстроен, потому что много из Библии начитался.

— Вы говорите что-то не так, ведь Библия - книга верная, Божественная.

— Это точно так, да ее, видимо, не всякому дано читать. Кто понимает - тот за ум берется, а кто начинает мыслить по-своему...

— Пустое говорите, - возразил губернатор. - А как он насчет взяток?

— Помилуйте! - воскликнул голова, - совсем не берет.

— Этому я уже ни за что не поверю.

— Нет, действительно, не берет.

— А как же, какими средствами он живет?

— Живет на жалованье.

— Вздор ты мне рассказываешь, такого человека во всей России нет.

— Точно нет, но у нас такой объявился.

— А сколько ему жалованье положили?

— В месяц десять рублей.

— В месяц? Десять рублей? Да за это овцу прокормить нельзя!

— Действительно, мудренно прожить, только он живет.

— Отчего же всем нельзя, а он живет?

— Библии начитался.

— Хорошо, Библии начитался. А что же он ест?

— Хлеб ест, воду. Во всех делах господин Лозович - удивительный человек.

— И вообще, выходит действительно, что этот человек во всем удивительный, - воскликнул губернатор и велел вызвать к себе Лозовича.

Петр Петрович незамедлительно явился в комнату и встал у дверей, как полагается по подчинению.

— Откуда вы родом? - спросил губернатор.

— Здесь, на нижней улице родился.

— Где воспитывались?

— Не имел воспитания, у бабушки рос.

— Учился где-нибудь?

— У дьячка.

— Исповедания какого?

— Христианин.

— У вас очень странные поступки...

— Не замечал. Всякому то кажется странным, что самому несвойственно. Губернатор строго взглянул на Лозовича и уже резче спросил:

— Держитесь ли вы какой-либо секты?

— Здесь нет секты, я в собор хожу.

— Исповедуетесь Богу?

— При протопопе каюсь.

— Семья у вас есть?

— Есть, жена и сын.

— Жалованье мало получаете?

Редко смеявшийся, Лозович улыбнулся:

— Верно, - сказал он, - в месяц десять рублей, А не знаю, как это, много или мало.

— Это немного.

— Доложите государю, что для лукавого раба это мало.

— А для верного?

— Достаточно.

— Вы говорите, что никакими статьями не пользуетесь. Скажите по совести, может ли это быть так?

— А отчего же не может быть?

— Очень малые средства.

— Если иметь великое обуздание, то и с малыми средствами обойтись можно.

— А почему вы не проситесь на другую должность?

— А кто эту занимать будет?

— Кто-нибудь другой.

— Разве он лучше меня справится?

Теперь улыбнулся губернатор. Квартальный совсем заинтересовал его не чуждую теплоты душу. Он пригласил его сесть. Когда тот сел, губернатор сказал:

— Могу ли я вас уверить, что вы можете говорить со мной совсем откровенно?

— Ложь заведомо запрещается. Я лгать не стану.

— Хорошо. Вы уважаете власть?

— Не уважаю. За что? Ленивы, алчны и пред престолом криводушны.

— Да, вы откровенны, благодарю. А как вы судите о податях? Следует ли облагать народ податями?

— Надо наложить и еще прибавить за всякую вещь роскошную, чтобы богатый платил казне за бедного.

— Гм-м. Вы откуда это учение черпаете?

— Из Священного Писания и своей совести.

— Не руководят ли вами иные источники нового времени?

— Все другие источники полны своемудрия, а я говорю то, что говорит Библия.

— Теперь скажите мне последнее: как вы не боитесь говорить то, что я слышу от вас?

— Что пишу - про себя пишу, а что говорю - то Библия говорит.

— Ведь я мог с вами обойтись совсем не так, как обхожусь.

Петр Петрович посмотрел на губернатора с сожалением и ответил:

— А какое зло можно сделать тому, кто на десять рублей в месяц умеет прожить с семьей?

— Я мог велеть вас арестовать.

— В остроге сытнее едят...

— Вас могли сослать за дерзость.

— Куда меня можно сослать, где бы мне было хуже и где Бог мой оставил бы меня?

