Глава 1 Второе сентября. Сон наяву

Кэми Гарсия, Маргарет Стол Прекрасные создания

Темноте не покорить темноту,

это лишь свету подвластно.

Ненависть никогда не одолеет ненависть,

такая сила есть только у любви.

Мартин Лютер Кинг младший

Пролог На полпути в никуда

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

В нашем городе было всего два типа людей. «Тупые и застрявшие», — ласково классифицировал наших соседей мой отец. «Те, которые вынуждены остаться, и те, которые слишком глупы, чтобы уехать. Все остальные выбрались». Оставался вопрос, к какому типу он причисляет самого себя, но мне никогда не хватало смелости спросить его об этом. Мой отец был писателем, мы жили в Гатлине, в Южной Каролине, потому что Уэйты жили здесь всегда, со времен моего пра-пра-пра-прадедушки, Эллиса Уэйта, сражавшегося и умершего на берегу реки Санти во время Гражданской войны.

Только народ здесь не называл эту войну Гражданской. Все, кто был младше шестидесяти, называли ее Войной между штатами, все, кто был старше шестидесяти, называли ее Агрессией Севера, будто каким-то образом Север втянул в войну Юг из-за некачественной партии хлопка. Все, кроме моей семьи. Мы называли эту войну Гражданской.

Еще одна причина, по которой я жаждал вырваться отсюда.

Гатлин не был похож на маленькие городки, которые показывают в кино, ну разве что это кино снимали пятьдесят лет назад. Мы были слишком далеко от Чарльстона, чтобы обзавестись Старбаксом№ или МакДональдсом. После покупки ресторанчика Дэйри Кинг местные богачи поскупились на замену всех букв в вывеске, так у нас появилась забегаловка Дар-и Кин. В библиотеке до сих пор был карточный каталог, в школе — классные доски с мелом, а нашим общественным бассейном было озеро Молтри с теплой коричневой водой и всем сопутствующим. В кинотеатре вы увидите фильм в то же время, когда он выходит на DVD, а чтобы доехать до колледжа в Саммервиле придется ловить попутку. Все магазины были на улице Мэйн, хорошие дома стояли у реки, а все остальные жили южнее Девятого шоссе, на котором асфальт превратился в отдельные крупные выступающие куски, превращавшие ходьбу в пытку, но отлично подходили для метания в агрессивных опоссумов, самых злых из существующих животных. Вы никогда не увидите подобное в кино. В Гатлине не было изюминки. Гатлин был просто Гатлином. Соседи несли свои наблюдательные вахты на крылечках на невыносимой жаре, делая вид, что всего лишь прохлаждаются. Но это притворство было бессмысленным. Ничего не могло измениться. Завтра будет первый день в школе в старших классах Стоунвол Джексон Хай, и я заранее знал, что меня ждет — где я буду сидеть, с кем я буду говорить, шутки, девушек, и кто где припаркуется.

В округе Гатлина не было неожиданностей. По сути, мы находились в самом центре пути в никуда.

По крайней мере, именно так я думал, когда закрыл свою затертую книжку «Бойня № 5»І, отключил айпод и выключил свет в последней ночи уходящего лета.

Как оказалось, я катастрофически ошибался.

Было проклятие.

Была девушка.

И, в конце концов, была могила.

Я не мог и вообразить себе подобное.

Starbucks (Старбакс) — сеть популярных кофеен.

«Бойня № 5 или Крестовый поход детей» — книга писателя Курта Воннегута о бомбардировке Дрездена английской авиацией совместно с авиацией США в феврале 1945 года, в результате которой город был полностью уничтожен.

Глава 1 Второе сентября. Сон наяву

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

Падение.

Я летел в свободном падении, кувыркаясь в воздухе.

— Итан! — позвала она меня, и мое сердце заколотилось. — Помоги мне!

Она тоже падала. Я протянул руку, пытаясь поймать ее. Я тянулся, но хватался за воздух. Под моими ногами не оказалось твердой почвы, я тонул в грязи. Мы соприкоснулись пальцами, и я увидел, как вспыхнули зеленым глаза в темноте.

Потом она выскользнула из моих пальцев, и я остался наедине с чувством утраты.

Лимоны и розмарин, даже сейчас я чувствовал ее запах.

