Религиозные идеи и утопии в социологии

Сен-Симон, Конт, Анфантэн, Базар, мечтавшие в конце XIX в. о новой религии и научном познании общества, были не только социологами, но и священниками. Связь между социологами и священниками возникла в момент зарождения социологии, однако в современной, профессионально ориенти­рованной науке она исчезла. А. Гоулднер с коллегами, опросив 6,5 тыс. чле­нов Американской социологической ассоциации, выяснили, что 27,6% рес­пондентов в то или иное время желали стать священниками¹.

Многие пионеры американской социологии были священниками либо сыновьями священников. Первые президенты Американского социологичес­кого общества Ф. Гиддингс,У. Томас, Дж. Винсент родились в семье священ­ников, а У. Самнер, А. Смолл, Ч. Уитерли, Лихтенбергер, Дж. Гиллин

¹ Couldner A. The Coming Crisis of Western Sociology. N.Y., 1970. P. 24.

и Ч. Хендерсон начинали свою карьеру в качестве священников, а затем уже стали социологами. Е. Фарис даже служил миссионером. Анализ биографий, проведенный в 1927 г. Л. Бернгардом и П. Бэкером, показал, что из 260 об­следованных социологов более 70 ранее являлись священниками либо закон­чили религиозную школу².

Неудивительна поэтому фраза А. Смолла, высказанная им в минуты ду­шевного подъема: «Со всей серьезностью и взвешивая каждое свое слово, заявляю, что социальная наука для меня — самое священное таинство, от­крывшееся мне». Евангелическая страсть и моралистическая риторика, в тона которых окрашивались произведения ранних американских социологов, объясняются их социальным происхождением и полученным образованием.

Не только американская, но и французская социология была тесно свя­зана с пророчеством. Это документально засвидетельствовал Ф. Мануэль в книге «Пророки Парижа»³. Наука о «социальном человеке» родилась в узком кругу французских интеллектуалов-утопистов (Тюрго, Кондорсе, Сен-Си­мон, Фурье, Конт), которые, подобно античным философам-перипатетикам, создавали новые идеи в неформальном общении и дружеских беседах — в небольших кафе, домашних гостиных, на улице. Происходило это в конце XVIII — начале XIX вв.

Восхищенные техническими достижениями научного прогресса, они ве­рили, что история складывается из человеческих поступков и движется энер­гией разума. Они верили, что социальный порядок можно изменить при помощи тех методов, которые использовались при свершении революции в физических науках. Люди все больше тянутся к знаниям, и это превращает­ся в мощное социальное движение. Человечество движется от теологической фазы к позитивной через метафизическую. Социология становится царицей социальных наук.

По данным Ф. Мануэля, французские утописты разработали практичес­кую программу позитивной научной религии. Первосвященнику, в роли которого мыслился Конт, подчинялись национальные пророки-социологи, реализующие идеалы переустройства общества на принципах гуманизма в каждой европейской стране. Им подчинялись низшие чины, выполнявшие работу на местах. Получалась сложная иерархическая система, подобная Римской католической церкви. Всего предполагалось подготовить 20 тыс. позитивистских священников (одного на 10 тыс. европейских семей). Согла­шаясь с мнением Ф. Мануэля, Р. Фридрихе полагает, что в своих сочинени­ях Конт настойчиво проводит мысль о социологе как священнике. Но своей жизнью, практическими шагами он демонстрирует иной образ: социолога — как пророка⁴.

Не только Конт, но и другие утописты рассуждали подобным образом. Каждый из них видел себя мессией, который прибыл на землю, чтобы спас­ти людей. Сен-Симон воображал себя не кем иным, как перевоплотившим­ся Сократом, О. Конт предпочитал связывать свой образ с именем святого Павла⁵.

:г L. American trends //A history of sociological analysis. L., 1979. P. 287.

mel F.E. The Prophets of Paris. Harvard, 1962.

drichs R.E. A Sociology of Sociology. N.Y., 1970. P. 70.

. P. 71.