Надменная шея склонилась, и рука губернатора потянулась к Лозовичу:

— Характер ваш почтенный, - сказал он и разрешил ему выйти.

Петр Петрович спешил домой, ведь там его ждал гость, в котором он при первом взгляде почувствовал незаурядного человека. Сам он был такой и таких уважал. Дома уже был готов ужин. На скудный стол Ваня выложил из сумки все, что у него было. И он стал лучше, богаче, чем обычно, и все были довольны.

После ужина Петр Петрович коротко рассказал о своей встрече с губернатором, скромно утаив свою смелость в разговоре с ним. А Иван поведал о своей жизни, о своей судьбе.

— И вот идет зима, - сказал он, - и так хотелось бы остановиться в Лохвицах и зиму поработать здесь за сапожным верстаком. У меня в сумке есть необходимый инструмент и даже материал.

— А зачем ему искать, где остановиться? - отозвалась жена квартального, - вот у нас комната за кухней. Она хоть и маленькая, но в ней светло, да и тепло от печки.

— Вот хорошо! - воскликнул сын Петя, придвигаясь к уже полюбившемуся ему Онищенко. - Я буду учиться сапожничать. Я давно хочу помогать папе хоть чем-нибудь. А это же ботинки шить!

— Видно, такова воля Бога о нас, - проникновенно сказал отец. - И верно, Петя, тебе скоро уже пойдет шестнадцатый. Кончишь гимназию, а учить тебя дальше нет средств. Надо обучаться какому-нибудь ремеслу. А сапожное ремесло хорошее. Всегда есть работа и всегда около тебя заказчики. И тебе слово доброе принесут, и ты сможешь сказать.

После ужина и допоздна шел разговор об истине, о Евангелии. Онищенко больше молчал, дав свободу Петру Петровичу излить себя. И старик в этот вечер был прекрасен. Радовало Ивана, что у Петра Петровича было такое влечение к нравственной стороне Евангелия: как верно жить, как поступать, в чем познавать волю Божью.

Долго время не тянули. На следующий день был сооружен невысокий сапожный столик, стулья, нашли деревянную лампу с абажуром. Петр Петрович нашел обувь, требующую ремонта, и дело началось. Софья Петровна, жена, сшила два фартука из полотна, побелила стены. Вывески писать не стали. Как меня здесь все знают, так, я чувствую, что все узнают, кто у меня и что у меня, - решил хозяин.

И это была правда. Не прошло и нескольких дней, как в дом квартального стали идти люди: кто отремонтировать старую обувь, а то и пошить новую. Сначала брали заказы из материала заказчика, а потом Петр Петрович взял взаймы денег у купца и принес целый тюк кожи.

В приеме заказов они никому не отказывали. С бедных платы не брали совсем. С более зажиточных брали кто сколько сможет дать. И никто этим во зло не пользовался. А наоборот, зная бедность и честность господина Лозовича, часто давали больше, чем это следовало по ценам других сапожников. Зато и качество работы говорило само за себя. Все делалось как для себя, как для Бога: крепко, добротно, чисто. Петя, который сначала делал дратву, готовил деревянные гвозди и точил задники, скоро освоил строчку передов, затяжку и присадку подошв и каблуков. Трудолюбивый Петр Петрович тоже включился в работу и с успехом в свободное от службы время помогал Ивану. Софья Петровна вела денежные дела и не могла налюбоваться своим Петей, так

ревностно включившимся в дело труда. И то, что Петя первым определял, кому делать работу без оплаты и в этом не ошибался, ее радовало особенно.

Скоро к радости бескорыстного труда для людей прибавилась радость труда духовного. Иван, работая руками, говорил истину приходящим, говорил о жизни, учении и личности Иисуса Христа. И люди, послушав, поговорив, приходили снова с вопросами, за советом. И Петр Петрович был здесь у своего дела. Он без устали рассказывал, читал, напоминал.

