Ирвинг Гофман «Порядок социального взаимодействия».

1) Как И.Гофман определяет социальное взаимодействие?

В узком смысле социальное взаимодействие можно определить как нечто неповторимое, происходящее в социальных ситуациях, т. е. в средах, в которых два или более индивида находятся в физическом реактивном присутствии друг друга. (По допущению, телефон и по­чта представляют собой редуцированную версию первичного реаль­ного взаимодействия.) Этот исходный пункт теоретизирования от взаимодействия телом-к-телу парадоксальным образом допускает возможную изначальную необязательность одного из центральных типов социологических различений, а именно — стандартного про­тивопоставления деревенской и городской жизни, домашней и пуб­личной обстановки, интимных долговременных отношений и от­ношений быстротечно-безличных и т. п. В конце концов, правила дорожного движения для пешеходов можно изучать как на пере­полненных кухнях, так и на переполненных улицах, правила вме­шательства в разговор — как за домашним завтраком, так и в залах суда, ласковые обращения — как в супермаркетах, так и в спальне. Если здесь и сохраняются различия традиционного типа, то, что они собой представляют, остается еще открытым вопросом.

Многие годы я пропагандировал эту область «взаимодействия лицом-к-лицу» как аналитически плодотворную и чрезвычайно важную — как область, которую можно бы назвать, за неимением более удачного термина, «порядком взаимодействия», и предпоч­тительный метод изучения которой — микроанализ. Мои коллеги отнюдь не были потрясены достоинствами такого открытия.

2) Что понимается под социальной ситуацией?

Это же несомненный факт человеческого бытия, что для боль­шинства из нас наша каждодневная жизнь протекает в присутствии других: иными словами, кем бы ни были эти другие, наши действия, скорее всего, будут, в определенном узком смысле, помещены в со­циальную ситуацию. И помещены так, что действия, осуществляе­мые в полном уединении, можно легко охарактеризовать этим спе­циальным условием. Разумеется, всегда можно ожидать, что факт социальной обусловленности ситуацией будет иметь некоторые последствия, хотя иногда явно незначительные. Эти последствия традиционно рассматривались именно как «последствия» чего-то, т. е. как показатели, характерные выражения или симптомы соци­альных структур, таких, как общественные отношения, неформаль­ные группы, возрастные ранги, гендерные группы, этнические мень­шинства, общественные классы и т. п., при отсутствии серьезного интереса к этим последствиям как к самостоятельным данным. Весь фокус, конечно, в разной концептуализации этих последствий, больших или малых, так чтобы общее в них можно было извлечь и проанализировать и чтобы формы социальной жизни, от которых они производны, можно было социологически воссоздать и катало­гизировать, тем самым выявляя то, что свойственно жизненному миру взаимодействия. Этим путем можно двигаться от просто на­ходящегося в ситуации к ситуационному, т. е. от того, что как бы случайно оказалось в данных социальных ситуациях (и могло бы без больших изменений быть помещено вне их), к тому, что могло бы произойти только в ансамблях лицом-к-лицу.

Что можно сказать о процессах и структурах, свойственных это­му порядку взаимодействия? Я постараюсь дать некоторое пред­ставление о них.

Все отличительное во взаимодействии лицом-к-лицу будет, ве­роятно, относительно ограниченным в пространстве и наверняка — во времени. Кроме того, в отличие от социальных ролей в традици­онном смысле здесь почти нет потенциальной или скрытой фазы. Откладывание начатого процесса взаимодействия оказывает на него относительно огромное влияние, и паузу нельзя слишком затяги­вать без глубокого изменения того, что происходит во взаимодей­ствии. Ибо всегда в данном порядке взаимодействия сосредоточен­ность и вовлеченность участников (хотя бы в форме мобилизации их внимания) является критической переменной, а эти когнитив­ные состояния нельзя поддерживать достаточно долго или много­кратно испытывать на прочность насильственными перерывами и отклонениями в сторону. В процесс взаимодействия по природе вещей вовлекаются неизбежные психобиологические элементы: эмоции, настроения, познавательные и телесные ориентации, мус­кульные усилия. Легкость и тяжеловесность, самозабвенная непри­нужденность и осторожная осмотрительность становятся при этом центральными характеристиками взаимодействия. Заметим еще, что порядок взаимодействия застает людей в той фазе их существо­вания, которая в значительной мере перекрывается и совпадает с социальной жизнью других биологических видов. Ведь не считать­ся с аналогиями между способами личного приветствия у живот­ных и человека так же глупо, как и искать причины больших войн в генетической предрасположенности к ним.

