Святая могавков – Катери Текаквита

[325]

Самой впечатляющей из всех Христовых невест Нового Света была девушка-индианка Текаквита, спустя столетия после смерти почитаемая как римско-католическая святая и как завораживающе трагическая героиня романа Леонарда Коэна «Блистательные неудачники». Текаквита родилась в 1656 г.[326]в семье старейшины одного из племен могавков[327]и его жены – крещеной алгонкинки, захваченной в соседнем селении. Когда ей было четыре года, от эпидемии оспы умерли многие ее соплеменники, включая ближайших родственников – мать, отца и маленького братика. Текаквита выздоровела, но болезнь оставила на ее теле страшные следы: лицо ее было покрыто оспинами, навсегда ухудшилось зрение[328].

Осиротевшее дитя отправилось жить в семью тети и дяди, придерживавшихся традиционных взглядов и сопротивлявшихся волне обращения в христианскую веру. Они учили Текаквиту могавкским ценностям и обычаям, брали ее с собой на ежегодную охоту и готовили к жизни могавкской женщины. Она собирала хворост, полола кукурузные поля и украшала себя традиционными индейскими нарядами и убранством.

Когда Текаквите исполнилось десять лет, французские солдаты разбили ирокезов, вскоре вынужденных заключить мирный договор, в соответствии с которым их земли становились открытыми для миссионеров-иезуитов. Спустя год три священника-иезуита пришли в селение, где жила Текаквита. Несмотря на ненависть ее дяди к этим вражеским эмиссарам, положение вождя, занимаемое им в селении, обязывало его приветствовать незваных гостей. Он исполнил свой долг, сказав при этом юной племяннице, чтобы та помогала им в течение всех трех дней визита. Позже один из этих трех иезуитов вернулся, проявив интерес к захваченным могавками в плен гуронам и алгонкинам, как и мать Текаквиты нередко бывшими новообращенными христианами.

Вспомнила ли Текаквита веру матери? Ругали ее за это родственники, упорно соблюдавшие традиции предков? Заинтриговали ее пришельцы-иезуиты или вдохновили? Была ли ее приверженность христианству долговременным явлением, которое проявилось позже, когда переход от подростка к девушке вывел ее во взрослый мир человеческого выбора? Каковы бы ни были истоки ее обращения в христианство, это проявилось у Текаквиты еще в подростковом возрасте, после того, как ее семья решила организовать ее замужество. У могавков это была обычная процедура, потому что мужу надлежало охотиться, приносить жене мясо, тем самым внося свой вклад в благополучие ее длинного дома. Но Текаквита отказалась обсуждать вопрос о браке и не изменила свое мнение даже тогда, когда, как повествуют сведения, приводимые иезуитами, родственники в ярости подвергли ее жестокому наказанию.

Кризис в семье усиливался. С одной стороны, была трудолюбивая, добродетельная Текаквита с изъеденным оспой лицом, с другой – родня, приютившая ее после смерти родителей. Она продолжала им противостоять, тем самым бросая вызов даже своему дяде. А что же ему оставалось делать, кроме того чтобы попытаться обеспечить ее будущее, подыскав молодого могавкского воина, который захотел бы взять в жены его невзрачную подслеповатую племянницу? Однако у Текаквиты были в этом отношении совсем другие планы. Иезуит отец Жак де Ламбервилль выяснил, что это были за планы, навестив ее в хижине, когда она поранила ногу и была там одна. «Я беседовал с ней о христианстве и нашел девушку настолько покорной, что убедил ее учиться и ходить в церковь, – записал Ламбервилль, – и, выздоровев, она стала регулярно туда ходить»[329]. Такой покорной? Эту молодую женщину, которая была готова терпеть физическую жестокость, лишь бы не сбылись уготованные для нее планы дяди?

На самом деле, когда Текаквита еще была подростком, ее с огромной силой влекла религия матери, она уже тогда «горела страстным желанием воспринять христианскую веру»[330]. Она узнала о христианстве в селении от пленной индейской женщины. По приглашению Ламбервилля она ходила на занятия по изучению катехизиса и стала там лучшей ученицей. На основе того, что ему говорили знакомые девушки, он пришел к выводу, что «у нее не было никаких пороков, присущих девушкам ее возраста». И действительно, ее «образ жизни был настолько безупречен, что мог служить молчаливым упреком их <ирокезов> пороков»[331].