Но я не смог поймать ее.

И я не мог жить без нее.

Я проснулся в холодном поту, пытаясь отдышаться.

— Итан Уэйт! Подъем! Я не хочу, чтобы ты опоздал в свой первый день в школе, — я слышал голос Аммы, взывающий ко мне снизу.

Мои глаза сфокусировались на размытом пятне света в темноте. Я слышал, как дождь глухо барабанит по нашим старым ставням на окнах. Похоже, что был дождь. Похоже, что было утро. Я, вероятней всего, в своей комнате. В моей комнате было жарко и влажно из-за дождя. Почему у меня открыто окно?

В голове стучала кровь. Я упал обратно на кровать, и сон исчез, как и всегда. Я был в безопасности, в своей комнате, в нашем старом доме, в той же скрипучей кровати из красного дерева, на которой до меня, возможно, спокойно спали шесть поколений Уэйтов, и на которой никто никогда не проваливался в черную дыру из грязи, и вообще никогда ничего не происходило.

Я уставился на свой потолок, оштукатуренный под цвет неба, чтобы на нем не гнездились шмели-плотники. Что со мной такое?

Этот сон мне снился уже несколько месяцев. И пусть я не мог вспомнить его весь, та часть, которую я запоминал, всегда была одной и той же. Девушка падала. Я тоже падал. Мне надо было удержаться, но я не мог. Будто, если я ее отпущу, с ней случится что-то ужасное. Но в этом и дело, что я не мог отпустить ее. Не мог потерять ее. Как будто я был влюблен в нее, хотя понятия не имел, кто она. Вроде как любовь до первого взгляда.

Что было особенно странным, ведь она была всего лишь девушкой из сна. Я даже не знал, как она выглядит. Я столько раз видел этот сон, но я никогда не видел ее лица, или, по крайней мере, не мог его вспомнить. Я знал только, что каждый раз внутри меня появляется дыра, когда я ее теряю. Она выскальзывает из моих пальцев, и мой желудок словно исчезает, то же ощущение, как на американских горках, когда вагончик резко срывается вниз.

Бабочки в твоем животе. Какая паршивая метафора. Скорее уж тогда шершни.

Может меня уже стало отпускать, а может мне просто надо сходить в душ. Мои наушники все еще были у меня на шее, и когда я взглянул на свой айпод, я увидел песню, которая была мне незнакома.

Шестнадцать месяцев.

Что еще за…? Я включил ее. Мелодия была навязчивой. Я не мог распознать голос, но мне казалось, что я уже слышал его.

Шестнадцать лун, шестнадцать лет,

Шестнадцать страхов потаенных,

Шестнадцать снов в моих слезах

И вечно падать в ров бездонный.

Голос звучал угрюмо, пугающе, почти что гипнотически.

— Итан Лоусон Уэйт! — я услышал голос Аммы через музыку.

Я выключил ее и сел в кровати, отбросив покрывало. Было такое ощущение, что на моих простынях полно песка, но у меня была версия получше.

Это была грязь. И пальцы на руках были сплошь покрыты коркой черной грязи, точно так же, как это было в прошлый раз, когда мне приснился этот сон. Я скомкал простыню и сунул ее в корзину для белья, спрятав под пропитанным потом спортивным свитером. Я отправился в душ, и, отмывая руки, старался забыть обо всем, пока последние черные пятна моего сна не отмылись водой. Если я не буду думать об этом, то этого и не было. В последние несколько месяцев это был мой подход к решению большинства проблем.

Ко всему, кроме нее. Я ничего не мог с собой поделать. Я постоянно думал о ней. Я постоянно возвращался к этому сну, хотя не мог его объяснить. Таков был мой секрет, и этим все сказано. Мне было шестнадцать лет, я был влюблен в несуществующую девушку, и я медленно сходил с ума. Сколько бы я не оттирал ту грязь, мое сердце болело. И через запах мыла и шампуня, я все равно чувствовал его. Лишь намек, но я знал, что он здесь. Аромат лимонов и розмарина.