3) Какие две формы идентификации выделяет автор?

Еще один важный момент. Один человек может охарактеризовать другого благодаря способности прямо наблюдать и слышать этого другого. Такая характеристика организована вокруг двух фундамен­тальных форм идентификации: категориальной формы, требующей размещения этого другого в одной социальной категории (или бо­лее), и индивидуальной формы, посредством которой наблюдаемый субъект идентифицируется как уникальная, отличающаяся от всех других личность по наружности, тону голоса, звучанию имени или другим персонально-отличительным признакам. Эта двойная воз­можность — категориальной и индивидуальной идентификации — необходима для осуществления взаимодействия во всех сообществах, за исключением отживших свой век малых изолированных общин, и действительна также для социальной жизни некоторых других био­логических видов. (Я вернусь к этой теме позднее.)

4) Что представляет собой порядок взаимодействия?

Говоря о порядке взаимодействия, я употребляю до сих пор предполагавшийся само собой понятным термин «порядок», и по­тому здесь требуется некоторое пояснение. В первом приближении я намерен относить его к некой области деятельности, к конкрет­ному роду деятельности, как в словосочетании «экономический порядок». При этом не подразумевается никаких выводов относи­тельно того, насколько «упорядоченной» обычно является такая де­ятельность, или относительно роли норм и правил в поддержании такой упорядоченности, какая преобладает. И все же мне кажется, что как уклад деятельности взаимодействие, возможно более лю­бой другой деятельности, является фактически упорядоченным, и что эта упорядоченность основана на обширном фундаменте раз­деляемых всеми участниками когнитивных (или даже норматив­ных) предпосылок и самоограничений. Как данное множество та­ких взаимодействий возникает исторически, распространяется и сокращается в географическом пространстве с течением времени, и как конкретные люди в любом отдельно взятом месте и времени приобретают взаимопонимание — все это хорошие вопросы, но не те, которыми я могу заниматься сейчас. Результаты нашего порядка взаимодействия можно легко пред­ставить как следствия систем разрешительных условностей типа основных правил какой-то игры, правил дорожного движения или синтаксических правил данного языка. Как часть этой перспекти­вы можно отстаивать два объяснения. Первое следует догме, что суммарный результат данного множества условностей состоит в том, что все участники платят малую цену и получают большие удобства в общении, — идея, говорящая, что любая условность, которая облегчает координацию, будет действовать, пока каждый имеет стимул поддерживать ее, причем отдельные условности сами по себе не имеют самостоятельного значения. (Сначала, конечно, имеет значение то, как определяются «условности».) По второму объяснению, упорядоченное взаимодействие рассматривается как продукт нормативного согласия (консенсуса). Это традиционный социологический взгляд, будто люди бездумно принимают без до­казательств правила, которые они тем не менее ощущают по при­роде справедливыми. Между прочим, обе эти перспективы предпо­лагают, что ограничения, применяемые к другим, применяются также и к себе, что другие «я» одинаково смотрят на ограничения относительно своего поведения, и что каждый понимает, что ему обеспечивает это самоподчинение.

5) В чем выражается зависимость людей от порядка?

Люди обходятся сиюминутными соглашениями во взаимодействии по многообразным причинам, и из их молчаливой поддержки како­го-то приспособительного соглашения нельзя вывести, что, к при­меру, они будут негодовать или сопротивляться его изменению. Очень часто за видимой общностью и согласием скрывается игра смешанных мотивов.