В отличие от немецких социологов, французские мыслители, пророче­ствовавшие по поводу социальной науки, не были академическими филосо­фами. Для них любое действие было связано не с практикой, ас теорией. Они были глубоко верующими людьми, знали, каким хотят видеть будущее уст­ройство мира, и свои знания часто выражали в социальных манифестах. Подобно израильским мудрецам, они не были пророками в своем отечестве. Конта при жизни на родине не читали. Позитивизм получил признание в Англии благодаря проявленному к нему интересу со стороны Джона Стюар­та Милля и Герберта Спенсера. Конта читали в конце XIX в. многие интел­лектуалы в России. Позитивизм оказал особое влияние на М. Ковалевского. В Голландии, Италии, Швеции и США позитивизм поддерживала интелли­генция, создававшая небольшие кружки. Зато очень ограниченное влияние он оказал на Дюркгейма. Конта почитали в Латинской Америке — в Брази­лии его считали официальным философом, а на изображенном на националь­ном флаге гербе красовался девиз Позитивистской Церкви Конта — «Поря­док и Прогресс».

Образ социологии как символа веры и инструмента социальных реформ утвердился в США. По выражению пионера систематической социологии в Америке Лестера Уорда, истинным поводырем, Моисеем, выведшим людей из пустыни, явится наука. Действительным объектом науки служит то, что приносит благо человеку. Наука, не способная делать это, пусть даже посту­пающая так, как велит научный метод, нежизнеспособна.

Л. Уорд, один из основателей амери­канской социологии, целью своей жиз­ни считал создание социологической системы, которая помогла бы человече­ству достичь расцвета и благосостояния. Он писал, что предмет социологии — человеческие достижения. Они подра­зумевают не то, чем человек является, а то, что он делает. Достижение — это не структура, а функция. Анализируя уче­ние Л. Уорда, необходимо отметить, что ему, быть может, как никому в мире, удалось органично соединить жесткий натурализм Спенсера с гуманистически, ценностно-ориентированной социоло­гией. Получился оригинальный теоре­тический синтез, которого, пожалуй, не знала еще мировая социология.

Л. Уорд был ближе к О. Конту, чем к Г. Спенсеру, ближе к А. Смоллу, чем к У. Самнеру. Имея за плечами огром­ный практический опыт и хорошо зная оборотные стороны реальности, Л. Уорд оставался великим романтиком и идеалистом. Он верил в преобра­зующие возможности социологов, которые, по его убеждению, должны уп­равлять государством на основе изучения социологических законов. Подоб­но Конту, он мечтал заменить политику социологией. Следует присоединить­ся к точке зрения М. Бурового, заметившего: «Ранняя американская социология, возникнув в конце XIX в., была движима контовским стремле-

1G7

нием развить науку об обществе, которая сделает политику ненужной. Это, например, было бы верно в отношении самого раннего курса по социоло­гии — "Социологической динамики" Л. Уорда»⁶.

Американская социология в конце XIX в., как и французская социология в начале XIX в., начиналась с утопии и пророчества. Но если контовский утопизм был обращен к всемирной истории и социальному макрокосму, то уордовский утопизм — к обыкновенному человеку и социально-психологи­ческому микрокосму. О. Конт — социальный аутсайдер, человек, стоящий вне академического мира и вне государственной деятельности, — остался социальным прожектером. Л. Уорд — социально ангажированный деятель, академический ученый, государственный муж, подвижник — вошел в исто­рию как социальный реформатор.

Огромное место этика и религия занимали в жизни Уильяма Грехема Сам-нера(1840—1910), которого считают одним из основателей американской социологии. От своего отца — скромного, трудолюбивого эмигранта из Лан­кашира, механика по специальности, протестанта по религиозным убежде­ниям — Самнер унаследовал такие ценности, как трудолюбие, бережливость, благоразумие и умеренность, и всю жизнь придерживался этих ценностей. Их он проповедовал в своих сочинениях. Им рано овладела страсть к чте­нию — уже в 13 лет он прочитал «Иллюстрации к политической экономии» Г. Мартина, сочинения Д. Рикардо и Т. Мальтуса. Позже У. Самнер скажет о себе: «Основные идеи о труде, капитале, деньгах и торговле сформирова­лись в подростковом возрасте». Не меньшее влияние на него оказали идеи Дарвина о борьбе за существование и выживание сильнейшего. Уже став епископальным ректором в Йельском колледже, У. Самнер, оставаясь веру­ющим человеком, не отказался от концепции свободы предпринимательства и социального дарвинизма.

У. Самнер часто выступал в ведущих газетах, борясь с протекционизмом, защищая свободную торговлю, предупреждая о грядущей угрозе империализ­ма. Деятели республиканской партии добивались его отставки, но безуспеш­но. До конца жизни в нем видели радикального апостола дарвинизма.