Я спускался вниз по ступеням к неизменной реальности. На стол передо мной Амма водрузила ту же самую старую, голубую с белым, китайскую тарелку — Драконью, как называла ее моя мама, — наполненную жареными яйцами, беконом, промасленным тостом и овсянкой. Амма была нашей домработницей, хотя она больше походила на мою бабушку, разве что была умнее и раздражительнее моей настоящей бабушки. Амма практически вырастила меня, и до сих пор считала своей главной задачей нарастить мне еще один фут, хотя я и так уже был шести с лишним футов ростом. Этим утром я был удивительно голоден, будто не ел неделю. Я отправил в рот яйцо и две пластинки бекона и сразу же почувствовал себя лучше. Я улыбнулся Амме с набитым ртом.

— Не задерживай меня, Амма. Это же первый день в школе.

Она со стуком поставила на стол гигантский стакан апельсинового сока и рядом с ним еще больше, с молоком. С натуральным молоком, единственным, которое мы здесь пили.

— А шоколадного молока не найдется?

Я пил шоколадное молоко так, как некоторые люди пьют колу или кофе. Даже по утрам я всегда искал свою дозу.

— П.Р.И.В.Ы.К.А.Й., - Амма обожала произносить слова по буквам, и чем длиннее, тем лучше. Когда она произносила слова буква за буквой, появлялось ощущение, что она каждый раз лупит тебя по голове. — Что значит — обойдешься. И не думай, что тебе удастся выйти из-за стола, не выпив этот стакан молока.

— Да, мэм.

— Я вижу, ты уже оделся.

Это было не так. На мне, как и в большинство дней, были надеты джинсы и выцветшая футболка. На каждой из футболок была своя надпись, на сегодняшней была: «Харли Дэвидсон». В последние три года все они были черными и одной и той же марки.

— Я думала, ты собирался подстричься, — сказала она вроде бы сердито, но на самом деле эта была старая добрая забота обо мне.

— Когда я такое говорил?

— Глаз не видно, а глаза — это зеркала души, знаешь об этом?

— А может быть я вовсе не хочу, чтобы кто-то мог заглядывать в мою.

Амма наказала меня еще одной порцией бекона. Она была едва ли пяти футов ростом и, наверное, старше Драконьей тарелки, хотя и настаивала на каждом своем дне рожденья, что ей исполнилось пятьдесят три. Но Амма была кем угодно, только не благообразной пожилой леди, она была абсолютным авторитетом в нашем доме.

— И даже не думай, что ты выйдешь на улицу с мокрыми волосами. Не нравится мне этот шторм. Будто, что-то зловещее вырвалось на волю вместе с ветром, и ничто его сегодня не остановит. Он себе на уме.

Я закатил глаза. У Аммы было свое представление о некоторых вещах. Когда на нее накатывало подобное настроение, мама обычно называла его «темный настрой»; религия и суеверия так тесно переплетались, как это могло быть только на Юге. Когда Амма пребывала в темном настрое, лучше было не попадаться ей на пути. Так же, как было лучше не трогать ее амулеты на подоконниках и не вытаскивать ее кукол из ящиков комода, где она их прятала. Я зачерпнул еще одну полную вилку яиц и наконец-то справился с этим завтраком чемпионов — яйца, ледяной джем, бекон и в довершение ко всему поджаренный сэндвич. Засунув вилку в рот, я по привычке глянул в коридор. Дверь кабинета моего отца уже была закрыта. Мой отец писал по ночам, а днем спал на диване в кабинете. Так продолжалось с тех пор, как умерла мама в прошлом апреле. Он вполне мог быть вампиром, именно это сказала моя тетя Каролина, когда пожила у нас здесь этой весной. Вероятней всего я его не увижу до завтра. Если эта дверь оказывалась закрытой, открыть ее было невозможно.

С улицы я услышал сигнал клаксона. Линк. Я схватил свой потрепанный черный рюкзак и выскочил под дождь. На улице было так темно, что могло быть как семь утра, так и семь вечера. Теперь погода будет сходить с ума еще несколько дней.

Машина Линка, Колотушка, стояла на улице с заведенным двигателем и орущей музыкой. Я ездил в школу с Линком каждый день с самого детского сада, с того дня, когда он угостил меня половинкой Твинки в автобусе. Я уже по прошествии времени узнал, что батончик был поднят с пола. И хотя с этого лета у нас обоих были права, машина была только у Линка, если это можно назвать машиной.

Но, по крайней мере, двигатель Колотушки заглушал шум шторма.