Заметьте к тому же, что люди, которые систематически наруша­ют нормы порядка взаимодействия, могут тем не менее быть зави­симыми от них большую часть времени, включая какое-то время, в течение которого они активно заняты этими нарушениями. В конце концов, почти все акты нарушения смягчаются самим нарушите­лем, предлагающим своего рода обмен, однако нежеланный для жертвы, и чтобы добиться его, нарушитель конечно же предполага­ет сохранность речевых норм и условностей угрожающей жестику­ляции. То же происходит и в случае абсолютно недоговорного, од­ностороннего насилия. Убийцы должны учитывать и использовать условленные потоки уличного транспорта и условленные представ­ления о нормальном внешнем виде, если они хотят занять выгод­ную позицию, чтобы атаковать свою жертву и вовремя сбежать со сцены преступления. Большие холлы, лифты и аллеи могут быть опасными местами, потому что имеют шанс оказаться пустыми и укрытыми от взглядов каждого, за исключением жертвы и напада­ющего. Но за использованием благоприятных возможностей, пре­доставляемых злодею этими местами, стоит его умение опираться на общепринятые представления о нормальном внешнем виде, и это умение позволяет ему входить в зону преступления под видом человека, не злоупотребляющего правом свободного перемещения, и покидать ее. Все сказанное должно напомнить нам, что почти во всех случаях уклады взаимодействия способны противостоять сис­тематическим нарушениям (по меньшей мере, на короткий срок) и поэтому, хотя в интересах данного человека убеждать других, буд­то их уступчивость необходима для поддержания порядка, и выка­зывать очевидное одобрение их конформизму, зачастую бывает не в интересах самого этого индивида (учитывая их разнообразие) лично придерживаться требуемых от других тонкостей.

6) Перечислите основные подразделения взаимодействия и кратко охарактеризуйте каждое.

1. Можно начать с лиц, как неких передаточных сущностей, т. е. с подвижных человеческих особей. В общественных местах мы встречаем «одиночек» (группу из одного лица) и «компании» (группу более чем из одного лица), и такие группы толкуются как самодостаточные единицы для целей участия в потоке обыденной общественной жизни. Можно также упомянуть несколько более крупных подвижных, единиц, например, колонны и процессии и, как предельный случай, очередь, выступающую в качестве стацио­нарной подвижной единицы. (Любое упорядочение доступа к чему-либо по времени участия в действии можно, при разумном расши­рении, назвать очередью, но здесь я так не поступаю.)

2. Далее, хотя бы только в целях повышения эвристичности и последовательности в словоупотреблении, имеет смысл несколько уточнить термин «контакт». Контактом я буду называть любое собы­тие, когда индивид вступает в сферу ответного соприсутствия друго­го, будь то в форме физического соприсутствия, телефонной связи или обмена письмами. Поэтому я считаю частями контакта все те взаимные попадания в поле зрения и обмены, которые случаются за время одного такого события. Так, беглый уличный обмен взгляда­ми, разговор, обмен все более скупыми приветствиями при встречах в одном кругу общения, взгляд на присутствующих трибунного ора­тора — все подходит под определение единичного контакта.

3. Имеется также обширный класс собраний, когда люди физи­чески сходятся вместе в маленький кружок как полноправные со­знательно ответственные участники некоего явно взаимозависимо­го предприятия, где сам период участия обставлен известного рода ритуалами, или легко допускает их появление. В некоторых случа­ях действует лишь горстка участников, на минимальном уровне поддерживается разговор того рода, который можно рассматривать как имеющий какую-то самоограничивающую цель, и поддержи­вается видимость, будто каждый, в принципе, имеет одинаковое право на свое участие в разговоре. Такие разговорные схватки мож­но отличать от собраний, где председательствующий управляет очередностью выступлений и решает вопрос об их уместности: таковы всевозможные «слушания», «суды» и прочие юридические процедуры. Всем этим основанным на разговорах видам деятель­ности следует противопоставить многие взаимодействия, где впле­тенные в них действия не требуют озвучивания и где разговор, если он вообще возникает, проходит как обрывочное, приглушенное по­стороннее включение или как нерегулярное вспомогательное сред­ство для координации осуществляемых в данный момент действий. Примерами таких взаимодействий являются карточные игры, про­цессы обслуживания, занятия любовью и «комменсалистские» от­ношения между людьми.

4. Следующей будет универсальная сценическая форма, при ко­торой деятельность протекает перед аудиторией. Представленное таким образом может быть разговором, состязанием, формальным заседанием, спектаклем, киносеансом, музыкальным исполнением, демонстрацией ловкости или трюкачеством, образцом красноречия, церемонией, комбинацией всего этого. Представляющие будут на­ходиться либо на каком-то возвышении, либо в кольце зрителей. Размер аудитории мало связан с тем, что представляется (хотя он должен соответствовать условиям размещения, которые позволяют видеть сцену), и главная обязанность зрителей — оценивать, а не действовать самим. Конечно, современные технологии взорвали этот институт взаимодействия, включив в него громадные отдален­ные аудитории и расширенную массу материалов, которые могут быть вытащены на всеобщее обозрение. Но эта сценическая форма сама по себе очень хорошо отвечает требованиям сосредоточения потенциально большого числа индивидов на единственном фокусе созерцательного и познавательного внимания, что возможно толь­ко если зрители согласны чисто заместительно вникать в чужой опыт, представляемый на сцене.