На Пасху 1676 г. отец Ламбервилль крестил двадцатилетнюю Текаквиту, которую теперь звали Катери, или Катерина. Тем самым он пошел на исключительный шаг в проводившейся иезуитами политике воздержания от крещения индейцев до момента их смерти или пока у них не возникала уверенность в том, что новообращенные не вернутся к традиционным индейским верованиям. «Иногда дикари почти сразу после крещения возвращаются к прежней вере, потому что у них не хватает смелости выносить презрение общественного мнения, которое составляет для этих людей единственный закон», – пояснял один иезуит[332].

Давление, оказывавшееся на Катери, было особенно сильным. Шаманы ее высмеивали, жители селения обвиняли в ворожбе и травили за это, а собственная тетка осудила ее за то, что она якобы была распутной соблазнительницей. «Катерина, добродетельность которой ты ценишь так высоко, просто ханжа, которая водит тебя за нос, – сказала тетка Катерины отцу Ламбервиллю. – Она при мне побуждала мужа моего согрешить»[333].

Отец Ламбервилль не ошибся в ее оценке – Катери не отступилась от новой веры. Но водораздел был обозначен, и в его центре стояла Катери как символ победы иезуитов над вождем и образом жизни индейцев селения. Через некоторое время Ламбервилль посоветовал своей протеже отправиться в миссию Франсуа Ксавье неподалеку от Монреаля. Она прислушалась к его совету и, когда дядя уехал на переговоры с голландскими купцами, тайком отправилась в Монреаль.

В миссии Катери очень привязалась к двум другим молодым индейским новообращенным – овдовевшей Марии-Терезе Тегаигенте и Марии Скаричионс. Втроем они мечтали об открытии собственного женского монастыря, но после того, как глава миссии отговорил их от этой затеи, стали больше внимания уделять друг другу, стараясь подражать монашкам, ухаживавшим за Марией в больнице в Квебеке. Их очевидными идеалами были бедность, целомудрие и послушание учению Церкви, которому они так фанатично следовали. Под влиянием старших обращенных Катери также до одержимости прониклась христианским покаянием в его самых жестоких проявлениях.

Покаяние XVII в. и сопутствовавшие ему пост, трезвость, бичевание, самоистязание привлекали Катери постольку, поскольку она видела в нем средство испытать то, что чувствовал Христос, перенося мучения. Оно также напоминало ей о реальных событиях, происходивших с ее тезкой Екатериной Сиенской, о которой так часто говорили в проповедях иезуиты. По инициативе Катери три подруги возвели в лесу маленькую часовенку и ходили к ней на покаяние. В том тайном месте она бичевала подруг, а те бичевали ее. Она прижигала себе пятки ног тлеющими углями, как могавки мучили и метили своих пленников. Она ходила босая по льду и по снегу, три ночи спала на постели с шипами, а когда ела, примешивала к еде золу. Кроме того, Катери усердно постилась, притом что, как и остальным обитателям миссии, ей приходилось справляться со своей долей ежедневной работы. В конце концов, истязания плоти, которым подвергала себя Катери, стали настолько неумеренными, что Мария-Тереза начала опасаться за ее жизнь. Сильно озабоченная, она поведала обо всем иезуиту отцу Шоленеку. Ее поразительный рассказ удивил его, и он приказал женщинам умерить свой пыл.

У Катери были и другие проблемы, требовавшие ее решения, включая периодически встававший вопрос о замужестве. Жившая вместе с ней ее приемная сестра и Анастасия Тегонационго, ее духовная наставница, постоянно склоняли ее к замужеству. Катери, как и раньше, отказывалась. Но теперь ее отказ сопровождался убедительным доводом: она хотела посвятить свою девственность Христу.

Кого же избрать в супруги – Христа или могавка: даже отец Шоленек, пользовавшийся у духовных наставниц Катери большим авторитетом, полагал, что это нелегкий выбор. Жизнь в миссии была тяжелой, проходившей в постоянной борьбе за еду и выживание в условиях жестокого зимнего холода, болезней и нередких военных действий. Для индейской женщины, лишенной защиты семьи, оставшейся жить где-то за тридевять земель, муж из плоти и крови был совсем не лишним. Отец Шоленек советовал Катери хорошенько подумать перед тем, как принимать решение. «Я достаточно об этом размышляла, – ответила Катери. – Я всю свою жизнь посвятила Иисусу, сыну Марии, я избрала Его себе в мужья, и Он один возьмет меня в жены»[334]. Решимость и целеустремленность Катери убедили отца Шоленека и других священников миссии. В 1678 г. на праздник Благовещения они провели церемонию, в ходе которой Катери дала обет вечно хранить непорочность и отдать себя Христу в качестве супруги. После этого Римско-католическая церковь стала воспринимать Катери Текаквиту как первую ирокезскую священную девственницу.

