МАКЕДОНСКАЯ ДИНАСТИЯ (869— 1081)

Глава 1. О Руси дорюриковской. Первые страницы рус­ской летописи. Поход Аскольда и Дира и креще­ние Руси Киевской.

Глава 2. Политическое и торговое движение греков в земли на север от Черного моря. Путь из варяг в греки.

Глава 3. Новые люди и новые песни. Царь Василий I и па­триарх Фотий.

Глава 4. Кирилл и Мефодий.

Глава 5. Церковная и политическая миссия среди славян. Начало кирилло-мефодиевского вопроса в исто­рии.

Глава 6. Церковные дела. Взаимное отношение между Римской Церковью и патриархатом. Дело патри­арха Фотия. Обращение Болгарии в христиан­ство.

Глава 7. Внешняя политика при вступлении Василия на престол. Итальянские дела. Войны с арабами. Император Людовик II и царь Василий.

Глава 8. Организация архиепископии, подчиненной св. Мефодию. Всемирно-историческое значение кирилло-мефодиевского вопроса.

Глава 9. Церковные дела после присоединения Болгарии к патриархату. Второе патриаршество Фотия.

Глава 10. Войны с арабами на восточной границе и на море.

Глава 11. Семейные отношения. Политические партии и заговоры. Законодательство царей Македонской династии.

Глава 12. Кодификационные предприятия, новеллы. Об­щина и свободное крестьянское землевладение.

Глава 13. Лев Мудрый. Низложение патриарха Фотия.

Глава 14. Внешние войны. Мусульманский вопрос. Раз­грабление Солуни. Морские походы Имерия. Ви­зантийские владения в Ю. Италии и Далмации.

Глава 15. Северная граница империи. Болгария. Войны Симеона. Сербы я хорваты.

Глава 16. Моравия. Ученики славянских просветителей. Литературная деятельность в Болгарии. Глаго­лица.

Глава 17. Киевская Русь. Договоры с греками. Путешествие св. Ольги в К-поль.

Глава 18. Церковный вопрос. Семейные отношения при Льве VI. Характеристика Льва Мудрого.

Глава 19. Константин VII Порфирородный. Характерис­тика периода. Восточная и западная граница. Арабы.

Глава 20. Северная граница. Болгария и угры. Походы рус­ских. Лакедем [онские ] славяне.

Глава 21. Отношение к Западной империи. Италия и Рим. Посольство Лиудпранда.

Глава 22. Литературные произведения Константина Пор­фирородного.

Глава 23. Внутренняя история. Царь и подданные. Кресть­янское сословие. Центральная и провинц. адми­нистрация (фемы). Морское дело. Финансовое управление.

Глава 24. Роман II и его наследники. Царствование Ники-фора Фоки. Положение дел на восточной и за­падной границе.

Глава 25. Северная граница империи. Походы Святослава в Болгарию.

Глава 26. Внутренняя политика Никифора Фоки. Отноше­ние к Церкви и вопрос о церковном землевладе­нии. Смерть Никифора.

Глава 27. Царь Иоанн Цимисхий. Внешние войны. Афон­ская гора. Первый афонский Типик

Глава 28. Василий И и Константин. Характеристика эпохи. Бунт Варды Склира.

Глава 29. Начало болгарской войны. Комитопулы. Восста­ние на востоке.

Глава 30. Просвещение Руси христианством. Союз Визан­тии и России.

Глава 31. Греко-болгарская истребительная война. Подчи­нение страны.

Глава 32. Походы в Сирию и Армению. Западная граница империи.

Глава 33. Последние представители Македонской динас­тии. Утверждение норманнов в Южной Италии. Турки-сельджуки, Восток

Глава 34. Константинопольский патриархат и папство. Противоположность церковных воззрений на Западе и Востоке. Разделение Церквей.

Глава 35. Культурное значение периода.