В субботу после 12 часов дня мастерская закрывалась. Все мылись, все убирали. В большой горнице зажигали лампады и собравшаяся семья, а также близкие родственники слушали Евангелие, которое читал Петр Петрович на русском языке. Больших собраний с посторонними людьми в доме не собирали. Хозяин дорожил возможностью простых бесед и хранил эту возможность от посягательств властей и духовенства. Но беседы все расширялись, становились более долгими и горячими. И когда такие беседы шли, Софья Петровна уединялась в свою комнату и горячо молилась, прося благословение и охрану от злых людей.

А жажда слушания Евангелия, начавшись на юге Украины, разрасталась, ширилась своими неизъяснимыми путями. Иван был каплей, первой каплей живой воды, способной утолять эту жажду. И к этой капле устремились жаждущие. Все чаще Ивана приглашали на беседы в дома Лохвицы, где собирались и молодые, и люди постарше. Шел с Иваном и Петя. Он давал ему возможность читать Евангелие, а сам потом вел беседу. Дорожа временем, считая, что добро, сделанное руками, не менее важно, чем слово. Иван старался

в беседах и чтении быть предельно кратким. Его любимым девизом было: «Словам должно быть тесно, а мыслям просторно».

Петя явился центром, вокруг которого собиралась молодежь на вечерние чтения, которые стихийно организовывались в домах жаждущих. Там они пели, рассказывали стихи об истине. Все это совершалось от души. Первой духовной песней, которую пели молодые, был Псалом «Возвожу очи мои к горам». Стихи сочиняли сами, трогательно простые, на зато понятные всем слушающим.

Удивительно распространялась евангельская истина. Такое переживали люди

в эту зиму в Лохвице впервые. Петр Петрович, Иван, Петя были центром этого движения, этого евангельского пробуждения. Еще нет организации с ее руководителями, с определенным порядком, нет членства, обязанностей, но уже около этих центров собирались жаждущие. Еще нет установленного места собраний, нет постоянных руководителей, а уже есть жизнь, есть движение.

Стало меньше времени для сапожной работы. Проповедь уже нельзя было вместить в рамки бесед у сапожного стола и маленькой комнаты. Вечерние беседы в домах уже требовали организации, постоянного направления, руководства. На юге Украины это уже произошло. Здесь еще был первый этап.

Это знал Онищенко, это понимал и Петр Петрович, и его сын Петя. Петя съездил

в Елизаветград, познакомился там с общинами и привез оттуда целую сумку отпечатанных Евангелий.

Но зима подходила к концу, приходило время и ему отправляться в путь. Сапожная мастерская закрылась, так как Иван все время находился в походе по близлежащим селам и хуторам. Надо было готовить людей, чтобы с первым теплом их крестить. А кто это совершит? Кто придет сюда? Потому что он до тепла здесь остаться не может.

И наиболее сильные братья съездили в Елизаветградский уезд и там договорились, чтобы к ним приехали братья для совершения крещения Лоховчан. И это успокоило Ивана, и оставшийся месяц он посвятил всегдашнему своему обычаю: из села в село, от дома к дому.

А на город Лохвицы надвигалась сильная гроза. В духовенстве православной церкви выявилось злоупотребление и ожидали приезд патриарха. Вся городская управа была приведена в готовность к встрече строгого судьи.

Оставаться дальше Ивану здесь было невозможно, и он собрался уходить. Невозможно описать словами тяжесть прощания его с семьей Петра Петровича.

— Твой приход к нам, - плача говорила Софья Петровна, - обогатил нас и духовно, и материально. Я не могу этого забыть. О тебе я буду постоянно молиться.

Петя прижался к груди Ивана и горько плакал. Сколько он был обязан этому своему старшему брату. И за ремесло, и за дружбу, и за любовь к духовной работе, за возможность читать Евангелие. И Иван, едва сдерживая рыдания, прощался с этой ставшей ему такой близкой семьей.

— Одному Богу известны пути человека. Я очень хочу увидеться с вами. И я верю, что увидимся там, в обителях Отца. А для этого надо пребывать в истине, пребывать во Христе. А теперь я снова пойду от села к селу, от хутора к хутору, в Сибирь...

Ты, Петя, иди здесь, на Украине, иди в другие места. Бери, дорогой брат мой, меч духовный и иди. Бог тебе в помощь. А я иду в Сибирь. И в вашем лице я прощаюсь со всей Украиной.

