Заключающая в себе двадцать четыре кратких слова, полных духовного ведения

Предисловие

Вторая книга творений святого Петра Дамаскина разделена на двадцать четыре слова, по числу букв греческой азбуки, составляющей акростих всей книги. Каждое слово, начинаясь с известной буквы алфавита, имеет в подлиннике вместо заглавия стихи и после них слова: «Ныне же начало благослови, Отче».

Перевод стихов этих помещен нами в подстрочных примечаниях, а заглавия слов выставлены в начале каждого из них соответственно оглавлению подлинника.

Ювеналий, Архиепископ Литовский и Виленский

25 августа 1901 г. Вильна

Слово 1[153]. О духовной мудрости

Начало всех письмен, на каждом языке, составляет a, хотя некоторые сего и не знают. И начало всех добродетелей есть духовная мудрость, хотя она же составляет и конец их: ибо если она не приблизится к уму, то человек не может сделать ничего доброго, никогда не слышав о нем, а если услышит сколько-нибудь – это самое и есть уже мудрость. Но как азбука есть предмет обучения детей, без которого, однако, нельзя приобрести мудрости и обучиться последующим учениям, так и начало в`едения, хотя и весьма мало, но без него никак нельзя приобрести добродетели.

Потому и боюсь я писать что-либо о мудрости, будучи вовсе немудр; ибо четыре, как полагаю, различные вещи приводят ум в состояние говорить: или сверхъестественная благодать свыше и блаженство, или чистота, происходящая от подвигов по Богу и могущая привести душу в первоначальную красоту ее, или усвоение земной учености, приобретаемое чрез обучение человеческое и старание о внешней мудрости, или, опять, проклятое и сатанинское обольщение[154], происходящее от гордости и лукавства демонского и составляющее извращение естества. А я, не причастный ничему сказанному, как могу писать? – недоумею; разве только вера ваша, понуждающая меня к сему по Богу, привлечет благодать к перу[155]; ибо ум мой и рука моя недостойны и нечисты. Знаю твердо из опыта, как часто случалось со мною и всегда случается, что сколько раз я, поверьте мне, отцы, хотел написать что-либо, не мог привести себе этого на ум, пока не брался за перо, но только приходила мне малая мысль, заимствованная из Писания или родившаяся от слуха или от взгляда на чувственные вещи мира, а от сего часто ум брал повод; и как только принимался я за перо и начинал писать, тотчас находил вещь, о которой намеревался писать и к изложению которой кто-либо принуждал меня. И так беспрепятственно и спокойно пишу после того, сколько имеет силы рука, отнюдь не медлящая; но что Бог влагает в помраченное мое сердце, то и пишу без сомнения. Полагаю (что это так бывает) для того, чтобы я не мнил иметь то, что получил чрез молитву другого, по слову Лествичника, приводящего изречение апостола, который сказал: что имаши, егоже неси приял? аще же и приял еси, что хвалишися яко не прием? (1 Кор. 4, 7), но сам делая. Ибо мысли, самодвижно приходящие на ум безмолвствующим по Богу, должны быть принимаемы без сомнения, говорит святой Исаак, а если кто их рассматривает, это уже свое разумение. И святой Антоний говорит: всякое дело и слово должно иметь свидетельство от Божественных Писаний. Потому и я, как некогда ослица Валаамова, проговорившая (Чис. 22, 28), начинаю писать, не уча,– отнюдь нет,– но к обличению бедной души моей, чтобы, хотя слов устыдившись, как говорит Лествичник, начал делание не приобретший еще дела, но только слово. Кто знает, буду ли я жив и успею ли написать? И опять, успеете ли вы исполнить дела? Но начнем обои и то и другое и (посмотрим), до чего кто из нас достигнет; ибо смерть наша неизвестна, и когда придет конец, не знаем; но все предвидящему Богу известно касающееся до нас. Ему слава во веки веков. Аминь.