5. Наконец, можно упомянуть праздничные общественные собы­тия. Я имею в виду собрания индивидов, допускаемых на эти меро­приятия на каком-то контролируемом основании под знаком и в честь некоторых совместно признаваемых обстоятельств. Вероятно, там сложится некое общее настроение или тон, определяющий круг во­влеченности участников. Они организованно прибывают на место действия и так же отбывают. Обстановкой единственного события может служить больше чем одна ограниченная зона, эти зоны связа­ны так, чтобы сделать удобным движение, смешение и циркуляцию взаимных реакций. В круге своего действия любое общественное событие, по всей вероятности, создает обстановку для множества разных маленьких концентрированных эпизодов, разговорных и ино­го рода, и очень часто оно будет выдвигать на первый план (и фикси­ровать) сценически заметную деятельность. При этом часто будет возникать ощущение некой зоны официальных действий, время до начала которых характеризуется позволительностью нескоординиро­ванных проявлений общительности, а время после — чувством ос­вобождения от выпавших на чью-то долю обязанностей. Как прави­ло, там будет наблюдаться какое-то предварительное планирование, иногда даже программа действий, и сложится в общих чертах специ­ализация функций между обслуживающим персоналом, официаль­ными организаторами и неофициальными участниками. Вся эта дея­тельность как целое заранее воспринимается — глядеть ли вперед или назад — неким единым, сообщаемым другим событием. Празд­ничные общественные события можно рассматривать как самую крупную единицу взаимодействия, являющуюся, по-видимому, един­ственной его разновидностью, которую возможно растянуть на ряд дней. Но обычно праздничное событие, раз начавшись, будет непре­рывно продолжаться до конца.

7) Каким образом ситуационные эффекты могут воздействовать на социальные структуры?

С самого начала здесь присутствует нечто столь очевидное, что кажется само собой разумеющимся и не стоящим внимания: опреде­ленное прямое воздействие ситуационных эффектов на социальные структуры. Можно сослаться на три примера из таких явлений.

1. Поскольку сложная организация становится зависимой от конкретного персонала (обычно персонала, сумевшего занять пра­вящие роли), постольку ежедневная череда социальных ситуаций на работе и после нее, т. е. ежедневная жизненная круговерть, в которой эти персонажи могут потерпеть ущерб или быть похищен­ными, оказывается также множеством ситуаций, в которых могут пострадать и их организации. В этом отношении уязвимы спекуля­тивные предприятия, семьи, связи, особенно те, которые состоялись на территориях в высокими показателями преступности. Хотя в разных местах и временах эта тема способна привлекать большое общественное внимание, мне она кажется теоретически малоинте­ресной: рассуждая аналитически, неожиданные смерти от есте­ственных причин вносят в организации почти такие же возмуще­ния. В обоих случаях мы имеем дело просто-напросто с риском.

2. Как уже понятно без слов, очень большая доля работы организа­ций: принятие решений, передача информации, тесная координация физических действий — делается лицом-к-лицу, требует именно та­ких личных контактов и уязвима для свойственных им последствий. Иначе говоря, поскольку агентов социальных организаций любого масштаба можно убеждать, обманывать, льстиво превозносить, запу­гивать, или влиять на них другими способами, доступными только в контактах лицом-к-лицу, постольку и здесь тоже наш порядок взаимо­действия прямо затрагивает макроскопические образования.

3. Существуют рабочие контакты, в которых «впечатление», производимое субъектами в течение взаимодействия, влияет на их жизненные шансы. Институционально признанный пример это­го — обязательное собеседование, проводимое школьными советни­ками, психологами отдела кадров, психиатрами-диагностами и су­дебными чиновниками. В менее откровенной форме такая работа с людьми вездесуща: каждый человек стоит на страже чего-то. Даже дружеские отношения и брачные узы (по крайней мере, в нашем об­ществе) можно проследить вспять к некоему событию, когда из слу­чайного контакта вышло нечто большее, чем было нужно.