Рано утром Иван вышел за Лохвицу, посмотрел на просыпающийся город и сказал:

— Прощай, Украина!

Глава 13. Учитель

Из Лохвиц Иван взял путь на Волгу, прошел хутор Пески, деревню Петровку, останавливался в многодетной семье и три дня сапожничал. Руки шили, а душа рассказывала людям о Евангелии. Шил он обувь в Чупаховке, прошел не останавливаясь местечко Тростянец, села Грайворон, Борисовку, Топоровку и задержался в Гостищево. Приняли его хорошо, остановился он в большой семье,

чинил обувь, читал Евангелие, учил детей петь. Но озлобился на него сосед старик, бывший дьяк. И Иван, удаляясь от злого, должен был идти дальше.

Пройдя несколько деревень, он остановился в деревне Болотово, где его пустили переночевать довольно неприветливые старики. Ему хотелось отдохнуть дня два, а старик подумал, что он дармоед, послал за своими, чтобы выдворить его. Но Иван стал чинить обувь, очаровал их своим трудолюбием и когда пришли приглашенные, чтобы изгнать его, то застали здесь мир и любовь. И их души купил Онищенко. И в три дня здесь совершилось чудо - покорение любовью.

Отдохнув, он прошел без остановки Репьевку, Источное, Семидесятое, Рудкино, Гремучье. Только в одном месте переночевал и уже уставший направлялся в село Рогачевка под Воронежом.

Стояла жаркая погода. Земля была сухая, потрескавшаяся, и он шел босиком, неся за спиной всю свою поклажу. Солнце стало спускаться к горизонту, а до села было еще далеко. В стороне от дороги он увидел поле с сухими копнами сена. Он подошел к одной из копен, сложил свою ношу, устроил в копне удобную постель и сел. Заныли уставшие ноги. Есть он не хотел. Рука потянулась к сумке,

и он вытащил из нее купленную недавно у книгоноши небольшую книжечку стихов Воронежскою поэта Никитина, тоже Ивана, шестью годами старше него. Открыв ее наугад, он стал читать стихотворение «Степная дорога»:

Вот день стал гаснуть. Вечереет... Вот поднялись издалека Грядою длинной облака, В пожаре запад пламенеет.

Вся степь, как спящая краса, Румянцем розовым покрылась, И потемнели небеса, И солнце тихо закатилось...

Он остановился и посмотрел вокруг: заходило солнце, сильно пахло сеном. Детство, светлое детство воскресло пред ним. Он вспомнил заботливую маму, папу... И слезы покатились по щекам сильного Ивана Онищенко, мужа веры и подвига. Вот так же он лежал на сене, когда отец поехал в Одессу на ярмарку. Вот так сияли над ним звезды, так же пахло сеном, такая же радость была на сердце. А какая ныне разница во всем. Он снова взял книжку стихов и, уже напрягая зрение, дочитал:

Брось посох, путник утомленный, Тебе не надобно двора, Здесь твой ночлег уединенный, Здесь отдохнешь ты до утра.

Твоя постель - цветы живые, Трава пахучая - ковер, А эти своды голубые - Твой раззолоченный шатер!

«Как будто обо мне сказано», - подумал Иван. Он спрятал книгу. Уложил сумку под голову. Стемнело. Высоко в небе мерцали звезды. Иван встал на молитву и после горячих слов благодарности Богу умиротворенный уснул. Так спят невинные дети...

На другой день, когда Иван вошел в большое село Рогачевку, солнце было уже высоко. Около большой избы, в которой размещалась школа, он присел

отдохнуть. Через окно был слышен голос учителя и гул детских голосов. В коридоре зазвенел звонок, и из классов на улицу со смехом выскочили дети. Сколько в них жизни, неугомонной энергии, сил! Иван смотрел на них глазами старшего брата и думал о высокой ответственности старших перед этими чистыми, впитывающими в себя познание жизни маленькими людьми. Дети тоже

с любопытством поглядывали на сидевшего путника. Неожиданно к нему на скамью подсел учитель, почти ровесник Ивана. Но тут зазвенел звонок, перемена кончилась. Дети перестали бегать и зашли в здание.