Самнер и не скрывал, что историей правит борьба за выживание: между собой борются индивиды, классы, группы. Законы борьбы за существование объективны, они не могут устанавливаться или отменяться человеком. Так же объективны экономические законы. Экономические силы создают и раз­рушают социальные институты. Они воздействуют на человеческие интере­сы, а через них — на человеческую природу. В обществе, как и в природе, царит хрупкое равновесие, установленное борьбой за существование. Рефор­мы, проводимые государством, способны только нарушить его и ничего не исправить в обществе.

Кому призваны помочь реформы? — задается вопросом У. Самнер и от­вечает: тем, кого считают «слабыми». Но, во-первых, искусственно защищать тех, кто не выдерживает конкурентной гонки, — значит нарушать естествен­ный закон борьбы за существование, который сохраняет обществу самых сильных и наиболее приспособленных. Во-вторых, нет точных определений того, кого считать «слабым», а кого «сильным». Существуют трудолюбивые

юй М. Развитие американской социологии: дилеммы институционализации и профессиона-ии // Рубеж: Альманах социальных исследований. 1991. № 1. С. 75.

и ленивые, бережливые и транжиры, занятые и безработные. Если нам не нравится дарвиновский закон выживания наиболее приспособленных инди­видов, говорит У. Самнер, то останется лишь одно выживание наименее приспособленных.

Естественный отбор выносит на поверхность не только самых сильных, но и, будем объективны, самых достойных. Те, которые выигрывают в жизнен­ной схватке, делают карьеру, добиваются успеха, пользуются всеобщим ува­жением, если, конечно, не нарушают протестантской этики. Проигравшие — ленивые и неумеренные — опускаются на социальное дно. Общественное не­равенство отражает нормальное положение дел. Более того, оно справедливо и естественно. Не можем же мы сказать, что выживание сильнейших и гибель слабейших в стае волков или павианов несправедливы. Так же надо судить и человеческое общество. Борьба и выживание сильнейших — условие прогрес­са человеческой цивилизации.

Жесткий дарвинизм У. Самнера имел политическую подоплеку. Идеоло­гически он склонялся к консерватизму. Капитализм хорош потому, что ос­новывается на выживании сильнейших. Они составляют класс зажиточных и богатых граждан. Слабые и ленивые занимают нижнюю ступеньку соци­альной пирамиды. Эволюционная модель общества использовалась У. Сам-нером для оправдания существующей классовой системы. Согласно его воз­зрениям, на вершине пирамиды оказываются самые способные и полезные для общества социальные группы. Менять что-либо в такой системе столь же вредно, сколько и бесполезно. Сознательное вмешательство, особенно государственное, способно только нарушить естественный ход событий. Социальные реформы не улучшают, а ухудшают ситуацию, неумело < коррек-

Врезка

Н. Кауппи

Социолог как моралист

До 90-х гг. Бурдье держался поодаль от поли­тики, но с 1995 г. он активно защищает обез­доленные группы французского общества, тем самым присоединившись к французской тра­диции политической активности интеллектуа­лов. В 1995 г. на Лионском вокзале в Париже Бурдье стоял позади цепочки безработных железнодорожников. В том же году группа ин­теллектуалов, возглавляемая Бурдье, подпи­сала призыв к солидарности с Декабрьским Движением, созданным, чтобы защитить ра­ботников коммунальных служб, которым гро­зили массовые увольнения и сокращение фи­нансирования. На следующий год он атаковал СМИ в своей маленькой книжке «О телевиде­нии». Свою последующую работу «Акты сопро­тивления» он посвятил разоблачению мифа о триумфе неолиберальной экономической док­трины. Иконоборческий дух Бурдье уходит корнями в его же теорию, где опасность и не­обходимость безотлагательных действий ока-

зываются сильнее здравого смысла и осмот­рительности, где рисуется апокалиптическая картина неизбывного гнета, который являет­ся необходимым условием существования ин­теллектуалов как героев и освободителей. Од­нако в противоположность таким фигурам, как Золя и Сартр, Бурдье в качестве профессора College de France явственно совмещает науч­ную легитимность с более традиционной ро­лью пророка, вмешивающегося в политику. Многие из его политических выступлений име­ют отношение к различным социальным про­блемам, в которых он компетентен как социо­лог. Но в отличие от интеллектуалов типа Пье­ра Видаля-Наке, которые специализируются на конкретных вопросах и пунктуально высту­пают по их поводу, Бурдье ближе к сартровс-кому типу «интеллектуала-на-все-руки». Как и его предшественники — Золя, Сартр и Фуко, — Бурдье смешивает в своем дискурсе попули­стские и интеллектуальные воззрения на по­литику. С одной стороны, Бурдье, выступая как представитель элиты, клеймит серость поли­тики, масс-медиа и своих оппонентов-интел­лектуалов; с другой стороны, он считает поли-

тируя» природу. Таким образом, священник А. Смолл и публицист У. Сам-нер оказались по разные стороны баррикады.