8) Как проявляется ритуальная сторона социального взаимодействия?

Я коснулся прямых связей между социальными структурами и порядком взаимодействия не потому, что имею сказать о них нечто новое или принципиальное, но всего лишь с намерением создать нужный контраст для тех пограничных явлений, которые рассматри­ваются чаще всего, а именно, для дюркгеймовских эффектов. Вы все знаете, что такое церковная литания. Определяющая черта собраний лицом-к-лицу в том, что в них и только в них одних мы можем под­гонять образ действий и драматическую форму к содержаниям, ко­торые иначе не воспринимаются чувствами. Через костюм, жест и постановку тела мы способны изобразить и представить разнообраз­ный список нематериальных вещей, у которых общего только факт, что они имеют какое-то значение в нашей жизни и все-таки не дают о себе знать. Это могут быть: заметные события в прошлом, миро­воззренческие представления о космосе и нашем месте в нем, наши идеалы относительно лиц разных категорий, общественных отно­шений и больших социальных структур. Такие воплощения незри­мого сосредоточены в церемониях (в свою очередь вплетенных в праздничные общественные события) и предположительно позволя­ют участникам подтвердить привязанность к своим коллективам и обязательства перед ними, а также оживить свои основные убежде­ния. Здесь торжественное прославление какого-то коллектива оказы­вается сознательным поводом для определенного социального собы­тия, заключающего в себе такое прославление, и оно естественным образом входит в организацию этого события. Колебания масшта­бов таких праздничных событий велики: на одном конце — коро­нации, на другом — торжественный обед двух пар вне дома (этот все более общепринятый ритуал принадлежности к среднему клас­су — ритуал, которому мы все придаем и от которого получаем заметный общественный вес).

Социальная антропология провозглашает эти разнообразные це­ремонии своей епархией, и поистине лучшая их трактовка в совре­менных сообществах имеется в книге Ллойда Уорнера «Живые и мертвые». Оказалось, что секулярные массовые общества не стали враждебными к таким праздничным церемониям, например, как до­кументально показал недавно Кристал Лейн, советское общество в действительности изобилует ими. Ритуальные благословения мо­гут убывать в числе и значимости, но по-прежнему не испытывать недостатка в поводах, по которым в один прекрасный момент они могли бы быть предложены.

И похоже, эти случайные поводы имеют макроструктурные последствия. Например, Абнер Коэн сообщает нам, что карнавал карибских ударных оркестров, начинавшийся в лондонском районе Ноттинг Хилл как многонациональное гуляние одного жилого квар­тала, закончилось основанием политической организации выходцев из Вест-Индии; что начатое как ежегодный публичный Праздник банка (в сущности, эфемерное событие, жизнь которого совпадала со сроком жизни непосредственного взаимодействия) закончилось как некое самовыражение политически сознательной группы — самовыражение, в этом качестве существенно помогающее создавать такой структурный контекст, в каком оно стало бы заметным. Так что упомянутый карнавал можно в большей мере считать при­чиной социального движения и его последствий для формирования группы, чем ее самовыражением. Подобно этому Саймон Тейлор убеждает нас, что календарь политических празднеств, принятый национал-социалистическим движением в Германии, — календарь, бывший гитлероцентричной версией основных христианских цере­моний, — играл важную роль в упрочении власти нацистской партии над нацией. Ключевым событием в этом ежегодном цикле был, по-видимому, имперский День партии, проводимый на Цеппелиновом поле в Нюрнберге. На этом месте можно было собрать почти чет­верть миллиона человек, одновременно предоставив им всем воз­можность видеть сцену действа. Само это число людей, в унисон откликавшихся на одни и те же сценические события, явно имело продолжительное влияние на некоторых участников. Несомненно, перед нами здесь формирующий случай ситуационного события, и несомненно, что самая интересная проблема не в том, как ритуал отражал нацистские доктрины относительно мира, а в том, как этот ритуал сам по себе вносил очевидный вклад в политическую геге­монию его устроителей.

В этих двух примерах (допускаю, отчасти крайних) мы имеем прямой скачок от эффекта рожденного во взаимодействии к полити­ческой организации. Несомненно, любые массовые сборища (осо­бенно такие, где происходит коллективная встреча с авторитетной властью) могут иметь долговременное влияние на политическую ориентацию участников подобного обряда.