[К ГЛАВЕ XVIII][171]

Первым мотивом вмешательства Оттона в дела Ита­лии был особого рода протекторат немецкого короля над детьми Рудольфа II Верхне-Бургундского, избранного в ко­роли Италии в 924 г. По его смерти в 937 г. остались мало­летние дети Конрад и Адельгейда (Аделаида), последняя была выдана за Лотаря, неожиданно умершего в 950 г. Как сказано, смертью его воспользовался маркграф иврейский Беренгарий, который собрал князей и настоял на избра­нии своем в короли. Но другая партия считала более закон­ными права вдовы Лотаря Адельгейды, которая могла всту­пить в новый брак и поддержать на итальянском престоле Бургундскую династию. Понятно, что для Беренгария эта соперница была весьма опасна, и он употреблял ряд мер, чтобы устранить ее с дороги. Он предложил ей, между про­чим, выйти замуж за его сына Адальберта, но она отказала в своем согласии. Тогда Беренгарий заключил ее под стра­жу и подверг истязаниям. Слух об этих событиях распро­странился по Германии и возбудил общее неудовольствие; говорили, что Беренгарий отравил супруга Адельгейды и коварством захватил власть. Сочувствие к судьбе королевы было общее, в особенности в Баварии и Швабии, землях, смежных с Италией, для которых было небезразлично, в чьих руках находится соседнее государство. На этом со­чувствии немцев к судьбе королевы и построена была Оттоном идея идти войною на Беренгария, освободить Адельгейду, подчинить себе Италию, проложить путь к им­ператорской короне[172]. Осуществимость последнего, прав­да, не стояла в непосредственной связи с этим походом: для получения императорской короны необходимо тре­бовалось согласие папы. Любопытно взглянуть на отноше­ние дела с этой стороны.

Современником описываемых событий был папа Агапит II (946—955). В Риме он далеко не был самостоятель­ным правителем. Светская власть находилась в руках пар­тии, представителем которой был сенатор Альберик. Папа был в высшей степени стеснен этой партией, которая заду­мала передать папскую власть своему члену. Для нас важно подметить те разнообразные политические влияния, кото­рые были в Риме около 950 г. С одной стороны, замечается тенденция — сблизиться с Восточной империей. Альберик желал родством с византийским императором утвердить свое положение в Риме: он заставил папу послать паллий Константинопольскому патриарху Феофилакту. Альберик имел в виду произвести реформу в самой Церкви. Он обя­зал римлян клятвой избрать на место Агапита сына своего Октавиана. То же самое стремление к Востоку замечается в родственном союзе короля Гуго с Романом Лакапином в 943 г., та же цель побудила короля Беренгария отправить Лиудпранда послом в Византию в 949 г. Если, таким обра­зом, в Риме была партия, желавшая завязать сношения с Константинополем, то временное торжество этой партии могло угрожать другим влияниям и партиям. Сам папа Агапит едва ли сочувствовал возобновлению притязаний Ви­зантии на господство в Риме. Он с большей охотой мог войти в виды Саксонской династии. Оттон начал с ним сношения в 947 г. через Гадемара, аббата Фульдского.

Прежде чем Оттон двинулся походом против Беренга­рия, сын его Людольф вторгся в Италию из своего герцог­ства Швабии и требовал, «чтобы народ Италии склонил главу пред властию Оттона». Но его расчеты на помощь со стороны населения Ломбардии оказались ошибочными. Людольф очутился в весьма затруднительном положении. Но уже тогда входили войска Оттона в Ломбардию, пред которым отворялись ворота Тридента и Павии, столицы Лангобардских королей. Оттон короновался в короли Ита­лии и послал своего брата Генриха за Адельгейдой, браком с которой он имел в виду узаконить свое право на итальян­скую корону. Оттону предстояло сделать еще шаг, чтобы получить императорский венец; он отправил посольство к папе. Но в Риме правил еще Альберик, представитель гре­ческой партии, поэтому папа Агапит не мог дать Оттону удовлетворительного ответа. Германский король не наста­ивал более — он удовлетворился пока тигулом Игалийского короля, принягым в Павии, где вмесге с гем и сочегался браком с Адельгейдой. Он осгавил в Павии намесгником зятя своего Конрада, герцога Лотарингии, и поспешил в Германию. Результатом этого первого похода Оттона в Италию было присоединение к Баварскому герцогсгву Фриуля, Исгрии, Аквилеи, Вероны и Триденга, чем увели­чено было владение Генриха.

Предпочгение, оказанное Оттоном брату перед сыно­вьями, объясняегся расположением Оттона к Генриху, ко­торое последний снискал себе еще во время войн с венгра­ми и поддержал в итальянскую войну; к нему благоволила и Адельгейда. Но это предпочтение Оттона к Генриху раз­дражило королевских сыновей Людольфа Швабского и Конрада Лотарингского. Пользуясь симпагиями народа, они нашли себе многочисленных приверженцев и подня­ли знамя восстания.

