Рассказ афонского монаха о видении во время панихиды

Была родительская суббота, кончилась Литургия. Одни из присутствующих уже выходили из церкви, а другие остались и стали подходить к общему кануну (стоящему, по обыкновению, посредине церкви).

Я же, пишет монах, стоял на клиросе. Вышел из алтаря священник и диакон. Священник провозгласил: «Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь». Диакон зажег свечи, стал раздавать их присутствующим. И в это время я увидел, что много народа стало входить в дверь храма с улицы, а затем проникать сквозь стены и окна. Храм наполнялся множеством прозрачных теней. В этой массе я увидел женщин, мужчин, юношей и детей. Определил я по внешнему виду священников, императоров, епископов и меж­ду ними простого чернорабочего, дряхлого солдата-поселяни­на, бедную женщину и нищих вообще.

После возгласа священника они безшумно, но чрезвычайно быстро заполнили собой весь храм, становясь тесно друг с другом. Все они как будто стремились к кануну, но почему-то не могли подойти к нему. Я не мог оторвать глаз от этой удивительной картины.

Наконец их набралось так много, что реальные молящиеся казались мне фигурами, ярко нарисованными на фоне этих удивительных теней. Они (тени), подходя в безмолвии, стано­вились у священного алтаря. Некоторые из них как будто бы преклоняли колени, другие нагибали головы, точно ожидая произнесения приговора. Дети протягивали руки к свечам, го­рящим на кануне, и к рукам молящихся живых.

И вот диакон вынул записки и начал читать написанные на них имена. Удивлению моему не было конца, когда я заметил, что порывистым, радостным движением выделялась то одна, то другая фигура. Они подходили к тем, кто помянул их, ста­новились рядом с ними, глядели на них глазами, полными любви и радостного умиротворения. Мне даже казалось, что в руках у этих душ появилась какая-то духовная горящая свеча и они сами, молясь вместе с молящимися за них, сияли необыкно­венно радостными лучами.

По мере того как прочитывалось каждое имя, из толпы без­молвных теней все более выделялось радостных фигур. Они безшумно шли и сливались с живыми молящимися. Наконец, когда записки были прочитаны, осталось много неназванных душ — грустных, с поникшей долу головой, как будто при­шедших на какой-то общий праздник, но забытых теми, кто бы мог пригласить их на это великое для них торжество. Не­которые из душ тревожно посматривали на дверь, словно ожи­дая, что быть может, придет еще близкий им человек и помо­лится за них.

Но нет, новые лица не появлялись, и неназванным душам оставалось только радоваться радостью тех, которых призвали пришедшие для единения с ними.

Я стал наблюдать за общей группой молящихся, которая как бы смешалась с дрожащими в светлых лучах призраками из потустороннего мира, и увидел еще более чудную картину.

В то время, когда произносились слова «Благословен еси, Господи, научи мя оправданиям Твоим» или слова «Сам, Гос­поди, упокой души усопших раб Твоих», видно было, как лица живых озарялись одинаковым светом с лицами отошедших, как сердца сливались в одно общее сердце, как слезы не уны­ния, а радости, текли из глаз тех, кто носил телесную оболоч­ку, и в то же время какой горячей любовью, безпредельной преданностью горели глаза помянутых.

При облаке благовонного дыма из кадила, при струях дыма от горящих свечей раздался дивный молитвенный призыв: «Со святыми упокой...», и я увидел, что вся церковь как один человек стал на колени и души, имена которых были помяну­ты, молились и за присутствующих, и за себя, а те, о которых забыли, молились лишь за себя.

Когда окончилось молитвенное песнопение, затухли свечи и священник произнес последний возглас, а диакон закончил общим поминовением отошедших, стоящие передо мной тени стали исчезать, и оставались только люди, пожелавшие отслу­жить еще частную панихиду за своих усопших. Тогда, я увидел на лицах этих счастливых усопших такой покой, такое удовлетворение, такое обновление, которое не в силах передать.

Велик, свят и отраден для усопших обряд поминовения Пра­вославной Церковью. И как грустно бывает тем, кого предают забвению, лишая их не только радости видеть себя не забыты­ми, но и замедляя тем самым их духовное обновление и про­щение их согрешений у Господа как во время панихиды, так тем более во время Литургии. Потому что с каждым разом, когда священник на Литургии вынимает частицы из просфоры за упокой душ, души эти получают милость, приближаясь к Царствию Божию.

Эту жажду усопших — чтобы помнили и поминали — испытывает каждый из нас. Оттого нередко они и напоминают о себе в наших снах накануне их дней рождения или смерти, накануне Родительских суббот.

Каждое наше слово, мысль, воспоминание об усопшем мо­ментально отзывается на нем, причем воспоминание добром —

отрадно, воспоминание же злом — мучительно и невыносимо, ибо вызывает у усопшего страдания, угрызения совести и муки. Можно себе представить, как ужасны загробные муки для людей, которых трудно вспомнить добром.

Вот почему законы народного милосердия требуют не гово­рить ничего дурного об усопших, чтобы не растравлять их душевные раны.

Все это должно служить нам предостережением: в жизни поступать так, чтобы после смерти своей не заслужить чувства презрения к нам, укора и ненависти или, еще того хуже, про­клятия и этим бы лишиться молитв наших близких.

Старайтесь вымолить своих сродников и родственников, ро­дителей и всех — семь колен у отцов и семь колен у матерей — и спасетесь вы, и спасутся все ваши сродники, и даст им Гос­подь Небесное Царство. Какая там будет радость! Это будет вечная радость, которой не будет конца. А те, кто жил безпечно, жил без покаяния и ленился молиться — как они будут плакать: «Почему мы не молились, не спасались? Почему нас никто не научил?»

Будьте мудры и старайтесь поскорей очиститься от смерт­ных грехов, молитесь усердно за свой род, за всех живых и усопших сродников, чтобы спасти их от вечной муки, и самим избавиться от адских мук.

Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я