А. Смолл (1854—1926) происходил из семьи священника, поэтому полу­чил основательное образование в области теологии. Его жизненный уклад и характер вполне способствовали разделяемым им христианским ценностям братской любви. Видимо, он ощущал себя в жизни скорее подвижником, нежели теоретиком или эмпириком. Научную кафедру он превращал в три­буну, с которой проповедовал окрашенное в религиозные тона социологи­ческое учение о человеческих интересах.

Он не создал оригинальной и плодотворной теории. По всей видимости, А. Смолл к этому и не стремился. Его притягивала практическая деятель­ность. Социологию он ценил скорее как инструмент улучшения общества и оптимальную основу для развития социального планирования. А. Смолл считал, что социология должна давать практические рекомендации для про­ведения социальных реформ, которые призваны улучшать деятельность со­циальных институтов.

Жизнь современного идола интеллектуальной социологии Пьера Бурдье (1930—2002) — это попытка соединить карьеру ученого-социолога и интел­лектуала-практика. В мае 1968 г. Бурдье поддержал студентов и с тех пор постоянно критиковал то европейский истеблишмент и политические влас­ти, то европейских интеллектуалов, возомнивших себя небожителями. На президентских выборах 1981 г. он поддержал комического актера Колюша, который позиционировал себя как народный противовес партиям истеблиш­мента и таким кандидатам, как Франсуа Миттеран и Валери Жискар д'Эс-тен. В 80-е гг. Бурдье был близок к независимым левым в лице Объединен­ной социалистической партии Мишеля Рокара. В середине 90-х гг. Бурдье прослыл пламенным защитником безработных. Он выходил вместе с ними на парижские улицы, а в прессе, активно разоблачая экономические докт-

з мошенниками, сидящими на шее у про-) народа. Подобно Золя, публично атако-1ему Феликса Фора, Бурдье бросил вызов у Титмейеру, главе Центрального банка

1ЭНИИ.

гегия Бурдье повторяет выбор, сделанный 1я, и Сартром: интеллектуалу никак не сле-участвовать в политической деятельности з демократические или партийные полити-

че механизмы. Левые политики именуют ье противником демократии, а правые уп-от в том, что Бурдье воскрешает традицию 1лектуала-бунтаря. Подобно Сартру, Бур-читает людей, стоящих у власти, мерзав-(«salauds»). В конце 1998 г. дело шло к

тому, что Бурдье мог возглавить протестный список на предстоящих (июньских 1999 года) выборах в Европарламент, как это сделали Бер-нар-Анри Леви и Леон Шварценберг в 1994 г. Особенно всполошились социалисты и комму­нисты. За счет этой все возраставшей публич­ности Бурдье превратился во «французского интеллектуала номер один». Неудивительно, что пресса уже пишет о «деле Бурдье» по аналогии с делом Дрейфуса.

Как и Сартр, Бурдье занялся издательской дея­тельностью: в 1965 г. он основал книжную серию «Здравый смысл» («Le sens commun») в изда­тельстве «Editions de Minuit», в 1975 г. — журнал по социальным наукам «Actes de la recherche en sciences sociales» (где стал главным редакто­ром), а затем — общеевропейское книжное обо­зрение «Liber», выходящее на нескольких евро­пейских языках. В 1996 г. Бурдье создал на базе своей кафедры в College de France новое изда­тельское предприятие «Liber / Raisons d'agir». В серии «Raisons d'agir» («Поводы к действию») он выпускает 30-франковые брошюры, посвя-

рины неолиберализма, разрабатывал стратегию сопротивления господству монополий и глобализации.