Беренгарий и Адальберг воспользовались временем германских смут для утверждения своего влияния в Ита­лии. Они притесняли приверженцев немецкой партии и не хогели признавать присяги, данной Оттону. В Риме так­же совершались события, которые имели важное значение для немецких планов. По смерти Альберика, управлявшего духовными и светскими делами, во главе правления стал сын его Октавиан. Национальная и немецкая партии гото­вились начать борьбу из-за преобладания. Выжидали толь­ко, чем обнаружит свою деятельность молодой Октавиан. А он в 955 г принял имя Иоанна ХП и соединил в своих ру­ках светскую и духовную власть в Риме: этот князь-папа стал придумывать средства к осуществлению старых прав Рима на обладание Средней и Южной Игалией на основа­нии мнимого дара Пипина. В период IX в. многое из владений Рима перешло частию к герцогам, частию к королям. И даже при могущественном Альберике Рим не владел ни экзархатом, ни пентаполем, ибо Северная Италия принад­лежала королям. Герцоги Тусции и Сполего были в ленной зависимосги от короля; в Беневенге и Капуе были свои герцоги, счигавшиеся в зависимосги от Византии. Папе Иоанну XII представилась возможность заключить союз с герцогами и направить довольно значительные силы на юг для подчинения Беневенга и Капуи, на север для завое­вания экзархага. Но на севере его планы встретили силь­ный отпор: Беренгарий, усмирив движение южных герцо­гов, обратился (959) против Рима и стал угрожать папе на­казанием. Последний был вынужден просить помощи у Оттона, обещая ему в награду императорскую корону. Оттон в 961 г. прибыл в Италию и, принудив Беренгария искать спасения в бегсгве, вступил в Рим и короновался им­ператорским венцом. Хотя Оттон и подтвердил наперед за папою дары прежних государей, однако он настоял на полном обладании тем самым верховным правом, каким некогда пользовался в Риме Карл В. Папа не имел права заключать внешних союзов, равно как избрание нового па­пы должно было получить санкцию от императора.

Всматриваясь в огношения, установившиеся в 962 и 96З гг. между папой Иоанном XII и Оттоном, нельзя не видеть, что папство проиграло очень много вследствие перенесения императорской власти на немецкого короля. Оттон поспешил взять клятву от папы и высших лиц города, что они никогда не будут на стороне Беренгария и сына его Адальберта. Но всего более нарушило права Римского епископа то обстоятельство, что Оттон вмешался даже в церковные дела Италии. Иоанн XII узнал, что в Павии, куда Оттон удалился из Рима, собран Собор епископов, на ко­тором решаются церковные дела без его ведома и согла­сия. Чтобы привлечь на свою сторону высшее духовенство, Оттон давал ему высшие политические права, награждал так называемым иммунитимом, освобождал ломбардских епископов от непосредственного подчинения местным светским властям. Удалившись в Ломбардию для приведения к полному подчинению тех мест, где еще держалась власть прежних королей, Оттон узнал в Павии, что папа открыто вступил в союз с его врагами, что они хлопочут о привлечении арабов на свою сторону. Желая собрать точ­ные сведения об этих делах, он отправил в Рим посольст­во. Послы узнали много нового о распутной жизни папы, о его расточительности на своих любовниц. «Папа еще мо­лод, — сказал Оттон, получив эти известия, — пример доб­рых людей может его исправить». Скоро обнаружилось еще обстоятельство, которое окончательно скомпромети­ровало папу. В Капуе были захвачены его послы, направ­лявшиеся в Византию; у них найдены были письма к вос­точному императору и угорскому королю с просьбой сде­лать нападение на Германию. Наконец, папа прямо выступил против Оттона, открыв Рим для Адальберта. По­следнее обстоятельство дало понять императору, что Рим остается для него опасным соперником, если не положить конца его свободе. Осенью 963 г. он пошел в Среднюю Ита­лию и подступил к Риму. Папа и Адальберт бежали.

