Альфред Шютц – «Аспекты социального мира».

1) Что такое интерсубъективность?

Понимание субъективных процессов, происходящих в сознании Другого, базируется на субъективных переживаниях человеком этого Другого. Однако само допущение о существовании Другого создает аспект интерсубъективности. Я (Self) переживает мир в опыте как населенный другими Я (Selves), как мир для других и мир других. Мы показали, что интерсубъективная реальность ни в коей мере не является гомогенной. Социальный мир, в котором оказывается человек, имеет комплексную структуру; спутники являются различны­ми аспектами Я; им соответствуют различные когнитивные стили, посредством которых Я воспринимает и постигает мысли, мотивы и действия Другого. Основная цель настоящего исследования — описать происхождение дифференцирован­ных структур социальной действительности, а также раскрыть принципы, лежащие в основе ее единства и связности.

2) Каким образом социальный ученый может и должен описывать социальную действительность?

В противоположность физику, социальный ученый сталкивается с действительностью, структура которой проявляется в конструктах и типизациях здравого смысла. Следовательно, рассмотрение способа, которым устанавливаются эти конструкты и типиза­ции, должно с необходимостью предшествовать обсуждению природы научных конструктов и процедур, с помощью кото­рых социальные науки интерпретируют социальную действи­тельность. Построение категорий и моделей в социальных науках основывается на донаучном, связанном со здравым смыслом переживании социальной действительности.

Для описания конституции социальной действительности в естественной установке повседневной жизни необходим метод, который не является ни методом эмпирических соци­альных наук, ни методом здравого смысла. Для социального ученого процессы сознания других людей — это конструкты, постигаемые через процессы типизации и отбираемые по критерию релевантности, внутренне присущему данной науч­ной проблеме. С другой стороны, в повседневной жизни, разделяя переживания в опыте с моими спутниками и руко­водствуясь при воздействии на них обычными прагматичес­кими мотивами, я нахожу готовые конструкты и считаю само собой разумеющимся, что могу постигать мотивы моих спут­ников и понимать их действия адекватно всем практическим целям. Я не обращаю внимания на различные смысловые слои, лежащие в основе такого понимания. Однако для того чтобы эксплицировать структуру социального мира, необхо­димо обратить внимание на те переживания, в которых ста­новится доступным сознание другого человека, потому что они являются основой конструктов, с помощью которых интерпретируются его мотивы и действия.

3) Что содержит в себе социальный мир?

Социальный мир, недоступный в данный момент моему непосредственному переживанию, содержит, однако, область, которую я непосредственно переживал в опыте преж­де и которую я могу, по меньшей мере в принципе, восстано­вить для непосредственного переживания. За непосредствен­ным миром моих спутников, таким образом, находится более широкий мир моих современников. В настоящий момент я не нахожусь в непосредственных отношениях с ними, но потен­циально они являются моими будущими спутниками. Процес­сы их сознания не даны мне в непосредственной очевидности, но у меня есть некоторое знание о них, так как я могу с высокой степенью правдоподобия приписывать современни­кам типические мотивы, воздействовать на них так же, как и на моих спутников, и состою с ними в типических социальных отношениях.

4) Что автор понимает под «ты-ориентацией»?

Ты-ориентация есть общая форма, в которой любой кон­кретный спутник переживается лично. Сам факт, что в пре­делах непосредственно доступного для моего переживания я распознаю нечто как живого сознательного человека, консти­туирует ты-ориентацию. Во избежание недоразумений необ­ходимо подчеркнуть, что ты-ориентация не является сужде­нием по аналогии. Осознание стоящего передо мной человека не зависит от приписывания жизни и сознания объекту моего окружения путем рефлексивного мышления. Ты-ориентация является допредикативным переживанием <мной> спутника. В этом переживании я постигаю существование спутника как отдельно взятого лица, которое должно быть здесь и сейчас. Ты-ориентация предполагает наличие спутника во временной и пространственной непосредственности. Признание того, что спутник стоит передо мной, является существенным признаком ты-ориентации; ориентация не предполагает, что я знаю, каковы особенные характеристики этого спутника. Формальное понятие ты-ориентации относится к «чистому» переживанию <мной> другого Я как человека, живого и сознательного, в то время как специфическое содержание этого сознания остается неопределенным. Конечно, у меня никогда нет такого «чистого» переживания другого Я. Я всегда стою лицом-к-лицу с отдельно взятым спутником, живущим своей отдельной жизнью и имеющим свои особенные мысли. Поэтому фактически ты-ориентация не является «чистой», а всегда актуализируется в конкретности и специфичности раз­личной степени.