— Кондратьевна, - обратился учитель к сторожихе, - отец Иван и сегодня не будет?

— Не будет, Николай Иванович. Матушка говорила, что приходил доктор. Болеют они, сильно болеют.

— Придется и сегодня мне провести урок закона Божьего, - сказал учитель и, заметив быстрый взгляд Ивана, доверительно сказал ему: - Я ведь, батюшка, не в чине дьякона, но учился в семинарии. И как могу, детям рассказываю. Да и батюшка разрешил.

— А можно мне побывать на уроке? - попросил Иван и быстро поднялся.

— Пожалуйста, - просто сказал учитель и пригласил Ивана идти за ним.

Через минуту он сидел на крайней парте и с волнением смотрел на детские головки, вспоминая то, что сам пережил в детстве.

Учитель поднял руку, и дети затихли. Он окинул всех серьезными, внимательными глазами и сказал:

— Пока болен отец Иван, мы приостановим изучение молитв и таинств. Это будете учить, когда он выздоровеет. На прошлом занятии мы читали очень хорошие стихи. Кто выучил заданное стихотворение Ивана Саввича Никитина «Новый Завет»?

Поднялось несколько рук. Учитель показал на одного белокурого мальчика, выглядевшего несколько старше других, и сказал:

— Расскажи, Акимка, ты. Только не торопись. Отчетливо, торжественно скажи, как ты умеешь.

И в комнате школьной избы раздалось чистое, волнующее чтение стихов. Онищенко вытащил свой сборник, нашел там это стихотворение и следил, в мыслях повторяя каждое слово.

Новый Завет, - декламировал мальчик. Измученный жизнью суровой, Не раз я в себе находил В глаголах предвечного Слова Источник покоя и сил.

Как дышат святые их звуки Божественным чувством любви,

И сердца тревожного муки Как скоро смиряют они.

Здесь все в чудно сжатой картине Представлено Духом Святым:

И мир, существующий ныне,

И Бог, управляющий им.

И Сущего в мире значенье, Причина и цель, и конец,

И вечного Сына рожденье,

И крест, и терновый венец.

И сладко читать эти строки, Читая, молиться в тиши.

И плакать, и черпать уроки

Из них для ума и души.

— Хорошо, Аким, хорошо ты прочел. Все, дети, выучите этот ст их и в мыслях часто повторяйте его, - произнес учитель, ходя между рядами и гладя детей по волосам. - А теперь я прочту вам стих, тоже Ивана Саввича, о молитве. Молитве вас учил отец Иван. Особенно хорошая молитва «Отче наш». Но давайте послушаем стихи:

Молитва дитяти

Молись, дитя, сомненья камень

Твоей груди не тяготит,

Твоей молитвы чистый пламень

Святой любовию горит.

Молись, дитя, тебе внимает

Творец бесчисленных миров,

И капли слез твоих считает,

И отвечать тебе готов.

Быть может, ангел твой хранитель

Все эти слезы соберет

И их в надзвездную обитель К престолу Бога отнесет. Молись, дитя, мужай с годами!

И дай Бог, в пору поздних лет Такими ж светлыми очами Тебе глядеть на Божий свет! Но если жизнь тебя измучит

И ум, и сердце возмутит,

Но если жизнь роптать научит,

Любовь и веру погасит, -

Приникни с жаркими слезами,

Креста подножье обними:

Ты примиришься с небесами,

С самим собою и с людьми.

И вновь тогда из райской сени Хранитель-ангел твой сойдет, И за тебя, склонив колени, Молитву Богу принесет.

Как зачарованный слушал Онищенко этот урок, урок подлинного закона

Божьего. А учитель вдохновенно рассказывал детям, как молился Сам Иисус Христос и как учил молиться людей: в уединении, молиться не для показа, не для того, чтобы это видели люди, а для своей души, чтобы она постоянно помнила, кто она перед Богом, Отцом всех людей. И как она должна жить на земле, прощать людям долги их и любить Бога, любить близких своих и всех людей.