Овладев городом, Оттон взял себе заложников от знатнейших римлян, заставил снова присягнуть себе на верность и, кроме того, лишил Рим права избирать папу без согласия римского императора германской нации. Со­ставлен был церковный Собор, на котором был осужден Иоанн, а на место его избран Лев VIII (963). Прежде чем приступить к этому Собору и избранию нового папы, Оттон отправил посольство к Иоанну с предложением ему оправдаться против возводимых на него обвинений. Папа ответил на этог раз очень энергично: он произнес на Оттона и на его приверженцев отлучение. Отлучение было могучим средством в руках пап, пред этим всесильным оружием папы преклонялись все светские власти. Оттону интересно было опровергнуть или по крайней мере осла­бить это право пап. Было послано второе письмо, в кото­ром говорилось, что папа Иоанн как клятвопреступник, са­мовольно оставивший свою кафедру, не может более считаться папой и, следовательно, ему не принадлежит более право оглучения. Избранием и утверждением Льва VIII (963—965) Оттон сделал значительный шаг к ослаблению враждебного ему в Риме настроения. Коронование Оттона в Риме создавало совершенно новый порядок вещей для Игалии и Германии. Германский король, сделавшись рим­ским императором, принимал на себя как права, гак и обя­зательства по огношению к Игалии и церковным владени­ям папского пресгола. Присвоив себе право утверждения избрания на престол Римского епископа, он вместе с тем принимал на себя обязанности по отношению к Южной Италии, как они были понимаемы со времени Каролингов по известному дару Пипина. Идея универсальной власти римского императора нашла в Оттоне ревносгного при­верженца и могучего выразителя. Согласно этой идее, вновь поднимался вопрос об экзархаге и пенгаполе, о городах и княжесгвах Южной Италии, о Капуе и церковных владениях в княжествах Беневентском и Неаполитанском, вообще во всех городах, «когда Богу будет угодно возвратить их в его руки».

Хотя избранием нового папы установлена была новая система для Рима, но, пока в нем оставались приверженцы Беренгария и прежнего папы, немецкая партия не могла счигать себя в полной безопасносги. Это хорошо показали события в начале 9б4 г., когда в Риме начался бунт и когда мятежная чернь окружила Оттона в Ватикане. Хотя возму­щение было усмирено, но недовольство введенными Оттоном порядками продолжалось еще долго. Наконец сопротивление было сломлено: Беренгарий послан в ссылку в Германию, где и умер, а папу Иоанна XII постигла смерть от паралича. Но имперагору Оттону оказалось необходи­мым вновь предпринять поход в Италию в 966 г. по случаю начатого там движения в пользу Адальберта, сына короля Беренгария. На этот раз Оттон жестокими казнями пре­следовал римских патриотов: двенадцать вождей было по­вешено, многим отрублены головы, других постигли ос­лепление и разные наказания. Когда наконец Северная Италия признала себя окончательно подчиненной, Оттон принял ряд мер по утверждению своей власти над полуне­зависимыми среднеитальянскими княжествами, причем неизбежно должен был затронуть области, бывшие в сфере византийского политического влияния. Герцог Беневента и Капуи Пандульф признал себя вассалом Оттона и получил от него приращение к своим владениям присоединением к Беневенту владения Сполето и Камерино. Оттон начал мечтать о подчинении себе всего христианского мира и о соединении под его властью христианского Запада и Востока для борьбы с мусульманством и язычеством. На этой почве произошло столкновение Оттона с восточным императором, представляющее такой любопытный эпизод, мимо которого нельзя пройти в истории Византии.

[К ГЛАВЕ XIX][173]