Ты-ориентация может быть либо односторонней, либо взаимной. Она односторонняя, если я обращаюсь к тебе, а ты игнорируешь мое присутствие. Она взаимная, если яориентирован на тебя и ты, в свою очередь, учитываешь мое существование.

5) Что индивид привносит в ситуацию лицом-к-лицу?

Я рожден в мир, населенный другими, которые будут сталкиваться со мной в ситуациях лицом-к-лицу. Мое пере­живание отдельно взятых спутников и мое знание о том, что существуют другие люди, из которых только некоторых я переживал непосредственно как спутников, возникают в этом a priori, данном при моем рождении. Шелер справедливо утверждает, что мы-отношение образует основу переживания индивидом мира вообще. Здесь не может быть решена слож­ная проблема трансцендентальной конституции этого пережи­вания, а также переживания <мной> alter ego. Допуская обыденное существование других Я, мы можем обратиться к описанию происхождения переживаний спутников в мы-отношении.

Я «участвую» в сознательной жизни другого Я только тогда, когда я вовлечен в конкретное мы-отношение лицом-к-лицу. Если ты говоришь со мной, я понимаю объективный знаковый смысл слов. Но поскольку я «участвую» в последовательной конституции твоих выраженных в речи переживаний в одно­временности (со-временности) мы-отношения, я могу также постигать субъективную конфигурацию смысла, которую слова образуют для другого. Процесс, посредством которого я постигаю субъективную конфигурацию смысла, представляю­щую переживания ближнего, не должен смешиваться с собст­венно мы-отношением. Его слова являются первичными зна­ками в объективном контексте смысла. Они являются также показателями субъективного контекста, в котором любое переживание, включая речь, предстает перед ним. Но процесс, через который я постигаю его сознательную жизнь, с необхо­димостью является процессом моей сознательной жизни. Именно я интерпретирую слова как знаки в объективном контексте и как показатели его субъективных намерений. Сама возможность сделать это предполагает переживание мной другого Я как спутника, который разделяет переживания со мной в настоящем единстве пространства и времени; она предполагает «чистое» мы-отношение.

6) Каким образом индивиды переживают в мы-отношении?

Непосредственным переживание мной спутника является постольку, поскольку я прямо вовлечен в мы-отношение, то есть поскольку я участвую в общем потоке наших пережива­ний. Если я размышляю о нашем переживании, эта непосред­ственность разрушается. Я должен прервать мою прямую вовлеченность в мы-отношение. В некотором роде я должен выйти из ситуации лицом-к-лицу. В то время как я был вовлечен в мы-отношение, я был полон внимания к тебе; для того чтобы думать об этом, я должен разрушить прямую связь между нами. Прежде чем я смогу размышлять о нашем общем переживании, его реальные фазы, в которые мы были совмест­но вовлечены, должны завершиться. Непосредственная вовлеченность в мы-отношение возможна только в текущих переживаниях ситуации лицом-к-лицу, в то время как размышление имеет место ex post facto. Оно начинается после того, как завершилось конкретное мы-отношение.

Ретроспективное постижение общих переживаний может быть ясным и отчетливым или же смутным и неопределенным. Чем более я вовлечен в размышление об общем переживании, тем менее непосредственно я живу им и тем отдаленнее живой, конкретный человек, являющийся моим партнером в мы-отношении. Спутник, которого я переживаю непосредст­венно, когда я активно вовлечен в наше общее переживание, становится, как только я начинаю размышлять о нас, простым объектом моей мысли.

7) Каковы особенности наблюдателя?

Для понимания процедур, с помощью которых социальные науки собирают знание о социальной действительности, необходим анализ наблюдения и самого наблюдателя.

Социальные отношения в ситуации лицом-к-лицу характеризуются взаимностью ты-ориентаций двух партнеров. Если я просто наблюдаю, моя ты-ориентация, конечно, является односторонней. Мое наблюдение есть поведение, ориентиро­ванное на него, но его поведение не обязательно ориентиро­вано на меня. Тогда встает вопрос о том, как я могу постичь его сознательную жизнь.

Суще­ствует определенная вероятность, что пережи­вания наблюдаемым лицом доступного мира приблизительно совпадают с соответствующими переживаниями наблюдателя. Но наблюдатель не может быть уверен, что это действительно так. Поскольку он остается простым наблюдателем, он не может верифицировать свою интерпретацию переживаний Другого, сверяя ее с собственными субъективными интерпретациями последнего.

Наблюдатель ориентирован на Другого, но не оказывает на него влияния. Следовательно, их мотивы не пересекаются; наблюдатель не может рассчитывать, что его для-того-чтобы мотивы станут потому-что мотивами Другого.