В ирокезском обществе XVII в. такой обет пожизненного девственного целибата был ненормальным явлением. Девственность существовала как некое понятие, хоть и без того почтения, с каким относились к нему благочестивые католики. В ирокезских преданиях сохранялись легенды об обществе девственниц, однако существовало оно давным-давно, и во времена Катери никто не склонял индейских женщин подражать этому.

Целибат тоже считался почетной традицией, главным условием подготовки к успешной охоте или сражениям. Но он относился к мужчинам, а не к женщинам, носил исключительно стратегический характер и был непродолжительным. А в качестве постоянного состояния – например, в том виде, в котором он присутствовал в образе жизни иезуитов, – соблюдение целибата представлялось индейцам в высшей степени странным. Когда святые отцы пытались насаждать целибат среди индейцев, на землях, где они жили, реакция ирокезов варьировалась от озадаченного недоверия до насмешек и гнева.

Во времена Катери Текаквиты предписывавшаяся Церковью девственность носила более чем религиозный характер. В ходе бурного развития отношений между французами и индейцами целенаправленный и публично данный Катери обет целибата имел двойственное значение и последствия. Давая его, она как бы заявляла о собственности на свое тело и душу, которые изымала из туземной общины и передавала иноземному богу. Кроме того, это была значительная победа незваных гостей – иезуитов, хвастливо писавших своим французским приверженцам о том, насколько резко целибат Катери отличался от обычного ирокезского потворства своим сексуальным желаниям. Как с точки зрения иезуитов, так и с позиции ирокезов, данный Катери обет вечной девственности явился безусловной и однозначной победой иезуитов.

Ирокезы просто так не смирились с отступничеством Катери. Некоторые даже говорили о том, что ее целибат был обманом, потому что по ночам она бегала в лес и грешила там с женатыми мужчинами. На самом деле эти прогулки по лесу она совершала к своей часовне, где в одиночестве предавалась самым болезненным видам умерщвления плоти.

Иезуиты же, наоборот, немало выгадали от ее успеха. Очень скоро они догадались признать ее исключительной личностью, очень сильной и целеустремленной, но вместе с тем чрезвычайно впечатлительной и восприимчивой. Теперь они могли документально засвидетельствовать, как хорошо они ее обучили, и указать на ее хрупкое, болезненное, но девственное тело в качестве свидетельства их успехов в деле обращения индейцев в христианскую веру.

С меньшим энтузиазмом иезуиты относились к мучительным истязаниям Катери, вызывавшим столько же удивления и озабоченности, сколько похвал. Но они были направлены на изменение сексуальных обычаев индейцев и смену их традиционных семейных структур патриархальной семьей французского образца. Однако, следуя известному принципу, гласящему – цель оправдывает средства, иезуиты упустили из вида упорное неповиновение Катери ее родственникам – как мужчинам, так и женщинам. Ее вечная девственность и мистическая свадьба с Христом настолько исчерпывающе подтверждали их учение, что они не рисковали критиковать методы, с помощью которых она достигла своих целей. Кроме того, иезуиты либо не задавались вопросом, либо просто не могли понять, до какого уровня девственность Катери была символом и одновременно объектом ее независимости. Если бы она вела себя с ними так же непокорно, как со своими родственниками, может быть, они не с таким восторгом говорили бы об упорстве девушки в соблюдении целомудрия.

Непорочная Дева Катери провела последний год жизни так же, как и все время ее жизни в миссии. Она соблюдала все католические обряды, испытывая особое чувство от Святого причастия. Она продолжала изнурять себя умерщвлением плоти, искупая от имени своего мученика-мужа Иисуса жуткие прегрешения ее индейского народа.

В феврале 1680 г. ее стали мучить настолько сильные боли в животе, что она расценила это как признак приближавшейся кончины. В течение двух месяцев она их терпела, причем все это время наотрез отказывалась прекратить свои обычные истязания, так сильно ее изнурявшие. К тому времени, когда она лежала на смертном одре, Катери так ослабла, что не могла выйти из хижины. Обычно индейцев переносили – в прямом смысле на их смертном одре – к иезуитам на соборование. Но для Девы Ирокезской отец Шоленек сделал особое исключение. Он собрал все свои ритуальные принадлежности, в последний раз услышал ее исповедь и дал Катери отпущение грехов, чтобы облегчить ей переход в мир иной. «Иисус, я люблю тебя», – пробормотала девушка и испустила дух.