И между тем оценка походов Святослава в Болгарию для русской исгорической науки выясняется уже из того обстоягельства, что люди, и не занимавшиеся русской историей, имели многообразные побуждения обращаться к этому вопросу и разбирать разные месга весьма скудных известий, касающихся этих походов и имеющих между тем весьма крупное значение и для русского национального самосознания, и для истории этой эпохи. По своему значению походы Святослава в Болгарию в 968—973 гг. могут быть связаны и с позднейшими походами русских на Дунай, и с последней русско-турецкой войною. Это, можно сказать, два самые выдающиеся периода славянорусской истории, в которых русский элемент выказал громадную силу для достижения известной исторической задачи. Независимо от этой славянофильской точки зрения все, кто занимался древней географией России, вопросом о населении Восточной Европы, о передвижениях, имевших место в Южной России в более или менее раннее время, должны были касаться и вопроса о походах Святослава на Дунай. В IX—X вв. подобные предприятия несомненно были сопряжены с большими трудностями, чем в позднейшее время. В XIX столетии русские вступали в дружественные договоры с Румынией и встречали дружественный прием в Болгарии. Походы Святослава должны были обусловливаться частью такими же обстоятельствами, иначе если предположить, что между Киевом и Болгарией в X ст. население было все неславянское, враждебное русским, то движение Святослава должно было встретить массу невероятных трудностей. Действительно, в одной русской летописи позднейшего происхождения есть известие, в котором перечисляются русские города — дальние и ближние, и между этими городами летописец называет и города по Дунаю — в Болгарии, Молдавии и Валахии; туг перечислены Видан, Силистрия, молдавский город Сочава — и таких до 80; в известиях о движении Святослава в Болгарию также есть указание, что Святослав завоевал 80 городов. Возникает вопрос, связанный с мыслью о распространении русского элемента на юг: что это были за города, действительно ли население их было русское и какая судьба их постигла. Если русские были в Молдавии и Валахии, го, следовательно, страны, сосгавляющие ныне клин между Россией и Болгарией, заняты были в X в. славянами. Задача, которую теперь ставят русские историки и филологи, направлена к разъяснению этого обстоягельства. Любопытно в этом огношении известие, что еще в прошлом столетии в Трансильвании существовали четыре села, где говорили по-русски. В настоящее время славянского населения в Трансильвании вовсе уже нет; каким же образом попали туда четыре русские села, о которых говорят писатели XVIII в., не были ли го остатки прежнего славянского населения страны и к какой ветви принадлежали эти славяне? Есть и другие данные, заставляющие предполагать, чго в X в. по Дунаю действительно был славянский элемент: в 1185 г. болгары начали ряд движений прогив Византии — это эпоха образования вгорого Болгарского царства; документальные свидетельства говорят, что в борьбе болгар с Византией принимали участие и русские, выставившие для болгар отряд вспомогательного войска и называвшиеся бродниками; эти русские упоминаются по­том в немецких актах и представляются сидящими в Мол­давии, Валахии и Трансильвании.

Вследствие указанных обстоятельств литература по вопросу о походах Святослава в Болгарию сильно разрос­лась. Известия об этих по

[Глава XXIII[174]]

ИСТОРИЯ ВИЗАНТИЙСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ

Источники

Доведя изложение истории до второй половины XI в., мы не раз испытывали настоятельную потребность систе­матизировать свой взгляд на процесс развития в истории Византии и сделать хотя бы краткий очерк истории тех ви­зантийских учреждений, которыми поддерживалась связь между провинциями и порядок во внутреннем управле­нии. Но нас останавливало следующее соображение. Хотя распределение фактов внешней истории по определен­ным периодам может быть рассматриваемо как установ­ленное и до известной степени общепринятое, но что ка­сается внутренней истории и, в частности, эволюции в ви­зантийских учреждениях, а также того, что относится до умственного движения и критических эпох, полагающих пределы между прежними и новыми, в этом отношении далеко еще не все выяснено с достаточной убедительнос­тью. Во всяком случае процессы внутреннего развития совершаются медленней, и периоды их завершения гораздо продолжительней. Кроме того, давно уже было замечено, что в истории Византии особое место принадлежит пери­оду переработки греко-римских учреждений в византий­ские: этот период завершается временем Юстиниана Ве­ликого. Период развития византинизма падает на эпоху Македонской династии, и притом с разными ограничени­ями и оговорками, относящимися к VIII и к XI вв. Само со­бой разумеется, греко-римские учреждения и бытовые особенности, идущие от классического периода, в исто­рии Византии могут занимать лишь второстепенное мес­то, в качестве пережитка. Главное внимание должно быть сосредоточено на том, в какие формы выльются упомяну­тые учреждения в период развития византинизма. И здесь самым состоянием источников историк поставлен в опре­деленные границы, которыми намечается хронологичес­кая дата, когда византинизм достигает полного развития столько же в учреждениях, как и в понятиях и в умствен­ном состоянии общества.

Прежде всего необходимо бросить взгляд на состоя­ние главнейших источников по изучению внутренней ис­тории Византии. Между тем как для IV, V и VI вв. имеется хороший и обработанный в научной литературе матери­ал, который позволяет составить довольно ясное понятие о гражданском и военном устройстве империи при Диок­летиане и Константине и о реформах, имевших место в последующих веках до Юстиниана, для VII и следующих двух столетий, за весьма небольшими исключениями, мы совсем лишены современных литературных данных, по которым можно было бы судить о происходивших за это время постепенных изменениях в устройстве империи и в настроениях общества. В высшей степени любопытным обстоятельством нужно признать то, что в X в. в разных об­ластях обнаружилась потребность закрепить письменны­ми данными результаты предыдущего исторического дви­жения. Это направление сказалось как в области внешней истории, так и по отношению к учреждениям Византий­ской империи и к гражданской и военной администрации.