Слово 2[156]. О вере

Преподобный отец наш Исаак, желая показать ту веру, которую апостол называет основанием деланий о Боге (1 Кор. 3, 10) и которую мы получили от Божественного крещения, по благодати Христовой, а не от дел, и – что она рождает страх, происходящий от веры, чрез который бывает соблюдение заповедей и терпение искушений, как говорит святой Максим, и что после делания рождается в нас великая вера ведения, о которой Господь сказал: аще бысте имели веру яко зерно горушно и проч. (Лк. 17, 6), говорит (святой Исаак), что иная есть общая вера православных, то есть правые догматы о Боге и Его творениях мысленных и чувственных, как, по благодати Божией, приняла Святая Соборная Церковь, и иная – ведения, то есть познания, которая отнюдь не противится родившей ее, но обыкновенно еще более ее утверждает. Ибо первой научились мы, наследовав ее, чрез слышание, от благочестивых родителей и учителей православной веры, а вторая рождается в нас оттого, что право веруем и боимся Господа, в Которого уверовали. От страха предызбрали мы сохранять заповеди и чрез то восхотели возделывать телесные добродетели, то есть безмолвие, пост, умеренное бдение, псалмопение, молитву, чтение и вопрошение опытных о всяком помысле, слове и начинании, дабы такими действиями тело очистилось от постыдных страстей, то есть: чревоугодия, блуда и излишних имений, довольни сущими, по слову апостола (1 Тим. 6, 8), от чего человек получает крепость пребывать о Боге, без суетных попечений. Из Писаний и от опытных людей научается он Божественным догматам и заповедям и чрез то начинает презирать восемь главнейших страстей, и, размышляя об угрозах, боится Бога, не просто, но как Бога, по слову святого Нила, и от этого страха начинает разумно хранить заповеди, и насколько за каждую заповедь терпит смерть, по произволению, настолько приходит в большее познание и созерцает совершающееся в нем по благодати Христовой (изменение). Чрез это верует, что действительно велика вера православных, и начинает желать угождать Богу, и не сомневается уже, как прежде, в помощи Божией, но все свое попечение возвергает на Него, по слову пророка (Пс. 54, 23). Желающий иметь в себе великую веру, как говорит Великий Василий, вовсе не должен иметь заботы о своей жизни и смерти; но если увидит зверя или восстания на себя демонов или злых людей, то нисколько не боится, зная, что они создания единого Творца, такие же рабы, как и он, и не имеют над ним власти, если Бог не попустит. Ибо Его единого должно бояться как имеющего власть, по слову Самого Господа: сказую же вам, кого убойтеся, и продолжает: убойтеся имущаго власть и душу и тело ввергнуть в геенну; и, чтобы утвердить слово, говорит: ей глаголю вам, Того убойтеся (Лк. 12, 5). И поистине так. Если бы был другой, имеющий власть, кроме Бога, то следовало бы нам его бояться, но так как Он един Творец и Владыка и вышних и нижних, то кто может без Него что-либо сделать? Если же кто-либо скажет, что есть создания, имеющие самовластие, скажу и я, что имеют оное умные Силы и люди, а также и демоны. Но чины небесных бесплотных и благие люди вовсе не терпят того, чтобы вредить кому-либо из подобных себе рабов, и хотя бы он и очень был порочен, но более сожалеют о нем и молят о нем Бога, как говорит Великий Афанасий. Злые же люди и их учители лукавству – демоны – хотят, но отнюдь не могут повредить кому-либо, если только человек сам не подаст повода к тому, чтобы Бог его оставил за злые дела; и это делает преблагий Бог для научения его и спасения; если и сам человек хочет терпением с благодарением исправить свои худые дела; если же не так, то – к пользе другого, ибо всеблагий Бог желает всем спастись. Искушения же праведных и святых людей бывают по благоволению Божию, к усовершенствованию душ их и постыждению врагов их – демонов. Познавая это, делатель Божественных заповедей Христовых верует уже не просто, что Христос есть Бог и имеет силу; это и демоны видели на деле и трепетали, но – что все для Него возможно, и всякая воля Его – благая, и без Него не может произойти никакое благо. И потому таковой не желает ничего делать против Божественной воли, хотя бы то была и жизнь. Однако нельзя найти последнего, но воля Божия есть жизнь вечная и вполне благая, хотя и кажется некоторым, что прискорбно возделывание такой жизни. Потому я, бедный, хуже и неверного, что не хочу трудиться, дабы найти великую веру и чрез нее прийти в страх Божий и начало премудрости Духа; но иногда произвольно закрываю очи душевные и преступаю закон, а иногда помрачаюсь забвением и прихожу в совершенное неведение и отсюда, не разумея полезного душе моей и получив худую привычку, бываю в навыке злого. Так что если и захочу возвратиться туда, откуда я ниспал, не могу, потому что воля моя делается преградою, отделяющею меня от Бога, как говорят отцы, и я не хочу потрудиться, чтобы разрушить эту преграду. Если же бы я имел веру, происходящую от дел покаяния, то мог бы сказать: Богом моим прейду стену (Пс. 17, 30), и не устрашился бы, по сомнению, говоря сам в себе: а что меня встретит, когда я устремлюсь, чтобы перейти высоту стены? нет ли там пропасти? Как бы мне, если не успею перейти вверх, не упасть и не возвратиться опять вниз, после трудов, и многое другое, подобное. Но имеющий веру, что Бог близко и недалеко, никогда так не размышляет, но тотчас прибегает к Богу, имеющему всю силу и власть, и всю благость и человеколюбие, не яко воздух биющий (1 Кор. 9, 26), но как плавающий ищет получить вышнее благо. И всякую свою волю оставив позади, стремится к Божественной воле, пока не услышит и он языков новых или и сам заговорит так же, познавая таинства. И от силы деяния совершает, или, вернее, получает, восхождение в силу ведения, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому подобает всякая слава, честь и держава во веки. Аминь.