Поскольку наблюдатель не может воспринимать мотивы наблюдаемого индивида так же непосредственно, как партнер в мы-отношении, он должен следовать одному из следующих трех способов.

Во-первых, из своего прошлого переживания он может вспомнить ход действия, похожий на наблюдаемый, и его мотивы. Сопоставляя данный курс действия с этим образцом потому-что и для-того-чтобы мотивов, он будет приписывать индивиду мотивы, которые имел бы он, наблю­датель, если бы сам осуществлял это действие

Во-вторых, если наблюдатель в своем собственном пережи­вании не находит некое правило, позволяющее интерпретировать наблюдаемый ход действия, он все же может найти в своем общем комплексе знаний типизации наблюдаемого индивида и вывести оттуда его типические мотивы.

В-третьих, если наблюдатель не обладает никаким знани­ем о наблюдаемом индивиде или обладает недостаточным знанием о типе наблюдаемого индивида, он должен прибег­нуть к выводу от «следствия к причине». Это означает, что, наблюдая завершенное действие и его результаты, он пола­гает, что это отдельно взятое завершенное действие и эти результаты на самом деле и были для-того-чтобы мотивами актора.

Наблюдение социальных отношений более сложно, неже­ли наблюдение индивидуального поведения, но оно протекает в соответствии с теми же основными принципами. Наблюда­тель должен опять привлечь свои знания о социальных отно­шениях вообще, об этом особенном социальном отношении и о партнерах, вовлеченных в него.

С одной стороны, то, что ему кажется релевантным, не тождественно тому, что они считают релевантным в этой ситуации. Более того, наблюда­тель находится в привилегированной позиции: ему известны текущие переживания обоих наблюдаемых партнеров. С дру­гой стороны, наблюдатель не может обоснованно интерпре­тировать для-того-чтобы мотивы одного участника как потому-что мотивы другого, как это делают сами партнеры, пока взаимосвязь мотивов в наблюдаемой ситуации не становится явной.

8) Что отличает непосредственные переживания от опосредованных?

Градации непосред­ственности можно проиллюстрировать на последова­тельности переходов от беседы лицом-к-лицу, через беседу по телефону, обмен письмами, до сообщения, передаваемого через третье лицо. Оба примера свидетельствуют о последо­вательном снижении богатства симптомов, через которые я переживаю моего партнера, и сужении перспектив, в кото­рых мой партнер является мне. Хотя мы и можем с полным основанием провести различие между непосредственными и опосредованными переживаниями социальной действительности, мы должны понимать, что это — полярные понятия, между которыми существует много конкретных переходных форм.

В рутинной повседневной жизни проблема, возникающая при переходе от ситуаций лицом-к-лицу к ситуациям, свя­занным с просто современниками, как правило, не замечается: мы приспосабливаем как наше собственное поведение, так и поведение наших спутников к смыслам, которые трансцендируют Здесь и Сейчас текущего переживания. Поэтому признаки непосредственности или опосредованности данного социального отношения кажутся нам иррелевантными. Более того, переживание <мной> спутника лицом-к-лицу сохраняет свои конститутивные черты даже после того, как я перестаю его видеть. Текущее непосредст­венное переживание становится прошлым непосредствен­ным переживанием. Как правило, мы не видим причин того, почему бывший партнер в конкретном мы-отношении, с которым мы взаимодействовали, кого мы любили или нена­видели, должен превратиться в нечто «отличное» просто потому, что ему случилось отсутствовать в данный момент. Может статься, мы все еще любим или ненавидим его, и ничто в рутине повседневной жизни не вынуждает нас заме­тить, что переживание нами его подверглось существенной структурной модификации.

В ситуации лицом-к-лицу спутник и я были партнерами в конкретном мы-отношении. Он присутствовал непосредственно, существовали множество симптомов, через которые я мог постигать его сознательную жизнь. В едином пространстве и времени мы были настроены друг на друга; его Я отражало мое; его переживания и мои образовывали общий поток нашего переживания; мы вместе росли. Однако коль скоро мой спутник покидает меня, его переживание мной подвергается трансформации. Я знаю, что он находится в некотором собственном Здесь и Сейчас, и я знаю, что его Сейчас современно с моим, но я не принимаю участия в нем, я не разделяю также его Здесь. Я знаю, что мой спутник стал старше после того как покинул меня, и по размышлении я знаю, что, строго говоря, он менялся с каждым дополнитель­ным переживанием, с каждой новой ситуацией. Но мне не удается учитывать все это в рутине повседневной жизни. Я придерживаюсь знакомого представления, которое я имею о тебе. Я считаю само собой разумеющимся, что ты такой же, каким я знал тебя прежде. Я считаю неизменным сегмент моих знаний, касающийся тебя, который я создал в ситуациях лицом-к-лицу, до следующего наблюдения, то есть до тех пор, пока я не получу новую информацию. Но тогда это будет информацией о современнике, на которого я ориентирован как простой современник, а не как спутник. Конечно, это современник, которого я прежде переживал непосредственно, о котором я имел более специфическое, полученное в общих переживаниях прошлых мы-отношений знание, нежели о других, которые являются и всегда были простыми современ­никами.