Достаточно указать здесь на литературные предприятия, связанные с именем Константина Порфирородного, в ко­торых, между прочим, нашли место не только современ­ные ему произведения, но и такие, которые происходят из более раннего периода и по которым получается возмож­ность составить понятие о постепенном происхождении того порядка вещей, какой господствовал в половине X в.[175] Не может быть сомнения, что редакторская деятельность Константина, как это было указано выше, служит характе­ристикой эпохи и показателем того, что на половину X в. всего правильней отнести рассмотрение внутреннего со­стояния империи.

Отнести сюда эту главу побудило нас то обстоятельст­во, что во II томе не нашлось для того места[176].

Ближайшая проблема заключалась бы в том, чтобы связать выработанные к X в. византийские учреждения с теми, которыми жила империя во время Юстиниана. Хотя эта задача в настоящее время не может быть систематиче­ски выполнена, но она уже затронута с разных сторон бла­годаря совершенно новому материалу, притекающему сю­да, и притом оказавшемуся пригодным именно для самых темных периодов перехода к средневековому византиниз­му. Это, во-первых, свинцовые печати (моливдовулы), при­лагавшиеся административными чинами к исходящим от них официальным актам и относящиеся во множестве к VII и VIII вв.

В какой мере X век удержал за собой характер завер­шения цикла предыдущего развития, это засвидетельст­вовано столько же обширными энциклопедическими предприятиями, соединенными с именем Константина, сколько попытками дать окончательное выражение по­средством закрепления в официальном акте разным сторонам тогдашней жизни. Имеем в виду появление зако­нодательных памятников, относящихся ко времени Льва Мудрого, многочисленных попыток составления руко­водств для судебной практики, переработки материала житий святых и многое другое, в чем нельзя не усматри­вать практическую цель закрепить письмом то, что под­вергалось опасности быть забытым или утраченным в житейском обиходе[177]. Из этих памятников обращает на себя преимущественное внимание эдикт второй полови­ны X в. о корпорациях или цехах города Константинопо­ля, найденный в Женевской библиотеке ученым Николем в 1892 г.[178] Этот любопытный документ с тех пор не пере­ставал занимать внимание специалистов и вызвал не­сколько новых и крупных работ, коснувшихся столько же вопроса о константинопольских цехах в X в., сколько внутренней организации цехов и их отношения к пре­фекту города Константинополя, т. е. затронувших общую тему о внутреннем устройстве Византии. Ввиду указанно­го значения занимавшего нас памятника надо заметить, что и он относится к началу второй половины X в., стано­вясь в ряд с упомянутыми выше сборниками и энцикло­педиями, знаменующими эпоху в развитии византинизма и вместе с тем завершение того движения, которое было дано царями Исаврийской и Македонской династий.

1. Царь и подданные. Лишь в самых общих чертах можно обозначить правовое и государственное положе­ние византийского императора и его отношение к населе­нию империи. И это не потому, чтобы мы не располагали достаточными для этого наблюдениями, а скорей вслед­ствие сложности влияний, лежащих в основании идеи Ви­зантийского царства. Царь (βασιλευς) византийской эпохи столько же ведет свое происхождение от римского императора, сколько от египетских фараонов — через посред­ство Птолемеев и сирийских диадохов. Одной из сущест­венных особенностей Римской империи, унаследованной Византией, было отсутствие закона о престолонаследии, которым объясняется многое в государственном положе­нии царя и от которого зависел а столь частая смена царей и династий. В реформах Диоклетиана, завершенных Кон­стантином, дано значительное преобладание восточным, именно персидским, правовым и государственным воззре­ниям, которые наложили свой особенный отпечаток на византийского царя и которым впоследствии, при посте­пенном разграничении Запада и Востока, суждено было развиваться далее и усиливаться новыми заимствования­ми и дополнительными обрядами из Персии. В каком на­правлении шло это развитие, об этом свидетельствует пре­красный памятник начала V в. «Перепись административ­ных чинов Западной и Восточной империи»[179]. Здесь император является уже вполне обособленным и стоящим вне связи с существующими государственными учрежде­ниями, которые в нем имеют свой авторитет и источник своей власти. Будучи поставлен во главе всего населения государства как его владыка, император рассматривается как обладатель военной и гражданской власти и как зако­нодатель. Организация императорского двора с огром­ным штатом чиновников и с целым рядом отдельных ве­домств носила на себе явные следы устройства восточных монархий, и главнейше Персидской империи.