Слово 3[157]. О страхе (Господнем), вводном и совершенном

Чревоугодие есть первая из восьми главных страстей. Божественный же страх и первая заповедь все их низлагает; не имеющий же его не может иметь и другого блага. Ибо не боящийся как может сохранять заповедь? разве только любви достигнул таковой. Однако и этот начал со страха, хотя, может быть, и не знает, как отошел от него вводный страх. Если же кто-либо говорит, что он другим путем пришел к любви, то он был пленен или духовною радостию, или нечувствительностию, как перевезенные через реку во сне, по слову святого Ефрема[158]; ибо таковой, ужасаясь многих благодеяний Божиих, которых он удостоился по благодати, любит Благодетеля. Если же кто-либо, живя бесчувственно в сластолюбии и славе, как тот (евангельский) богач, думает, что угнетаемые страхом и проводящие жизнь среди искушений терпят это за грехи, и возносится над ними, по гордости, считая себя достойным такого спокойствия, которое он получил, будучи недостоин его, то он, делая себя недостойным будущей жизни, помрачается безрассудною любовию ко временной. Может быть, и думает, что он достиг любви и потому более тех получает благодеяний, не разумея Божия снисхождения к нему; но тем более безответен будет такой на суде и по справедливости услышит: восприял еси благая твоя в животе твоем (Лк. 16, 25). Это очевидно, потому что многие и из неверующих, таким образом, не по достоинству, получают благодеяния; но никто из здравомыслящих не считает их блаженными и не говорит, что они достойны быть любимы Богом и любят Бога и, может быть, потому благоденствуют в жизни. И это так.

Страх же Господень бывает двоякий, как и вера – вводные, и совершенные, происходящие от вводных. Ибо боящийся мучения боится, как раб, и уклоняется от злого, (по сказанному): страхом Господним уклоняется всяк от зла, и: страху Господню научу вас (Притч. 15, 27; Пс. 33, 12). Итак, это и подобное сказано о вводном страхе, по слову святого Дорофея, чтобы по страху угроз пришли мы, грешные, в покаяние, ища, как бы получить нам прощение грехов наших. И опять, пребывая в нас постоянно, страх научает нас пути к жизни, по сказанному: уклонися от зла и сотвори благо (Пс. 33, 15). И насколько человек подвизается во благом, настолько возрастает в нем страх, так что указывает ему и малейшие его согрешения, которые он (прежде), будучи во тьме неведения, считал за ничто. Когда усовершенствуется страх, приходит и человек в совершенство, через плач, и не хочет уже более согрешать, но, боясь возвращения страстей, пребывает в чистом страхе невредимым. Страх Господень, сказано, чист, пребываяй в век века (Пс. 18, 10). Потому что первый страх не есть чист, но происходит более от грехов; теперь же, без грехов, боится очистившийся, не как согрешающий, но как человек, подверженный изменению и склонный к злу. И насколько возвысится он приобретением добродетелей, настолько боится, как смиренномудрый. И справедливо. Ибо всякий имеющий богатство много страшится потери, мучений и бесчестия, и – после возвышения – падения. А бедный большею частию пребывает без страха и боится только, чтобы не подвергнуться побоям. Это сказано о весьма совершенных и чистых душою и телом; если же кто еще согрешает, хотя бы и малейшими и ничтожными согрешениями, то пусть не обольщается. Обольстились таковые, говорит Лествичник, ибо такой страх не есть чистый и не есть смирение, а рабское благоразумие и страх угроз. Такому нужно исправить свой помысл, чтобы познать, в каком он страхе находится, и многим плачем, в терпении скорбей, очистить свои согрешения; таким образом успеет он благодатию Христовою прийти в совершенный страх. Признаком первого страха служит то, что человек ненавидит грех и гневается на него, как уязвленный зверем, а совершенного – любовь к добродетели и опасение перемены, ибо нет человека, не подверженного изменению. Вот почему при всяком деле, в этой жизни, мы должны всегда бояться падения, видя, что великий пророк и царь оплакивал два греха и Соломон уклонился в такое зло; и как говорит апостол: мняйся стояти, да блюдется, да не падет (1 Кор. 10, 12). Если же кто говорит, что любовь вон изгоняет страх, по изречению Богослова (1 Ин. 4, 18), то он говорит справедливо, но страх первый и вводный. О совершенном же страхе говорит Давид: блажен муж, бояйся Господа, в заповедех Его восхощет зело (Пс. 111, 1), то есть зело возлюбит добродетель. Такой находится в чине сына, ибо не из боязни мучений это делает, но по любви, вон изгоняющей страх. Потому и восхощет зело, не как раб, по необходимости, исполняя заповеди, из боязни мучений, от которых да избавимся и мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа. Ему подобает всякая слава, честь и поклонение во веки. Аминь.