Далее, хотя, по-видимому, достаточно легко определить коллек­тивные сборища, проецируемые церемонией на поведенческом эк­ране, и привести, как я только что сделал, свидетельства решающего вклада, какой эта проекция может внести в само содержание проис­ходящего, — совсем другое дело уметь показать, что из церемонии в общем выходит нечто макроскопически значимое, по крайней мере, в современном обществе. Люди, которые занимают положение, по­зволяющее санкционировать и организовывать такие события, час­то оказываются лицами, играющими в них главную роль, и эти функционеры всегда, по-видимому, оптимисты в отношении ре­зультатов. Но фактически связи и взаимоотношения, которые мы церемонизируем, могут быть так ослаблены, что периодически по­вторяющийся праздничный обряд в их честь — это все, что мы готовы для них сделать, и потому они выражают не столько нашу социальную реальность, сколько нашу ностальгию, нашу больную совесть и наше запоздалое почитание того, что более никого не обязывает. (Когда друзья переезжают в другой город, празднование случайных встреч может стать основным содержанием, а не просто выражением отношений дружбы.) Более того, как предположили Мур и Майерхофф, категории лиц, соединившихся в церемонии (и, следовательно, вовлеченные в нее структуры), возможно, никог­да уже не сойдутся вместе снова ни церемониально, ни как-нибудь иначе. Может быть единожды представлен одномоментный срез разнообразно сталкивающихся интересов — и ничего больше. Оп­ределенно, такие торжественные обряды, как президентское посла­ние, необязательно имеют результатом новый возврат членов ауди­тории к дисциплине и исповеданию веры, под знаменем которого они собираются. В действительности всякий человек может наде­яться, что воспоминания о том, как было потрачено время, скоро изгладятся, позволив каждому на следующий год присутствовать на мероприятии снова, снова зарекаясь приходить сюда. В итоге, сентименты насчет укрепления структурных связей больше способ­ствуют проведению какого-то торжественного мероприятия, боль­ше служат дополнительным источником вовлечения людей, чем все такие события служат усилению того, что питает эти чувства.

9) Как связаны социальные отношения и порядок взаимодействия?

Из всех социальных структур, которые соприкасаются с поряд­ком взаимодействия, видимо, наиболее интимно связаны с ним со­циальные отношения. О них я хочу сказать несколько слов.

Думать о количестве или частоте взаимодействия лицом-к-лицу между двумя чем-то связанными индивидами — двумя полюсами отношения — как о так или иначе основополагающих факторах этого их отношения есть, со структурной точки зрения, наивность, видимо, считающая близкую дружбу моделью для всех обществен­ных отношений. И все же, без сомнения, существует тесная связь между этими отношениями и порядком взаимодействия. Возьмем для примера (в нашем собственном обществе) фе­номен знакомства или, еще лучше, «взаимоузнаваемости». Это важнейший институт с точки зрения того, как мы обращаемся с людьми в нашем непосредственном (или нашем телефонном) присутствии, — ключевой фактор в организации социальных кон­тактов. Он подразумевает право и обязанность взаимно принимать и открыто признавать индивидуальную опознаваемость другого во всех случаях нечаянной пространственной близости. Это отноше­ние, однажды установленное, определяется как продолжающееся пожизненно, — свойство, с гораздо меньшей точностью приписы­ваемое брачным узам. Социальное отношение, называемое нами «простым знакомством», включает взаимную узнаваемость и мало что еще кроме этого, образуя поэтому некий предельный случай — категорию социального отношения, чьи следствия ограничены при­менительно к социальным ситуациям, ибо здесь обязанность сви­детельствовать об этом отношении и есть само отношение. И это свидетельство есть сущность данного взаимодействия. Знание име­ни другого и право использовать его в обращении, между прочим, подразумевает способность определять, кто именно завязывает раз­говор. Аналогично, приветствие, как полагается, отданное попут­но, подразумевает начало контакта.