Из длинного ряда византийских царей, проведших империю через разнообразные опасности, многие неред­ко сами стояли на краю гибели. Хотя за немногими исклю­чениями, представляющими при необеспеченности влас­ти и отсутствии идеи преемственности ее по наследству замечательное по своей редкости явление, престол зани­мали лучшие люди из военного и лишь частию и в исклю­чительных случаях из гражданского ведомства, но все же были периоды, в особенности в V и VI вв., когда царская власть, становясь предметом домогательства честолюби­вых военных людей, готова была сделаться игрушкой в ру­ках немногих или обратиться в военную диктатуру. Про­тив этого зла боролись двумя способами: прежде всего входит в обычай система усыновления, при которой еще при жизни царя с согласия сената и войска назначался преемником ему усыновленный им из хорошо известных ему военных людей. Так, Юстин I передал власть своему племяннику Юстиниану, а по пресечении династии также посредством усыновления достигли царской власти воен­ные люди Тиверий II (578) и Маврикий (582). Но с течени­ем времени неудобства, соединенные с необеспеченнос­тью престолонаследия, вызвали другие, более радикаль­ные меры борьбы. С VIII в. нарождается новый принцип династий, т. е. возникает обычай передавать власть преем­ственно от отца к сыну. Так, в доме Ираклия власть перехо­дила от отца к сыну в пяти поколениях (610—711), а в доме Льва Исавра — в четырех поколениях (717—797). Укрепле­нию идеи наследственности способствовал, между про­чим, вошедший в силу обычай, по которому уже с VII в. им­ператоры находили полезным при вступлении на престол короновать и призывать к разделению с ними власти не только своего сына, но и всех сыновей и даже внуков. Так, царь Василий, достигнув власти, короновал трех своих сы­новей. Этим, однако, не вводилось многовластия, ибо за старшим «великим» царем оставалась полнота власти, а прочие разделяли с ним почести, властью же пользовались в той мере, какая им предоставлялась личным расположе­нием и доверием старшего царя. Самого выразительного обнаружения эта система достигла в X в. при Македонской династии, когда Константин Порфирородный «царство­вал» по правам наследства, но не управлял делами и когда по смерти Романа II, при малолетстве сыновей его Василия и Константина, были призваны к власти даровитейшие во­енные люди всех времен Византии — Никифор Фока (963—969) и Иоанн Цимисхий (969—976), которые, сооб­щив империи небывалый внешний блеск, все же не реша­лись посягнуть на власть прямых представителей Маке- донской династии, царевичей Василия и Константина. То же начало наследственности обнаруживается при послед­них представительницах династии в женской линии, при Зое и Феодоре, которые, будучи призваны к царской влас­ти, сообщали ее в целом или в части избранным ими из числа служилого сословия супругам. В XII и последующих веках при Комнинах и Палеологах династические идеи получили полное преобладание, но это не спасло импе­рию от разложения, имевшего причины не в том или дру­гом положении царской власти, а в противоположности между провинциями и в сепаратных тенденциях состав­ных частей населения, образовавших империю. По тео­рии, византийский царь как прямой преемник и продол­жатель серии римских императоров не имел равной себе под небом власти. Эта теория развита и обставлена патри­архом Фотием, завершившим в своем Номоканоне учение о царском достоинстве и об отношении между властью ца­ря и патриарха. Лучшие государи византийские, называв­шие себя ромэйскими императорами, считали особенно высоким своим долгом заботиться о распространении им­перии до тех пределов, в каких она была при Августе и Константине. Юстиниан Великий, цари-иконоборцы, Никифор и Цимисхий, рыцарственные цари из дома Комни-нов — все они озабочены были осуществлением этой мыс­ли. Могущественным средством в руках царя для поддер­жания его авторитета был религиозный характер царской власти. Со времени Маркиана (450) вошло в обычай освя­щать вступление на престол церковным актом возложения царского венца от руки патриарха и помазания миром. Особенно резко выразил свой священный авторитет ико­ноборческий царь Лев III, сказав о себе в завязавшейся с папой переписке: «Я царь и первосвященник». Но, хотя не в такой грубой языческой форме, священный характер царства запечатлелся во всей практике византийских об­рядов и придворных церемоний. Так приветствовали царя на Вселенских Соборах, так относились к нему в делах церковных и в вопросах вероучения. От многих императо­ров сохранились беседы и поучения на церковные и богословские темы. Религиозное начало, представителем коего был царь как носитель восточного православия, составля­ло главную связь между частями империи, столь различ­ными по населяющим их народностям и по языкам. Как за­щитник и покровитель православия царь главные свои во­енные предприятия пронизывал религиозной идеей. Так, Ираклий, выступив против тиранствовавшего в империи Фоки, имел на своих кораблях образ Богоматери, заменяв­ший военное знамя. Своим войнам против персов он при­дал выразительный религиозный характер и закончил свои походы популярнейшим церковным торжеством — воздвижением животворящего креста.