9) Какой смысл автор вкладывает в понятие «современника»? Каковы его характеристики?

Несмотря на то что я переживаю спутника во временной и пространственной непосредственности ситуации лицом-к-лицу, в переживании мною просто современников эта непо­средственность отсутствует. Современники не присутствуют лично, но я знаю об их сосуществовании со мной во времени: я знаю, что поток их переживаний одновременен с моим. Од­нако это знание с необходимостью опосредованно. Следова­тельно, современник не есть Ты в том чреватом последствия­ми смысле, который данное понятие имеет в мы-отношении. Эти термины описывают социальную топографию моего Здесь и Сейчас, содержание которых, конечно, постоянно меняется. Ориентиром всегда являются мои переживания в настоящем времени. Просто современник может быть прежним спутни­ком, и я могу рассчитывать на периодически повторяющиеся встречи с ним лицом-к-лицу. Тем не менее структуры испы­тываемых переживаний радикально различны. Другой, кото­рый является просто современником, не дан непосредственно как уникальное отдельно взятое Я. Я не постигаю его самость (Selfhood) в прямом допредикативном переживании. У меня даже нет непосредственного переживания существования Дру­гого. Я могу переживать его только в актах вывода, с помощью которых я сужу о том, что Другой именно такой, а не иной, приписывая ему определенные типические признаки. В то время как я переживаю индивидуальное Ты непосредственно в конкретном мы-отношении, современника постигаю только опосредованно с помощью типизации.

10) Приведите примеры типизаций – найдите у Шютца и придумайте свои собственные.

Если я опускаю письмо в почтовый ящик, я действую, ожидая, что определенные мои современники (поч­товые служащие) адекватно истолкуют желание, которое я обозначил написанием адреса, приклеиванием марки и т. д., и действительно выполнят его. Ожидание, которое ориентировало мое действие, было направлено не на специфических , индивидов, а на род «почтовые служащие». Макс Вебер под­черкивал, что принятие денег в качестве законного платежно­го средства зависит от субъективной вероятности, что другие современники также примут эти крошечные физические объ­екты в качестве средства платежа. Это также является приме­ром они-ориентации, относящейся к типическому поведению типических современников. Если я выполняю некоторое оп­ределенное действие или воздерживаюсь от его выполнения, для того чтобы избежать вмешательства определенных людей с бляхами и в униформе (если взять другой веберовский пример), то есть если я ориентирую свое поведение на закон и на принуждающие к исполнению закона органы, я состою в социальном отношении с моими современниками, персони­фицированными в соответствии с идеальными типами, то есть в они-отношении.

В этих примерах я действовал, ожидая, что некоторые способы поведения вероятны со стороны других: почтовых служащих, вовлеченных в денежные трансакции индивидов, полицейских. У меня есть определенная установка на них: я считаюсь с ними, когда планирую мои действия, одним сло­вом, состою в социальном отношении с ними. Но мои парт­неры в этих отношениях не являются конкретными и специ­фическими индивидами. Они предстают как примеры родов «почтовый служащий», «пользователь валюты», «полицей­ский». Я приписываю им специфические образцы поведения, специфические функциональные действия. В качестве совре­менников они действительны для меня лишь постольку, по­скольку они являются типическими исполнителями таких функций, то есть выступают в качестве идеальных типов

11) Что такое «они-ориентация» (они-отношение)?

В мы-отношении я могу проверить свое допущение о том, что способ, которым я переживаю мое окружение, координи­руется со способом, которым ты переживаешь твое окружение. Я обычно распространяю это допущение на моего современ­ника и говорю, что если бы он был в моей ситуации, его переживания были бы приблизительно идентичны моим. Од­нако это допущение не может быть проверено. При они-отношении невозможно с достоверностью ответить на вопрос о том, совпадают ли интерпретации мира моего партнера с моими.