Слово 4[159]. О благочестии

Ясно, что благочестие есть название многовидного и многообразного, как и внешнее любомудрие. Ибо как мы называем любомудрием совокупное изучение десяти наук, а не одной или двум наукам усваиваем это название, по совокупности десяти наук, так и благочестие (ευσέβεια) не есть название одной какой-либо добродетели, но наименование всех заповедей, от (слова) «благочествовать» (ευσεβει̃ν), то есть хорошо служить. Если же кто-либо скажет, что слово «благочестие» относится к вере, будучи производимо от «благо» и «чтить» (σέβεσφαι), то пусть он скажет нам, как человек сперва боится Господа, а потом уже верует, а не, скорее, сперва верует Господу, и потом уже боится Его. Ибо от веры страх и от страха благочестие, по слову пророка, который сперва сказал о премудрости, и потом, нисходя, говорит: дух ведения и благочестия, дух страха Божия (Ис. 11, 2, 3). И Господь, начавший от страха, имеющего оный приводит к плачу. Но теперь не время говорить по порядку о всяком благочестии, то есть всяком делании духовном. И потому, оставив телесные деяния, совершаемые прежде великой веры и чистого страха, как всем известные, вкратце, при содействии благодати, скажем о произрастениях мысленного рая, то есть душевных добродетелях. К ним относится всеобъемлющее воздержание, то есть удаление, говорю, от всех страстей; ибо есть другое частное воздержание в телесных деланиях. Но это последнее учит употреблению пищи и пития, а то удерживает всякий помысл и всякое движение членов, неугодное Богу, что и называется воздержанием страстей. Оно не терпит отнюдь помысла, или слова, или движения руки, или ноги, или другого какого-либо члена тела, кроме необходимого употребления их, то есть для того, чтобы жить телу и спастись душе. Отсюда умножаются искушения демонов, которые видят ангела во плоти, по усердию и деланию доброго. И это есть (сказанное) – делати и хранити (Быт. 2, 15), ибо есть дело совершенное и требует непрестанного хранения, чтобы не вкралась и не вошла какая-либо из вне стоящих страстей.

Не одинаковы между собою два воздержания и два целомудрия, но одно удерживает блуд и постыдные страсти, а другое и тончайший, безгрешный помысл собирает к себе и собою возводит к Богу. Поэтому и словом в точности нельзя его выразить, или познать только слышанием, но путем опыта приходит человек в делание и познание каждого из сих, весьма ужасающих ум. Да и каким образом одно только простое название (добродетелей) может возвысить персть и вещественное сделать невещественным? Наименования иных вещей постигает и внешняя ученость, основываясь на производстве слов, а опытное познание добродетелей и приобретение их требуют помощи Божией и снискиваются многим трудом и временем; особенно в душевных добродетелях, потому что они наиболее сокровенны и суть собственно добродетели. Телесные добродетели, или точнее, орудия добродетелей, легче, хотя и требуют трудов телесных, а душевные, хотя требуют только мысленного внимания, но не легко приобретаются. Потому и закон, во-первых, говорит: внемли себе (Втор. 15, 9). О сем изречении Великий Василий написал досточудное слово. А мы, вовсе невнимательные к себе, что скажем? Мы уподобляемся фарисеям; посты, бдения и тому подобное, может быть, и имеют некоторые из нас и часто с некоторым ведением, но рассуждения не имеем, потому что не хотим быть внимательными к себе и познать, что есть искомое нами. Не хочет кто-либо (из нас) пребывать во внимании помыслам, дабы приобрести опытность от многих браней и искушений и сделаться, может быть, для других искусным мореплавателем, если не кормчим. Но как видно, будучи слепыми, по примеру фарисеев, говорим, что мы видим. Сего ради, сказано, лишшее приимут осуждение (Мф. 23, 14). Если бы мы были слепы, то не имели бы осуждения (Ин. 9, 41), но довольно было бы для нас благоразумия и исповедания нашей немощи и неразумия. Но увы мне! Ради этого и подпадем большему осуждению, как еллины, по слову Соломона, что столько вымыслив, они потеряли искомое. Итак, умолчим ли как не имеющие дела? Но это будет еще хуже. Ибо сказано: паче же и обличайте. Бываемая бо отай... срамно есть и глаголати (Еф. 5, 11–12). Поэтому умолчу о последнем, о досточудных же добродетелях начну говорить; ибо омраченное мое сердце услаждается воспоминанием о них и их сладостию; потому и забываю меру мою и небрегу об осуждении, которое предстоит мне за то, что говорю, но не делаю. Итак, воздержание и целомудрие одинаковую имеют силу и бывают двух родов, как сказано, но будем теперь говорить о совершеннейшем.