Амма вышла на крыльцо и недовольно скрестила руки на груди:

— Уэсли Джефферсон Линкольн, немедленно выключи свою громкую музыку. А не то я расскажу твоей маме, чем ты все лето занимался в подвале, когда тебе было девять лет.

Линк моргнул. Кроме его мамы и Аммы очень немногие люди звали его полным именем.

Да, мэм.

Входная дверь захлопнулась. Он засмеялся, и втопил педаль газа, отчего шины машины прокрутились на мокром асфальте, прежде чем она рванула с места. Это была его обычная манера езды — стартовать так, словно мы собираемся навсегда уехать из этого места. Разве что нам никогда отсюда не выбраться.

— И что ты делал в нашем подвале, когда тебе было девять лет?

— Чего я только не делал в вашем подвале, когда мне было девять лет.

К моей радости, Линк сделал музыку потише, потому что она была ужасна, а он обязательно спросил бы мое мнение о ней, как делал это каждый день. Беда его группы, «Кто Убил Линкольна», была в том, что никто из них не умел толком ни играть на инструментах, ни петь. Но все его разговоры сводились к игре на ударных, к переезду в Нью-Йорк после выпускного и записи диска, что, вероятно, никогда не сбудется. По моему мнению, у него гораздо больше было шансов забросить трех-очковый мяч в корзину с парковки у спортзала, будучи пьяным и с повязкой на глазах.

Линк не собирался поступать в колледж, но в одном он меня обходил. Он точно знал, что именно он хочет делать в будущем, даже если у этого были туманные перспективы. У меня же была полная коробка брошюр разных колледжей, которые я не мог показать своему отцу. Мне бы подошел любой колледж, лишь бы он был как минимум за тысячу миль от Гатлина. Я не хотел прожить всю свою жизнь, как проживал ее мой отец — жить в одном и том же доме, в том же маленьком городе, в котором вырос, с теми же самыми людьми, которые никогда не мечтали уехать отсюда.

С одной стороны дороги тянулась вереница домов Викторианской эпохи, почти не изменившихся с момента их постройки сто лет назад. Моя улица называлась Хлопковый поворот, потому что раньше она обрамляла мили и мили бесконечных хлопковых плантаций, теперь же она обрамляла только Девятое шоссе, единственное, что изменилась с тех пор. Я взял несвежий пончик из коробки на полу машины:

— Это ты вчера вечером закачал в мой айпод такую странную песню?

— Какую песню? А что об этой скажешь? — Линк включил погромче один из своих последних демо-треков.

— По-моему с ней еще надо поработать. Как и со всеми остальными песнями, — это был текст, который в разных вариациях я произносил каждый день

— Ага, это над твоим лицом придется поработать, после того, как я тебе врежу, — это был текст, который он каждый день в разных вариациях произносил мне в ответ.

Я просмотрел свой плейлист:

— Песня; она вроде бы называлась «Шестнадцать лун».

— Не знаю о чем ты.

Песни не было. Она исчезла, хотя я слушал ее сегодня утром, и я знал, что она мне не почудилась, потому что она до сих пор крутилась у меня в голове.

— Если хочешь послушать песню, я тебе сейчас включу новую, — Линк посмотрел вниз, чтобы найти нужный трек.

— Эй, чувак, смотри на дорогу.

Но он так и не поднял глаз, а я краем глаза увидел, как мимо нас проезжает незнакомая машина…

На секунду вокруг меня исчезли все звуки: машины, шторма, Линка — все потонуло в тишине и двигалось словно в замедленной съемке. Я не мог отвести глаз от этой машины. Это было только лишь ощущение, которому я не мог дать определение. А потом машина проехала мимо нас и исчезла за поворотом. Я не знал этой машины. Я никогда ее раньше не видел. Вы себе и представить не можете, насколько это невозможно, ведь я знал здесь все машины до единой. В это время года туристов здесь не бывало. Никто не осмелится приехать в сезон ураганов. Эта машина была длинной и черной, похожей на катафалк. Может быть это было знамение. Может быть этот год будет куда хуже, чем я ожидал.

— Вот она. Черная Бандана. Эта песня сделает меня звездой.

К тому времени, как он взглянул на дорогу, машина скрылась из вида.