П. Бурдье полагал, что социология — и в теории, и на практике — должна защищать демократические идеалы, а еще более конкретно — отстаивать республиканские ценности. Основная задача социолога — научное исследо­вание феномена социального неравенства, а задача интеллектуала — симво­лическая борьба за справедливость и равенство. Цель предложенной Бурдье социологической программы — построение справедливого, основанного на республиканских ценностях общества. Подобно Платону, Бурдье увязывает общечеловеческий этический проект — создание справедливого общества — с проектом научным, т.е. с поиском истины. Социолог не может стоять вне определенной системы ценностей. От его нравственной позиции зависит то, каких научных успехов он добьется и какое влияние на общество сможет оказать. Сам Бурдье занимал активную жизненную позицию, будучи ученым, политическим активистом, издателем и редактором. Исследователь его твор­чества Н. Кауппи так написал о нем:

«В середине 90-х Бурдье стал пламенным защитником безработных и вышел вместе с ними на парижские улицы; также он принялся разоб­лачать экономические доктрины неолиберализма; короче, он сделался сартровским интеллектуалом в полном смысле этого термина. Большин­ство наблюдателей сочло, что этот прыжок из библиотеки на улицу ра­зорвал биографию Бурдье надвое: на карьеру ученого-социолога и на жизнь активиста-общественника. Стержнем общественной деятельно­сти Бурдье стали моральный пафос и идеалы, отсутствующие, как при­нято считать, в его научных трудах. И верно: согласно его теории, со­противляясь власти господствующих классов, мы скорее воспроизво­дим, чем подрываем это господство — то есть Бурдье-теоретик смотрит на социальную реальность весьма пессимистично. Напротив, в своей деятельности интеллектуала-практика Бурдье наглядно доказал эффек-

щенные таким злободневным проблемам, как коммунальные службы, масс-медиа и нашествие неолибералов. Также Бурдье стал одним из ос­нователей Парламента интеллектуалов. В отличие от Золя и Сартра, в лице Бурдье ми­фическая фигура интеллектуала-одиночки трансформировалась в фигуру интеллектуала-менеджера, который правит не только научной империей (College de France, а также Ecole des hautes Otudes en sciences sociales — Высшая школа социальных исследований), но еще и из­дательской. Сегодня это целая интеллектуаль­ная сеть, включающая в себя и такие популяр­ные издания, как еженедельный телегид «TOIOrama», молодежное приложение к газете «Le Monde» — «Les inrockuptibles», а также вли­ятельный еженедельник «Le Monde diplo­matique», выходящий на английском, испанском и других европейских языках. В эту сеть входит и такая общественная организация, как АТТАС («Association pour la taxation des tran-sactions financieres pour I'aide aux citoyens» — «Ассоциа-

ция за налогообложение финансовых операций в помощь гражданам»), объединяющая журнали­стов «Le Monde diplomatique», которые добивают­ся принятия «тобеновского» налога на перемеще­ния капитала. «Сеть» Бурдье не ограничивается пределами Франции. В масштабе Европы Бур­дье открыто выступает как вождь интеллектуа­лов, которые, как все яснее становится в наши дни, образуют единое международное и меж­дисциплинарное сообщество. Символическая власть больше не сводится к личной харизме; теперь она скорее означает способность моби­лизовать индивидов, превратить их в гибкую, расширяющуюся сеть агентов, основными узла­ми которой являются институты, ассоциации и издания, пропагандирующие близкое Бурдье мировоззрение.

Источник: Кауппи Н. Социолог как моралист: «практика теории» у Пьера Бурдье и француз­ская интеллектуальная традиция // http:// scripts.online.ru/magazine/nlo/n45/kauppi.htm

тивность своих стратегий сопротивления господству и глобализации. Однако это отделение созерцания от действия, теории — от практики, критики власти интеллектуалов — от пользования ею в жизни слишком безупречно-красиво, чтобы быть правдой. Вместо того чтобы акценти­ровать полярность этих противоположностей, я хотел бы высказать предположение, что два Бурдье — молодой и старый — имеют одно свя­зующее звено, и это звено — этика. Этика всегда присутствовала в ра­ботах Бурдье при всей их научности. Республиканские ценности позво­лили Бурдье перейти от теории практики к практике теории, обнажив при этом противоречия и амбивалентность как его научной работы, так и его деятельности в качестве политического активиста. Без этикиЧео-рия не может стать практикой. Без этики научная легитимность не мо­жет быть использована в качестве символической власти»⁷.

По мнению Н. Кауппи, и для Франции, и для Европы, и для США Бур­дье сегодня — не просто ученый, добившийся больших успехов, но фигура большего масштаба. Во французской прессе он предстает как опасный чело­век, один из тех, кому хватает духа взять огонь на себя, когда встает вопрос о власти интеллектуалов. В этом смысле публичный имидж Бурдье во Фран­ции воспроизводит черты французского героического интеллектуала, роман­тика, в одиночку противостоящего коллективным предрассудкам и иллюзи­ям. Он один достаточно храбр, чтобы пролить свет на реальное положение дел. Он совмещает в себе радикального политического активиста и ученого, развенчивающего мифы⁸.