Кто, по благодати Божией, имеет великую веру ведения и чистый Божественный страх и желает чрез них приобрести воздержание и целомудрие, тот должен совершенно удерживать себя внутренне и внешне и быть как бы мертвым по телу и по душе, в отношении этого мира и людей; говоря всегда своему помыслу: кто я такой? и что такое состав мой,– если не мерзость? Первоначально[160] – земля, впоследствии – тление, а в средине – всякий позор. И опять[161]. Что такое жизнь моя и сколько она продлится? Один час и – смерть! Для чего мне заботиться о том или о другом? Сейчас могу умереть. Жизнь и смерть во власти Христа, а я о чем забочусь и спорю по-пустому. Необходимо немного хлеба, а избыток для чего? Если имею необходимое, да прекратится всякое попечение; если же нет, то об одном этом, по несовершенству, может быть, моего ведения, позабочусь, хотя и есть Бог промышляющий. И так человек должен всячески заботиться о хранении чувств и помыслов, чтобы никак не утверждать и не делать ничего, что он считает неугодным Богу. И да приготовляет себя к терпению постигающего его от демонов или от людей,– сладостного и горестного, чтобы не бояться ни того, ни другого, и не прийти в неразумную радость и самомнение или в печаль и отчаяние, и не иметь отнюдь дерзновения в помыслах, пока не придет Господь, Которому слава во веки. Аминь.