Очень заманчиво представить себе, насколько сильно иезуиты горевали о том, что Катери Текаквита преставилась. Свободная от сплетен и раздраженных родственников, которые так портили ей жизнь, после кончины она стала лучшим оружием святых отцов в их священной войне за лояльность индейцев. Живая, она порой могла сбивать их с толку или ставить в неловкое положение, если недоброжелатели обвиняли ее в отступничестве, когда она уходила в лес или посреди лютой зимы снимала с себя всю одежду и в раскаянии стояла перед крестом на кладбище. Но хуже было то, что когда-нибудь она могла бросить вызов иезуитам так же, как когда-то бросила вызов собственной семье. Во всеоружии аскетизма, целибата и брачных уз, соединивших ее с Иисусом, она вполне могла отстаивать свою правду в борьбе с ними, как делала ее тезка Екатерина Сиенская по отношению к Папе Римскому[335]. Все это могло произойти, если бы возникли разногласия по поводу принципов, в которые она свято верила. К счастью для иезуитов, она скончалась слишком рано, и такая проблема просто не успела возникнуть.

Вместо этого ее имя вскоре обрело значение, неизмеримо более высокое, чем то, какое оно имело при жизни Катери. В память о ней ирокезы подражали ее целомудрию, по крайней мере, об этом писал иезуит отец Шоленек. «Люди, состоявшие в браке, расставались по обоюдному согласию, многие молодые вдовы давали обеты вечного воздержания; другие давали такие же обещания, но лишь в том случае, если их мужья умрут раньше них, и слово свое держали»[336].

Через некоторое время к ней стали относиться как к святой – Катери являлась людям в видениях, вступалась за тех, кто обращался к ней с просьбами, и силой своего праха и других реликвий творила чудеса. В 1943 г. Папа Пий XI объявил Катери, теперь получившую известность как Лилия могавков, преподобной. В 1980 г. Папа Иоанн Павел II сделал последний шаг и канонизировал ее[337]. Вместо чудес двадцатичетырехлетняя Христова невеста достигла высшей ступени почитания в Католической церкви за счет удивительной преданности целибату, подкрепленной настолько суровыми мерами аскетизма и самоистязания, что, вполне возможно, именно они ее и убили. Размышляя над ее настоящей жизнью, нетрудно себе представить, что, наконец, Катери Текаквита, выбрав путь вечной девственности, совершенно чуждый ирокезам, отстояла свои убеждения. Как ни странно, у нас нет оснований полагать, что подобно Екатерине Сиенской, Марджери Кемп или несметному числу других праведниц, Катери Текаквита стремилась к обретению святости. Вместо этого она восприняла христианство с его вниманием к непорочности, что незамедлительно привело ее к конфликту с семьей и племенными ценностями. Родня и местные обычаи требовали, чтобы она вышла замуж; она же решительно отказывалась, направляемая страстной верой, и тем самым бросила вызов всем жителям селения. Печально, что те же самые священники, которые поощряли ее на протест и использовали в качестве орудия в борьбе за души индейцев, не допустили Катери в монастырь, не дав, таким образом, ей воплотить в жизнь самое свое заветное желание. Вместо этого она должна была довольствоваться жизнью в миссии, походившей на пародию на монастырь, опасной из-за неконтролируемых самоистязаний, раскинувшегося вокруг дикого леса и собственного мятущегося, необузданного духа.

После смерти эта изголодавшаяся и истерзанная девственница стала мученицей иезуитской индейской политики, а также собственной беззаветной преданности христианским идеалам, в частности целибату, приводившему в ярость ее ирокезских собратьев. В отличие от Пресвятой Девы, как и другие реальные женщины, столетиями подвергавшиеся теологическому воздействию, Катери Текаквита была обычной девушкой, чье мировоззрение было исковеркано собственной фанатичной интерпретацией христианского учения, стремлением отождествить себя с Екатериной Сиенской и ложными доводами духовных советников. Эти священники руководствовались благими намерениями, но, в конечном итоге, испытывали удовлетворение от того, что в лице Катери видели подходящий символ сексуального целомудрия, к их глубокому сожалению отсутствовавшего у всех других ирокезов.

Наши рекомендации