Власть царя простиралась на всех подданных, отно­шение которых к власти, равно как взаимные между собой отношения, было определено законом. Византийское за­конодательство как естественное преимущество царской власти весьма внимательно относилось к происходящим в условиях жизни переменам и отразило в себе важнейшие периоды эволюции государственно-правовой жизни. Как бы ни изобиловала история Византии вопиющими нару­шениями права, как бы ни часто встречались мы с про­ступками против собственности, с хищничеством и взя­точничеством, с нарушениями служебного долга, изменой и т. п., никак не можем упускать из внимания, что правовое сознание было глубоко внедрено в умы общества. Об этом не только свидетельствуют законодательные памятники, но это также подтверждается общим мнением, сохранен­ным в литературных памятниках.

2. Население империи. Еще более затруднений ожида­ет нас, если мы обратимся к точному определению право­вого положения подданных царя. Прежде всего, в импе­рию входили целые государства и народы, которые поль­зовались и под властью императора некоторыми изъятиями и привилегиями, обеспечивавшими им внут­реннюю самостоятельность; иное отношение централь­ного правительства было к населению, жившему на окраи­нах, и иное — к населению в центральных областях; чрез­вычайно разнообразны были условия гражданскогоположения, зависевшие от того, на государственных или частновладельческих землях сидело население; наконец, государственное и правовое положение отдельных лиц разнообразилось в зависимости от службы в придворном, военном, гражданском или духовном ведомстве. Таким об­разом, общий взгляд на поставленный вопрос будет нахо­диться в зависимости от рассмотрения частных тем, кото­рые иногда нуждаются в специальных исследованиях. До некоторой степени упрощается дело, если мы предложим вести речь о сословных различиях в населении империи, зависевших от службы, от занятий и от других условий, влияющих на правовое положение лица.

Высшим сословием в империи было служилое сосло­вие, точно распределенное по степеням и рангам и запол­нявшее многочисленные центральные приказы и ведомст­ва, а равно ведавшее провинциальной администрацией. Служилое сословие не было кастой, и доступ в него не был закрыт для лиц, не принадлежавших к служебным кругам. Государственная служба имела притягательную силу в чи­нах, в общественном положении и в материальном обес­печении и открывала дорогу к высокой карьере и к приоб­ретению больших состояний. Прежде всего, государствен­ной службой приобреталось патрикианское достоинство, ибо высшие военные чины и звание евнуха в придворной службе соединялись с патрикиатом. В раннюю пору импе­рии, когда сенат пользовался еще старыми привилегиями римского учреждения того же имени, служебная карьера заканчивалась внесением служилого чина в сенаторские списки. Сенаторское звание имело тенденцию обратиться в сенаторское сословие, так как это было наследственное звание и так как причисление к званию сенатора не обязы­вало ни к присутствию в заседаниях сената, ни даже к пре­быванию в столице. Когда же в Константинополе сенат как законодательное и судебное учреждение был уничтожен и его дела перешли в придворное ведомство, то сенат стал исключительно императорским советом, хотя звание се­натора продолжало оставаться почетным и давалось в на­граду за службу без обязательств, соединенных прежде с этим званием. Все ли сенаторы были патрикиями, иначе говоря, необходимо ли, чтобы каждый патрикий был наде­ляем и званием сенатора, это трудно сказать на основании доступных для изучения данных. Лица, принадлежавшие к сенаторскому званию, пользовались разными преимуще­ствами, освобождались от податей и повинностей со сво­их имуществ и подлежали суду не местных властей, а цен­тральных. Сенаторское сословие <