Слово 5[162]. О терпении

Господь сказал: претерпевый до конца, той спасен будет (Мф. 10, 22). Терпение служит укреплением для всех добродетелей. И ни одна из добродетелей без него не может устоять, ибо всякий обратившийся вспять не управлен есть в Царствии Божии (Лк. 9, 62). Если кто-либо думает, что он причастен и всем добродетелям, но не претерпит до конца, то не избежит сетей диавольских и не будет управлен к достижению Царства Небесного. Ибо и те, которые уже здесь получили обручение (жизни вечной), имеют нужду в терпении, чтобы воспринять в будущем совершенную награду за подвиг. Во всяком искусстве и при всяком знании необходимо терпение. И справедливо; потому что без него не совершаются и самые внешние дела; но если бы какое-нибудь из них и совершилось, то нужно бывает терпение для того, чтобы совершившееся сохранилось. И просто сказать: всякое дело прежде, нежели совершится, с терпением совершается, и совершенное терпением сохраняется, и без него не может устоять, да и не получает конца. Ибо если это дело хорошее – терпение податель и хранитель его; если же худое – терпение подает (в нем) покой и великодушие и не попускает искушаемому томиться малодушием, обручением геенны. Ему свойственно умерщвлять отчаяние, умерщвляющее душу. Оно научает душу утешать себя и не унывать от множества браней и скорбей. Уклонившийся от него Иуда, как неопытный в брани, нашел себе двоякую смерть. Усвоивший его себе апостол Петр, как опытный в брани, и в самом падении победил низложившего его диавола. Усвоив терпение, монах тот, некогда павший в блуд, победил победившего его, потому что не послушал помысла отчаяния, который понуждал его уйти из келлии и пустыни, но с терпением говорил своим помыслам: не согрешил я, и опять говорю вам: не согрешил. О божественное благоразумие и терпение доблестного мужа! Терпение усовершенствовало блаженного Иова и первые его добрые дела. Ибо если бы немного уклонился от него праведный, то потерял бы и все прежнее; но Знавший его терпение попустил бедствие, к усовершенствованию его и пользе многих. Познавший пользу терпения прежде всего старается приобрести его, по слову Великого Василия, который говорит: не на все страсти вооружайся вдруг; может быть, не получишь успеха и обратишься вспять и не управлен будешь в Царствии Божии (ср.: Лк. 9, 62); но борись с каждою из страстей порознь, начиная с терпения того, что тебя постигает. И поистине так. Ибо если кто-либо не имеет терпения, то никогда не может устоять на войне видимой, и не только себе, но и другим наносит своим уклонением бегство и погибель. По слову, которое Бог сказал Моисею: страшливый на брань да не исходит и проч. (ср.: Втор. 20, 8). Но при видимой войне иной может оставаться внутри дома и, может быть, не выходит на войну; хотя чрез это и лишится даров и венцов, и останется, может быть, в бедности и бесчестии. В мысленной же брани невозможно найти места, где бы ее не было; хотя бы и все творение прошел кто-либо, но куда ни пойдет, везде встретит брань. В пустыне – звери и демоны и прочие злополучия и страшилища. В безмолвии – демоны и искушения. Среди людей – демоны и люди искушающие. И нигде нет места без испытаний[163], потому без терпения и невозможно найти покой. Терпение же происходит от страха и веры и начинается с благоразумия. Благоразумный испытывает дела согласно уму, и, находя их тесными, как сказала Сусанна, избирает лучшее, как и она. Ибо эта блаженная воззвала к Богу: тесно ми отвсюду; если я исполню желание беззаконных старейшин, душа моя погибнет за прелюбодеяние, если же ослушаюсь их, оклевещут меня в прелюбодеянии и как судьи народа осудят меня на смерть; но лучше мне прибегнуть к Всесильному, хотя и смерть предстоит (Дан. 13, 22–23). О, каково было благоразумие этой блаженной! Рассудив так, она не ошиблась в своей надежде. Но как только собрался народ, и беззаконные судьи воссели, чтобы оклеветать ее и осудить неповинную на смерть, как прелюбодейцу, тотчас двенадцатилетний Даниил явился от Бога пророком и избавил ее от смерти, обратив смерть на старейшин, хотевших осудить ее беззаконно. Примером Сусанны Бог показал, что Он близок к тем, которые желают ради Его терпеть искушение и не хотят оставить добродетель по нерадению из-за скорби, но предпочитают закон Божий, и в терпении того, что их постигает, увеселяются надеждою спасения. И справедливо. Если предстоят два бедствия: одно временное, а другое вечное, то не лучше ли избрать первое. Потому и говорит святой Исаак: лучше терпеть бедствия из любви к Богу и прибегать к Нему, в надежде вечной жизни, нежели, по страху искушений, отпасть кому-либо от Бога, впасть в руки диавола и с ним идти в муку (Иак. 1, 2; 2 Кор. 8, 2). Потому хорошо было бы, если бы кто, подобно святым, радовался в искушениях, как боголюбивый; если же мы не таковы, то изберем, по крайней мере, легкое, ради предлежащей необходимости. Ибо нам необходимо или здесь бедствовать телесно и царствовать мысленно со Христом, в нынешнем веке, ради бесстрастия, и потом в будущем; или отпасть по страху искушений, как было сказано, и пойти в вечную муку, от которой да избавит нас Бог, чрез терпение бедствий здесь. Терпение есть как бы камень, неподвижно стоящий против ветров и волн житейских, и достигший его не изнемогает при наводнении и не возвращается назад; но, и находя покой и радость, не увлекается самомнением, а всегда пребывает одинаковым, и в благоденствии и в злополучии; потому он и пребывает невредимым от сетей врага. Когда встретит бурю, терпит с радостию, ожидая конца; когда и тихая погода бывает, ожидает искушения до последнего издыхания, по слову Великого Антония. Такой познает, что в этой жизни отнюдь ничего нет неизменного, но все проходит, потому он и нимало не заботится о чем-либо земном, но предоставляет все Богу, ибо Он печется о нас. Ему подобает всякая слава, честь и держава во веки. Аминь.

Слово 6[164]. О надежде (будущего)