Когда кто-то стремится к «более глубоким» отношениям, взаи­моузнаваемость и следующие из нее обязанности остаются дей­ствующим фактором, но уже не определяющим. Появляются и дру­гие связующие элементы между этими отношениями и порядком взаимодействия. Обязанность походя обмениваться приветствиями расширяется: данная пара знакомцев может посчитать своим дол­гом прервать независимые курсы действий обоих, так что развер­нутый контакт может быть откровенно посвящен взаимной демон­страции удовольствия по случаю благоприятной возможности для контакта. Во время этой жизнерадостной паузы каждый участник обязан показать, что он прекрасно запомнил не только имя другого, но и эпизоды его биографии. В порядке вещей будут вопросы о людях, важных для другого, последних поездках, болезнях, если они есть, карьерных успехах и любых других материях, говорящих о живом интересе вопрошателя к миру приветствуемого лица. Со­ответственно, при этом будет существовать и обязанность ответно просветить другого о собственных обстоятельствах. Безусловно, эти обязанности помогают оживить отношения, которые иначе мог­ли бы совсем ослабнуть из-за недостатка делового элемента. Они же обеспечивают как основания для начала контакта, так и легкость выбора первоначальной темы разговора. Поэтому, наверное, следу­ет допустить, что обязанность быть в курсе текущей биографии наших знакомых (и гарантировать, чтобы они имели такую же воз­можность в отношении нас) делает, по меньшей мере, так же много для организации контактов, как и для отношения лиц, контактиру­ющих друг с другом. Это служение порядку взаимодействия весь­ма очевидно также в связи с нашей обязанностью помнить личное имя нашего знакомого, что позволяет нам всегда использовать это имя в многолюдном разговоре как некий титул. В конце концов, личное имя в начале высказывания — это эффективный прием пре­дупреждения присутствующих на законном основании слушателей, кому из них будет адресовано это высказывание.

10) Что такое диффузные статусы? Как они проявляются в социальном взаимодействии?

Можно сказать, что в нашем обществе имеются четыре решаю­щих диффузных статуса: возрастная градация, гендерная принадлеж­ность, социальный класс и раса. Хотя эти атрибуты и соответствую­щие социальные структуры функционируют в обществе совершенно по-разному (возможно, раса и класс действуют в наиболее близких направлениях), все они обладают двумя решающими чертами.

Во-первых, они образуют перекрестие пересекающуюся сетку, на которой каждый индивид может быть адекватно размещен соот­ветственно каждому из четырех статусов.

Во-вторых, это размещение соответственно всем четырем ат­рибутам достаточно очевидно благодаря их зримым физическим проявлениям, которые наши тела вносят во все наши социальные ситуации, причем никакой предварительной информации о нас не требуется. Независимо от того, можно ли идентифицировать нас ин­дивидуально в какой-то конкретной социальной ситуации, по выхо­де на сцену нас почти всегда можно идентифицировать категори­ально на основании этих четырех признаков. (Если же нет, то в таком случае возникают социологически поучительные поводы для беспокойства.) Легкая воспринимаемость этих черт в социальных ситуациях конечно же не совсем случайна. В большинстве случаев социализация весьма тонкими путями добивается того, что наше место в этих измерениях окажется более явным, чем могло бы быть при других обстоятельствах. И без сомнения, любая трудновоспри­нимаемая черта едва ли смогла бы приобрести массовость охвата, свойственную какому-то диффузному статусоопределяющему (или, точнее, статусоидентифицирующему) признаку, по крайней мере в обществе современного типа. Сказанное не означает, будто воспри­нимаемость имеет равную важность с самой ролью, какую играет в нашем обществе каждый из этих диффузных статусов. К тому же одна воспринимаемость явно не гарантирует, что общество будет использовать данное свойство как структурообразующий фактор.

Запечатлев в уме эту схематическую картинку диффузных ста­тусов, обратимся к одному парадигматическому примеру того сор­та, с каким имеет дело контекстуальный микроанализ: речь идет о классе событий, в котором некий «служитель» в обстановке, подго­товленной для соответствующих целей, небрежно и регулярно пре­доставляет какие-то блага ряду потребителей или клиентов, обыч­но либо в обмен на деньги, либо в качестве промежуточной фазы в рабочем бюрократическом процессе. Короче говоря, в данном слу­чае суть «сервисной сделки» такова, что и услужающий, и обслу­живаемый находятся в одной и той же социальной ситуации, в отличие от сделок по телефону, почте или через какую-нибудь разда­точную машину. Институциональные рамки для осуществления этих сделок извлекаются из более широкого комплекса явлений культуры и включают правительственные постановления, правила дорожного движения и прочие формализации порядка следования событий.