В процессе коммуникации со своим партнером в социальных отношениях, я использую знаковые системы. Чем более анонимен мой партнер, тем более «объективно» я должен « использовать знаки. Здесь опять становится явным изменение степени анонимности в социальном отношении при постепен­ном замещении объективными контекстами смысла субъектив­ных смысловых конфигураций. Например, я не могу знать, что мой партнер в они-отношении воспримет нюансы моих слов или что он поместит мое утверждение в подходящий контекст, до тех пор, пока я не рассмотрю этот контекст «объективно» и подробно. При они-отношении отсутствует прямое свидетель­ство того, что я был понят, которое имеет место, если мой партнер присутствует в данном пространстве и времени.

Наконец, следует отметить, что они-отношения, которые с самого начала характеризуются низкой степенью аноним­ности, могут быть преобразованы через различные переходные фазы в мы-отношения. Соответственно, близкие мы-от-ношения можно преобразовать в относительно конкретные они-отношения. Обсуждение Зиммелем письменной коррес­понденции представляет собой прекрасный анализ одной из таких переходных фаз. Вообще, мы должны отметить, что переход от структуры мы-отношений к структуре они-отношений неодинаков <в разных ситуациях>

12) Как строятся социальные отношения с современниками?

Линия, разделяющая непосредственное переживание со­циальной действительности и мира современников от мира предшественников, изменчива. Путем сдвига в интерпретации я мог бы рассматривать мои воспоминания о прошлых пере­живаниях спутников и современников как переживания про­шлой социальной действительности. Однако следует отме­тить, что такие воспоминания все же не являются переживаниями <мной> мира предшественников в строгом смысле. В воспоминании остается сохраненной подлинная современность, в которой конституировало себя переживание мы- или они-отношения. Это означает, что я координирую каждую прошлую фазу жизни спутника или современника с прошлыми фазами моей собственной жизни и что я могу ретроспективно обратить свое внимание на последовательную конституцию субъективных контекстов в моем собственном сознании или в сознании моего партнера в мы- или они-отношении.

С другой стороны, мир моих предшественников явно ха­рактеризуется тем фактом, что я не могу координировать мою собственную сознательную жизнь и сознательную жизнь моих предшественников в подлинной современности. Это опреде­ленно прошлый мир; у него нет никакого открытого будущего. В конкретном поведении моих предшественников нет ничего переменного: их действия завершены, не остается ничего, что нужно предвосхитить. В противоположность моим спутни­кам — в определенном смысле и моим современникам — мои предшественники не могут переживаться как свободные. «Сво­бода» моих современников также ограничена в силу того факта, что я постигаю их как идеальные типы, чьи мотивы и действия считаются постоянными и инвариантными. Однако когда я постигаю моих предшественников также с помощью идеально-типических конструктов, я не считаю инвариант­ным ничего из того, что по своей природе не является инва­риантным; все возможное совершилось. Следовательно, я могу быть ориентированным на моих предшественников, но не могу воздействовать на них. Даже моя ориентация на предшественников фундаментально отличается от моей ори­ентации на спутников и современников. О моих действиях можно сказать, что они ориентированы действиями моих предшественников лишь постольку, поскольку мои переживания действий предшественников становятся потому-что мотивами моего поведения. Нет необходимости подчеркивать, что подлинные социальные отношения с предшественниками невозможны, несмотря на такие настоящие и регулярные акты ориентации, как, например, поклонение предкам в некоторых культурах. На действия моих предшественников, которые ориентированы через предвосхищение моего будущего пове­дения — как в случае распоряжений завещания, — можно ответить взаимностью только с помощью ориентации на них и, конечно, поведения, для которого действие предшествен­ника является потому-что мотивом.

Переживание мира предшественников является, конечно, опосредованным. Знание <мной> предшественников — как и знание современников — может быть получено из коммуни­кативных актов спутников или современников, в которых они сообщают о своих собственных прошлых переживаниях (на­пример, из воспоминаний о детстве моего отца) и их прошлых переживаниях спутников и современников (например, учи­тель рассказывает мне о ветеране Гражданской войны, кото­рого он знал). Эти примеры ясно показывают, насколько изменчивы переходы от мира современников к миру предше­ственников. Мой отец, например, состоит со мной в мы-от-ношении, и его переживания в детстве, предшествующие моему рождению, являются, тем не менее, его переживаниями как моего спутника. Хотя они и несут на себе отпечаток историчности, они по праву принадлежат миру моих предше­ственников, потому что я не могу координировать с ними прошлые фазы моей собственной сознательной жизни. Такие прошлые непосредственные и опосредованные переживания социальной действительности моего спутника принадлежат, следовательно, подлинно прошлой сфере социального мира, но я приобретаю знание о них посредством коммуникативных актов в подлинном мы- и они-отношении. Следовательно, я могу приписать эти акты субъективному смысловому контекс­ту в сознательной жизни коммуникатора.