Надежда, чуждая попечений, есть жизнь и богатство, невидимое по чувству, но подтверждаемое благоразумием и существом дел. Ибо и земледельцы трудятся, сея и садя; и мореплаватели терпят также многие бедствия, и дети, обучаясь чтению и прочим наукам; но все они имеют в виду надежду, потому и трудятся с радостию, и по видимому теряют готовые вещи, по умственному же – терпят для того, чтобы приобрести большее. Часто имеют и недостаток в том, что намерены посеять. Но, может быть, кто-нибудь скажет: из опыта они научаются, что получают приобретение, а в мысленном (не так); никто не воскрес из мертвых, чтобы научить нас. Это происходит от неопытности в духовных дарованиях и познаниях; и не чудо; ибо неопытные и в прежде упомянутом боятся, пока не испытают. И дети, не понимая пользы от обучения грамоте и прочим наукам, бегут от них, но родители, чувствуя эту пользу, как чадолюбивые, насильно принуждают их, а со временем, когда дети получат опытность, то начинают не только любить науки и принуждающих к ним, но и сами с радостию терпят все за познания, которых достигли. Потому и мы должны прежде с верою и терпением идти и не ослабевать в скорбях; тогда, со временем, познаем пользу совершаемого нами. И так с радостию и веселием будем делать должное без труда. Верою бо ходим, говорит апостол, а не видением (2 Кор. 5, 7). Но как никому из занимающихся в веке сем торговлею невозможно тотчас получить прибыль, так невозможно никому приобрести знание и покой, прежде нежели он делом и словом потрудится в добродетелях. И как те (торгующие) всегда боятся потери и надеются на прибыль, так и здесь должно быть до последнего издыхания. И как первые не тогда только делают свое дело, когда получают прибыль, но и после потери и бедствий опять его делают, так и вторые должны поступать, зная, что праздный не ест от своих трудов, почему и бывает беден, а часто и должен, может быть, много талантов. Потому и говорит пророк: на уповании вселил мя еси (Пс. 4, 9), и апостол сказал: упованием получили совершенство (ср.: Евр. 6, 11, 18). Это сказано нами вкратце, на основании природы вещей и Божественного Писания; если же кто хочет дознать опытом, тот пусть, по силе своей, проходит семь телесных деланий[165], не развлекаясь, совершенно как в училище, и старается о нравственном, то есть душевном делании; достигнув чрез это надежды и пребывая в ней, он получит точное познание сказанного и того, что в начале покаяния, когда он начал семь деланий от первого, то есть безмолвия, было уже воздаяние надежды и готовое приобретение, прежде нежели он потрудился в прочих шести, то есть посте, бдении и прочем; но как только он начал подвизаться в первом очищении души – безмолвии, тотчас приготовилось приобретение, будучи же неопытным учеником, он не познавал тогда благодати Владыки, как и дитя – пользы от своих родителей, хотя они и прежде рождения, по произволению, были уже его благодетелями, желая, чтобы оно не только родилось и было живо, но и наследовало после них то, что они приготовили ему и еще приобретут с трудом. Но дитя, не понимая этого, вовсе не заботится ни о чем, считает себе тягостию подчинение родителям, и если бы не было необходимости в пище и не понуждала природа, то никак бы не вело себя благоразумно. Тот же, кто желает наследовать Царство Небесное и не терпит постигающих его (скорбей), оказывается еще более неразумным. Ибо он создан по благодати, получил все существующее и надеется на будущее, вечное соцарствование Христу, удостоившему его, ничего не значащего, стольких и таких даров, чувственных и мысленных, так что и пречестную кровь Свою Христос благоволил пролить за него, и ничего от него не требует, как только чтобы он имел произволение принять Его блага, и более ничего. Это составляет Его единственное требование. Успевший познать это приходит в ужас. Чего требует от тебя Бог, говорит? О безумие! Как мы, видя, не видим страшных Его таинств? И то самое, что Бог являет Себя ищущим от нас (этого желания), есть для нас величайший дар. Как мы не разумеем, что лучший из всех есть старающийся о добродетели и выше всех он стоит и восходит гор`е, хотя бы был и бедный и безродный. Разве не видим мы в нынешнем веке пророков, и апостолов, и мучеников и сомневаемся о будущем. Рассмотрим жизнеописания их, что они сделали, и откуда, как они, говорят, получили они благодать и крепость, и не только (при жизни), но и по смерти делают чудеса. Видим, что цари и богатые поклоняются их святым иконам. Видим, что добродетельные и в нынешнем веке живут с полною благодарностию в духовной радости и добродетели, а богатые негодуют[166] и подвергаются искушениям более, нежели подвижники и нестяжательные. Поэтому и надеемся, что добродетель поистине есть лучшее из всего. Если же не так, то рассмотрим, почему неверные, может быть, и Бога не знающие, восхваляют добродетель, хотя и иноверным представляется им добродетельный человек; но добродетель пристыждает и противника. Если мы веруем, что добродетель есть благо, то всячески и сотворивший добродетель и даровавший ее людям Бог так же благ; а если благ, то всячески и праведен, ибо праведность есть добродетель, потому и благая. Если же Бог благ и праведен, то все, что Он сотворил и еще творит, творит Он по благости, хотя лукавым это и не ясно; ибо ничто так не помрачает обыкновенно мысль[167], как лукавство. Простоте и смирению, а не трудам является Бог[168]. Является же Он не так, как думают некоторые по своей неопытности, но ведением (созерцанием) существующего, то есть творений Его и откровением таинств в Божественных Писаниях. Таково возмездие безмолвия и прочих деланий в нынешнем веке, а в будущем – ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9) и отвергающим свои пожелания с терпением и надеждою будущих благ, о которых и мы молимся,– получить их благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа. Ему подобает всякая слава, честь и держава во веки. Аминь.

Слово 7[169]. О беспристрастии

Бесстрастие происходит от надежды, ибо надеющийся получить в ином месте вечное богатство легко презирает то, что у него под руками, хотя бы временная жизнь и представляла всякий покой, а если жизнь эта еще прискорбна и многоболезненна, то кто заставит разумного человека предпочитать ее любви к Богу, Который и эту жизнь и ту дает любящим Его; разве только человек тот слеп и вовсе не может видеть, по неверию, худому произволению и привычке к злу. Если же бы он веровал, то просветился бы; и, получив чрез твердую веру малый свет познания, подвизался бы освободиться от злейшей своей привычки. И если бы положил так в душе, то благодать содействовала бы ему и подвизалась бы вместе с ним. Но потому и говорит Господь: мало есть спасающихся (Лк. 13, 23), что сладким кажется нам видимое, хотя оно и горько. И собака, когда лижет свою рану[170], от сладости не ощущает болезни, что она пьет собственную кровь. И чревоугодник, когда ест вредное для него, по душе и по телу, не чувствует вреда, который себе делает. И все раболепствующие страстям также страдают, по нечувствию, а если иногда и восстают, то привычкою (к страстям) опять увлекаются; потому и говорит Господь: Царствие Небесное нудится (Мф. 11, 12), не по порядку естества, а по нашему навыку в страстях. Если же бы оно было таково по естеству, то никто не вошел бы в него; но имеющим произволение иго Господне благо и бремя легко (Мф. 11, 30), а не имеющим произволения тесна врата и прискорбен путь и нуждно Царствие (ср.: Лк. 13, 24). Для первых оно внутрь есть и близ них, потому что они желают его, и скоро достигают бесстрастия. Ибо воля помогает нам или препятствует спастись, и – ничто другое. Пожелал ты чего-либо доброго – исполняй его; если не можешь – желай, и вот ты уже имеешь его, хотя и не имеешь. Так понемногу образуется привычка и сама по себе делает или доброе, или худое. Если бы не было так, то ни один разбойник не спасся бы; а не один только, но и многие из разбойников просияли. Посмотри, как велико расстояние между разбойником и святым, однако привычка не преодолела, но произволение победило. А кто, по благодати Христовой, благоговеен или и монах, тому что препятствует сделаться таким, как они? Те далеко, а этот близко, и большую часть пути уже прошел, по благодати, или естественно, или наследовав от родителей благочестие и благоговение. Не странно ли, когда разбойники и раскапывающие гробы будут святыми, а иноки осужденными! Но увы мне, бедному! студ лица моего покры мя (Пс. 43, 16). Цари предаются нищете, подобно Иоасафу и другим, а нищий не может держаться прежнего своего обычая и без труда войти в Царство Небесное беспристрастием к вещам, которых он не получил и по наследству от родителей. Но когда он произнес: «отрекаюсь» и того, чего не имел (ибо мир и то, что в мире, другой содержит в своей власти, а этот только желал власти), когда и сего он отрекся, тогда делается многостяжательным и говорит: не могу быть нестяжательным и терпеть то, что меня постигает. Но что терпеть, скажи мне? темницы ли и оковы, которые имел ты прежде? Если же ты был начальником, то ведь и начальники и богатые терпят это. Так что же? недостаток в необходимом, наготу и прочее тяжкое, что ты имел (и прежде). Но чтобы, подробно говоря, не продолжить слова и не посрамить полных стыда (скажу только): довольно с нас и того, что имеем пристрастие к чему-либо из видимых вещей, от желания которых мы отреклись, и это к посрамлению и обличению в будущем, подобно Гиезию и Иуде. Один из них пожелал того, чего не имел, и за то, вместе с падением, получил и проказу от Бога, а другой, отрекшись того, что имел, опять пожелал этого, чрез что и получил в наследство погибель вместе с удавлением.

Какое же преимущество монаха, если не хранение девства и нестяжание? Другие заповеди, как согласные с естеством, и все люди должны исполнять. Ибо любить Бога и ближнего, терпеть постигающее нас, употреблять вещи по естеству и удаляться от злых дел каждый из нас должен, хотя бы и не желал; и без хранения этого нельзя найти покоя и в нынешнем веке. <